Текст книги "Дневник"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

Вечером были у Ольхиной с Меттерами (братом писателя Меттера^[96]) и Никритиной^[97]. Симпатичный, как говорит Нина, «невзначайчик».

18 фев. <…> [подневная запись вся склеена из фрагментов: ]^[1]. Прочел «Возвращение» Кафки^[2]. Написано очень хорошо, но как-то здорово надоели иносказания. Если даже прав Боря^[3] в своей трактовке сюжета, то на хрена, чтобы это выразить, все это выдумывать: ведь эт[а] простая мысль не нуждается в такой хитроумной зашифровке. <…> Надо иметь вокруг себя очень благополучный и устойчивый быт, чтобы возникла потребность в таком искусстве. Что-то не верится в кошмарную действительность послевоенной Чехословакии, где даже нищим и бездомным русским поэтам платили государственные пенсии без каких бы то ни было обязательств с их стороны (см. переписку Цветаевой и ее очерк о Белом). После того, что видели и знаем мы, все эти гротески напоминают шевеление языком тихо ноющего зуба^[4].

И потом всегда подозрительно отношусь к моде. Первый рассказ еще не прочитал и как-то не тянет^[5].

В целом – Кафка – это видимо – хороший Леонид Андреев. Но мне лично это искусство не нужно – ни высшего, ни третьего сорта. Пруст – другое дело! И почему их ставят рядом – не понимаю…

[далее вклеено внизу листа: ] Мне кажется, что Вы Лева [зачеркнуто и вписано поверх от руки – синими чернилами. Очевидно взято из письма] несправедливы к книге о Экзюпери. В ней так много навалено материала, что уже за одно это ей благодарен. Чорта ли мне с концепциями автора! Я всегда предпочту книгу, где нет концепции, но много фактов, худосочному, но со строго выстроенной мыслью труду. Такие книги располагают думать самому: поэтому-то их так и не терпят те, кто считают, что книга, в которой автор не убедил читателя, не имеет ценности. Нужно не убеждать, а толкать к самостоятельному мышлению, хотя бы спорящему с автором. В этой книге просторно для собственных мыслей: спасибо за это!

Недостаток моей книги о Мейерхольде в ее адвокатской интонации. Я тоже стремлюсь в чем-то уговорить, убедить. Психологически это понятно при общей ситуации с именем М-да, но от этого как раз убедительность-то и проигрывает. Все думаю, как бы ее перестроить, чтобы она была внутренне свободнее.

19 фев. На Ленфильме вступил в исполнение обязанностей худрука Хейфец и предъявляет сценарию какие-то новые требования^[6]. Смотрел сегодня актерские пробы. Все посредственно: находок нет. М. б. лучше других: Волков на Гурова, Фатеева на Марину и юная Федорова (дочь Зои^[7]) на Таню. Познакомился с новым композитором Чистяковым (или Чайниковым?)^[8].

Письма от Ц. И. Кин с ответами на мои вопросы и от Н. Д. [Оттена] со странными упреками, что «мы» не интересуемся делами друг друга. <…>

Снова морозы. Эти дни странные разговоры с Э[ммой], от которых на душе холодно.

20 фев. Снова просмотр «проб» с Хейфецом. Он настаивает на новой переработке сценария. В его доводах есть разумное зерно: возвращение к Рахманинову и его музыке, но это требует переработки всего сюжета, т. е. отделение Корнилова от Рахманинова, и от этого уже меняется очень многое.

Юридически я наверно могу отказаться: сценарий утвержден всеми инстанциями и т. п., но практически это может поставить под риск всю постановку, ибо Хейфец не консультант со стороны, а «худрук» объединения, и мне нужно очень хорошо все взвесить. <…>

Я разговаривал с Хейфецем (у Киселева при руководстве Объединения) довольно резко: не столько по существу его предложения, сколько о методах редакторской работы, много месяцев шедшей как раз в противоположном направлении. Ох, как это все надоело!

Вечер памяти В. Э. Мейерхольда во Дворце искусств вчера состоялся. <…> Я должен был говорить 25 минут, но не рассчитал и говорил 50 м. <…> Еще говорили Тиме, Вивьен, Ю. Герман^[9] (он прочел новую редакцию своих воспоминаний с яркими отступлениями в плане гражданского гнева – это имело большой успех и наэлектризовало зал), Акимов^[10], Винер^[11]. <…> В целом вечер прошел хорошо. <…>

28 фев. <…> Письмо от Над. Як-ны и мой ответ^[12]. Спор продолжается. Консерватизм бывает разный – у нее консерватизм оппозиции. Что-то в этом меня очень раздражает: наверно – привычка из всякого пустяка делать обобщение. «А в дверях уже стучало обобщение» (О. Мандельштам)^[13]. По-человечески ее можно понять: привыкнув всю жизнь быть гонимой, нелегко изменить психологию, но именно от нее мне хотелось большей свободы и живости ума.

Днем в Ленфильме, у Рахлина^[14]. <…>

Должен за две недели сделать поправки к сценарию. А статья задержалась. Это скверно.

Иногда побаливает сердце.

29 фев. Вчера получил в Ленфильме впервые деньги за «консультацию», т. е. за бесконечные переделки сценария.

Весь день звонки и встречи, связанные с подготовкой вечера памяти В. Э. в Театральном институте 2-го. Тут главный энтузиаст – студент Миша Морейдо^[15]. <…>

3 марта. Состоялся второй вечер памяти В. Э. в зале б. Тенишевского училища. Я председательствовал, что было обозначено в хорошо, со вкусом напечатанном пригласительном билете. Выступали А. В. Смирнова^[16], И. Савельев^[17], Л. Вивьен (хорошо), А. Крон^[18] (неплохо), Т. Есенина^[19] (очень хорошо) и Акимов (хорошо). Была выставка, устроенная, как и весь вечер, самими студентами. Мне этот вечер понравился больше, чем первый: в нем не было казенно-комильфотного отпечатка.

Я сам говорил немного, предваряя каждого выступавшего, открывая и заключая. Прочитал под апплодисменты стихи Маяковского о М-де^[20] и предложил почтить его память вставанием.

А после вечера ссора с Э. очень глупая.

5 марта. Вечер с Таней Есениной, которая живет у родных В. Э. (племянников) на Малой Посадской. Много говорим, вспоминаем. Она умница, талантлива, но рано постаревшая и как-то замутуженная суровой жизнью. Ее рассказы, в которых нахожу несколько не известных мне подробностей о последних неделях жизни М-да.

Пьем коньяк. Она заканчивает сценарий для Ленфильма. Послала в «Нов. мир» новую повесть, которой впрочем, сама не слишком довольна. Она похожа на Зинаиду Николаевну^[21], а голос просто страшно похож.

[в середине листа подклеено] Вчера встреча и длинная прогулка с Борей Слуцким. <…> Он согласился с моим определением, что Евтушенко это медиум, через которого говорит время и он все же симпатичней пустоватого Вознесенского.

9 марта. <…> Над поэтом Бродским (из-за которого у меня возникла такая бурная полемика в письмах с Над. Як.^[22]) был суд, но он кончился ничем: поэта увезли в психиатрическую больницу. Хотели доказать, что он «тунеядец».

[текст на листе набран из подклеенных кусочков, в которых просвечивает и обратная сторона (с неразборчивым текстом):] После наших вечеров у меня уйма новых приглашений: доклад о М[ейерхоль]де в Театр. музее <…>.

Вызывали меня в издательство. Я не понял, чего они хотят. Какой-то сбивчивый и туманный разговор. М. б. им хотелось бы от меня узнать, каковы перспективы с М-м и что означают вечера, передача и пр.? Они неискренне просили скорее сделать все вставки и переделки в моей рукописи, а я притворно говорил, что только этим и занят. У кого-то из древних греков была эпиграмма о том, как продавец всучивал покупателю гнилой товар, а тот расплачивался фальшивой монетой. Серьезной заинтересованности и деловых расчетов я в этом разговоре не увидел. Но снова думаю о книге.

Читал хорошую речь Хрущева, возмечтал, чтобы у нас искусством руководили так же, как собираются руководить сеяньем овса и вики. <…>

11 марта. <…> Эти дни читал интереснейший 1-й том Эйзенштейна с его мемуарами. <…>

Вечером мне звонит [Виталий] Аксенов^[23]. Он прочитал что-то о Рахманинове и уже хочет все это втиснуть в сценарий. Сначала говорю с ним вежливо, потом распаляюсь и обрываю разговор. <…>

На днях смотрели с Э[ммой] «Живые и мертвые». Все батальные сцены убедительны и волнуют, все прочее, кроме сцен с Серпилиным – Папановым – плоско и неинтересно. Удивительно Симонов не умеет писать живых людей (и женщин особенно). Есть какая-то фальшь в образе Синцова. М. б. потому, что он только «терпит» и не думает. Лавров сначала приятен, потом надоедает, так как характер статичен. У зрителей успеха нет, хотя видимо фильму суждена в будущем году премия^[24].

13 марта. <…> Будто бы в тяжелом положении Миша Светлов. <…> Оказалось полное обсеменение организма раком. Он знает об этом. <…>

Письма Над. Як., Н. Д. и Левы. Пишу ответы.

Говорят, что нынче должен быть суд над Бродским, отложенный для психиатрич. экспертизы. Каков бы он ни был, в этом есть нечто от произвола недавней эпохи: ему не предъявлено ни политического, ни уголовного обвинения.

14 марта. Вчера выдумал новую линию в сценарий (в разговоре с Э.) – то, что Корнилов не сжег партитуру Рахманинова и хранит ее тайно, и она мне настолько понравилась, что все сразу в сценарии (как это часто бывает от новой все освежающей выдумки) стало интереснее. Есть, правда и сомнения^[25]. <…>

Книжка стихов Шаламова «Шелест листьев» – чистый тон, естественность, но… ждал много и м. б. большего^[26]. Впрочем, редактора…

15 марта. Вчера поздно вечером звонок Рубашк[ина]^[27]. Суд над Бродским состоялся: приговор – 5 лет высылки с принуждением к труду. <…> В основе всего – высокомерный разговор с пресловутой секретаршей райкома К-вой^[28] (той самой, что обругала в «Известиях» Колмановского^[29]), которая вызвав Бр[одского], спросила его, почему он не хочет учиться, и он ответил, что он не желает заниматься «лже-наукой-диаматом». С этого и начало крутиться. Кто-то из бывших на процессе назвал это «обезьяньим процессом». Думаю, что объективно виновата и среда, восхищавшаяся Бр[одским] и передававшая с восторгом эти его и подобные словечки. Шутить с государством нельзя, а эти небитые дурачки про это забыли. Другое дело, что Бр[одскому] может помочь это все стать настоящим поэтом, если у него есть что-то подлинное, как всегда этому помогает живая, а не придуманная среда.

Вчера ночью передали, что Джэк Руби приговорен к смертной казни.

Вот вырезка из сегодняшней «Смены». [Вклеена из газеты статья «Тунеядцу воздается должное» (без подписи).] О самом Иосифе Бродском говорить уже противно. <…> проповедник пошлости и безыдейности <…> болезненное самолюбие недоучки^[30]. <…>

21 марта. Сегодня в «Сов. культуре» напечатана статейка Аксенова «Я оптимист (Из дневника молодого кинорежиссера)» <…> [о фильме «Возвращенная музыка», который Аксенов называет «романтической комедией» с симфонической музыкой, – об «истории восстановления уничтоженного в молодости сочинения»]^[31].

Все это меня совсем не радует, а скорее даже раздражает, ибо фильм еще не снимается <…>.

26 марта. Давно ничего не записывал [т. е. и пропуск в 5 дней – для его дневника – ощутим как большой перерыв], потому что нервничаю из-за бесконечных ссор с Э. – об этом писать не хочется, а это наполняет мысли.

Так еще не было. Ладно! Посмотрим… <…>

Прочитал пьесу Оттена и Вигдоровой^[32] и послал Коле откровенное письмо. Пьеса неважнец и, главное, сделана страшно небрежно^[33] <…>.

Вышла милая, талантливая книжка Володи Корнилова «Пристань»^[34]. Вместе с «Корабликом» Н. Матвеевой ставлю ее выше всех стихотворных книг последнего времени.

Радио не перевело мне денег и пришлось звонить в Москву жаловаться.

Сижу без гроша и завтра неделя, как не обедал. Вот какие дела-с, Александр Константинович…

Скучаю по Загорянке и независимости.

Письма от Н. Я. (которой разрешили прописку в Москве), Оттена (он снова болеет), Левы, Бор[иса] Нат[ановича Ляховского]^[35]. Редакция «Леттр франсез» прислала мне 10 штук журнала с моей статьей. Послал Февральскому^[36], Н. Я., подарил Тане Есениной… <…>

Смотрели на Ленфильме еще актерские пробы. Киселев нес чушь. Милый, но недалекий композитор Чистяков.

Как-то очень грустно начинается весна.

Фантастическую вещь рассказывал мне Г. М. Рахлин. Его в начале 53-го года взяли из лагеря в Москву на новое следствие и в Кировской пересылке он встретился со знаменитым Петром Смородиным, оффициально расстрелянным еще в 1939 году. Он все годы сидел в одиночке. <…> Когда-то он считался славой комсомола и Безыменский написал о нем поэму, которая так и называлась – «Петр Смородин».

Сколько всего слышишь!

28 марта. Вчера смотрели «Король Лир» в постановке Королевского мемориального театра^[37]. Очень хорошо. <…>

А вечером я у Тани Есениной. Она прочитала рукопись моей книги. Говорит, что плакала. Считает, что все прекрасно с 5-й главы, но до этого что-то ее беспокоит. Поспорили немного о характерных чертах В. Э.: подозрительности и пр. и нужно ли об этом писать. Ее рассказы о матери и Есенине, о ее жизни в 37-м году. Просидели опять часа четыре. Ее сценарий на днях будет обсуждаться объединением. Рассказ о судьбе одного из внучатых племянников В. Э., до сих пор сидящего. А один из его братьев без вести пропал в Ростове после немцев.

<…> Миша Светлов умирает от рака, – мой старый товарищ.

30 марта. Сегодня смотрел первый просмотр «Гамлета» Козинцева на художеств. совете Ленфильма. Сидел между Володиным^[38] и Чирсковым^[39] (который в конце храпел). Я разочарован. Ждал другого и большего. Смоктуновский очень хорош, умен, современен, сложен, но в конечном счете банален, ибо его игра не поддержана всей режиссерской концепцией. А концепции никакой нет. Фильм иллюстративен, театрален, много лишней бутафории. <…> Талантлив ли Козинцев? – Для меня это большой вопрос. <…>

31 марта. [запись подклеена, с явным недосмотром автора, так как вначале просто идет повтор предыдущего отзыва о «Гамлете», но потом еще добавлено: ] В фильме нет мысли, нет темперамента, нет трагедии. <…> Фильм ниже Шекспира, примитивнее^[40]. <…> Не сомневаюсь, что критикессы-сикушки разведут вопли о шедевре и обслюнявят Смоктуновского восторгами, но думаю, что найдется кто-нибудь, кто и выскажет правду.

1 апр. Помирились с Э. третьего дня.

2 апр. <…> Сломался (начал крошиться почему-то) вал на моей старенькой «Эрике». Писать пока еще можно кое-как. <…>

Да! Единственное поздравление к дню рождения я получил от… Коли Шейко^[41] почему-то. Пишу это без всякой горечи и лирической позы: я сам захотел жить так. И никогда я не любил праздников. Милая Эмма купила мне синюю пижаму, хотя мы были в ссоре. Она-то уж все помнит.

[АКГ слушает по радио доклад Суслова] Нужно ли писать, что позиция Хрущева и нашего ЦК [по китайскому вопросу] мне представляется абсолютно правильной. Среди моих знакомых и друзей я не знаю никого, кто бы думал иначе, даже и те, кто ко многому относится критически.

Примирение с Китаем остановило бы процесс десталинизации, а это самое главное в политическом и духовном оздоровлении страны. Тут сомнений и колебаний быть не может.

Вот любопытное место из доклада [далее – вклейка соответствующей вырезки из газеты]

6 апр. <…> Как-то на днях поругался по телефону с Аксеновым из-за утверждения актеров на фильм. Все они мне до смерти надоели и не могу никак доделать те пустяки, которые остались.

<…> Снова очень скучаю по маме и остро ее вспоминаю.

11 апр. <…> Сегодня в «Правде» большая редакционная статья «Высокая требовательность» – как бы обзор писем читателей, считающих повесть Соложеницына недостойной Ленинской премии. <…>

Купил «Воспом. и размышления» А. Д. Попова^[42]. Он там тепло говорит о моих пьесах. Книга эта досадно конспективна, но все же благородна и умна.

<…> Письмо от Н. Я., из которого видно, что ее предыдущее письмо пропало^[43]. Письмо от жены Ивана Пулькина^[44]. <…>

14 апр. <…> В сценарии осталось еще додумать пустячек, но нет ни охоты, ни фантазии.

15 апр. <…> Сейчас только что слушал по радио трансляцию речи Хрущева на митинге в честь поляков. Сначала он читал, как всегда запинаясь, когда читает заранее написанное, потом отвлекся от текста и стал говорить (о Китае конечно) удивительно ярко, человечно и с юмором и с волнением. Много интересного. Потом опять стал дочитывать написанный текст. Текст этот верно писал кто-то другой: на нем нет того отпечатка личности его, как на всем, что он говорит импровизированно.

17 апр. Сегодня 70-летие Хрущева. Его заслуги огромны.

Если бы не он, эта страшная раковая опухоль культа Сталина продолжала бы разъедать организм страны^[45]. Он смел, темпераментен, полон здравого смысла, талантлив. Дай ему бог здоровья!

В напечатанном вчера тексте его речи 15-го вошла только часть его импровизации. Есть дельные сокращения, как например, слишком грубой фразы о Троцком: «Он сгнил», но есть и чрезмерные. <…> Пропали его выразительные комментарии междометиями во время чтения длинной цитаты из речи Мао Дзе Дуна. И вообще без выразительного его интонационного рисунка все не то^[46]. <…>

Надо ехать в Загорянку. Болит за нее душа. <…>

У меня три дня назад начали снимать сценарий. Но сразу же произошел инцидент: актер Тетерин^[47] отказался говорить текст, который ему не понравился. Аксенов не мог его уговорить. Вызвали по телефону меня и что же? – Оказалось, что этот текст написан не мною, а вписан уже в самый последний вариант самим Аксеновым. Я конечно отмежевался от этого текста, Тетерин был удовлетворен и согласился сниматься, а этот болван Аксенов, самомнение которого феноменально, получил пощечину. Как все это противно! Мне еще нужно написать две песенки. Сперва я не хотел писать, но тогда они предложили заказать одному из трех: Дудину, Шестинскому или М. Сазонову. Я предложил – Окуджаву. Не согласились. Тогда я сказал, что лучше сам напишу. Особо мне за это не заплатят, увы.

Н. Д. [Оттен] не может жить спокойно. <…> Это его старый метод: он уже не раз, поссорившись с кем-нибудь, говорил мне, что этот человек по верным данным «стукач». Я его слишком хорошо знаю, чтобы принимать всерьез. <…> Я знаю, что он не может жить без того, чтобы время от времени не перчить^[48] свои отношения с людьми, но тут уж он перешел все границы. [В полученном АКГ письме Оттен «предупреждает» его, что к АКГ в последнее время «липнут всякие охранники».] Читает мне нравоучения и несет чушь. <…> Все это идет со ссылками на Над. Як. т. е. пишется так: «я и Над. Як.» или «мы с Н. Я. считаем».

20 апр. <…> Большое и тоже интересное письмо от Н. Я. о О. Э. и о разном^[49]. <…>

В «Веч[ернем] Ленинграде» на днях названа моя фамилия «драматург А. Гладков согласился сделать инсценировку „Синей тетради” Казакевича» для коллектива Михнецова. А я и вовсе еще не соглашался.

21 апр. Новое дело! У редактората студии [Ленфильм] возникло сомнение в правильности переделок в последнем варианте сценария и, вызвав меня, высказали это. Конечно, многое можно было бы им ответить, но лучше поздно, чем никогда. <…> Хейфец колебался. Он производит впечатление мелко-самолюбивого человека, хотя конечно режиссер он хороший. Глупая обида Аксенова.

Послал Н. Д. [Оттену] короткое, удивленное, сдержанное письмо и решил прекратить отношения. Хватит! <…>

22 апр. На студии все то же.

Купил и читаю только что вышедшую книгу В. Шкловского о Толстом^[50]. Начинал с опасениями и предубеждением, но пока скорее нравится. Нет привычной для В. Б. риторики (в последнее время, т. е.), все умно, спокойно, много свежего и хорошо использованного материала.

24 апр. Сегодня еду в Москву.

Вчера нехорошо с Э. у нее дома из-за мальчика. <…>

Еще слух, что в Москве Твардовский и Расул Гамзатов обругали и выкинули из номера Р. Гамзатова^[51] (конечно, они были пьяные) А. Прокофьева^[52] за его участие в деле И. Бродского. <…>

Еду трудно: три чемодана с книгами и рукописями и тюк с одеялом и бельем. Комнату пока оставил за собой. Вернусь к 1-му и пробуду еще дней 10. Пришлось звонить Бор[ису] Нат[ановичу] и просить встретить меня.

26 апр. Вчера приехал. <…>

Меня встречал Лева и Б. Н. [Ляховский] с машиной. Едем в Загорянку. На даче все в порядке. <…>

Дочитал Шкловского. Увы, книга все же в целом не так хороша, как мне показалось. Какой-то суженный взгляд. <…> Толстой у него как-то жалок и не очень умен.

28 апр. Вчера вечером были с Левой у Паустовских. К. Г. еще в больнице. <…> Ночую у Левы на раскладушке. Таня^[53] гостеприимна очень. <…>

Твердо знаю: Ленинград мне надоел (не Эмма!) и мне не хочется возвращаться.

1 мая. Приехал утром стрелой в Ленинград. <…>

Последний день в Москве прошел пестро. <…>

Не пишу о посещении крематория^[54]: это трудно все… <…>

В № 4 «Иск[усство] кино» воспоминания Габриловича о М[ейерхольд]де с массой фактических ошибок, удивительных для него. Но есть и интересное. В № 10 «Англии» – «шекспировском» – превосходная статья Питера Брука^[55], укрепившая меня в создавшемся после «Лира» впечатлении, что он замечательный режиссер, какого у нас сейчас нет (на родине искусства режиссуры!).

Надо, чтобы под ногами был хоть какой-то кусок твердой почвы – хоть в чем-нибудь – не в работе, так в личной жизни или в верности корням, памяти матери и еще чему-то более важному, чем это можно себе представить.

Отсюда – страх новых перемен: их было довольно…

3 мая. Пасха. <…>

Надо бы записать трагические остроты Миши Светлова, умирающего в Кремл. больнице (по последним сведениям, ему стало лучше, но это только встряхиванье перегоревшей лампочки – процесс необратим). К нему пришел сын. И Миша попросил его принести пива: «Рак уже есть» – сказал он ему. И другое, в том же духе.

4 мая <…>

Два кратких письма от Н. Я. Просит меня не ссориться с Н. Д. [Оттеном], но разрешает обругать его в письме хоть матом^[56]. <…>

Воспоминания генерала Горбатова в «Нов. мире» фактами опровергают странные домыслы Лакшина в его статье о Соложеницыне о лагерной этике, придурках и прелести подневольного труда^[57].

[копия, 2-й экземпляр, из отпечатанного на машинке письма АКГ к Оттену]

Не оправдываюсь, но уточню факты. <…>

Осуждению Бр[одского] никогда не радовался, как Вы это безосновательно утверждаете, как не радовался в свое время расправе с Киршоном^[58], о котором думал очень дурно, или трагическому концу Павла Васильева^[59], который был явный мерзавец. Нигде этого в моих письмах быть не может. Думаю, что мне более глубоко жалко этого несчастного малого, потому что в отличие от большинства его поклонников я довольно реально представляю запах хлорки тюремных параш, вонь пересылок и унижение подневольного труда. Никому (и даже недругу) пожелать этого не могу, но и шутить с этим тоже не советовал бы. <…>

Вы утверждаете, что ко мне «как к меду липнут охранники». Число моих друзей по сравнению с Вашими весьма немногочисленно и легко обозримо. Кто же это? Лева Левицкий? Борис Натанович? Может быть, Володин?… Или?.. Кандидатур в «охранники» так немного, что выяснить это обстоятельство очень легко. Прежде, чем продолжать нашу переписку, я хотел бы, чтобы Вы уточнили Ваше заявление. Проглотив его, я допустил бы предательство по отношению к ним.

Привет Елене Михайловне!

5 мая. <…>

Иду в Дом книги. Там встреча с Л. Я. Гинзбург^[60]. Рукопись ее книги о лирике затребовали в Москву и все дело затянулось. Встречаю на Невском Рубашкина^[61], который рассказывает, что начали продавать в Лавке писателей книгу Эренбурга. Идем и покупаем. <…>

11 мая. Вечером 9 мая был снова у Т. Есениной. Она отдала мне неопубликованную запись Эйзенштейна о мейерхольдовском архиве «Сокровище» (не вошла в 1-й том собрания). Говорили о многом и конечно больше всего о В. Э. Подробный ее рассказ о смерти З. Н.^[62] (ночью записал). Рассказы об И. И. Кутузове^[63].

12 мая. Почти целый день привожу в порядок свои книги и бумаги. Как я всегда ими обрастаю, где бы ни был. Даже в лагере перед освобождением у меня был уже огромный «архив» в самодельных деревянных чемоданах. Часть его я все-таки вывез. Иногда думалось, что – зря. А сейчас жалею, что уничтожил пачки лагерных «ксив»^[64] – в них многое отражалось.

17 мая. Пишу в Загорянке. Приехал в четверг 14-го. Ночью в поезде почти не спал под влиянием разговора с Э. на вокзале. <…>

Вчера снова в городе. Обед с Левой и Женей Винокуровым^[65] в ЦДЛ. После длинный разговор с Женей о 37-м годе. <…> Женя интересуется разным и наряду с Борей Слуцким один из немногих по-настоящему интеллигентн[ых] людей среди поэтов этого поколения. <…> Потом у Володи и Милы, родных Левы^[66]. М. б. они будут жить в Загорянке. <…>

Сегодня приезжают ко мне Лева и Володя. <…>

Смутный слух, что наверху есть антихрущевская, «левоцентристская» (?) группировка.

20 мая. Сутки в городе. Ночевал у Левы. Обедал в ЦДЛ и встретил Мишу Светлова с палочкой. Он похож на свою тень и выглядит страшно. <…>

Нервы напряжены. Жду разговора с Э. по телефону, как пытки, но она уже в другом настроении, а я, не успев перестроиться, говорю что-то не то… Она приезжает завтра.

12 июня. Давно ничего не записывал^[67]. БДТ играл в Москве и за 20 дней Эмма была занята лишь 4 раза и мне пришлось ее развлекать и просто занимать ее время. И не работал тоже, конечно, почти. Устал, так как ежедневно мотался с дачи в город. В Загорянке – прелесть, но все это проходит мимо меня.

Были дважды у Гариных. Эраст и Хеся начинают ставить в кино «Обыкновенное чудо» Шварца и у них в доме необыкновенное оживление и подъем. <…>

Нового ничего почти. Вялая переписка с Ленфильмом из-за песенок. Мне удалось спихнуть их на Окуджаву. Встречи в ЦДЛ с Мишей Светловым, А. Штейнбергом и др. Лева в больших порциях. Он мил. Вертинский на магнитофоне. Его Люся. Толя Сахнин^[68]. Сарнов. Юра Казаков^[69]. Штейн. Розов. А. П. Старостин^[70]. Соловьи Загорянки. Сирень. Переезд Володи Трифонова с присными.

<…> Сегодня у меня здесь был Валя Португалов^[71]. Отдал ему хранившуюся у меня с 1941 г. папку со стихами и поэмами Ивана Пулькина. Он пробует протолкнуть кое-что в печать. <…>

В Загорянке прут из земли цветы. Сад запущен, но в этом его колдовство. Одновременно цвели сирень и яблони. Очень хочется жить здесь постоянно.

16 июня. Вечером у Шкловских с приехавшей из Пскова Надеждой Яковлевной. Пришло много народа: Н. Я. удивительно популярна, в том числе какие-то физики, филологи, Кома Иванов^[72], Нат. Ив. Столярова^[73] и пр. Уехал с последним поездом.

Задремав, выскочил в Валентиновке, и пришлось ночью идти пешком в Загорянку. Ночь теплая. Еще поют соловьи.

Рассказы <…> о том, что Чуковский и Маршак отреклись от защиты Бродского (непроверенно) и прочее^[74]. Кома Иванов симпатичен и очень интересен, как обычно. <…>

Своими дачными жильцами я доволен. Особенно симпатичен Володя. <…>

В самотеке стихотворном, который Лева читает в «Новом мире», масса антисталинских стихов и поэм, правда, очень скверных. <…>

Н. Я. скоро 65 лет, но она молодцом. Ум совершенно свежий, хотя и не без понятных предрассудков (отношение к Горькому). Она уже не вернется в Псков. Ее рассказы о студентах.

В «Октябре» продолжаются фронтовые записки Кочетова^[75]. Как он все-таки бездарен!

Уже стемнело. В саду божественно хорошо. Вот бы жить здесь и писать и не суетиться и не болтаться по свету и чужим квартирам и гостиницам.

20 июня. <…>

Созвонившись с Над. Як., еду к ней^[76]. <…>

<…> Звонит Анна Андреевна Ахматова и просит зайти за ней на Ордынку к Ардовым и привести к Шкловским (где живет, как всегда, Над. Як.). В это время приходит молчаливый физик в очках, которого я уже видел в этом доме, поклонник стихов и хороших поэтов, человек немолодой и ответственный^[77]. Идем втроем за А. А. Она плохо ходит даже с палкой и много что-то недослышивает, но лицо ее не по-старушечьи красиво и значительно, ум свеж и остроумие не блекнет. Удается взять такси и, хотя это очень близко, мы везем ее, потом я с физиком отправляемся за покупками. А. А. вина не пьет, а только водку, но сегодня она не хочет пить и мы покупаем боржома, сыра, ветчины, шпротов и апельсинов. Образуется маленький пир. Еще горячая картошка и чай. Кроме нас еще старуха Василиса Шкловская^[78], Варя, Панченко^[79], потом приходит какой-то Ефим^[80] и Юля Живова^[81].

Сидим так несколько часов. А. А. говорит немного, но всегда интересно. Юля Ж. приносит известие, что А. А. разрешена поездка в Италию. Там ей присудили какую-то премию и идет что-то вроде фестиваля поэзии. До этого все время отказывали. Будто бы разрешено ехать на 10 дней в любое удобное А. А. время. А. А. узнает это впервые вот тут. Она заметно (хотя и не слишком) оживляется и просит, чтобы проверили. Звонят Маргарите Алигер и та подтверждает (у нее дочь Маша служит в Иностранной комиссии ССП). Заходит речь о воспоминаниях Чуковского, и А. А. говорит то же, что и я («Большой человек имеет право быть отраженным в ста зеркалах, и каждое отраженье существенно»). Н. Я. рассказывает, что у нее как будто выходит дело с пропиской через чью-то протекцию^[82]. <…>

Меня она [Ахматова] узнала и разговаривала как с хорошим знакомым. Потом она ушла вместе с Юлей, которая пошла ее провожать, и забыла свою палку с ручкой из слоновой кости. Коля Панченко побежал ее догонять.

Я еще сижу с Над. Як. вдвоем в ее комнатке за кухней. Она собирается на днях ехать в Тарусу, где будет жить в той же квартире, где я у нее был впервые (улица Либкнехта, 29).

Вот тут пришел некий Ефим и разгорелся бурный спор об Илье Глазунове^[83], выставка которого на днях открылась в Манеже и привлекает толпы любопытных. За Глазунова был он один, остальные все его резко ругали. Коля рассказал о группе «русситов», куда его затягивал этот Глазунов. Это полускрытая литературная группировка – не совсем «кочетовцы», но близко: националисты, консерваторы. Во главе их будто бы Солоухин.

21 июня. День на даче. К вечеру приезжает Лева. <…>

Прочитал за эти дни сборник воспоминаний о Мейерхольде, составленный Вендровской^[84]. Есть интереснейшие вещи. Книга может быть замечательной. Когда только его издадут. Я дал в сборник главу из книги, но не лучшую.

27 июня. Четвертый день в Ленинграде, на Кузнецовской.

Когда мы с Левой тащили вещи по перрону перед отходом «стрелы», меня окликнула Юля Живова. Она тоже тащила чемодан. Оказалось, что это вещи Анны Ахматовой, что она идет сзади. Оглянувшись, я ее увидел, подошел, поздравил – в этот день 23-го ей исполнилось 75 лет. Я ехал в первом вагоне, она в шестом. Устроившись и оставив вещи, я пошел к ней. Она уже сидела в купэ. В числе провожатых был Кома Иванов, кажется, с женой. Юля Ж. успела мне шепнуть, что у Н. Я. дела еще не прояснились (насчет прописки) <…>.

Меня где-то прохватило сквозняком и болела спина. Плохо спал. Встречала Эмма.

<…> Смотрел с Аксеновым и Шварцем материал. Почти тысяча метров. Да, это плохо, и особенно актеры. Хуже всего старики: Волков и Тетерин – набор штампов, не те характеры. Аксенов – или не понимает, или спасовал перед наглостью халтуртрегеров, лихо, не задумываясь, снимающихся то в Ялте, то в Киеве, то в Москве и летящих со съемки на съемку.