Текст книги "Дневник"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

<…> У меня был Саша Кам[енский]^[106] и принес «Процесс» Кафки на машинке, но вряд ли я успею прочесть. <…>

Н. Я. к сожалению уехала в Псков. Сегодня приезжает из Англии Анна Андреевна. Я получил открытку от некоего Храбровицкого^[107], что он получил из Парижа книгу о Б. Л. на франц. языке, где есть мой портрет. Еду к нему. Да, на самом деле, в книге какой-то графини П. напечатано фото: Б. Л., Мейерхольд и я. Интересно, как оно к нему попало? [Т. е., как книга с этим фото попала к Храбровицкому] Еще оно печаталось за рубежом в греческом театр. журнале вместе с переводом моих театр. воспоминаний о М-де. Наверно – оттуда?

В Литературке была рецензия на «Три сестры» с похвалой Эмме (Туровской^[108]). <…>

25 июня. Все-таки удивительно, что мои гусарские песенки дают мне от 75 до 100 рублей в месяц довольно регулярно. И на том спасибо! <…>

По случаю юбилея пресловутого монаха Менделя во всех газетах статьи. И в «Правде» тоже. <…> «Менделисты» берут полный реванш.

Вчера Лева рассказывал о беспокойстве внутри редакции «Нового мира». Боятся ухода Твардовского. Придирки цензуры усилились необычайно: работать стало более чем трудно. <…>

Не звонил в этот приезд И. Г. и жалею об этом. Но теперь уже поздно. Не дозвонился и в «Литер. Россию». Нет в Москве Н. Я. Не зашел на ул. Грицевец. А все это были первоочередные дела. Правда, заплатил за квартиру и послал деньги.

[рассказ ему Храбровицкого об историке А. Зимине и его «Слове о полку…»^[109]]

29 июня. <…> По словам Д. Е. [Максимова], в спецэкспертизе, погубившей Гуковского^[110], повинны Бердников, Днепров и некто Лебедев.

Дождливо. Болит сильный фурункул на груди справа. <…>

А в «Новом мире», говорят (Лева), плохо. Цензура усилила нажим невероятно. Ей сейчас даны большие права. Будто бы Твардовский, находящийся в Барвихе, охладел к журналу и боятся даже его добровольного ухода^[111]. <…> Похоже, что на ближайшие полгода журнал будет скучнейшим, а что дальше – никто не знает…

30 июня. <…> А Лева по-прежнему живет изо дня в день и ничего не делает. Сейчас будет бегать на фестиваль. Думаю, что Люся ему вредна: с ней он одомашнивается, ничего не хочет, удовлетворяется минимальным заработком за пустяковые рецензии и чтением стихотворного самотека в «Новом мире». А ведь он стоит большего. <…>

Он умный, добрый, но безвольный человек^[112].

2 июля. Вчера вечером у Л. Я. Гинзбург. Она читает отрывки из своей новой вещи (не умею назвать жанр) о блокаде^[113]. Это очень умно, остро и талантливо. Ища влияний, я назвал Пруста. Она сама добавила Толстого.

[она отзывается о книге АКГ: ] Л. Я. находит за «общей ласковостью тона» некоторое «лукавство художника», рисующего объективный портрет Б. Л., не боясь всяких красок и, хотя как будто такая цель прямо не ставится, показывающего его огромный и всеобъемлющий эгоцентризм. Согласна с каждым словом о романе «Доктор Живаго» и говорит (уже не первая – то же и В. Ф. Панова и др.), что я первым объяснил ей связь желания «быть как все», тоски по большому читателю, – с корнями художественной манеры романа. Ее мнение – одного из умнейших читателей – мне дорого. Анна Андреевна вернулась в Ленинград и сегодня Л. Я. идет к ней. [АКГ достает у Рахлина «толстый синий том» изданного Пастернака] Комментарий мог бы быть лучше. Я холодно отношусь к Ивинской, но не назвать ее имя в комментариях к многим ей посвященным стихам – это почти хамство. Не названо и имя Бухарина, которому посвящались «Волны». И все же хорошо, что этот том вышел. К удивлению, в нем помещено и «В больнице».

3 июля. <…> С наслаждением читаю Пастернака. <…>

Тянет писать пьесу. Давно уже не было этого чувства.

5 июля. <…> Вчера сборная Бразилии выиграла в Москве у нашей сборной со счетом 3: 0. Иногда скучаю по футболу, кот. в конце 40-х и в конце 50-х годов занимал в моей жизни порядочное место. Сегодня в Москве открывается международный кинофестиваль.

7 июля. <…> Б-ий^[114] третьего дня мне сказал: – А вы знаете, А. К., что в а м и торгуют?.. Оказалось, что в Лен-де продолжается перепечатка «самиздатом» рукописи «Встречи с П.», и цена экземпляра, размноженного «на паях», колеблется от 3 р. 50 к. до 4 р. Это, в частности, делают в Пушкинском доме. <…>

9 июля. <…> В этом году почему-то нет в продаже болгарских помидоров, которыми три года подряд (или больше) наши магазины были завалены. <…>

13 июля. Пишу не без удовольствия «Кина». Пишется кусочками, почти не связанными друг с другом. Буду соединять при переписывании набело. Написал уже почти лист, видимо, хотя пока трудно сосчитать. <…>

14 июля. Открытка от Надежды Яковлевны.

15 июня. <…> Ужасная ночь. Под влиянием вчерашней читки пьесы Штейна и еще чего-то у Эммы полуистерическое состояние. Никаких серьезных оснований к этому нет: ей везет, и заслуженно, но потребность чувствовать себя несчастной у нее так привычна, как у меня обратная потребность. Все это довольно скучно, в конце концов.

Пьесу Штейна «Вдовец» труппа БДТ приняла неважно. Говорили, что дешевка, подделка и т. п. Но против тоже никто не высказывался. <…>

Н. Я. зовет в Верею.

18 июля. <…> [АКГ о пребывании Сартра в Москве] просто французик, говоривший банальные любезности. <…>

Болит левая нога в бедре. Не то прострел, не то что похуже.

21 июля. <…> По словам Копелева, очень интересен архив Вс. Иванова. Он огромен. Тут и дневник почти за всю жизнь, много набросков, готовые законченные вещи, переписка. <…>

Вся Москва две недели жила только кинофестивалем: все бегали по просмотрам.

25 июля. Дождливый денек. Работаю.

30 июля. <…> Письмо от Н. Я. о Верее.

<…> Я не бездельник, но 3/4, если не 5/6 делаемого не реализуется практически. А время идет. Надо надо всем этим всерьез задуматься. <…>

Н. Я. пишет, что в Воронеже хотели выпустить «Воронежские тетради» Мандельштама, но главк издательский запретил со ссылкой на то, что М-ма будто бы печатает «Библ-ка поэта», а она и не чешется. Обычная уловка.

4 авг. В воскресенье 1-го приехали с Эммой из Лен-да. Три дня суеты и беготни по городу. <…>

Вчера ночью Эмма уехала. Эпопея с билетом. Перед ее отъездом глупо поссорились, но я не виноват. Остался с чувством усталости и жаждой одиночества. К тому же все дни болело сердце.

6 авг. Сижу на даче и не еду в город.

Сегодня ночью шел дождь и сад в предрассветном шуме и шелесте был удивителен. Открыл окна на верхней террасе и смотрел и слушал. Господи, что еще нужно человеку.

Привез из Лен-да почти все свои папки и приводил два дня подряд в порядок бумаги. Огромный же у меня архив.

Хочется пожить здесь одному, подумать, пописать.

9 авг. <…> Умерла Фрида Вигдорова. Она была хорошим человеком. <…> Фрида долго болела и мучилась. Все тот же зловещий и страшный рак.

<…> Письма от Беньяш и от Н. Я. Мандельштам.

Н. Я. пишет, что совсем потеряла оптимизм и живет уныло. Хорошая старуха!

Встретил в метро Валю Португалова. <…> [хвалит прочитанную книгу Стейнбека «Путешествие с Чарли»] У нас такая книга невозможна и больше всего невозможна ее интонация: спокойная, самоуважительная, – мы или кричим в негодовании, или хвалимся и слащаво восторгаемся. В книге этой есть нечто глубоко и неподдельно демократическое.

10 авг. <…> Зашел к Ц. И. Кин. Дал ей статью^[115]. Она тут же при мне стала читать (это трогательно). Статья ей понравилась. Просила оставить, чтобы прочесть еще раз. Я рад. Это для меня вроде уплаты долга. Очень она симпатична и незаурядно умна. Я немного волновался. <…>

Приехал, дом заперт на висячий замок, а я забыл ключ. Лезу в окно террасы.

11 авг. В «Правде» увесистый «подвал» Ю. Лукина с руганью по адресу повести Семина «Семеро в доме»^[116]. Все штампы проработочного жанра: нет идеалов, не главная правда времени, автор мирится с темными сторонами жизни, односторонняя мрачность картины и т. п.^[117] Все это писал и Ермилов о Платонове когда-то и все прочие почти о всем правдивом и талантливом, что появлялось у нас в лит-ре.

14 авг. <…> Еду в город. Недолго у Над. Як-ны М-м. Застаю ее в отсветах видимо оттеновского ажиотажа разных слухов и сенсаций. Немного спорим. Заграницей вышел первый том нового собрания М[андельшта]ма (стихи). В нем все написанное. Опечаток немного, но комментарии убогие.

<…> Снова пущено в ход выражение «идеологическая диверсия» (будто бы автором сего Семичастный). В «Нов. мире» лежит резчайшая разносная статья М. Лифшица против Дымшица^[118]. <…>

22 авг. <…> Наша пресса раздувает события в Лос-Анджелесе не без демагогии. Убивали там конечно и полицейские, но поджигали, судя по Бибиси, негры, а у нас все изображается как «зверства расистов». <…>

Начал вчера писать давно задуманную статью о Ю. К. Олеше^[119]. Поводом для этого послужила найденная на ул. Грицевец его рецензия на «Давным-давно», напечатанная в 1943 году в Ашхабаде.

Третьего дня с Э. и Т.<Трифоновым?> были на футболе на стадионе Ленина. Торпедо – ЦСКА. Торпедо играло отлично и выиграло. Года два, если не больше, я наверно не был на футболе – я, когда-то не пропускавший ни одного матча. И снова – большое удовольствие, и не только от игры, но и от стадиона, наполненного народом, чудесного летнего вечера, красок, музыки… Вернулись поездом 10.31.

31 авг. Вчера были в городе. Обед с Н. Я. в «Софии», потом у нее. Художник Вайсберг (кажется так)^[120]. Н. Я. дарит мне книгу. Она еще в Верее, в конце ноября собирается переезжать в новую «свою» квартиру. Показывала журнал из США с глупой и мелкой статьей об О. Э. «Простор» ей заплатит и хочет печатать еще. <…>

27-го с дачи уехали Трифоновы и через три дня я тут останусь совсем один.

1 сент. Эмма с азартом возится в саду. Отличные дни. <…>

Под вечер маленькая ссора, первая за этот месяц отпуска (если не считать отъезда в Нов[очеркас]ск). Из-за ее курения. Оба плохо спим.

Завтра она уезжает.

Столкновение Индии с Пакистаном из-за Кашмира. Мир похож на бочку с горючим.

[проводив Эмму, АКГ ночует у своего друга Александра Каменского^[121]] Его рассказы о 37-м годе: у него растреляны отец и дядя. Как готовилось «дело» левых коммунистов и децистов. Всех на очных ставках выдавала (т. е. говорила, что угодно следователю и в том числе любое вранье) Варвара Яковлева^[122]. Его мачеха попала с ней в один этап: та упрекала отца Саши в том, что он «ничего не понимал» и отказывался «признаваться». Она считала, что это необходимо в интересах партии. Бубнов^[123] вел себя на следствии малодушно, тоже подписывал все и оговаривал всех. Ему за это давали дополнительное питание и он жадно поедал его, ни с кем не делясь. Сначала был избит и испугался. Но Постышев^[124], тоже избиваемый, держался твердо и мужественно. Странно, что они сидели в общих камерах. Очевидно, так велика была уверенность чекистов, что никто не выйдет и свидетелей не останется.

7 сент. <…> Н. Я. в последний раз очень хвалила новые рассказы Шаламова. Это вообще ее последнее увлечение. Конечно, так называемая, «вторая литература», т. е. вещи, бродящие по рукам в машинописном виде и не печатаемые редакциями, ярче и сильнее.

8 сент. Утром побрился впервые за 5 дней и повез в город белье в прачешную. <…>

9 сент. <…> А в «Лит. Газете» осторожно бранят «Простор» за подборку Мандельштама и «Юность» за Пастернака, но тоже так обходительно и туманно, что диву даешься.

Устанавливается уже такой стиль: каждое резкое слово обернуто, словно стекло, в стружки, в обволакивающие оговорки. <…>

Читаю вновь «Доктора Живаго». Отдельные прекрасные места, но в целом я был прав – слабый, очень слабый роман. Странная претензия автора все главное сообщать через диалог, которым он владеет почти по-детски. Иногда он так натянут и искусственен, что непонятно, как Б. Л. сам этого не увидел. Натяжка за натяжкой и все целое странно и неживо. И рядом с этим глубочайшие прозрения и тонкости.

11 сент. <…> Рассказы Ц. И. [Кин] о разном: о смерти Дивильковского^[125] и о его сыне и Сталине на банкете, о странной купюре в первом варианте воспоминаний Аллилуева о Ленине в 17-м году, о том что Сталин до того, как женился на Надежде Аллилуевой, жил с ее матерью, женой Аллилуева и тот его ненавидел^[126]. Все это надо бы подробно записать.

Ц. И. – умный, симпатичный человек и многое помнит и знает. Она, увы, сердечница и часто болеет, но и работает тоже много: референт по итальянской литературе в журнале «Иностранная лит-ра». <…>

Взял у Ц. И. телефон Петра Якира^[127], с которым я однажды встретился в лагере, когда его отправляли из Ерцевского массива^[128] на Воркуту, но не знаю еще, буду ли звонить, хотя поговорить с ним о многом мне было бы интересно.

14 сент. <…> В № 17 «Театр. жизни» [последние два слова вставка от руки – почерк автора] статья Игнатовой о «Трех сестрах» с восторженным отзывом об Эмме. Послал ей два экземпляра. <…>

Появилась тень надежды, что У Тан сумеет своим посредничеством уладить конфликт между Пакистаном и Индией. А военные действия там продолжаются.

Обе пары ботинок дырявые. Собирался покупать новые. Но это 30 р. Решил отдать в ремонт: обойдется 6 рублей^[129].

15 сент. [АКГ узнает, что арестован Синявский] <…> еще молодой, но очень солидно выдвигающийся критик, автор предисловия к новому однотомнику Пастернака, эрудированный, тонкий, добросовестный и принципиальный человек. <…> Я с ним не был знаком. <…> Слышал от Н. Я., что это «симпатичный бородач». <…> Говорят, он не трепач, жил замкнуто, недавно у него родился ребенок, трудные жилищные условия: из-за них у него мало кто бывал.

В начале месяца будто бы было пересмотрено дело Бродского и он освобожден, но не реабелитирован, а отбытый срок ему зачтен за весь срок наказания.

Вот два резко противоположных факта.

16 сент. Был в городе. Редакция «Новый мир». Встреча с приехавшим вчера Левой. Подробности об аресте Синявского. Вместе с ним арестован переводчик Даниэль.^[130] <…> Что-то вроде истории с Тарсисом^[131], но Тарсис делал это открыто, а они замаскировано. Кого-то будто бы уже вызывали как свидетеля (С-ва?)^[132]. Совершенно непонятно, зачем это все нужно было Синявскому, завоевавшему себе прочное и уважаемое и даже почетное положение и считавшегося «надеждой» молодой критики. Все поражены и недоумевают. Его не считали способным к «двойной жизни». <…>

Умер Степан Злобин, добросовестный, честный писатель^[133]. <…>

Встреча на остановке такси с Шаламовым. Он зовет к себе.

18 сент. <…> Сегодня снова в городе: у Шаламова и в ЦДЛ на гражданской панихиде по С. Злобину. От Шаламова огромное впечатление. Глухота, дергающиеся движения, нечто вроде внешнего юродства, и сложный быстрый ум, вкус, тонкость. Убежденность, как у протопопа Аввакума. Говорим о Колыме. Его история в целом. Его проза и позиции. О вымирании классического романа. О «документальности» новой прозы. Его жены писательницы Ольги Неклюдовой нет. Мещанская квартира на Хорошевском шоссе, рядом с квартирой Штока. Он пишет в школьных тетрадях карандашом. Взял у него папку «Колымских рассказов»^[134]. В ЦДЛ народу до неприличия мало и народ какой-то непонятный. Не более десятка знакомых лиц: Паустовский, Бек^[135], Рунин^[136] и др. Все жалко и горько. К. Г. [Паустовский] злословит об Оттене и его сценарии и вяло зовет звонить и приходить. Татьяна^[137] нервная, резкая.

Был обыск у машинистки, печатавшей Б. Л. [Пастернака], какой-то Марьи Казимировны^[138]. Забрали две машинки, папки и ее саму, но после допроса вечером выпустили. Рассказы о Синявском как о человеке с огромным неутоленным честолюбием. <…> Его еще не уволили из ин-та, но зарплату его жене не выдали. <…> Никто не сомневается, что арест не безосновательный и ходит эта версия об Абраме Терце. Все очень странно. Невозможно понять, зачем это ему было нужно: ведь его вполне легальная работа по Пастернаку и нужнее, и серьезнее этих литературных авантюр^[139]. Но м. б. это неправда. Некоторые, как С., патологически испуганы. Он хоть был знаком с С[инявским] и Д[аниэлем]. Но испуганы и те, кто, подобно мне, их никогда не видел в лицо. Это все как-то связывается с бродящими слухами о переменах в правительстве и тревожном международном положении.

20 сент. <…> Надежда Яковлевна. Разговор на Страстном бульваре. Встреча с Португаловым. Разные встречи и разговоры. <…>

В городе все говорят о Синявском. <…> Новые рассказы о С-ом: нечто вроде славянофила, увлеченного Киреевским и Хомяковым. Интерес к вопросам связи религии и культуры. Аполитичен. Мягок, спокоен и тверд. Интерес к Пастернаку неслучаен. Н. Я. считает, что «проблема Пастернака» играет тут главную роль. Но почему же тогда выпустили однотомник? <…> Новое: к жене С[инявского] Марине^[140] ходит полно народа, не боятся; она шутит, что стала самой модной женщиной Москвы. Версия – что хотят напугать интеллигенцию, остановить потоки «второй литературы», какие-то запреты хранить рукописи (какие?). Слух об изъятии у кого-то рукописи романа Соложеницына, которую тот взял из ред. «Нового мира». Все взволнованы, пожалуй, больше, чем напуганы.

22 сент. <…> Н. Я. сегодня звала к себе: у нее будет Шаламов. Мог бы успеть до поезда, но вряд ли поеду.

Сырой, осенний день. А еще вчера был солнечный.

К. Г. [Паустовский] не исполнил обещания и не настоял на утверждении Левы: ни в новое собрание сочинений – редактором-составителем, ни в сборник статей (фактически составленный Левой), выходящий в «Сов. писателе». Он помнит о своих обещаниях только пока люди у него на глазах. Любопытно, эта сухость и предельный эгоцентризм – явление склероза или коренная черта характера? Знающие его давно говорят, что он всегда был таким. Удивительно, до чего же его писательская репутация не соответствует его реальной личности. <…> Лева конечно оскорблен, но молчит, не подает вида.

26 сент. Нынче рано утром вернулся из Ленинграда. <…>

<…> Статью Лифшица о Дымшице решили попридержать пока. Циркулируют слухи, что арестован еще некто, тоже приятель Синявского, с украинской фамилией. Будто бы С. признался в авторстве «Абрама Терца». Слово «Терц» означает, что сочиняли втроем, от «терцины»??!!^[141]

Встретил Сарнова. Он небрит и удручен. Снова мнения и версии об «Абраме Терце». Насчет ареста Калика^[142] – вздор: вчера его видели. Третий (Грицай)^[143] тоже не арестован. <…>

3 окт. <…>

Письма Эмме, Нине Ивановне^[144] и Беньяш. <…>

Говорят, на Нобелевскую премию выставлены три кандидата: Паустовский, Шолохов и какой-то латиноамериканский писатель Асканьес [в машинописи так] (или что-то в этом роде). Если это правда, то это занятно: кто бы ни получил из наших – это будет пощечина и обида другому, а стало быть и его литературным друзьям. В случае забаллотирования Шолохова и получения премии Паустовским – почти политический скандал. Но конечно Шолохов как писатель больше Паустовского. А как деятель – менее симпатичен^[145]. Милейший Константин Георгиевич – типичный «врио» великого писателя. У нас сейчас этих «временно исполняющих обязанности» полно во всех областях и помимо литературы. И он невольно стал точкой пересечения интересов, влечений и отталкиваний всех слоев, кому надоела казенщина и официозность. Кроме того еще это удар по Федину и Леонову, которые, хотя они и очень разные, тоже, так сказать, «государственные писатели». <…>

У Твард[овского] был резкий разговор с Демичевым^[146]. Цензура не пропускает статью «От редакции» в № 9 журнала, где защищается повесть Семина и Солженицын. Он поговаривает, что уйдет из журнала, так как невозможно стало работать. Будто бы Демичев его уговаривал остаться, не знаю, искренне ли.

4 окт. С утра еду в город. <…>

ВУАП снова, в который раз, выручает меня и можно считать, что машинка оплачена. Мне причитается за гусарчиков 60 р. и еще 140 я беру авансом.

Встречи: А. Бек, Устинов^[147], Шатров^[148] и другие. <…>

Зашел к Н. Я. У нее было обострение язвы, она лежит. «Простор» просит у нее еще стихов О. Э. Не испугались.

В Англии вышла проза М-ма и его «Разговор о Данте» по-английски. По ее словам, перевод очень хорош. Прислали ей и 1-й том М-ма по-русски (кажется, немецкое издание)^[149]. По ее словам, комментарии глупейшие. <…>

Рассказывают об обысках у какого-то теософа, друга Соложеницына, пишущего о нем^[150], и у сестры жены Солженицына. Будто бы забраны рукописи романа Сол-а, но после его жалобы возвращены^[151]. <…>

5 окт. <…> Достал только что вышедший том «Избранного» Кафки. В нем «Процесс» и рассказы. В Лавке [писателей] делалось бог знает что. Мне повезло, что мы с Левой почти случайно зашли туда. 250 экземпляров продали за три часа. <…>

М. б. завтра поеду к И. Г. – звонил ему и говорил с Нат. Ив-ой [Столяровой].

7 окт. Ночевал в городе, так как только в первом часу ушел от Эренбурга, просидев с ним с 8 часов вечера.

<…> Для отдельного издания [он] написал в книгу «Люди, годы, жизнь» главы о В. Гроссмане и Тынянове и по-новому главу о «Черной книге». <…>

И. Г. настроен довольно бодро, несмотря на свои беды. Как всегда стали говорить о 37-м годе, Сталине и Бухарине. Рассказ про жену Бухарина («вот она сидела тут, где Вы сейчас сидите»). О том как Б. находился под домашним арестом перед тюрьмой (живя в Кремле), как он объявил голодовку дома и известил, что не прекратит, пока ему не предъявят обвинения. Его вызывают в ЦК (пленум). Крики и угроза, когда он входит. Сталин как бы защищает его от угроз. – Зачем кричать. Ник. Ив. старый член партии и мы должны во всем разобраться… (Потом к нему) – Вы против чего голодаете. Вы против большевистской партии голодаете… И так далее. И снова демагогия, которой стреляный воробей Б. в который раз поверил, и вернувшись домой, сказал жене: – Дай мне колбасы… <…> когда жену Бух-а арестовали, она надела эту шапку [ушанку Сталина, оставленную им при обмене квартирами с Бухариным на вешалке] и поехала в лагерь в шапке Сталина. <…>

Всего не запишешь, а надо бы. Пушкин это делал.

Конечно, И. Г. мог бы написать мемуары интересней, если бы^[152]…

13 окт. <…> Вчера – гонорар за «Вопросы лит-ры» 125 р. Встречи у кассы с Володей Корниловым и Храбровицким. Володя <…> возмущался характером, какой принял юбилей Есенина. – Это лучший способ разлюбить поэта… Рассказы о педерастии Есенина: жил с Клюевым. Так ли? <…>

Потом у Ник. Павл. Смирнова, старого «перевальца», приятеля Ив. Катаева, Воронского и др.^[153] Его выпустили на 10 дней из психиатрической больницы. У него много книг и он много знает и помнит. От него-то я и зашел к Леве.

14 окт. <…> годовщина свержения Хрущева. <…>

Перечитывал мемуары Русанова^[154]. Они очень хороши. Мне это интереснее Кафки и «Носорога»^[155]. Прочитав это, мои друзья удивились бы, но это так.

15 окт. Приехав в «Нов. мир», узнаю новость: Шолохов получил Нобелевскую премию. Все говорят об этом с кислыми улыбками. Это конечно справедливо, но…

Сдал вычитанную статью (верстку). Вставил еще кусочек. Знакомство с Лакшиным^[156]. Томашевский^[157]. Его рассказы об Испании, где он только что был. <…>

Моя статья^[158] идет в № 11 рядом со ст. Лифшица против Дымшица. <…>

17 окт. <…> Еду в город. Встреча с Рубашкиным^[159]. Заходим с ним к И. Г. и сидим около часа. И. Г. напускается на бедного Рубашкина за банальности и пошлости в его книжке. Тот сидит – ни жив ни мертв. Я дважды перевожу разговор, но И. Г. снова к нему возвращается.

Через неделю он едет в Париж на сессию Юнеско с докладом о Данте, куда он вставил страницу из мандельштамовского «Разговора о Данте». В № 11 «Знамени» у него идет цикл стихов, по его словам, «самые невинные» из большого числа, написанных прошлой осенью и весной. Все их напечатать, по его мнению, невозможно.

Ему вчера звонили из Парижа с просьбой сказать что-нибудь о Шолохове, но он отказался.

[И. Г. ругает Романова^[160]] В связи с разговором о Романове замечает, что как он думает, все же о полной реабелитации Сталина не может быть и речи: слишком большое число людей теперь знает об его преступлениях. Я бы назвал его настроение бодрым пессимизмом. По его словам снимают Чаковского^[161].

<…> Очень тепло просит меня заходить, когда вздумается, и прибавляет, что если я хочу прочесть его стихи, то могу взять у Натальи Ив-ны. <..>

Все время нездоровится. То болел низ спины справа, потом слева, сейчас болит что-то ниже живота справа, что там – печень или почки? И одышка. И кажется, часто температура, хотя не сильно.

18 окт. <…> На днях спор с Л. и Р. о национальном в характерах людей^[162]. Оба они называют это «расизмом». Но почему? Признание классической генетики и роли наследственности противоречит этому диллетантскому утверждению. Неужели только потому что нацисты довели до зверского абсурда оценку людей по национальным чертам, нужно отказаться от признания их существования? Это похоже на отрицание кибернетики только потому, что она была создана в США. Можно понять Л.: родившийся в еврейской семье в Вильно, занесенный к нам бурями войны, воспитанный в русской семье, он полюбил русскую культуру, новых близких людей и тяготится своим «еврейством». Это человек гершензоновской складки. «Еврейское» это его комплекс, пользуясь этим модным словечком. Но у меня уже давно нарастает внутренний бунт против рабства у «комплексов». В сущности, оно ничем не лучше рабства у любой крайней обскурантистской религии: все предопределено и предназначено, и твоя собственная воля ничто. И это у него уживается с подлинным свободомыслием. Но меня почему-то коробит, что он стыдится своей национальности и ежится каждый раз, когда я в разговоре произношу слово «еврей». <…>

На ходу беглое знакомство с Ю. Домбровским.

19 окт. Холодный ясный денек.

Нездоровится и почти весь день читаю «Новый мир». Отлично написаны мемуары В. Канашевича^[163]. И вообще – прекрасный номер. Стихи Твардовского как-то странно грустны, сердечны, умны.

Натопил печку разным деревянным хламом из сарая. Сварил себе картошку. Оборвал остатки черной рябины. Она вкусна, хваченная морозиком.

20 окт. 1965. <…> Завтра утром мы можем погибнуть…

Комета Икейа-Секи приближается к солнцу и по вычислениям астрономов пролетит в непосредственной близости от него в 7–8 (около 8) часов по московскому времени. <…> кто знает, может <…> произойдет грандиозная космическая катастрофа, которая оставит открытыми вопросы, будет ли издана моя книга, поставят ли мой сценарий, болен ли я или «так», и прочтет ли кто-нибудь на земле сие мое дешевое остроумничанье?

22 окт. Вчера целый день в Москве. Сначала у Ц. И. Кин. Знакомство с Г. Литинским^[164]. Потом у Надежды Яковлевны. Ей плохо, болит что-то в желудке. Она лежит и мучается. У нее самые дурные предчувствия. – Это мой конец… И, как в плохом романе, у нее уже ключ от новой квартиры. Ее первом собственном жилье за 30 лет. Надо переезжать. Но как она там будет одна? Она сама не знает. Больная одинокая старуха. Насмешка судьбы – зачем ей эта квартира?

У нее уже есть последняя книжка Ахматовой, присланная А. А. с надписью: «Наденьке – все равно, что мне самой»… Книга хорошая и нарядно изданная. В Москве ее еще нет в продаже.

Сижу у нее и не могу уйти, стараюсь ее развеселить.

Возвращаюсь поздно, в темноте. Днем падал снежок, чуть потеплело. <…>

Н. Я. говорит, что ей можно умирать, потому что дело свое она сделала (сберегла рукописи О. Э. и написала о нем книгу). Я возражаю: надо еще выпустить однотомник. Она говорит, что выпустят и без нее: тексты есть и знатоков М-ма развелось много.

Я недоволен собой. И слишком долго сидел и у Н. Я., и у Ц. И., и говорил как-то все впустую. Но что можно сказать?

Во всех заграничных сообщениях о деле Синявского прежде всего сообщается, что он был сотрудником журнала «Новый мир» и даже основным сотрудником? <…> у журнала много недругов, но более прочно С. был связан с Ин-ом мировой литературы, но об этом почему-то и не вспоминают, хотя он там получал зарплату. Интересно, чем кончится его дело и какова реальная степень его виновности. По всему кажется, что он виноват на самом деле и это не выдумка, не клевета. Посмотрим.

23 окт. <…> И. Г. говорит, что Катаев ему сказал, что он после операции дал клятву изменить жизнь: не дружить с подлецами (не пошел обедать в дом, где должен был быть Лев Никулин) и писать, что хочется… Что-то в этой шутке есть и про Мандельштама и даже про Н. Я. <…>

Все думаю о Н. Я. Никогда еще встреча с ней не оставляла такого тяжелого чувства. – Мой переезд не к добру. – сказала она. Шутили, что от одиночества она выйдет замуж за старика одинокого, нрзб<за>пущенного чекиста и т. д. Она задумалась; после того как я сказал что-то о том, чего ей не хватает. – Мне ЕГО не хватает. Надо стариться вдвоем.

Обычно она полускрывает свое старое недружелюбие к Б. Л. П[астернаку], а тут почти выговорилась. Она считает, что он отлично умел жить и устраивать свои дела, и его непосредственность – это поза.

28 окт. <…> Вчера снова в Москве в ССП на открытом партийном собрании с 2-часовым докладом Демичева. <…> В целом – ни угроз, ни <распеканций>, скорее заискивание и жажда успеха. <…>

Сбивчиво и двусмысленно Демичев говорил об изданиях Кафки и Пастернака.

30 окт. <…> Сегодня в «Лит. газете» речь Эренбурга о Данте (не знаю уж, с сокращениями ли). Но две большие цитаты из «Разговора о Данте» Мандельштама сохранены.

И снова – молодец, старик! Другого такого нет. <…>

Из письма Н. Я. [Берковского^[165]]:

«Вы один из тех очень немногих, действующих на меня живительно – в Вашем обществе начинаешь верить, что литература и на самом деле существует, так Вы сами проникнуты ею, ее "заботами, трудами”. Очень хорошо, что Вы пишете не покладая рук и умеете выжидать, покаместь дело дойдет до издания. Я вот выжидать не мастер и, когда не вижу перед собой издательского ангежемента, ничего делать не могу. Впрочем, в свое время, я немало написал неизданного, самые большие мои работы не изданы и до сих пор. Они давят меня, не позволяют снова что-либо писать… Ваши новые сочинения я, конечно, прочитаю, как только эти журналы дойдут до меня. Вы создали совсем особый жанр – mixt, – как все mixt-ы очень положите[л]ьный и увлекательный. Соединение романа или повести с мемуаром уже было известно но Вы ввели еще третий элемент – исследовательский, философский. Служение сразу трем богам дает очень хорошие результаты^[166]. Кстати, мемуар, он же повесть, по-моему, имеет у нас в России классический первообразец: Анненкова "Гоголь в Риме”. Анненков вообще автор замечательный. Один из тех возмутительно недооцененных свинским отечеством. Я считаю, что он – и Ваш праотец, равно как и Иван Аксаков, книга о Тютчеве, – к этой книге, по-моему, восходит Ваше сочинение, продающееся в Ленинграде за 4 р. 50 к. <…>»

7 нояб. Ничего не записывал неделю: много всякого и было не до машинки.