Текст книги "Следствие ведут знатоки"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 103 страниц)

Знаменский молчит. Он может сказать, что все случившееся с Артамоновым – аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.

– Нет, не надо! – отшатывается Артамонова. – Я должна сама… все решать сама!

Пал Палыч молча наклоняет голову и осторожно прикрывает красиво обитую дверь квартиры.

* * *

Туго движется расследование, ох, туго! Вот Кибрит беседует с председателем совета, утверждающего ассортимент художественно-прикладных изделий.

Кабинет его сочетает черты административного стиля с небольшой выставкой образчиков продукции: керамика, дерево, чугунное литье, плетенье из соломки. Председатель передает Кибрит четыре металлические пластины с заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.

– Возвращаю в целости.

– И что скажете?

– Наше производство. Месяц назад партия пошла в торговую сеть. Сюжет, пожалуй, не из лучших, но как декоративное пятно в интерьере… – Он отставляет чеканку на край стола и прищуривается.

– Нас волнует не столько сюжет, сколько возможность махинаций вокруг, – усмехается Кибрит.

– Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия – полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.

– Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, – ока указывает на чеканку, – не в области?

– В городе.

– А за городом есть у комбината склады, базы, филиалы?

– Нет, все здесь…

Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземпляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.

– А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков!

– Ну, купил и вез, – возражает Томин. – Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают.

– Если купил для подарка – в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету.

– А какая газета?

– «Сельская жизнь» от двадцать пятого мая, – уточняет Кибрит.

– «Сельская жизнь»… Кстати, о селе. Мне не приснилось, что ты брала пробы грунта с колес?

– Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место.

– И скрываешь от следствия! – обрадованно восклицает Пал Палыч.

– Нет, рассказываю, но перебивают.

– Молчим, – смиренно складывает руки Томин.

– Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась примесь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ…

– Кто?

– Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. – Кибрит достает из папки лист машинописного формата. – Вот смотрите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. – Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. – Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. – Кибрит показывает направление, перпендикулярное шоссе.

– Через рощу, через поле в зараженный массив? – прослеживает Пал Палыч дорогу. – А дальше?

– Дальше – увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.

– Единственная дорога на этом участке? – перепроверяет Томин.

– Единственная проезжая для легковушек.

– Ага… Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе!

– Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия…

Томин вскидывается.

– Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время!

– Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допрашивать и о чем. Связи Артамонова не доработаны.

– Нет у него больше связей! – в сердцах восклицает Томин. – Копай вглубь те, которые есть!

– Без драки! – вмешивается Кибрит.

Томин переходит на вкрадчивый тон.

– Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, устроился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!

– Чем?

– Во-первых – А. П. Во-вторых, имеет собачку, родную дочь артамоновской Фанты.

– А, опять ты с Щепкиным!

– Опять. Купи, Паша, недорого отдам!

– Пал Палыч, берегись, – шутя отговаривает Кибрит. – Сплавляет лежалый товар.

– Лежалого не берем.

– Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом немало крутился в артелях, знакомства могли сохраниться – ого-го! Мне он понравился с первого взгляда.

– Тебе много кто нравился, – припоминает Кибрит. – И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.

– Саша, допустим даже, что все на свете ему известно. Дальше? «Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, – говорю я. – Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики». Или как?

– Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! – Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. – Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не «надо узнать», а «мы знаем»! Чем мы рискуем, в конце концов?! Твоя чеканка, Зинин поворотик и мой старичок. Ну? Идет?

* * *

Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем.

Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали решающий «прыжок». Они очень заняты и пока не обращают на Щепкина ни малейшего внимания.

– Оформи в срочном порядке! – Знаменский передает Томину некий бланк.

– Понял, – серьезно отвечает тот, вынимая из портфеля запечатанную и опломбированную картонную коробку. Он водружает ее перед Знаменским. – Я пару звоночков, не возражаешь?

Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер.

– Занято и занято! – ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки.

Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки.

А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковыванием. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, неспешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из машины Артамонова.

Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую настороженность Щепкина. А поскольку следователь на него не смотрит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало!

Пал Палыч усаживается против Щепкина и спрашивает весело и напористо:

– Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?

– Я к подобным штукам равнодушен, – неторопливо откликается Щепкин.

– Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? – с расстановкой говорит Знаменский. – Мимо деревни Сосновка?

Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.

– Нет, – говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. – У меня другие эстетические критерии. Я часовщик.

– Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? – наступает Пал Палыч.

То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин «взяли след».

Упоминание артелей Щепкина не радует.

– Ну и что? – с неприязнью произносит он.

– Констатация характерного факта. Не менее характерно, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?

– Что еще за подоплека? – уже напряженно спрашивает Щепкин.

– Хотя бы эта! – весело отвечает Знаменский и постукивает по столу конвертом с надписью «А. П.». По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще немало улик против Щепкина.

– Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди!

– Считаете, вы меня обложили? – вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. – Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, – останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и перебои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и постепенно возвращая себе душевное равновесие.

Знаменский и Томин переглядываются, но не нарушают молчания.

Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответствует «стандарту», Щепкин повторяет ее иначе – поправляет себя.

– Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носами… Но – ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта – это обязывает… Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! – добавляет он спокойно и снисходительно. – Очень вредно тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: «На кой бес мне этот стресс». – И он повторяет на разные лады: – «На кой бес мне этот стресс?», «Ну на кой бес мне этот стресс!..» – Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: – Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы – мне. Драгоценный остаток моей жизни.

– Давайте не торговаться! – твердо заявляет Томин. – Неподходящее место.

– Храм правосудия? – Щепкин смеется. – Ах, инспектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.

– А другие будут за него бороться.

Старик легко соглашается:

– Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только – подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка – смягчающее обстоятельство или отягчающее?

– Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.

– Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!

Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достигает большего, чем в одиночку.

– Ближе к делу, а? – предлагает Томин.

– Торопиться тоже вредно! – Щепкин прислушивается к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассердиться на нетерпеливого инспектора? – Торопиться вредно, но и спорить вредно, – рассуждает он. – Беда… Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегодня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди… За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов.

– Приплюсуйте сюда щедрость! – решительно говорит Томин.

– То есть?

– Добровольно отдайте незаконно нажитое!

– Почему он такой мелочный? – спрашивает Щепкин у Пал Палыча.

– Боюсь, он прав.

– Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем… На кой бес? На кой бес… А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! – Старику трудно остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. – Здоровье всего дороже…

Знаменский прерывает паузу.

– Где можно получить документы о состоянии вашего здоровья?

Щепкин достает справки – они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке.

– Вверху телефоны для проверки, – поясняет он.

Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб.

– Богатейший ассортимент! И все без липы?

– Увы. Честно приобрел на стезях порока и излишеств… Я пожил со смаком, инспектор! – добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. – Все имел, всего отведал!

– Доложу прокурору, – говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина.

– И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах.

Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.

– Стол накрыт, признаваться подано! – возглашает Томин.

* * *

После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером – сотрудник УБХСС Орлов.

– Вредна мне эта поездка, – вздыхает Щепкин. – Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать!

– Да-да, – усмехается Знаменский. – «На кой бес…»

Машина проезжает мимо загородного ресторана. Памятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки…

…Они сидели тогда вдвоем за столиком – Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр.

Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматривал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и освещение зала – все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин.

Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение.

– Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну… нелегально, что ли?

– Помилуй, Толя, как можно! Все официально оформлено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!

– Да-а… сила… – в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой ловкостью.

– Сила, сила, – оживленно подтвердил Щепкин. – Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье!

Они пили легкое столовое вино и закусывали – Щепкин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом.

Официантка принесла горячую закуску.

– Это что?

– Грибочки в сметане, Толя.

– Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. – умилился Артамонов.

– Ну давай рассказывай, как живешь.

– Нормально… У меня все хорошо, Алексей Прокопыч.

– Рад слышать. Вкусно?

– Ага.

– Ну, а как время проводишь?

– Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли – сам на работу. С работы забрал из яслей, дома – ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Галкиной сестре. Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город… Зимой, конечно, не поездишь – днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ничего, живем. – Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник.

– Заскучал, – проницательно определил Щепкин.

Он проследил за взглядом, которым Артамонов проводил кого-то в зале.

– Хороша цыпочка?

– Ага… – смутился Артамонов. – Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже…

– Красивей! – подхватил Щепкин. – Галина прекрасная женщина! Только совсем в другом роде: немного монашка, а?

– Немного есть, – добродушно согласился Артамонов.

– А эта – для греха и радости… Ну да ладно, предлагаю тост… Так вот: за тебя, замечательного парня…

– Ну уж… – застеснялся Артамонов.

– Именно замечательного! Начинал собирать машину – кто-нибудь верил?

Артамонов помотал головой.

– То-то! А ты, можно сказать, из металлолома – игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!

Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка.

– Подавать горячее?

– Да, пожалуйста.

Та собирала на поднос освободившуюся посуду, профессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.

– Не суетись, не на кухне, – остановил Щепкин. – Верно, Танечка?

– Верно, гость должен отдыхать.

И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неотесанным дурнем.

– Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.

– Да что вы!

– Ты знаешь мое отношение…

– Знаю, Алексей Прокопыч, – заверил Артамонов. – Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда…

– Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать станешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удовольствия, острые ощущения!

Артамонов был несколько растревожен искушающими речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впечатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щепкин чувствовал, что пока достиг немногого.

– Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талантливый, красивый!

– Ну уж…

– Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мнение опытного человека, со стороны видней. Ты сильный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозябаешь. – Старик льстил напропалую и наблюдал за Артамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко:

– Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо?

Артамонов перестал жевать, задумался.

– Может, и справедливо…

– Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне переменилась.

– Чокнуться можно.

– Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, совершенно конкретно. В организации, про которую рассказывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместительству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсолютно порядочный, верный человек.

– Почему я?.. Никогда ничем таким… – в смятении бормотал Артамонов.

– Позволь, каким «таким»?

– Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…

– Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю перспективу.

– Алексей Прокопыч, не по мне это…

– Что, моральные соображения? Тогда ты совершенно не понял! – Щепкин разыграл обиду.

– Да нет, Алексей Прокопыч… – смущенно лепетал Артамонов. – Я вообще, я не о вас… но как-то странно…

– Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза – и людям и себе большая. Через полгода «Волгу» купишь.

Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче алкогольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что «Волга» – предел мечтаний для смертного.

– Полгода?.. – повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин – коварный змий – дал Артамонову насладиться радужными видениями.

Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.

Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?

– Ты подумай, – безмятежно разрешил Щепкин. – Никто не торопит. – Он уже понял, что парень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…

Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей – поле.

Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.

– Первый поворот направо, – говорит Щепкин и прикрывает глаза.

Машина тормозит у правления колхоза.

– Вот оно, наше гнездышко, – вздыхает Щепкин. – Как жалко разорять…

– Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, – усмехается Знаменский.

– Ни-ни-ни! – спохватывается тот.

И все, кроме шофера, уходят внутрь.

Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неизменной книжкой.

Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.

– Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.

– Это председатель колхоза «Коммунар» Иван Тихоныч Никитин, – безмятежно сообщает Щепкин. – По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпатичный и неглупый.

– Товарищ Никитин?

– Что?

– Знакомство? Отношения?

– Понятно, знаком. А любить не за что.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.

– Пускай он… Соврет – поправлю.

Знаменский оборачивается к Щепкину:

– Прошу.

– Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.

– Так? – спрашивает Пал Палыч Никитина.

– Фиктивную мастерскую!

– Что именно было фиктивным?

– Да все. Все! Кроме договора. – Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с открытой злостью.

А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантюристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.

– Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! – улыбается Никитину Щепкин.

– В двух словах поясните.

– Даже с определенным удовольствием. Когда придумаешь что-то нестандартное, невольно гордишься. – Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орлову: долго смотреть в глаза Никитина – все же нагрузка для нервов. – Как-то утром меня осенило: создать совершенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не выпускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: «Изготовлено цехом народных промыслов». И ни «левака», ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнадцать процентов оборота шли в колхозную кассу.

– За счет чего создавались преступные доходы?

– Для художественных промыслов мы получали разное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.

– Количество рабочих? – осведомляется Орлов.

– В такие подробности я не вникал. – Щепкин делает жест в сторону председателя, переадресовывая вопрос к нему.

– На данный момент – сто пятьдесят человек, – отрывисто говорит тот. – Две трети – «мертвые души». За них получали они… организаторы. Остальные – мои мужики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки.

– Я имел лишь скромную ренту, – невинно уточняет Щепкин. – За идею и мелкие консультации.

– Ты!.. – гневно выдыхает Никитин. – А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, – обращается он к Знаменскому.

– Размеры «скромной ренты» вам известны?

– Нет. Сколько себе, сколько кому – не знаю. – Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, любующегося игрой солнца в листве. – Я им надавал доверенностей, гнилая башка!

– И чистых бланков с подписью! – доносится смешок от окна.

– И бланков… – сникает председатель. – Затянули в такое… в такую… – он не находит приличного слова.

– Товарищ следователь, маленький вопрос? По существу, – подает голос Щепкин.

– Да?

– Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил – вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе.

– В протоколе все будет, – заверяет Орлов.

– Согласился, – с болью произносит Никитин. – Почему? Со всех сторон – за горло! Сельхозтехника – взошло из-под нее, не взошло – гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло – все равно плати! – Он накаляется. – И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!

– Фамилия человека из района? – уточняет Орлов.

– Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закрепить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!

– Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? – считает нужным отметить Щепкин.

– Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! – сам себя обрывает председатель. – Разве я один? У соседей похуже творили!

– Похуже – это как? – интересуется Пал Палыч.

– Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, обратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу – и выполнили поставки. Без единого живого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота – «чичиковскую»…

Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон – приятно.

– Фиктивное мясо – это безобразие! – заявляет он. – Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…

– Нет! – отрекается Никитин от защиты. – Чужой виной не оправдаешься!

Знаменский прохаживается по комнате, останавливается около Орлова.

– Ну что?

– Суть ясна, Пал Палыч.

– Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?

– Понятно, известен.

– Чем он здесь занимался?

– Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье мужикам. В общем, и бухгалтер и кассир.

– Когда он был здесь последний раз?

– В тот самый день…

– С какой целью?

– Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.

– Расшифруйте, пожалуйста, «остальное».

– Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на «мертвых душ».

– Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?

Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.

– Да, разговаривали… – в тоне его проскальзывает покаянная нотка. – Вон там встретились, возле старой баньки…

…Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью «Не бросать!». В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.

По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе – орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.

Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки – раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, – затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию «народного промысла».

– Здорово, бабуся! Как производительность труда?

– Дурацкое дело нехитрое, – проворчала бабка.

– А что на сегодняшний день имеется?

Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.

– Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?

– Для коллекции.

Артамонов вынул из левого ящика «девку с коромыслом», отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в «производственном процессе».

Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.

– Добрый день, Иван Тихоныч.

– Здравствуй. До шоссе подбросишь?

– С удовольствием.

Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:

– Дела идут, контора клеит? – Никитин не отозвался. – До свидания, бабуся!

Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и председатель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.

– Неважное настроение? – спросил Артамонов.

– А чему прикажешь радоваться? – неохотно отозвался председатель.

– Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.

– Мычат, потому что доить давно пора, – охладил его председатель.

– Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…

– Вон там тоже рай, – едко бросил Никитин, указывая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. – Празднуют твою получку!

Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:

– Благодетелям… почтение! – Он поклонился в пояс.

– Шел бы ты, Тимофей! – морщась, посоветовал председатель.

– Нет, желаю… – Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. – Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…

Артамонов поспешно убрал руку за спину.

– Брезгуешь?.. – Мужик впал в скорую пьяную обиду. – Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я бригадир, если хочешь!.. А ты кто?

– Тимофей! – гаркнул председатель.

Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыльникам.

– Лучший полевод был! – сказал председатель. – А теперь – вот. На работу уже шиш – не дозовешься!

Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который угодил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор председателя машинально тер и тер чемодан.

Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и снова не выдержал:

– Рай! Простор!.. Деревня – это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты полями ехал – много работают? От дурных денег все пошло вразнос!

– Ну что вы, Иван Тихоныч… а клуб почти построили…

– Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагайтесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня!

Они остановились у «Волги», Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки.

– Что ж теперь делать? – растерянно произнес он. – Закрыть лавочку?

– Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят – во! – Никитин сложил из пальцев решетку. – Твои хозяева. Удивляешься?

Послышался женский крик:

– Тихоныч! Тихоныч!

– Здесь я! – гаркнул Никитин.

Подбежала запыхавшаяся женщина:

– Опять электричества нет, дойка стала!

– А движок на что?

Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.

– Василий-механик пьяный! Запорол движок!

– А-ах он… – председатель сглотнул яростное ругательство. – Бей в набат! Всех баб на ферму – бегом! Доить вручную!

Женщина опрометью бросилась обратно.

Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председатель слушал с искаженным лицом.

– Иван Тихоныч, я попробую движок?.. – предложил Артамонов. – Может, помогу?

Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!

– Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по последнему слову… А вот сейчас перегорит молоко – и пропало стадо, хоть под нож пускай!

Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.

Заученными, но странными движениями председатель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки – мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.