Текст книги "Следствие ведут знатоки"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 103 страниц)

25

Хорошо, Миша Токарев уже не застал Кибрит у Знаменского, а то пришлось бы вдвое горше.

Едучи к следователю, не ждал он нападок: все-таки логово Чистодела разыскал, а что того накануне убили – он, Миша, не виноват.

И вдруг выяснилось, что виноват. На сколько уж процентов – не вычислишь, но виноват. Потому что не было шантажисту особой нужды физически уничтожать барабанщика; не представлял он опасности, даже если выпадал из цепи перекупщиков. Одно могло решить его судьбу: шантажист узнал, что милиции известны приметы Чистодела, что их обоих ищут. И тут он не пожалел усилий, чтобы обрубить концы.

А откуда узнал, что их ищут? Конечно, от Праховой. А та – от Миши, проявившего позорную слабину и лопоухость.

Иной кто на месте Пал Палыча разнес бы Токарева на все корки, да еще, пожалуй, накапал бы начальству. Знаменский же только продемонстрировал «бефстроганов» и спросил:

– Ну почему ты, скажи на милость, не объяснил тогда же, что лопухнулся?!

– Какое-то затмение, Пал Палыч… – Токарев осип от увиденного. – Но не среагировала Прахова на словесные портреты, это точно. А до того я у нее сидел-сидел… Она мне совершенно задурила голову. Не старуха, а конец света! Часа два бился попусту…

(Два двадцать, уточнил про себя Знаменский. Новая техника работала исправно, запечатлела и Токарева и Настю, выбегавшую куда-то перед уходом шантажиста).

И тут разговор принял новое течение и весь сосредоточился на Борисе Миркине. И Миша наконец-то ощутил, что способен принести Пал Палычу реальную пользу – тот готовился к решающему допросу и любую черту и черточку характера Миркина схватывал и впитывал и требовал еще и еще. А поскольку память у Миши была магнитофонная, то вся праховская словесная дребедень перекочевала в уши Знаменского, и, прощаясь, тот поблагодарил Мишу тепло и серьезно и попросил побыть на рабочем месте.

26

Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что «полежит на коечке, авось что вспомнит». И он усердно «вспоминал» и затверживал свои «воспоминания» и накачивал себя решимостью, не поддаваясь никаким уловкам, «каяться» строго по намеченному плану.

В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил крепкий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты.

– Если хотите – ухаживайте за собой сами.

Миркину было не до чаю.

– Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко… – Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. – До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется.

Скрывать вроде бы нет смысла – прикинул Миркин.

– Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопробное, сусуманское.

– Что значит «сусуманское»?

– Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.

Знаменский набрал внутренний номер:

– Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?

– Сусуманские прииски восточнее Оймякона, – без запинки отрапортовал Токарев. – А Оймякон – полюс холода.

– Как туда добираются?

– Через Хабаровск.

– Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.

Пал Палыч долил горяченького из термоса.

– Дрянные конфеты, – и полез в ящик за пачкой рафинада.

Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ивановича и положил перед Миркиным.

– Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? – взволновался Миркин.

«Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»

– Найти-то нашли. Только вот… не задержали, – Знаменский звякал ложкой, размешивая чай. – Он в оркестрике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?

– Нет.

– Бухал в барабан.

«К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домодедове ловят? Глупость какая».

Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за городской аппарат:

– Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них… Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.

Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:

– Хочется спросить, почему там наши люди?

– Наверное, засада, – равнодушно буркнул Миркин.

– Зачем?

– Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…

– Он вас навещал? – иронически изумился Пал Палыч. – А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… – с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:

– В гомеопатию я не верю! Ясно?

Миркин дрогнул:

– О чем вы?

– О Праховой.

– При чем тут она? Безобидная старушка…

– Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?

Голосом Миркин владел хорошо:

– У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…

– Мне – нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.

Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.

– Чистодел… Что его вдруг понесло?!

– Вероятно, послали выяснить обстановку.

Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.

– И вот он же – в ночь после визита к Праховой.

Миркин вцепился руками в стол:

– Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!

– Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.

Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.

Знаменский шагал по кабинету за его спиной.

– Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести.

– Нет! – вскрикнул Миркин и вскочил. – Нет, нет!

– На чьей же?

– Того, кто это сделал!

– Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пеклись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок – но не вышку же…

Миркин рывком отвернулся от стола.

– Если можно… пожалуйста. Пал Палыч… уберите это…

Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза – поблагодарить – и понял, что следователю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Самому тоже стало жутко себя жалко.

– Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Семенович?

– А?.. Пятнадцать.

– С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму… И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств.

– Ну почему… – вяло возразил Миркин.

– Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал.

Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться?

– Простите, можно еще? – потянулся он к термосу.

Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах.

– Заварено с мятой?

– Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которого мать живет в прислугах за харчи и обноски, – продолжил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. – Представил вас в школе, во дворе… Самолюбивый подросток. И эта зависимость, унижение… Вышвырнутые из квартиры котята, щенки…

Миркин молчал.

– Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу?

– Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба?

Невыносимое у него лицо – видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в общем-то, человек.

– Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный мальчик на побегушках при какой-то дикой старухе?

– Не лезьте вы мне в душу! – запсиховал Миркин.

– Так откройтесь сами.

Миркин хотел что-то сказать, но остановился.

– Откройтесь, право, Борис Семенович. Зря вы считаете, что трудно. Вам ведь хочется выдать старуху! Верно? Пусть бы тоже узнала, почем фунт лиха…

«Молчишь. Ну, придется тебя оскорбить».

– Вижу, что хочется. Но что-то удерживает. Застарелая покорность? Или мелкий расчет? Дескать, я буду сидеть, а она посылочку пришлет: конфеток там, колбаски с барского плеча…

«Опять молчишь?»

Но молчал Миркин красноречиво, и Пал Палыч правильно сделал, что тоже держал паузу.

Внезапно Миркин взорвался почти на крике:

– Пропади она пропадом со своей колбаской! Пишите! Пишите, пока не передумал!..

27

Такого радостного и веселого обыска никому из его участников не случалось проводить. При обилии всяческих шкафов, комодов, укромных местечек и закоулков объем трудов предстоял громадный. Да впереди еще коридор с неведомыми залежами, да какие-то стеллажи в передней. Но всем все было нипочем. Спала с души тяжесть, сил хватило бы хоть на сутки, хоть на двое.

Ширмы, делившие пространство и придававшие каждой части его разумный смысл, вынесли вон – и комната превратилась в беспорядочное сборище мебели, обнажились кучи мусора в углах, куда годами не добиралась Настя, прежнее великолепие исказилось нелепо и создало обыску карикатурный фон.

Прахова упорно крепилась, стараясь сохранить достоинство. Оперативники из группы Токарева развлечения ради подыгрывали ей, изъявляли почтительность, выслушивали «великосветские» тирады; а один все отвешивал поклоны, потешая окружающих, и Токареву пришлось отвести его в кухню и пригрозить выговором «за клоунаду в процессе проведения обыска».

Антонина Валериановна, сидя в любимом кресле, раскладывала сложный пасьянс. Периодически звонил будильник, и она принимала свои крупинки.

В положенное время Настя состряпала и подала ей ужин; «шпиков» она поначалу игнорировала. Однако нарастающее разорение родного гнезда побудило ее по-своему включиться в общую деятельность. Нависая над «отработанным» участком, она спрашивала грубо:

– Можно убирать?

И принималась укладывать вещи обратно. Но будь то кружевные шали, отрезы шелка или побитое молью тряпье – ничто не желало умещаться в прежнем объеме. Десятилетиями слеживались они, спрессовались временем, а сейчас распрямились, напитались воздухом и не лезли назад.

Настя отчаялась, уперла руки в бока и начала поносить вперемежку и хозяйское добро и разбойничающих в доме «ментиков».

– На-астя! – урезонивала Прахова, когда та слишком повышала голос.

В области брани лексикон у молчаливой Насти оказался неожиданно богат и сочен, уходил корнями в народную толщу прошлого века, и ему в подметки не годилась скудная, однообразная современная матерщина.

Знаменский хотел было угомонить ругательницу – ради Зиночки, но та шепотом воспротивилась:

– Не ханжествуй. Такое услышишь раз в жизни!

Действительно, хоть на магнитофон пиши «для внутреннего пользования».

Пал Палыч сел против Праховой с пистолетом, который ему вручил кто-то из токаревских парней.

– Бельгийский браунинг, Антонина Валериановна.

– Вы думаете, это настоящий? – невинно спросила она.

– Вполне. С оружием я как-нибудь знаком.

– Боже мой, как любопытно! Я всегда считала его зажигалкой, но мы с Настей не курим, и я хранила просто как память о моем третьем муже… Или о втором?.. Ах, я в таком состоянии от вашего нашествия… Даже пасьянс не удается!

– Зина, на минуту!

Та подошла танцующей походкой, непринужденно лавируя среди мебельных дебрей.

– Зинаида Яновна, наш эксперт, – представил Знаменский.

Прахова впилась в Кибрит неприязненным взглядом.

– Антонина Валериановна утверждает, что принимала браунинг за игрушку. Ты его осматривала?

– Да. В отличном состоянии, последний раз смазывали дней десять назад. И я знаю место на обойме, где наверняка сохранились отпечатки пальцев того, кто это делал.

– Вы рассказываете весьма интересно, дорогая, но…

– Спасибо, Зина, все.

Зиночка улыбнулась и скрылась за шкафом, где на створках два кавалера скрестили шпаги.

До сих пор Знаменский допрашивал Прахову урывками – отвлекало общее руководство обыском. Но теперь дело наладилось и можно было заняться Праховой более основательно.

– Не скажете ли, зачем к вам приходил этот человек? – показал он фотографию Чистодела.

– Хотел отдать долг Борису.

– А этот?

Прахова долго рассматривала шантажиста.

– Какая неудачная фотография, даже не разберешь лица.

– Полно, Антонина Валериановна, фотография достаточно разборчива.

– Настя! Настя, милая, ты узнаешь этого человека?

– Первый раз вижу.

– Ну? Что я говорила?

– Антонина Валериановна, совершенно точно известно, что он пробыл у вас вчера более полутора часов.

– Да?.. Ну, если известно… Но в жизни он гораздо красивее.

– Так кто он и с какой целью вас навещал?

Прахова поправила прическу и устремила на Пал Палыча томный взор:

– Вам не кажется, что вы задаете нескромные вопросы?

– Такая работа.

– Ах, нет, я не в том смысле. Не забывайте, что я женщина, и как у всякой женщины у меня могут быть свои тайны. Вы следователь, вы должны быть психологом, как Порфирий Петрович у Федора Достоевского. Нельзя же так грубо, в лоб спрашивать даму, с какой целью ее посещал мужчина!

Смешливо фыркнул ощупывавший стену миноискателем оперативник. Настя где-то невдалеке вновь принялась браниться.

«Нет, это не допрос – это оперетка!»

Знаменский с трудом сохранял серьезность.

– Надеюсь, вы не ждете, что я приму ваше объяснение за чистую монету?

– Полагаете, я стара? Вы просто невежливы с дамой, голубчик!

Зазвонил будильник. Прахова огляделась в поисках своих лекарств.

– Где моя гомеопатия? – строго вопросила она Пал Палыча. – Такие маленькие коробочки – три круглые, три квадратные? Боже, вы все так перерыли, что теперь не найти! Никто не видел? Шесть коробочек…

Внезапно она замолкла, уставясь в угол. Знаменский проследил за ее взглядом. Присев на корточки, Миша Токарев достал из кармана перочинный нож и поддел одну из паркетин. Та поднялась вместе с несколькими соседними.

– Пал Палыч, тайник!

Из образовавшейся дыры Миша извлек большую и явно очень тяжелую жестяную банку. Торжествуя, понес Знаменскому, водрузил поверх пасьянса:

– Шлих, Пал Палыч.

– Вот мы и добрались до сути дела. Откуда у вас золотой песок, Антонина Валериановна?

Прахова еще пыталась бороться:

– Его приобрел мой покойный муж.

– Который по счету? – язвительно осведомился Токарев и отправился на дальнейшие поиски.

– Второй… А может быть, третий… Когда я волнуюсь, я их путаю.

– И вы хранили его – тоже как память?

– Ну, мало ли, на черный день…

– Золото похищено с приисков. Кто вам его продал?

– Моему мужу, – упрямо поправила Прахова.

– Значит, он у вас давно?

– Ну разумеется!

– Зина! Можно установить, когда добыто золото – много лет назад или недавно?

Кибрит отозвалась откуда-то слева:

– Даже очень легко!

– Отлично. Ну как, Антонина Валериановна, может быть, шутки в сторону и поговорим начистоту?

– Не понимаю, о чем вы.

Знаменский переставил неподъемную банку на черный стол, предложил Праховой собрать карты – раз пасьянс не удался. Та согласилась, но собирала не спеша, выгадывая время на какую-нибудь еще увертку. Знаменский мельком подумал, что намучается с ней на будущих допросах. Но сейчас ему тоже некуда было спешить.

Когда столик очистился, Пал Палыч галантно поблагодарил (хотелось, как и остальным, подурачиться).

– А теперь, Антонина Валериановна, позвольте познакомить вас с показаниями Бориса Миркина, благодаря которым я и получил санкцию на обыск.

Прахова посерела.

И тут донесся смех Зиночки и ее возглас:

– Пал Палыч, еще тайник!

И опять появился Миша Токарев, неся жестянку.

– Мадам, – проникновенным пасторским голосом укорил он, – с вами грыжу наживешь, право слово!

Ах, если бы он еще знал о Париже!

28

Тем временем Томин в аэропорту проделывал свое «просто».

Все помещения были грамотно и скрытно прочесаны. (Сказать легко – осуществить хлопотно: в аэропортах, мягко выражаясь, людно.) Убийцу не нашли. Фотографию показали девушкам в кафе, в кассах и всем служащим, бывающим в залах или на выходе к летному полю. Томин снова и снова описывал его внешность, манеры. Люди отрицательно качали головами.

– И что теперь? – спросил подполковник милиции, помогавший Томину.

«Беда, что мы ничего не знаем. Все предположительно. Он мог явиться сюда ночью, с ходу взять билет и улететь куда угодно. Мог не достать билета и вернуться в город…»

– Думаю, он все-таки улетел хабаровским рейсом, – наперекор сомнениям произнес Томин вслух.

Хабаровских было два – вчерашний полуночный и сегодняшний рано с утра. Первый должен был вскоре пойти на посадку.

– Ведите меня к самому высокому начальству. Поклонюсь в ножки, чай не откажут.

Если бы у Томина не было с собой расторгуевских фотографий, неизвестно, как отреагировал бы на него аэрофлотовец в просторном кабинете. Чужое ведомство, чужие заботы, какой-то красноглазый от недосыпа инспектор МУРа… Но наглядное зверство вытряхивает человека из мундира.

– Я даю вам связь с обоими «бортами». Приказываю стюардессам вас выслушать. Вы описываете убийцу. Пусть девушки пройдут по салонам, посмотрят на пассажиров. И доложат. Ясно? – требовательно оглядел он Томина и подполковника, словно не они только что изложили ему подобную просьбу.

29

А обыск продолжался. Чего только не накопит жадный человек за семьдесят лет? Сколько бессмысленного хлама, частью уже истлевшего, поползло из сундуков, коробок и свертков, когда переместились в коридор!..

Настя стала повторяться в своих проклятиях, потом и совсем иссякла.

– Все, что ли, в комнате-то? Кончили? – мрачно спросила она и начала яростно подметать мусор, вздымая пыль.

Прахова, обессиленная, сломленная, полулежала в кресле.

– Настя, – застонала она, – там на полу… Это не анакардиум?

Настя в сердцах подняла и сунула ей коробочку:

– Кончилась ваша гомеопатия! Боренька, Боренька… пригрели змееныша!..

– Чем скрести сухим веником, лучше собрали бы хозяйке, что надо, – сказал Токарев.

Настя опустила веник. Помолчала, соображая, о чем речь. Поняла.

– А что надо? – спросила обреченно.

– Ну, белье и прочее… необходимое.

Она швырнула веник, приволокла откуда-то огромный и некогда шикарный чемодан и взялась укладывать в него бархатные халаты, домашние туфли, колоду карт…

– Такой сундук нельзя, – изумился Токарев.

– Завсегда с этим саквояжем ездили!

– Но, видимо, в другое место… – хмыкнул Токарев.

Зазвонил телефон.

От Томина передали одну фразу:

«Взят при посадке самолета в Хабаровске».

Новость была дороже всего изъятого золота. Беспорядочно пожимали друг другу руки, поздравляли Зиночку, пили хмель победы.

И – с новым азартом за работу…

Нет, иногда жизнь, несомненно, прекрасна. И дело, которое делаешь, кажется самым нужным на свете.

― Дело № 7 ―
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

 
 Прямо на тротуаре у своего подъезда насмерть сбит такси молодой человек. Имеются свидетели трагедии. Установлен водитель такси. Но капитану госавтоинспекции Филиппову и следователю Знаменскому нужен истинный виновник произошедшего…
 

Действующие лица

Знаменский, старший следователь.

Томин, старший инспектор угрозыска.

Кибрит, эксперт-криминалист.

Скопин Вадим Александрович, полковник, начальник следственного отдела.

Филиппов, инспектор ГАИ, капитан.

Знаменская Маргарита Николаевна, мать Знаменского.

Санков Сергей.

Санкова Валя, его жена, 26 лет.

Соседка, пожилая женщина.

Сосед, того же возраста.

Парень в кожаной куртке, знакомый Санкова.

Сотников, заведующий районной конторой озеленения и благоустройства.

Локтева, юрисконсульт конторы.

Мосин, сослуживец Локтевой.

Рачков, сослуживец Локтевой.

Каталин, шофер такси, года 22.

Федченко, начальник колонны в таксопарке.

Диспетчер в таксопарке.

Журналист, корреспондент городской газеты.

Сотрудники «Скорой помощи», ГАИ, люди из толпы, шофер такси.

Пролог

Подъезд современного дома. По лестнице спускается пожилая женщина – соседка Санковых. Из квартиры нижнего этажа доносится шум ссоры. Слышны даже отдельные фразы: «Нет, буду!», «Нет, не будешь!», «Не ори на меня!», «Сама ты орешь!..» Женщина укоризненно качает головой.

Соседка. Опять Санковы ругаются. А чего ругаются? Молодые, здоровые…

Дверь квартиры Санковых распахивается, выскакивает Сергей Санков, на ходу надевая плащ. Следом за ним высовывается полуодетая Валя Санкова.

Валя(кричит). Или ты сейчас же вернешься, или я ухожу к маме!

Сергей(не оборачиваясь). Ну и уходи!..

Валя в сердцах захлопывает дверь. Сергей, обогнав пожилую женщину, выскакивает на улицу с кепкой в руке. Хлопает дверь подъезда. Чуть раньше с улицы доносится долгий гудок автомашины. Соседка выходит за Сергеем. Одновременно раздается визг тормозов, чей-то крик. С улицы вбегает соседка, задыхаясь, спешит к квартире Санковых.

Соседка. Валя!.. Валя!.. Сергея машиной сшибло!..