Текст книги "Следствие ведут знатоки"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 103 страниц)

– Иногда мысленно я пробую побрить вас, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы колете дрова… м-м, вряд ли. Произносите тост за столом… может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… пожалуй, если красивая. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки? Нет. Отдаете приказ по телефону. Стреляете из пистолета. А почему бы и нет?

В портфеле тикал будильник. Минут через пятнадцать он зазвонит. Неведомо зачем.

– Бог знает что вы обо мне думаете, – засмеялся бродяга одними губами. – В каком-то смысле даже лестно. Допустим, окурков я не выпрашивал. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, человек неглупый, но фантазер.

– Неужели?

– Конечно. Вот насчет того, что воровал, как раз было дело. Голод заставит – украдешь. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки на вокзале, а к следующему поезду вынесешь и продашь.

– За вишнями я бы гоняться не стал. – Знаменский обдул ноготь, оценивая симметричность подпила.

– Ну, согласен, есть в моей жизни период. Если бы за бутылкой, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли – как человек. А как следователю рассказать не могу. Там не за что много давать, но замешана баба. Чего ее тянуть за собой, понимаете?

Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.

– Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.

Пытается вызвать сочувствие?

– Вы за эти годы посылали ей деньги?

– Первое время…

Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:

– Первое время посылал. Потом реже.

– Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?

– Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.

Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…

– Ну, самый крупный из переводов какой был?

– Оставим это. Совестно, понимаете?

– Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.

– Что поймете?

– Вас.

– Что во мне непонятного?

– Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.

Все-таки будильник я опять заведу.

– Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.

– Верно, две пятерки, – щелкнули бусины четок. – По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.

Бродяге неприятна была осведомленность следователя.

– Говорите, перенимали. Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.

– Оно вроде и так – все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным – общий язык.

– Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.

Четки – удобное приложение для рук, в эти мелкие движения сбрасываешь лишнее возбуждение.

– Рад, что мы с вами сегодня так откровенны… В тот раз я сгрубил, вы уж извините.

– Я задал вопрос.

– Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. Что я для них?

– А по-моему, вы пользуетесь авторитетом. Кстати, за вами числится драка. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было?

– Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай так – сразу отстанет.

Неопределенный жест, не проясняющий суть приема.

– Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.

– Гражданин следователь, разрешите спросить.

– Пожалуйста.

Сейчас ринется в атаку.

– Законом установлен срок для следствия?

– Да.

– Этот срок кончился.

– Не спорю.

– Все сведения про меня подтвердились. Больше ничего не требуется!

– Я счел нужным продлить срок.

И еще продлю, чего бы ни стоило!

– Есть постановление прокурора?

– Есть.

– Прошу ознакомить.

– Я не обязан предъявлять этот документ.

– Порядочки!

Будильник. А кстати – обеспечит перерыв в словопрениях. Все, захлебнулся. Теперь извлечем письма. Можно, к примеру, где попало ставить знаки препинания: «Привет, Павлик! С Новым? годом? тебя? Колю? и Маргариту! Николаевну! Наши, все, шлют, самые, лучшие, пожелания».

– Вы же говорили, что спешить некуда, – этак небрежно между делом.

– Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?

– И решили осесть под Курском?

– Пора.

– Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?

Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.

– Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?

– В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.

– Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.

В дверную щель просунулся конвойный.

– Я не вызывал.

– Вам просили сказать…

Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.

– Уведите в бокс. А… того товарища – сюда.

Бокс – это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.

Крепко зажав четки, Знаменский ждал.

Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.

Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.

– Это товарищ следователь.

– Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?

– Одна.

– Как же вы добрались? Как нашли?!

– Ничего. Свет не без добрых людей.

Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.

– Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме. Другой раз пришел – карточку спрашивает, где он мальчиком… Так нехорошо стало на сердце… поехала, – нащупав за пазухой, она вынула фотографию, разгладила на столе. – Который стоит. В белой рубашечке.

Знаменский машинально посмотрел.

– Что он сделал? Сказать можно?

– Задержан без документов. Много лет не работал, бродяжничал.

– Как же это, господи!.. Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный… господи!

Ужасно, что она приехала. К чужому сыну. К сукину сыну!

– Да неуж за это судят?

– Варвара Дмитриевна, – с трудом выдавил он, – если человек не работает и не побирается, чем он живет?

Старуха несогласно помолчала.

– Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала. И вот – яблочков ему везла, курских.

– Свидание – пожалуйста. Только Федотовых на свете много. Вряд ли ваш.

– Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька в Москве.

Бедная женщина. Как она перенесет? Но выбора нет…

Коротким емким взглядом охватил бомж ее, деревенскую кошелку и оцепенело застыл.

– Что ж вы, Федотов, не подойдете к матери?

Тот дернулся, как от тычка в шею. Федотова поднялась навстречу, замирая от горя и радости.

– Петенька… – пошарив в воздухе рукой, тронула его грудь.

Бродяга поспешно улыбнулся, шепнул:

– Мама.

Руки матери медленно скользили, поднимались. Когда пальцы коснулись щек, лицо его исказилось брезгливостью, и в тот же момент он ощутил, что выдал себя и следователю, и ее «видящим» рукам.

– А где же Петя?..

– Варвара Дмитриевна, я потом объясню. Вас проводят… подождите, пожалуйста.

Ну, сволота, ты мне заплатишь!

– Здесь для вас яблочки. Курские! А это вы в возрасте пятнадцати лет, в белой рубашечке.

Бродяга сокрушался:

– Ах, воспользоваться страданиями чужой матери… Я не понимал возможных последствий. Ах, больше – клянусь вам! – ни слова лжи…

Допрос продолжался. Последний допрос тет-а-тет (что выяснилось позднее).

Передавая Томину суть происшествия, Знаменский все еще клокотал.

– Теперь он – Марк Лепко, проворовавшийся кассир!

– Много взял?

– Пятьдесят рублей.

– Шутишь!

– Ничуть. Такая, понимаешь ли, совестливая натура – пропил полсотни и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, шесть лет назад.

Томин присвистнул.

– Но навалилась печаль похуже – где подлинный Петр Федотов?

– А что говорит новоиспеченный Лепко?

– Ненароком познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе.

– Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без точных фактов.

– О чем и речь! Он имеет адреса, даты, анкетные данные. Меня гнетет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это знакомство?

– Лепко железно уверен, что Федотов не появится?

– Да. Федотова нам с тобой надо найти! Среди живых или… – он в сердцах хватил кулаком по подоконнику.

– А что ты мне дашь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.

– Есть описание со слов матери: брюнет, глаза карие, уши оттопыренные, на левой руке ниже локтя родимое пятно с копеечную монету, правый верхний резец скошен внутрь.

– Если среди мертвых – ладно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее – тоже. Адова работа, но реальная. А если он жив-здоров и спит где-нибудь в стогу или пьет чай у вдовы Н.?

– Пускай себе пьет чай.

– Понял! – воспрянул Томин. – Тогда программа ясна.

* * *

…Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один – ОРЗ. Слово «грипп» в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда – инстинктивное поведение – и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.

Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.

Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.

Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.

Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл «Очи черные». Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздник.

В Болгарии она узнала радость быть русской. В Риге, к примеру, или в Ташкенте кто-нибудь обрадуется тебе потому, что ты русский? Нет. Хоть бы избежать косых взглядов! А тут радовались – «братушки». Болгария была несравненно более славянской, чем Россия. Речь людей, вывески на улицах трогали что-то корневое, может быть, генетическую память. Особенно вывески с твердым знаком в конце слов.

Она привезла манеру говорить «мерси» (Болгария поголовно говорила «мерси»), надолго загар, много воспоминаний и несколько рисованных от руки карт страны: каждый новый знакомый набрасывал для нее маршрут, который бы позволил все увидеть. При этом точно очерчивались контуры болгарской земли, а расстояния между городами были указаны с погрешностью всего в три – пять километров. Очень уютно иметь маленькую родину, которую легко объять сердцем и понять.

К понедельнику остались сонливость и рассеянность. Кибрит знала наперед, что кашель продержится еще с неделю, но будет донимать больше по ночам. И поехала на работу. Если устанет – помогут.

Она легко уживалась в мужском коллективе НТО. С женщинами ладила туже, хотя когда-то ой какой была оголтелой мужененавистницей – ни одной феминистке не снилось. Причина крылась в том, что в детстве уж слишком донимали ее мальчишки – дергали за косы, толкались, дразнили. Это было форменное бедствие, ей буквально не давали прохода. Лет до двенадцати пышно цвела мечта: сложить мальчишек в кучу и прихлопнуть насмерть! После она уразумела, что их террор – деформированное выражение интереса. Она попросту нравилась. Но отголоски мечты держались еще некоторое время. А потом вдруг все стерлось, мальчишки оказались такие же люди, с ними стало весело и просто. Исключая Пал Палыча, в отношениях с которым существовал особый подтекст.

Она вяло занималась графологической экспертизой, прислушиваясь к телу – не настигнет ли предательская ломота в костях, означавшая запрещенную болезнь. Постепенно начала вникать в смысл записки, задумалась над словом «попрежнему». Так полагалось раньше: «повидимому, попрежнему, попустому» – слитно. Это повлекло два мелких открытия: что автор был грамотен и на возрасте.

Когда Пал Палыч появился в лаборатории, Кибрит не сразу и разобрала, чего он хочет.

– Погоди. Излагай потолковее.

Он почесал переносицу, покосился, не слышит ли кто.

– Просьба довольно нахальная… Короче, я дам тебе человека. Без имени. Без биографии. У которого единственная задача – скрыть свое подлинное лицо. Ты вооружишься всеми чудесами криминалистики – и ты скажешь мне, кто он такой!

– Пал Палыч, ты в уме?

– M-м, вопрос дискуссионный.

– Значит, я получаю некий организм, произвожу какой-нибудь спектральный анализ и сообщаю: это Женя Жучкин с Малой Бронной?

– Примерно.

– Вообще, у вас с Шуриком наблюдались иждивенческие тенденции. Но чтобы до такой степени!

Без имени, без биографии. Очевидно, тот же бродяга – дошло до нее.

– А где обещанная фотография?

– У меня, но толку чуть. Он уже плетет новую легенду. С ним можно биться до скончания века!

– Но ты предлагаешь мне работать на пустом месте!

– Какое же пустое? Он прожил целую жизнь! Как существовал? Что делал? Ведь следы этого в нем есть. Например, говорит, что годами пьянствовал. А если у него печень новорожденного младенца?

– Признайся, в чем ты его подозреваешь?

– Думаю, самая крупная фигура из тех, с кем я сталкивался. – И добавил, сам изумленный: – Я его ненавижу…

– Павел, окстись!

Ну почему именно сегодня? Что за спех? Голова тупая, ни пол мыслишки не брезжит. Надо сказать, что не могу, что он обрушивает на меня дикую задачу. Ничего я не в силах изобрести. Да, так и скажу.

Но тут в ней испугалась женщина. Обмануть его веру? Оттолкнуть? Сколько в его нежности профессионального восхищения и сколько мужского?

– Сигареты есть?

Редко-редко Кибрит курила. Только при выездах на тяжелые происшествия. Кое-какая закалка была, душа уже не пятилась в панике от крови, от злодейства. Но вид зарубленной топором девушки все равно потрясал, и тут сигарета отвлекала. В горле першит. Проклятая простуда. Лечь бы сейчас, укрыться, свернуться в комочек. А Пал Палыч смирненько сидит, считает, что я мозгую насчет бродяги.

Она старательно затушила окурок.

– Попытаюсь что-нибудь наскрести. В чем его взяли? – спросила наобум.

– Кепка, сапоги. Куртка вроде ватника.

– Стеганая?

Стеганая. Стежки заглублены. Туда набивается грязь. Пыль. На куртке бывают пятна. Карманы есть.

Ну и что? Ворот есть, пуговицы есть. Рукава… Лечь на правый бок, под одеялом тепло, пластырь между лопаток не мешает, если не двигаться… Кепка, куртка, сапоги. Куртка. Пыль.

– Как криминалист люблю пыль, – сонно забубнила она. – Сохраняется в одежде, сколько ни чисти. Есть вещества с точной географией. Есть профессиональная пыль – алюминиевая, цементная, это – просто как справка с работы.

Да, но бродяга-то не работал – внутренне возразила себе.

– Если шатался по стране, то микроспоры местных растений – наверняка.

– Правильно, Зиночка, давай!

Сама себя загоняю в ловушку. Спросил бы он лучше про мое здоровье…

– А как у него со здоровьем?

– На вид – бык.

Знаменский прищурился, и Федотов-Лепко материализовался на фоне лабораторных шкафов. Литые плечи, грудь культуриста, лицо славянского склада, обманчиво открытое, обманчиво мягкое, без морщин, светлые волосы скрадывают первую седину. Обманчиво простецкие манеры, в середке холодная пружина, заведенная до предела. Знаменский коротко обрисовал.

– Бык, – повторила она. – Но бывают легкие аномалии. Связано с детством в горах, с химическим составом воды. Тут особенности ногтей, зубов, отклонения в деятельности желез… Он у тебя стриженый?

– Нет.

– Когда на производстве есть хлор, медь, кислоты, появляются микроскопические изменения в цвете волос. Пусть подарит прядь.

Опять я сбилась на производство.

– Зиночка, не хочется в открытую… Ладно, пошлю парикмахера, какую-нибудь медицинскую комиссию.

– Принесешь мне образцы его почерка.

Что бы еще? Еще…

– О! Дам тебе одного анатома. У него потрясающие таблицы по группам профессий. Он доказывает, что всякое занятие определенным образом влияет на мускулатуру, характер биотоков и нервные рефлексы.

– Если тебе удастся – твой раб навеки!

А если я сяду в лужу? То есть я запросто сяду в лужу!

* * *

Кушетка, обтянутая клеенкой, белые стены, белый же стол. Три массивных кресла и пальма в кадке.

Курносый врач немногим старше Томина вернул ему удостоверение МУРа.

– Меня интересует пациент, который был доставлен к вам 12 декабря с вокзала.

– Пациент невменяем. Что бы он ни натворил, пока он только больной.

– Расскажите, как он тут появился, как себя ведет – все по порядку. Я очень любопытен.

– Это свидетельствует о слабости тормозных процессов.

– Прискорбно слышать.

– Больного привезли в мое дежурство. Полная и, видимо, внезапная потеря памяти. Вначале он был дезориентирован – не понимал, где находится, кто перед ним. С большим трудом мы купировали приступ. Теперь пациент разбирается в обстановке и в общих чертах осознает свое положение. Что касается прошлого – абсолютный провал. Не удалось вернуть ему даже профессиональные навыки.

– Мне надо его увидеть.

– Палата сейчас на прогулке.

– Нет, не издали. Вот так, – Томин решительно отмерил рукой расстояние. – Более того, я должен его осмотреть. Еще более того – я должен с ним поговорить.

– Исключено! Никаких допросов!

– Доктор, мне позарез!

Тот непреклонен.

– Идея: допроса не будет! Представьте меня как врача. Светило психиатрии проездом из Москвы в Париж, а?

Томин упарился, пока переупрямил его и получил халат. Врач появился в сопровождении невзрачного мужичка, тонкого в кости, с оттопыренными ушами. Он был бы комичен, если б не потерянные, тоскливые собачьи глаза.

Кого только Томин не перешерстил, рыская по стране за Федотовым. Его не оказалось среди погибших, подобранных «скорой помощью», задержанных милицией. По условию можно бы поставить точку. Но на беду Томина занесло в Курск и, чая дополнительных подробностей, он навестил Варвару Дмитриевну. Каким-то образом пережитое в Москве разочарование не погубило в ней надежду. Напротив – она горела и светилась, как свечечка, и все твердила: «Вот Петя сыщется». Ну и двинул Томин кружить по городам и весям, ругая себя за впечатлительность.

Вдруг да этот?

– Мой коллега, – сказал врач. – Большой специалист м-м… в своей области.

– Как мы себя чувствуем? – осведомился коллега, копируя врачебную ласковость.

– Ничего…

– Головные боли не беспокоят? Спим спокойно?

– Как когда.

– Понятно. Пожалуйста, закройте глаза, протяните руки, пальцы раздвиньте. Так. Закатайте рукава рубашки.

Родимое пятно у локтя!

– Отлично. Улыбнитесь, не разжимая зубов. Шире, пожалуйста. Превосходно.

Эврика!! Ну, Паша, с тебя причитается!

– Еще раз, как вы спите? Просыпаетесь по ночам? Отчего?

– Чего-то вдруг вздрогнешь, сердце заколотится…

– Видите сны?

– Бывает.

– Расскажите, это очень важно.

– Больницу вижу, врачей. А то какие-то поля, дороги. Будто я маленький и босиком иду.

– С вами кто-нибудь рядом? Может быть, мать?

– Не-е…

– Тогда откуда ощущение, что вы ребенок?

– А… Ну… – он беспомощно пожевал губами и нашел нужное слово: – Земля близко!

Верно, это детство. Как бы нащупать еще что-то в памяти человека?

– Вы смотрите здесь телевизор? Читаете?

– Телевизор. Нам разрешают.

– Что-нибудь казалось вам порой знакомым, как-нибудь волновало?

– Ну… что… «Волга-Волга» – смешное кино…

Томин положил ему на ладонь фотографию Лепко. Пустой номер, ни малейшей реакции. Да, он начисто позабыл все, что было до больницы.

Томин разочарованно покосился на врача. Тот взял пациента за локоть и передал кому-то за дверью.

– Итак?

– Федотов Петр Сергеевич, 1923 года рождения.

Врач записал.

– Есть у него родные?

– Мать. – Томин снял халат. – Я вам очень признателен, доктор. Во мне погиб психиатр, нет?

– Кем был Федотов?

– Хорошо, вам не удалось вернуть ему профессиональные навыки. Он бы что-нибудь спер и задал деру.

– Вот как?.. Для меня он пациент. Мать может взять его?

– Она слепая беспомощная старушка.

– Вы понимаете, если вернуть его… Где он вырос?

– Маленький поселок, почти деревня.

– Дороги, поля… Если вернуть его туда, где он ходил босиком… детские впечатления крепче всего. Такая встряска могла бы сказаться благотворно. Вы понимаете?

– Да. А как он выглядел 12 февраля, что при нем было?

– Есть подробный акт осмотра его и вещей при приеме, – отперев стол, порылся, протянул Томину акт.

Несколько дней Знаменский не лез к Кибрит. Знал, что материалы экспертиз уже у нее, но крепился. И вот:

– Пал Палыч, жду.

Прямо с порога он как в омут нырнул:

– Вышло или не вышло?

– Видишь ли… напрашиваются некоторые предположения… Может, меня куда-то снесло…

– В неожиданную сторону?

– Да, очень, – она запнулась. – Мне было бы легче сформулировать, если бы… Что ты сам думаешь? Чего ждал?

– Эксперт не должен быть связан бредовыми гипотезами следователя, – отговорка машинальная, заготовленная.

Они глядели друг на друга, и ни тот ни другой не решался высказаться.

Ворвался сияющий Томин.

– Привет честной компании! Кто угадает, откуда я прибыл?

– От запертой двери моего кабинета.

– Ценю проницательность. А откуда я прибыл к двери твоего кабинета?

– Не устраивай «угадайку», – Знаменскому не терпелось вернуться к разговору.

– Зинуля, чего он такой нервный? Тихая работа, спокойные клиенты.

– Ладно, Шурик, давай серьезно, – не приняла шутки и она.

Томин уселся по обыкновению на стол, отодвинув ее пузырьки.

– Произведенными розыскными мероприятиями мною было установлено, что означенный Федотов П. С. …Короче, в Калининской областной психушке обнаруживаю занятного субъекта. Бывает, что не все дома, а тут следующая стадия – все ушли. Внезапная потеря памяти. Я пришел, увидел, опознал! Можете почитать медицинское заключение и акт, составленный в приемном покрое.

Они поочередно вчитывались в акт и заключение. Одна фраза остановила внимание Знаменского. Он передал акт Зине и следил, как она. Да, застряла на той же фразе! Переглянулись.

– Что вас удивляет? – спросил Томин. – Пальто ношеное. Состояние тела антисанитарное. Пульс учащенный.

Знаменский процитировал:

– «На бедре имеется размером с двухкопеечную монету покраснение с вероятным следом прокола в центре».

– Спрашивал я. Непонятно, что такое. Признаков наркомании нету.

Кибрит огласила из другого листа:

– «Причины заболевания могут носить истерический характер. Не исключен также острый токсикоз». Но яда они не обнаружили… – она обращалась только к Знаменскому, и между ними возник тот напряженный диалог, в котором интонации и подтекст важнее слов.

– Слишком сложный путь? – спросил он.

– Слишком сложный.

– Если считать его бродягой. Сдуру.

– Ты не считаешь?

– Разумеется. А ему этого очень хочется!

– Значит, любое бредовое предположение?..

– Угу.

Теперь практически было сказано все, теперь они друг друга поняли.

– Что в экспертизах?

– Странный состав пломбы… Характерные особенности в сочетании некоторых букв… Понимаешь?

– Эй, друзья, что с вами? – окликнул Томин.

– Гениально! Я в тебя всегда верил, но это…

Кибрит счастливо улыбнулась:

– И печень, как у младенца!

Они его и не слышат! Будто объясняются в любви!

– Знаете, где так разговаривают? Там, откуда я приехал. Сидят на лавочке, а рукавчики назад завязаны. Паша, быстро! Месяц, имя, фамилия?

– Старший следователь, майор милиции Знаменский Пал Палыч. Она – Кибрит Зинаида Яновна. Свет очей моих. Усек?

– Ни бум-бум.

– Зиночка, покажи экспертизы!

Славный это был денек. Да что там славный – триумфальный день! Каждую его малость хотелось сохранить и сберечь.

В Бутырку ехали втроем, на равных. А в следственном кабинете, куда принесли дополнительные стулья, их полку прибыло: четвертым стал мужчина с военной выправкой, поместившийся чуть в стороне.

– Новые лица, – настороженно произнес бродяга. – Желаю знать, что за посторонние. Вашего приятеля видел, а эти двое?

– Эксперт. Познакомит вас с некоторыми материалами. И следователь, который будет дальше вести ваше дело.

– Да ведь я не давал вам отвода-то! Сболтнул сгоряча, а писать никуда не писал. Неужто обиделись, гражданин следователь?

– Ну, какие обиды. Просто люди вашего профиля в мою компетенцию не входят. Я выразился достаточно ясно?

Пауза затянулась, натянулась, звенит.

– Нет, недостаточно, – мотнул наконец головой бродяга.

Недавно острижен (волосы забрала Зиночка), голова непривычно шишковатая. Но и теперь не похож на арестанта. Скорей, на пленного генерала.

– До сих пор вы числились бомжем.

– Бомж и есть, за то сижу.

Уже не за то, сволочуга. Скоро ты у нас запляшешь! Партитура расписана. Слово Зине.

– Товарищ эксперт, прошу.

– Насколько понимаю, вы вели беспорядочный образ жизни.

Тон у нее менторский, размеренный, скрывает волнение. Умница моя. Куда бы я без тебя?

Бродяга ударился в шутливость:

– Вел, барышня, вел. Нынче здесь, завтра там. Где уж быть порядку.

– Питались нерегулярно, спали кое-как, пьянствовали?

– Что поделаешь, барышня, грешен.

– Познакомьтесь с заключением медицинской комиссии. У вас ни малейших нарушений в обмене веществ. И печень непьющего человека.

– А я всегда здоровый был. Об лед не расшибешь!

– Каким-нибудь спортом занимались?

– Разным. Прыжки с поезда – когда контролер догоняет. Бег с препятствиями. И такое прочее.

Ну-ну, пошуткуй. Это пока прелюдия.

– А вот здесь доказано, что развитие вашей мускулатуры свидетельствует о долгих систематических тренировках. И о том, что до недавнего времени вы пользовались специальными комплексами упражнений.

– Зарядочку по утрам в камере делаю – вот и все комплексы. Остальное, как говорится, дары природы. Недаром меня бабы любят.

Ишь, чуть ли не кокетничает с Зиной.

– Боюсь, вы не убедили никого из нас, – сказал Знаменский. – Вопрос следующий. Зачем все это: «Я – Петров», «Я – Федотов», «Ах, нет, я – Марк Лепко»?

– Думал проскочить. Да больно вы въедливый, гражданин следователь.

– Но Лепко, Федотов, Петров – все бродяги. Что им было друг за друга прятаться? Чем один лучше другого?

– В каком смысле?

– Легко понять, если убийца выдает себя за грабителя или грабитель за карманника. Но зачем один бродяга выдает себя за другого бродягу? Цель?

Наивное, глуповатое изумление:

– На мне же недостача висит!

– Те пятьдесят рублей, что растратил кассир Лепко?

– Ну да, что я растратил.

– Из-за пятидесяти-то рублей вы ударились в бега? Поработали бы месяц на любой стройке, отослали пятьдесят рублей – и не надо бегать.

– Слабость человеческая. Как деньги в руки – тут их и прогуляешь. Да и страшновато сознаваться-то.

– Ах, до чего вы робкий человек! Такой серый, такой лапчатый.

Лапчатый-перепончатый, с яблоками. Выдержка у него классная, но силы все же расходуются (или это освещение?), лицо слегка осунулось, заострилось.

– Имею иное объяснение ваших маневров.

– Ну?

– «Я – Петров» со всеми проверками съел месяц, положенный на следствие. «Я – Федотов» скушал второй. Ровно к тому моменту, как надо было заканчивать дело, пришли документы, которые подтверждали, что вы Федотов. Менее въедливый следователь закруглился бы.

– Надо же – разгадали! А я…

– Разгадки впереди, – оборвал Знаменский. – Историю кассира Лепко вы держали на крайний случай. Дескать, полгода следствие вести не будут. Осудят как бродягу, а там получу новенький паспорт на имя Марка Лепко.

Бродяга черно полоснул взглядом, спросил уже на басах:

– Что значит «на имя»? Согласно Уголовному кодексу пока не доказано иное, я – Лепко!

– Считайте, доказано.

Сашин черед. Готов? Еще бы, грызет удила! Валяй, подсыпь жару. Саша сегодня строгий, в темном галстуке, юмором не пахнет. За ним первый прицельный залп. Пли!

– Есть любопытная справочка из больницы города Мукачево. Когда-то мальчишку, которого звали Марк Лепко, оперировали – удаляли аппендикс. Должен был остаться шрам. У вас его нет.

Только не оказалось бы больше легенд в запасе! Может все порушиться!

Бродяга обратился к Знаменскому:

– Вы нынче как фокусник. Букет за букетом из рукава.

Уф! Пронесло – нет четвертой легенды.

– Вернемся к Федотову. Почему вы выбрали именно его? Давно исчез из родных краев, некому опознать… случайно?

– Случайно, не случайно – какая разница?

– А такая разница, что человек был подобран на редкость удачно. Очень был подходящий человек.

Знаменский повременил, отмеривая секунды три тишины, и сделал внезапный быстрый выпад:

– Он говорил вам, что мать ослепла? Да или нет?

– Не помню.

– Не говорил он. Откуда ему знать? А вот вы знали! Я это понял сразу, как вы ее увидели. Значит, навели тщательные справки. Где вы расстались с Петром Федотовым?

– Где-то в поезде.

– Место?

– Понятия не имею.

Опять Сашин ход по плану:

– Могу напомнить. На вокзале в городе Калинине.

– Почему именно в Калинине?

– Потому что там я его нашел. В больнице.

– А мне какое дело?

– Хочу услышать, были или не были вы с Федотовым в Калинине.

– Нет!

– Зря. Неподалеку от вокзала буфет. Вы посетили его вместе. А через час буфетчица наблюдала, как Федотова сажали в «скорую». Про вашу фотографию она сказала: с этим мужчиной пил тот, который вдруг спятил.

– Ну и что это доказывает? Гражданин следователь, черт дери! Что все это означает?!

Проникающее ранение. Скулы выперли, лоб мокрый. Знаменский улыбнулся.