Текст книги "Дневник"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

У Н. Я снова народ и видимо лишний, от которого она устает. Некая Елена Алексеевна и какой-то Эдик^[48].

<…> На последние деньги я купил бутылку вина и конфеты. Это было кстати.

Стало теплее, но все-таки это уже осень.

Думаю о Н. Я. Дело в том, что в ее жизни образовалась пустота, или как теперь принято говорить, вакуум. Рукописи О. Э. [Мандельштама] сбережены, собраны, изданы за рубежом и готовятся к изданию у нас. Написана замечательная книга о поэте и его времени. <…>^[49]

Человек она замечательный: умница, свежая голова, образована – за всю жизнь я наперечет встречал равных ей.

3 сент. <…> Левины беды с сыном. <…>

Не приложу ума, где достать денег. <…>

Просмотрел записи Тарасенковым разговоров с Пастернаком^[50]. <…> Среди записанного Тар. е сть поразительное высказывание о Вс. Иванове – дружески-резкое – сравнение с поводырем медведя и странное (впрочем, характерное) высказывание о «трагизме» как необходимом элементе жизни, и в связи с этим об аресте Мейерхольда. <…>^[51]

6 сент. <…> Вчера едем в город. <…> Потом у Н. Я. вместе с Шаламовым, Нат. Ив. Столяровой и Мишей Андреевым, сыном Вадима Андреева. <…>

Шаламов продолжает писать рассказы: только что написал и принес Н. Я. 8 штук. Бранил пьесу Пановой в «Нов. м ире»^[52], снисходительно хвалил (с упреком за отсутствие прямизны?) Домбровского^[53] <…> Была еще Вика Ш[вейцер], изгнанная из Союза будто бы за активность в хлопотах вокруг Синявского. <…>

Вика принесла № 8 «Простора», где ее статейка и окончание репортажа Поповского о Вавилове. Надо обязательно его купить.

Денег нет. Утром ходил сдавать бутылки.

<…> Вчера утром делал выписки из своих старых дневников о всех упоминаниях Мандельштама по просьбе Н. Я. для какой-то картотеки Морозова^[54] (биографической) и вдруг понял, что я могу написать о нем и начинаю понимать – как.

7 сент. <…> С утра в городе. Три часа у Шаламова. Разговор о многом. В нем есть одностороннесть и своего рода фанатизм, но человек он крупно талантливый и интересный. Кто-то говорит, что память это свойство таланта: у него удивительная память. Взял у него читать еще кучу рассказов и переписку с Пастернаком.

<…> Ночью читал Степуна^[55]. Это одна из интреснейших мемуарных книг русской литературы этого века. Как мелок рядом с этим Набоков, не говоря уже о Бунине-мемуаристе. Выше я могу поставить только Цветаеву. Впрочем, мемуары Степуна более многословны.

[далее строка из точек]

8 сент.

Пол – ночи читал рассказы Шаламова (некоторые уже вторично)^[56]. Есть вещи отличные, есть небрежно-беглые. Он пишет их в школьных тетрадях в линейку с одной стороны листа (на другой вносит поправки). Сходимся в том, что профессиональная школа перечеркиваний и помарок, возведенная в абсолют Фединым и даже Флобером и Толстым, в большинстве случаев обескровливает рукопись (как это было с Бабелем). Писатель должен неустанно работать над собой, а писать быстро, легко и почти импровизационно. Это высказываю я, а Ш. сказал, что это и его мысли и техника работы. Он получает 70 руб. пенсии «за стаж» и изредка (но очень редко) какой-нибудь гонорар и этим удовлетворен. Жалуется только, что не хватает денег на машинистку. Написано уже около полутораста рассказов о Колыме – это целая энциклопедия жизни, быта, истории этого самого огромного советского лагеря. У него цепкая память и интерес ко многому, что выходит из границ темы. Говорим с ним и о «Синей блузе»^[57] и он верно указывает о незамеченном исследователями Брехта ее влиян < ии > на драматурга. Рассказы о молодежи вокруг ЛЕФа в конце 20-х годов: он ходил туда. Лихая, анекдотная, циническая атмосфера салона Бриков и его стиль, оттолкнувший его С. Третьяков и его взгляды^[58]. Он отрицательно относится к «Ивану Денисовичу», хотя признает «полезность»: считает это «неполной правдой» и вообще не жалует Солженицына.

10 сент. Вчера смотрели у вахтанговцев «Насмешливое мое счастье» <…>

Места нам Малюгин оставил хорошие (5-й ряд, середина)^[59]. <…>

По ходу действия Ал-р Чехов говорит Антону Павловичу: – Поедем-ка в Китай! – и тот отвечает: – Нет, в Китай ехать уже поздно…. Тут раздался общий хохот в зале, длинный, долго не умолкавший … В от как в пьесу о конце прошлого века ворвался сегодняшний день.

Писал письмо Малюгину и в этот момент сломался рычажен буквы «Н»^[60] <…> Эмма работает часами в саду. М. б. это и есть счастье и неважно, что нет денег и что болит спина?

14 сент. <…> Похоже, что слух о том, что Сережа Ларин женился на Гале Норниловой ^[61] – правда.

15 сент. <…> Снова заболела спина или бок – черт там разберет…

17 сент. Вчера рассказывал Н. Я. нечто из того, что я собираюсь писать о Мандельштаме. Ей все очень понравилось и особенно усмотренная мной закономерность его биографии и то, что я говорю о «Четвертой прозе». Посмотрел у нее статью Пинского. Она серьезна, но не во всем верна, особенно там, где он ссылается на Блона ^[62].

У нее были физини: молодая ученая дочна писательницы Грековой и ее франтоватый и видимо ловний ^[63] муж – тип ультрасовременного ученого-пижона, стоящего, впрочем, во всем на уровне века и даже кокетничающего с религией, как это ныне модно.

Когда мы пришли, Над. Як-на была утомлена и вяла и вообще плоха, потом после горячего крепкого чаю повеселела. В Самарканде только что прошел пленум языковедов, посвященный памяти Поливанова. Рассказ как физик-муж спасал Есенина– Вольпина ^[64], который работает у него. Впрочем, кажется, он не физик, а математик, а физик – она^[65]. Вика Швейцер будет писать книгу о Марине Цветаевой. Н. Я. рассказывает, что М. Ц. была и лесбиянкой. «По широте натуры» – в начале 20-х годов и жила с Тих. Чурилиным^[66] (после романа с Мандельштамом). Синявский прислал «отчаянное письмо», что ему трудно, что он не может заработать на хлеб, что его «доконают».

Просмотрел гору шаламовских стихов: несколько «Колымских тетрадей». Это очень слабее его прозы. Во-первых, все приблизительно-условно-поэтично, очень иносказательно и очень несвежо. Есть конечно и сильные стихи – он большой талант, но уж очень все лирично и нежно. Т. е. прямо противоположно его же прозе^[67].

<…> Вчера поехал в скупочно – ювелирный пункт с несколькими мамиными безделушками. Денег нет и решил не занимать.

19 сент. <…> Вчера смотрели в «России» 3 части (2 серии) «Войны и мир». Это занимает больше 5 часов и утомительно. Я ждал скуки и что это хуже (по отзывам снобов-киношников). Конечно, фильм не конгениален роману, но этого и нельзя было ожидать. Это прекрасные фрески на тему романа. Совсем выпало то, что могло бы иметь наибольший успех у современников – тема духовного перерождения и поисков Пьера: от этого фильм на сто голов ниже романа, даже в замысле, а не только в исполнении. Но русская природа снята великолепно, интерьеры верны и отличны, как и костюмы и гримы. Актеры почти все играют хорошо. Из романа ушла его «духовность», но недурно передана его биологическая, чувственная сторона. Массовки превосходны – все эти сражения, балы. Мне показалось, что эпизоды, где сюжета меньше («Охота», например) удались лучше: т. е. фильм скорее эпичен, чем романичен. Жаль, что этого не увидела мама, которая так любила Толстого и всю эту эпоху.

<…> Перечитываю (кажется, в третий раз, если не в четвертый) рукопись Н ад. Яковл. Это замечательно при всей односторонности и субъективизме.

Когда-то я сокрушенно думал, что наша эпоха не оставит великих мемуаров. Оказалось, что оставит. Ведь и гигантский цикл рассказов Шаламова – тоже мемуары.

20 сент. <…> Под вечер едем в ЦДЛ.

<…> Эрасту [Гарину^[68]] на съемке повредили правый глаз и он им почти ничего не видит. <…>

О «Рублеве» Кончаловского есть и отрицательные отзывы – напр. Блеймана ^[69]. Кончаловский на съемках обливал кур бензином и они летели, горя, а он снимал. Как убивали на съемках лошадь. Гарин возмущен и – прав.

Им давала читать мои воспоминания о Б. Л. Женя Ласкина ^[70] <…>

В газетах усилилась антикитайская компания. Поговаривают о строительстве укреплений на советско-китайской границе.

23 сент. Вчера ночью уехала Эмма. Завтра она уже играет на открытии сезона БДТ.

Расстались нежно. Мне грустно, потому что жду эпистолярных объяснений. Она – одна со мной и другая – с семьей своей. И ту, и другую я часто плохо понимаю.

Дождливо, холодно.

Читаю роман Сименона. Он очень хороший писатель.

24 сент. <…> Давно уже не видел Леву Л. В нем есть вещи, которые я не понимаю. Главная его беда – власть над ним кружковых представлений и мнений. Сейчас он превозносит как шедевр посредственную повестушку Искандера. Перед этим то же говорил о повести Володи Корнилова. <…>

25 сент. 1966. <…> Почти целый день привожу в порядок дневник за последние 5–6 лет. Есть в н<ем > и пропуски, но многое и сохранено. Почему я этим занялся? Не знаю. Перепечатал то, что было набросано карандашом на отдельных листочках. Три года даже сшил для порядка.

Мне кажется, что котенок Машка скучает по Эмме.

Мне с ним морока, но что делать? Жалко!

28 сент. [у П. И. Лавута ^[71] – с рассказами о Маяковском, Брике и др. Подробно: Шумихин 2000, стр. 576–577]

1 окт. [на открытии выставки Е. Фрадкиной] <…> Разные встречи. <…> Боря Слуцкий зовет в гости. Тоже и Н. Я., и Шаламов, и Мелетинские, и многие другие.

2 окт. <…> По настоящему с увлечением читаю только документальные и исторические книги.

9 окт. Письма Фриду, Эмме, Шаламову.

10 окт. <…> В послед. «Литер. г азете» статья М. А. Лифшица «Почему я не модернист?» Видите ли, тоталитаризм и реакция одно и то же, что и модернизм. Ну и ну! А еще он собирался прорабатывать Дымшица. Тот сам охотно подписался бы под этакой статьей. Типичная демагогическая спекулятивная талмудистика. <…>

13 окт. <…> Женское сердце Эммы жаждет нового тура объяснений, уверений, а у меня на это сил нет. Я верен своему отношению к ней и не умею колебаться.

Устал, устал…

17 окт. Чувствую себя отвратительно, еле брожу. Тягостно и молчание (задуманное, конечно) Эммы.

Вчера в городе: впервые в новой квартире Б. Н. [Ляховского] (на Часовой) Квартира великолепная, он толстеет. Кончил фильм. История с физиком не нордической наружности, которого его заставили заменить.

Он зовет ехать с ним в Ленинград на машине завтра или послезавтра. Не знаю – м. б. поехать и отвезти Машку и внести ясность в отношения и посмотреть отснятый материал?

<…> Зашел и к Леве. У него Сарнов. Рассказы о Вал.^[72] На идеологическом совещании много нападок на «Нов. м ир» и в том числе на повесть Можаева и на всю «линию» журнала. Твардовский в Сухуме, там сидит Дементьев. Три оратора: секретари из Баку, Грузии и Узбекистана требовали полной реабелитации Сталина.

Разбирая вчера бумаги отцовские и мамины, нашел мамин дневник самого начала революц. лет и он пронзил мне душу.

[строка отточий]

Был в городе. Завтра еду (с Машкой) на машине в Ленинград с остановкой в пути. Приедем на другой только день. Через несколько дней вернусь. Звонил Эмм<е>: она беспокоится – хорошо говорила, моя милая… <…>

Теплый, хмурый денек, но без дождя. Как я довезу Машку?

23 окт. Приехал сегодня из Л-да так же, как ехал туда, на Волге Бо р[иса] Нат [ановича] Туда выехали 18-го часов в 12 дня. Около 5 часов были в Вышнем Волочке, где остановились в гости н [ице] «Березка». <…> Утром выезжаем дальше. Обедаем в Новгороде в гостинице Садко, вполне прилично. <…>

В ВТО мне неожиданно заплатили более 150 р. <…> Наконец, смогу послать деньги на ул. Грицевец. Отдал Леве долг 45 рублей.

26 окт. <…> Письмо от Н. Я. – беспокоится о моем здоровьи и предлагает приехать ко мне помочь. <…>

28 окт. <…> Топлю печь. Но все равно не могу согреться.

Нежное письмо от Эммы, телеграмма от Дара и письмо от Шаламова. <…>

30 окт. [Н. Я. о копиях писем к ней от О. Э., которые доставили в США. Подробно: Шумихин 2000, стр. 577–578]

31 окт. <…> Утром запасался топливом на два-три дня и просматривал Платонова с целью выискать сюжет для сценария.

Можно бы и «Епифанские шлюзы», и «Сокровенный человек», но не разрешат: сама собой образуется аллюзия^[73].

Если бы Э. П. [Гарин] согласился играть не комедийную роль (вернее – не чисто комедийную), можно бы сделать сценарий на основе рассказа «В прекрасном и яростном мире» с дополнениями из других «железнодорожных» рассказов. Вряд ли он и Хеся (она – особенно: тут, кажется, решает она) согласятся. Но мое дело предложить…

1 нояб. Вчера под вечер поехал в город – к Н. Я. на день рождения. Обед с Нат. Ив-ой, Харджиевым, каким-то Володей^[74], потом приходят Саша Морозов, Мелетинский и Семенко^[75] (да, забыл еще Вику Швейцер и некую Лену – кто она, не знаю толком). Я принес бутылку шампанского, которой Н. Я. обрадовалась. Морозов принес гранки «Разговора о Данте». Ночевал у Левы. Дурные слухи о «Новом мире». Дело идет к снятию Твардовского. Журнал душат. <…> [в о время обеда у Гариных] Рассказываю о своей идее (Платонов). Беру повесть Солженицына [см. ниже]. <…>

2 нояб. <…> Читаю [ «Раковый корпус»] Солженицына, который мне не слишком нравится.

3 нояб. <…> Прошлой ночью прочитал «Раковый корпус» С-на. Это куда хуже того, что я ждал после преувеличенных восторгов многих и в том числе Саши Борщаговского ^[76]. Во-первых, плохо написано, безвкусно литературно, иногда на уровне Коптяевой и Кочетова ^[77], во-вторых, многое поверхностно, мелко-тенденциозно, например, вся линия Русанова и его семьи. Лучше прочего: женщина-врач, молодой человек, ссыльный и еще в конце рассказ о муже и жене поселенцах, довольных своей судьбой. Все, что касается любви и женщин, очень плохо. В целом – ниже надежд, возлагавшихся на автора^[78].

4 нояб. <…> Успех моей ходящей по рукам рукописи все возрастает. Капризный и злоязычныий Мацкин ^[79] хвалил меня без удержу. Я видимо сказал в ней нечто, что ожидалось всеми. Это наверное именно то, о чем говорил мне прошлой зимой Берковский. Мацкин нашел среди моих записей одну фразу, которую он случайно слышал от Б. Л. и это уверило в полной «правдивости» моих записей. <…>

Как это ни странно, но «Встречи с П.» – иначе и по-другому дали мне то, что в ином масштабе дала пьеса «Давным-давно» – и больше ничто из всего мною написанного. «Д. д.» дала всенародное и длительное признание и любовь театралов и актеров, а воспоминания о Б. Л. – восхищение и признание узкого круга знатоков, стихолюбов и лучшей части литературного мира. Более того, эта рукопись принесла мне много новых друзей, куда более интересных, чем мои былые «исторические» друзья – все эти Арбузовы, Штоки и другие.

5 нояб. <…> Лева в прошлый раз был очень мрачен и говорил, что хочет удавиться от безденежья. <…> Он умный и хороший малый, но безволен, податлив кружковым вкусам и не умеет иногда взять себя за шиворот и потрясти.

Все это не беда, но меня иногда сердят его безапелляционность и апломб. <…>

7 нояб. Пишу это в Л-де. Приехал вчера.

Третьего дня до поезда у Гариных. Хесе нравится мое предложение об экранизации цикла железнодорожных рассказов Платонова. Эраст Павлович это не прочитал: у него ухудшение с глазом. <…>

9 нояб. <…> Вчера днем у Дара и В. Пановой. <…> Гинзбург-Аксенова о трудных отношениях с сыном: он под влиянием жены, которая не захотела прописать ее на их площади. <…> Почти не общаются. Как она хлопотала о прописке в ЦК^[80] и разговаривала с Черноуцаном ^[81]. <…>

Вечером у Л. Я. Гинзбург, которая в разгаре работы над предисловием к Мандельштаму. Часа 4 разговариваем о Мандельштаме и злобах дня.

13 нояб. <…> 16-го в ССП в секции прозы обсуждение повести Сол – на «Раковый корпус». Говорят, пускать будут по особым приглашениям. Но мне, если и хотелось бы пойти, то только из любопытства свидетеля истории, а не из сочувствия автору. Повесть эта мне не понравилась во многом. М. б. из-за преувеличенных восторгов ее поклонников. Т. е. ожидал большего.

Много разговоров о готовящемся съезде писателей. Ждут избрания председателем ССП Шолохова, что конечно очень плохо, ибо его авторитет покроет банду Алексеевых. Думают, что он может выступить против «Нов. м ира». Так или иначе – снова, в который раз, судьба журнала на волоске.

<…> Все вокруг сложно и противоречиво, м. б. потому что мы привыкли к самодержавию и единой, хотя и злой воле, а теперь факты жизни управляются конгломератом разных воль и тенденций. Запрещение «Военных дневников» Симонова и выход дополнительного третьего тома мемуаров Эренбурга, травля Твардовского как редактора «Нового мира» и разговор Черноусана с Аксеновой-Гинзбург, – раньше так не бывало. Шла одна полоса, черная, потом шла серая и все окрашивалось в одно. А сейчас политическая чересполосица.

Вчера заходил к Храбровицкому. Несмотря на его либеральные убеждения, есть в нем что-то противное. Он рассказал, что третьего дня он был свидетелем на свадьбе у Н. Гусева (секретаря Толстого). Гусеву 84 года, его невесте 45, она подруга его умершей жены. Невероятно!

[АКГ разбирает бумаги, чтобы взять с собой для работы, собирается скоро ехать отдыхать в Комарово.]

17 нояб. <…> Вчера в ССП было обсуждение «Раковой палаты» С-на, прошедшее триумфально для автора. Хорошо говорили: Каверин, похоронивший на прошлой неделе брата, известного врача-ученого Зильбера, Борщаговский, Карякин, Бакланов и другие. Оппонировала слабо Зоя Кедрина, которую обхамил Сарнов, впрочем, как все говорят, выступавший неудачно. Солженицын был растроган и благодарил^[82].

Вечером еду попрощаться к Н. Я. Оказывается, она сама едет в воскресенье в Л-д. У нее Хазины (Евг. Як. и Е л. Мих.). Последняя рассказывает, как меня любят в доме Эренбургов. Н. Я. поссорилась с Варей Шкловской^[83] и Колей Панченко^[84] почему-то и настроена непримиримо.

20 нояб. Комарово. Тот же этаж, тот же коридор, та же лиственница за окном у изгороди сада. <…>

22 нояб. <…> Над. Як-на в Лен-де, остановилась у Максимовых. Я чувствую себя неважно из-за поясницы, но все же был на высоте. Проводил ее в слякоть на станцию.

30 нояб. Чуть подморозило. Ночью прочитал первую часть романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, книга эта снова та «дьяволиада», с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. Я читал это со скукой и усилием. Нет уж, лучше любой ползучий реализм: в нем хоть есть крохи правды, а где правда, там и мысль. А тут многозначительная претенциозная жестикуляция: вещь лишенная своего внутреннего закона, расширяющая как бы возможности прозы, но примерно так же, как расширяет возможности шахмат стоклеточная доска: искусство при этом проигрывает. Конечно снобы будут ликовать, вернее делать вид, что ликуют, но это тупиковый путь в искусстве: нечто претенциозно-старомодное^[85].

4 дек. [Здесь у АКГ отчет за пропущенные в дневнике всего лишь два дня, о том как он ездил в Москву из Комарово.] Рано утром вернулся в Ленинград и уже в 8 ч. был в Комарово. Плохо спал в поезде.

<…> [о разговорах в ЦДЛ] Оказывается, недавно в «Нью-Йорк Таймс» была какая-то статья о процессе Син. и Дан. И напечатано пресловутое письмо 65-и в их защиту. Невероятный рассказ о том, что знаменитый Алик Гинзбург составил «Белую книгу» о процессе и распространяет ее, причем 1-й экз – р послан Семичастному^[86]. Думаю, все же, что это выдумка. Там же краткий разговор с Окуджавой. <…>

Вчера у Н. П. Смирнова <…>

Жалко, <…> не было времени ни на Гариных, ни на Н. Я., ни на Бор. Нат., ни на Загорянку.

2-го «Нем. волна» передавала текст письма Л. К. Чуковской Шолохову. <…>

В «Нов. м ире» все улеглось пока после дружеской (как говорят) беседы Твард. с Демичевым. Зато есть слухи о разногласиях в руководстве. Ш. и С. обвиняют Бр. в недооценке китайской опасности^[87]. Говорят об арестах студентов за самоиздат.

5 дек. <…> Я придумал еще тему для Левы (в смысле ЖЗЛ) [ранее обсуждалась его работа «Трое Аксаковых»] – Карамзин. <…>

Вечером 2-го за столом, когда шел разговор о том о сем, я сказал что-то едкое о «Раковом корпусе», меня поддержал Сарнов и подвыпивший Лева яростно набросился на него, вступилась Слава, жена Сарнова, и очень смешно и зло показала, как Лева говорит, хвастаясь, что он «летописец» (он иногда по настроению пишет дневник, где видимо выговаривается). У Левы хватило ума промолчать на это: это было грубо и бестактно, но в сущности справедливо.

7 дек. <…> Знакомство с Екатериной Константиновной, вдовой погибшего в 37-м Бенедикта Лившица^[88]. Она хорошо знает Надежду Яковлевну. К ней подходит высокий седой человек и она знакомит нас с Эммой с ним – оказывается, это брат О. Э. Мандельштама, с которым Н. Я. не поддерживает отношений. Борины^[89] девицы вертятся вокруг и раздражают. Со мной предупредительно вежлив и даже любезен Рид Грачев^[90], талантливый молодой прозаик-шизофреник. Д. Я. [Дар] рассказывает историю, как Марамзин ^[91] бил рожу (или бросал чернильный прибор) директору местного «Сов п ис.».

Прочитал, наконец, эту нашумевшую статью Солоухина «Письмо из Русского музея»^[92]. Это смело до наглости, во многом верно (хотя не во всем), но главное – то, что это напечатано черным по белому. В кулуарах говорят и смелее, но этот тон от типографского станка был далек. За этим угадывается какая-то идейная сила с очень резким национальным отпечатком. М. б. это единственная идейная сила в стране, кроме традиционной, партийной и, пожалуй, при известном стечении обстоятельств может прийти ей на смену. Я этому по существу симпатизировать не могу, но радуюсь гласности, потому что это говорится вслух. В статье есть пассажи невероятные, выпады против Стасова и Горького, революцию он зовет «катаклизмом», а разрушение Храма Христа Спасителя в Москве «преступлением».

8 дек. <…> Разговоры и с Д. Я. Он прочитал рассказы Шаламова и ему не нрав<и> тся. «Как-то все голо. Нет обобщений». Удивительно, до чего у нас при взаимной симпатии разные литературные вкусы…

9 дек. <…> Все говорим с Д. Я. о статье Солоухина [ «Письма из Русского музея»]^[93]. Дело не в ее искусствоведческом оснащении, которое наивно, а в том, что за ней видимо стоит уже несколько лет зреющая в умах программа националистического толка. Это так называемые «русситы», с одной стороны, Солженицын – с другой. По инерции партруководство видимо не считало их опасными (кроме Солженицына) и ждало неприятностей только от «западников», но кажется, перспектив больше у них и вероятно вскоре они все определятся и сговорятся. Пока еще идет то время, как в прошлом веке, когда Белинский еще дружил с Катковым, а Герцен с Хомяковым. Но впереди – размежевание. Лидеры здесь найдутся. М. б. тот же Солоухин. С «номенклатурой» их объединяет только инстинктивный антисемитизм, но м. б. они от него и откажутся: он все же морально сильно скомпрометирован. Плохо, что Илья Григорьевич стар и что у него была слишком запутанная жизнь, а то он мог бы быть лидером «западников», которые тоже вероятно начнут «кристаллизоваться» на другом полюсе. А «заклятым друзьям» Лифшицу и Дымшицу останется сражаться в арьергарде ортодоксальной критики в союзе с Лакшиным и И. Виноградовым и другими «новомирцами».

[Д. Дар передает разговор Солженицына с Аксеновой-Гинзбург о том, что она должна знать, сколько еще сможет написать в своей жизни. Подробнее в Шумихин 2000, стр. 580]

После обеда говорим с Д. Я. о многом в его комнате. Его ощущение меня как «исторического соглядатая» эпохи, о моем «историзме» и его отталкивании от исторического.

10 дек. Вчера поздно вечером длинный разговор с Е. К. Лившиц о гибели ее мужа, о Мандельштаме и Н. Я. в те годы, о ее судьбе (она тоже сидела) и о прочем из области исторических воспоминаний.

Приехал из Москвы Боря Балтер. <…> Как Аникст ^[94] поймал Тельпугова ^[95] на противоречиях и вранье (история с «белым ТАСС-ом» с сообщением о письме с грифом «для членов ЦК»). Есть подозрения, что «Белая книга» и поведение в этом деле Алика Гинзбурга попахивает провокацией. <…>

У Бори в комнате опять выпивка с девицами, он зовет, а я отказываюсь. Лучше почитаю и попишу. <…>

Умер поэт и переводчик Давид Бродский, которого я знал в начале тридцатых годов. Он по рассказу Н. Я. присутствовал при аресте (первом) Мандельштама. Она считала его связанным с органами. Интересно, что впервые об аресте М. я узнал от Леонида Лаврова, сказавшего, что ему сообщил это Бродский, как «слух».

Почему-то вспомнил, как в последний раз Маргулис, который стриг меня, сказал: – Если бы у вас было здоровье, как ваш волос, то вы прожили бы сто лет. Совсем молодой волос…^[96]

11 дек. 1966. Перебирая бумаги, нашел 7–8 страничек о Мандельштаме, где есть верное. Может быть, вот так исподволь и напишется и о нем нечто стоящее.

<…> Рассказ Яши Гордина о том, что будто бы Каверин был у Черноусяна насчет издания собрания сочинений Пастернака. И тот сказал что это возможно и будет решаться[: ] 6 томов и в последнем «Живаго».

Я прочитал забавные сатирические сценки Гордина о том, как на том свете живут Дантес и Мартынов, Булгарин и Бенкендорф, Николай 1 и Екатерина 2-ая. Эпиграф из Лукиана. Он интеллигентен, мил, занимается 18-ым веком. Сказал мне, что ему понравился мой «Пастернак».

Боря Б.^[97] не читал «Пастернака» и нынче с некоторой ревностью сказал мне, что Лева ему не дал, а здесь сейчас ходит по рукам экземпляр в переплете, будто бы принадлежащий Мандельштаму.

12 дек. [о юбилее Романа Кармена и о его жене, затеявшей роман «с первым попавшимся пошляком»]

15 дек. <…> Подмышкой снова какая-то опухоль, но слава богу, похоже на родной и привычный фурункул. Фурункулез мой то легче, то хуже, но все же меня не оставляет.

19 дек. <…> Встретил Л. Я. Гинзбург, которая только что приехала на неделю. Она закончила свою работу о М– ме, но отдала свою рукопись машинистке. Знакомство с Бухштабом ^[98].

20 дек. <…> Днем прочитал замечательную рукопись – воспоминания Л. К. Чуковской о Фриде Вигдоровой^[99]. Это портрет Вигдоровой и одновременно автопортрет Чуковской. Да, Д. Я. прав – это лучшее, что писала Л. К. Хочется ей написать, но как об этом писать: пока не переиздали Вигдорову, Л. К. не хочет, чтобы рукопись «ходила» широко и чтобы о ней знали. А мало ли что … П роисходит любопытное явление: сужение рамок цензурного делает «вторую литературу» более смелой и безоглядной. Если бы у Л. К. был малейший шанс напечатать это, то она сама написала бы все иначе – сдержаннее, связаннее, туманнее.

21 дек. <…> Вчера в «Лит. г азете» полемическая статья Дымшица против Лифшица. Он умнее своего собрата-противника, хотя оба они завязли в общих местах и банальностях ортодоксии.

22 дек. <…> Какая-то беспричинная тоска и лень.

Рассказ Ш.^[100] о его эпопее. Вечером Галя привозит записку от Эммы и билеты на просмотр 24 утром. Она говорит об успехе спектакля. <…>

24 дек. <…> Смотрю «Мещан» с Я. Гординым.

Спектакль отличный <…> Эмма играет прекрасно. <…>

26 дек. <…> Письма от Левы и от Н. Я.

Н. Я. пишет, что работа Лидии Як-ы о М– ме первый сорт, высший класс. Л. Я. сейчас здесь на неделю. Показал ей это.

Лева сообщает о тревожном положении с журналом. Будто бы Твардовскому предложили сменить помощников (т. е. редколлегию и аппарат), но он отказался. Вероятно на днях все решится. Настроение в редакции «похоронное». Это все пока происходит на уровне Шауро, который сидит на месте Поликарпова. Войтехов в «Р. Т.»^[101] снят.

27 дек. <…> Споры о статье Шарова в № 10 «Нов. м ира»^[102]. Дар безоговорочно за нее. Я не согласен с маниловской защитой рецидивистов и с полемикой с Шаламовым. Л. Я. на моей стороне и Рид Грачев тоже. Майя Данини. Фридлендер ^[103].

30 дек. <…> [итоги года] Часть лета жил в Л-де на Кузнецовской.

Попутно собирал жатву похвал за «Пастернака» и потом за «Олешу» <…>

Прочтено много интересных рук-й (роман Бека^[104], пов. С-на, проза Ш-а, «Зимний перевал» Драбкиной ^[105], лагер. мемуары и разное) и порядочно книг.

Несколько Замечаний Публикатора

25 нояб. 1970. Последние три дня

переписываю дневник 1943 года, который был

весь на мелких клочках бумаги. Делаю это,

чтобы успокоиться и войти в рабочий ритм. А. Гладков

После публикации дневников Александра Константиновича Гладкова 1930-х годов журналом «Наше наследие»^[1] биографические подробности его жизни постепенно всплывают, вставая на свои места. Открывающиеся при этом детали чудовищного для российской истории 1937 года позволяют внести поправки в прежнее «жизнеописание» нашего героя: так, все же неверным оказывается вроде бы такое правильное и «логичное» предположение публикатора книги трудов АКГ, что он ушел из театра Мейерхольда якобы из-за того, что опасался, как бы арест его родного брата Льва Гладкова не повредил любимому мастеру^[2]. На самом деле Гладков вынужден был уйти из театра в мае 1937-го, независимо от последовавшего уже за этим ареста брата (Льва Гладкова арестовали в ночь на 16 июля 1937)^[3], в связи с довольно-таки сложным комплексом психологических причин. Формально же Гладков просто взял отпуск, чтобы сосредоточиться на собственных творческих планах, но, по сути, еще из-за творческого конфликта с супругой Мейерхольда, Зинаидой Николаевной Райх^[4], и отчасти – с самим Мейерхольдом. Возможно (что как раз и вскрывается только при чтении дневника 1937 года), потому что необдуманно по своему почину выступил инициатором предполагаемого и тогда еще возможного, как надеялся АКГ, примирения мастера с драматургом Всеволодом Вишневским^[5]. АКГ пытался привлечь того в качестве автора к сотрудничеству с театром Мейерхольда, но Вишневский в ту пору уже начинал выступать в печати по поводу «громких» процессов с обличениями разного рода – «троцкистов», «двурушников», становясь фактически проводником «генеральной линии партии» в советской литературе. Несмотря на это, АКГ почему-то и далее будет ему сочувствовать, продолжая считать его человеком «честным» и даже, как ни странно, – «добрым»… Вот Гладковское восприятие и оценка Вишневского уже много позже, через четверть века, и – как автора дневникового текста:

31 марта 1961. <…> Читаю 6-й том (дневники и письма) Вишневского. Все-таки очень интересно, хотя Вишневский очень недалек и часто наивен до глупости. Думаю, что он был человеком хорошим, т. е. добрым: сознательно подлостей никому не делал. Вот по словам Н. Я. Мандельштам, даже помогал Осипу Мандельштаму деньгами, когда тот бедствовал в Воронеже в 1936 г.

Мандельштамам Вишневский и в самом деле – помогал^[6].

АКГ вспоминает о нем в дневнике еще раз, десятью годами позже, но – уже в связи с иным персонажем, если можно так сказать, еще более отрицательным – Киршоном^[7], запечатленным в памяти Гладкова тех страшных лет тем не менее в несвойственной ему роли – не палача, каковым он был, а жертвы, вызывающей жалость: