Текст книги "Дневник"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

29 марта <…> Смотрю в кино «Перед судом истории» – фильм Эрмлера с Шульгиным. Он интересен, но конечно морально и психологически в нем победитель старик Шульгин, а не его молодой оппонент. За Шульгиным мудрость истории <…>. Как не подсказали режиссеру, что грубо неприятен самодовольством и бурбонистостью старый большевик Петров, тоже играющий роль «победителя»^[107]. <…>^[108]

Прочитал недурную книжечку Л. К. Чуковской о «Былом и думах». Надо бы написать ей письмо^[109].

30 марта <…> Сырой, пасмурный день. После дневного спектакля приезжает Эмма с пирожками с капустой. Сегодня день моего рождения.

31 марта. <…> Сломалась на «Эрике» буква «к» и продолжаю на новой Эрике…

Ездил обедать на Кузнецовскую. Письма от Н. Я. <…> и от Левы <…>

Видел Генн. Моис.^[110] Говорит, что он взял мои книги в библиотеке Н. Д. Волкова^[111], которую он разбирал. Тот их зачитал у меня еще в 48-м году.

1 апр. <…> Днем у меня прошлогодний мастер по ремонту машинок Лев Маркович. Он знает многих ленинградских писателей и здраво судит о них. Починил в моей старой Эрике сломавшийся вчера рычажек буквы «к» и почистил^[112].

<…> На съезде выступал Шолохов, будто бы обрушившийся на молодое поколение литературы. <…>

2 апр. <…> Прочитал в газетах речь Шолохова. Сквозь его обычную ораторскую клоунаду сквозит подлинка ^[113]: он бичует не только героев недавнего процесса, но и тех, кто предлагал взять их «на поруки» (по слухам, это 40 человек молодых писателей).^[114] <…> О «культе личности» никто больше не говорит. Зато о «преодолении субъективизма» – почти все. Нетрудно угадать, что это псевдоним Хрущева.

Неожиданное письмо от Ю. Короткова^[115]. Сообщает, что в план серии ЖЗЛ включена книга о Мейерхольде: автор – я. Просит сообщить согласие для высылки договора. Размер – 15 листов. Без аванса (ввиду моей задолженности). Нужно сдать рукопись к марту 1967 года. И тема, и автор согласованы во всех инстанциях. Я телеграфирую согласие.

7 апр. <…> Лева статью о книге Лебедева не сдал еще и находится в миноре. Люся получила однокомнатную квартиру и теперь ему предстоит производить обмен и окончательно съезжаться с ней, что видимо его все-таки пугает, ибо в каждом из нас живет Подколесин ^[116].

8 апр. <…> Прочитал сценарий Гребнева и Хуциева «Июльский дождь» в «Искусстве кино»^[117]. Очень современное соединение пижонства, смутного недовольства всем на свете, искренности и позы, и не без таланта. Так пишет и модный Радзинский^[118]. В чем-то это симпатично, в чем-то раздражает. И, видимо, вполне интернационально: на этом же замешан был и фильм Карне ^[119], но там было резче, грубее и правдивее по краскам. А здесь голубовато и неопределенно.

9 апр. 1966. <…> Слух о снятии Твардовского и т. п.^[120] Прочитал текст письма о «поруках» – 40 человек – лучшая часть московских писателей, от И. Г. [Эренбурга] и Каверина и Славина, и очень много знакомцев. Почему-то нет Балтера и Слуцкого и Коржавина. Но список характерный. Документ этот, бесполезный практически, – исторически – веха. <…>

10 апр. <…> Утром лежит выпавший снежок. Сегодня Пасха.

Под вечер звоню Эмме и еду к ней – первым после ссоры. Она все еще в смятеньи, в колебаниях. У меня другой характер и я так не могу^[121].

11 апр. 1966. <…> Следовало бы записать подробности любопытной истории ссоры хозяйки Марьи Ивановны Панна с любовником ее дочери художником Сашей <…>^[122].

13 апр. <…> Утром у Фрида. Я не соглашаюсь с текстовыми поправками, придуманными им и Жежеленко ^[123]. Постепенно все становится плоскостнее, примитивнее, беднее. Пора, наконец, остановиться. И так уже все упрощено до предела.

Вчера взял билеты на «Сольвейг», обедал на Кузнецовской. Эмма держится так, словно я в чем-то виноват, но она решила не объясняться. Женские штучки^[124].

15 апр. <…> Просмотрел, правда довольно бегло, «Воспоминания» Р. Роллана^[125]. Малоинтересно! Вот уж кто устарел!

На стр. 168 говорится, что драму «Волки» Р. Роллан написал в 1893 году за 15 дней, а на стр. 486, что она написана менее чем за 6 дней, в 1898 году. Что это – склероз автора или небрежность перевода и редактуры?

16 апр. Вчера после «Трех сестер» в машине ночью Э[мма] сказала, что согласилась ехать в поездку и остаться в театре за обещанную квартиру. Я сначала сержусь и волнуюсь, потом беру себя в руки. Ночует у меня. Странное утро.

Это многое меняет в моих планах, но не хочу все перерешать сгоряча. Надо остыть и подумать^[126]. <…>

Лева сообщает мне, что В. П. Некрасов^[127] прочитал где-то мои «Воспоминания о П.» и «от них в восторге» <…>

18 апр. В Лен-де ходит слух, что вместо Твардовского уже назначен К. Симонов. Это мне сказал Д. Я. [Дар] по телефону.

Письмо от Л. К. Чуковской в ответ на мое о ее книжке.

19 апр. В. Некрасов еще сказал Леве, что он очень хотел бы иметь у себя рукопись «Встреч с П.», потому что это книга, которую надо перечитывать. <…> [АКГ перечисляет 30 фамилий тех, кто высоко оценил его воспоминания о Пастернаке, среди них – и Шаламова.]

Писал я эту работу осенью 1963 года вперемежку со статьей для «Нов. мира» о Платонове в Загорянке. Так что это время – осень 1963 г. следует считать началом моей работы в области литературной критики и эссеистики. Правда, этому предшествовали главы книги о Мейерхольде.

Работаю над статьей об Олеше. <…>

21 апр. <…> Под вечер приходит неожиданно Рубашкин^[128]. Он уже знает о новых ленинских премиях: писателям – никому, Райкин и Козловский не получили, получили два киноактера и два художника и еще кто-то. Это удар для Ю. П. Германа^[129], который был уверен в получении. <…>

22 апр.^[130] Да, ленинские премии по литературе не присуждены никому. Это не останется без влияния на характер разных руководящих речей на предполагающемся осенью съезде <…>. Уже невозможно будет говорить о «новом подъеме» и т. п. И в общем – это полезно и, пожалуй, справедливо. <…>, но в целом год был серый, а дать премию Ю. П. Герману – значит назвать искусством ту читабельную беллетристику, которую он так обильно сочиняет. Обиднее, что не дали премию А. Райкину – уж он-то ее заслужил.

Опять не спалось ночью, вдруг придумал сделать в статье эпиграфом строки Ахматовой о портретах, которые изменяются после смерти человека. Вскочил, сел за машинку, но вдруг решил ввести это прямо в текст начала статьи^[131]. И снова долго не мог уснуть.

Все еще «крутятся шарики», как говорит Эмма.

Сегодня сяду переписывать набело.

24 апр. <…> Днем в Ленфильме у Киселева. Опять этот горе-сценарий. Кассиль прислал бог знает что и снова просят меня^[132].

Потом у меня Эмма. Она получила письмо от Н. Я. с тревожными вопросами обо мне: – Что случилось с А. К.? Не понимаю. Может быть, опять какой-то московский психоз: у кого-то был обыск и все решают, что что-то возвращается?

25 апр. <…> Все хорошо, но нет денег. Т. е. не все хорошо, но все может быть хорошо, но деньги. Деньги…^[133]

28 апр. [со слов Л. Левицкого, в разговоре по телефону] Виль Липатов^[134], которого я терпеть не мог и спорил о нем с новомирцами, выступил на пленуме РСФСР с доносной речью о том, что его в «Новом мире» толкали на путь «очернительства». А. И. Стаднюк ^[135] прочитал список писателей будто бы морально убиенных «Новым миром» – от С[о] фронова до Долматовского. Статью о книге Лебедева он [Левицкий] сдал, она понравилась, но он сомневается: пойдет ли.

30 апр. Устал вчера за день и не отдохнул за ночь. Утром у Фрида. Он попрежнему сияет. Рассказы о пробах актрис. Письмо Быстрицкой. Мосфильм не дает костюмов из «Войны и мир», так как только в июне будут снимать пожар Москвы. И т. п.

Итак, завтра я расстаюсь с этой комнатой, где мне сначала понравилось и где потом оказалось жить так неудобно. Из-за ее сквозняков я прохворал полтора месяца и за зиму сделал меньше, чем мог, т. е. совсем мало сделал. <…>

Не знаю еще, как получилась статья об Олеше. Она слишком близка, не остыла. Так или иначе – это то, что я о нем думаю и думал все время. Не упрощаю ли я его? Но он таков, что легче уйти в противоположную крайность. Мое отношение к нему сложно, но мне хотелось в самой сложности этой разобраться и все уяснить.

Вот, у меня с конца 63-го года написано 13–14 листов о литературе (Пастернак, Олеша, Платонов, Кин ^[136], о вымысле и истории) но напечатано листа 4 из этого. Это сделано исподволь за 3 с половиной года.

[о том, что пользуется услугами машинистки – Натальи Николаевны]

<…> Мой закадычный друг Е. Сурков^[137] сейчас самый главный в кинокомитете (разумеется, после лидеров: его обычная специальность быть «серым кардиналом»). Но м. б. он уйдет к будущему году – ведь он долго нигде не держится.

Сейчас буду укладывать вещи.

5 мая. Пишу это в Загорянке. <…>

Ночевал у Левы. Прочитал пресловутую повесть Катаева «Святой колодец» в верстке. Написано хорошо и чем-то похоже на фильм Феллини.

<…> В новом томе А. Платонова, выпущенном «Моск [овским] рабочим», в предисловии некто Ф. Сучков^[138] ссылается дважды на мою статью о писателе.

<…>

Друг Синявского Голомшток ^[139] приговорен к 6 месяцам условно. Жигулина и Панченко таскали в ЦК из-за письма о взятии на поруки. <…>

Не хочется болтаться в городе, а хочется сидеть и писать.

8 мая. <…> Днем и вечером у Н. Я. Потом приходит Коля Панченко с Варей, ее подруга биолог Оля, какая-то филологичка Марта^[140], американец Кларенс, занимающийся в ун-те, славист, переводчик Мандельштама^[141]. Обычная болтовня.

Характерное: испуг Н. Я., когда он [Браун] запоздал…

Рассказ Панченко о вызове Жигулина ^[142] в ЦК по поводу подписанного им письма (того, где говорится, чтобы взять «на поруки»). Начало разговора: – Ты что, Толя, еврей, что ли?.. Ему объясняют, что письмо организовали евреи. Предлагают написать заявление, что он снимает свою подпись и тогда «зеленая улица» его книгам, пошлют за границу и пр. <…>^[143]

14 мая <…> Надо бы записать рассказ Арбузова о том, как в Ялте (в Доме творчества) читали речь Го Мо Жо ^[144], да лень, приезд Садовского сбил меня [о переделках в сценарии фильма по Кассилю] и испортил настроение.

<…>

Начал читать в «Иностр. лит-ре» роман Макса Фриша «Гомо фабер»^[145].

Китайские газеты вдруг стали поносить Шолохова, объявляя его предателем революции за то, что он принял Нобелевскую премию, «чем уравнял себя с белогвардейцем Буниным и клеветником Пастернаком». Все смешалось в доме Облонских.

В тени прохладно, на солнце жарко. Зацвел каштан и начала цвести сирень^[146].

15 мая. В «Правде» и «Комс. правде» репортажи о Ташкентском землетрясении: в «Правде» бездарный – Грибачева, в «Комс. правде» – талантливый – Б. Пескова ^[147]. Любопытно, что оба приводят разные цифры разрушенных домов: Грибачев – 26.000, а Песков – более 28.000.

<…>

Прочитал роман Фриша. Хорошо написано, очень человечно, умно и волнует, хотя и начал читать с предубеждением (прочитав статью Затонского). Современная проза и без всяких штук и красивостей: манера высококлассного репортажа, это видимо и есть самая современная из всех манер. И вовсе нет приевшейся стилизации бессвязности, которая должна симулировать подлинное изображение психического, или мыслительного процесса^[148]. Содержание романа больше и шире сюжета и хочется думать о нем, уже закрыв последнюю страницу.

<…>

Все думаю о встрече в ЦДЛ с Арбузовым. <…> такие друзья в прошлом, мы не сумели сохранить эту дружбу и стали друг другу не нужны. И все – и Плучек, и Шток – тоже. Начало этому было положено в 37-м году, кажется, в их общем отношении к моей беде – отношении не то чтобы подлом, а легковесном^[149]. Потом это забылось и затянулось, но это все же было начало. <…> Арбузов хвастливо говорил о том, что его пьесы идут в Японии и Англии, но пьесы-то плохи и свой несомненно большой талант он продешевил^[150]. Мельком он сказал о том, что Женя Симонов^[151] теперь ему враг и это все, не назвав больше ничьего имени, сказал как о разумеющемся (хотя я обо все узнал недавно и в сущности бегло). За столиком сидел Лева, который слушал нас с любопытством, а потом почему-то заметил, что он завидует моему умению держаться.

16 мая <…> А Китай начал бурно бранить Шолохова, хотя у нас Шолохов считается вместе с Кочетовым ^[152] представителем идеологической китайщины. <…>

<…> Вчера смотрел свои дневники 29–30 гг. Любопытно, что помню я все несколько иначе, чем тогда записывал: какие-то факты сместились, что-то сгруппировалось, что-то забылось. Пожалуй, произошло то, что все получившее дальнейшее развитие в биографии вспоминается как более крупное и яркое, хотя тогда оно шло или наравне, а иногда и позади чего-то другого, что не получило развития. Наверно, это закономерно^[153].

Два дня работал в саду: починил сломанный забор и уничтожал сухие сучья. Это пустяки по сравнению с тем, что нужно бы сделать.

А вообще – в Загорянке очаровательно. Цветут каштаны и вишни, зацветает сирень, поют соловьи. Вот так бы и жить тут все время.

19 мая. <…>^[154]

Литинский подтверждает то, что рассказывал мне художник К. Ротов: его посадил Лебедев-Кумач, ревновавший к нему свою жену, которая была влюблена в Костю. Сам Литинский тоже сидел какое-то время.

<…> Первый выигрыш Локомотива у Зенита.

20 мая. Вчера Сарнов рассказал о демонстрации баптистов у здания ЦК. Будто бы было человек 2000. Несмотря на уговоры, не уходили. Вышел Семичастный и стал угрожать.^[155] <…> Они требовали легализации баптистского движения <…>^[156].

<…> В ЦДЛ идет пленум правления ССП РСФСР и полно разных говнюков.

<…> Купил интересную переписку Горького с Груздевым, только что вышедшую.

Приехала Эмма, усталая.

22 мая. Эмма здесь три дня. Не выходя с участка, с упоением возится в саду.

<…>

[о Горьком] Как он у нас непонят. Он и лучше и хуже своей репутации: он просто – не такой…

+++++++++++++(Окончание следует.)

26 мая. Почти два дня в Москве. 24-го с Э. поехали к Н. Я., пошли с ней на выставку «шестерки» – Вайсберга ^[1] и его друзей, потом опять к Н. Я. – пришли Шаламов, американец Кларенс Браун, потом Браун ушел и появилась Майя Синявская, Голомшток и некая Вика Швейцер, работающая в ССП, приятельница Майи^[2]. Эмма осталась ночевать у Н. Я., а я уехал на дачу, вчера вернулся в город, получил за Платонова в редакции «Произведения и мнения»^[3] гонорар (69 рублей), который более чем кстати, и поехал к Н. Я. Там другой американец Вилли. Забрав Эмму, еду к Леве, а от него уже поздно возвращаемся на дачу.

[далее о чтении женой Синявского «Майей» лагерных дневников ее мужа – в их осуждении АКГ и Н. Я., совпадают: они им не нравятся^[4]]

30 мая. Вчера днем поехали в город с Эммой. Сначала у Ц. И. Кин, потом заходим за Левой и едем к Н. Я. Она нас сразу утаскивает к Н. И. Столяровой, где находятся приехавшие из Швейцарии Вадим Леонидович Андреев с женой (падчерицей Чернова^[5]). У Н. Я. были Амусины^[6]. У Н. И. еще какой-то репатриант Алекс. Алекс. (?), п отом приходят Пинский, Кома Иванов, Шаламов, Рожанская и еще какая-то дама^[7]. Мы сидим до половины десятого, потом я отвожу Эмму на вокзал. Она уезжает поездом № 38.

Разговоры довольно интересные: рассказы Андреева о разных деятелях зарубежья, споры о Платонове и Бабеле и т. п. <…>

Главное, пожалуй, – это подарок, полученный мной от Кларенса Брауна (в ответ на подаренные мною ему «Тарусские страницы») – первый том превосходного американского издания двухтомника Мандельштама, вышедший под его редакцией. Я просто зашатался, взяв книгу в руки. Бывает же такое везенье! В книге много опечаток и отдельных неточностей, но это не важно: все-таки это весь стихотворный Мандельштам. Впрочем, т. е. конечно не весь, но почти весь. Нет, например, песенок в неаполитанском духе, написанных в Воронеже для радио, нет многих шуточных стихов, нет важных вариантов, хотя бы к «Квартире» и пр. Но это уже не так существенно.

<…> Целый день бездельничал и читал Мандельштама.

31 мая <…> Днем еду в город. Книжные магазины, Лева, звонок на улицу Грицевец, потом у Н. Я. с Амусиными, Шаламовым, Аренсами, Левой. Аренсы ^[8] подкидывают меня на машине и около 12 ночи я возвращаюсь.

Рассказы Шаламова о том, как он сидел в 29–32 гг. и о Колыме и о судьбе героев его рассказов. Спор о Солженицыне, к которому Ш. относится скептически и совсем не принимает «Ивана Денисовича», как неверную картину лагеря. Из присутствующих его поддерживаю один я, хотя и с оговорками. Нападает он и на «Новый мир».

При всех его крайностях, это замечательный человек. Талантлив, умен, любопытен, бездну знает всего и как никто – историю лагерей…

3 июня. Вчера целый день в городе <…> [у Эренбурга]

Аксенова написала еще три главы своих мемуаров^[9]. И. Г. [Эренбург] их читал и очень хвалит. Шаламова он не читал.

Сидим долго за ужином. <…>

В ВУАПе мне дали немножко денежек.

С Левой спор о том, нужно ли отвечать на циркулярное письмо, разосланное ССП всем подписавшим письмо в защиту С[инявского]. и Д[аниэля]. В споре неприятные нотки с его стороны. Я как всегда не подаю виду, что рассердился, но внутренне раздражен. Терпеть не могу жестов и стадных эмоций.

6 июня. <…> После последнего спора с Левой чувствую, что против него у меня осталось глухое недовольство. Пустяк, но из-за такого же пустяка, на который потом напластовалось что-то еще, я расходился со многими (с Б. Н. в том числе)^[10]. Обещал сегодня приехать в город, чтобы пойти с ним к Н. Я. и не хочется. Не поеду.

Дело, конечно, не в самом споре, а в том, что Лева стал говорить «личности», чего я лично никогда себе не позволяю. И это уже не первый раз. Наверно, виноват я сам – слишком близко к себе его подпустил.

[АКГ читает «Историю русской философии» Зеньковского^[11], она его удивляет: ] Я никогда не мог понять, как можно всерьез считать, что с одной стороны речки люди такие-то, а с другой стороны – другие.

7 июня. <…> В последний раз у Эренбургов еще говорили о рукописи Н. Я. Сначала И. Г. сказал, что она ему не нравится. Потом выяснилось, что все о Манд– ме ему нравится, но не нравится то, что Н. Я. слишком резка в отзывах о людях: без серьезных оснований называет людей стукачами (Длигач, поэт Бродский, какая-то Паволоцкая ^[12], которую Люб. Мих. [Эренбург] знала, и др.). Доля истины здесь есть. И. Г. и Л. М. о мании преследования, которая издавна свойственна Н. Я. Л. М. считает рассказы Шаламова слишком «страшными». И. Г. их еще не читал и лучшими в этом жанре находит мемуары Аксеновой, которая продолжает их писать, переехала в Москву и пр. Слухи о напечатании их за границей И. Г. опровергает.

8 июня 1966. Жара. Духота.

Утром из Валентиновки звоню Храбровицкому ^[13]. Он прочитал в Малеевке рукопись мою о Б. Л. [Пастернаке] и по его словам, был в таком восторге, что впору ночью давать мне телеграмму. <…>

9 июня. С утра в городе: у А. Храбровицкого и еще в др. местах. Спор с Х-м об Эренбурге. Он мне рассказывает страшную историю, как в Пензе избили до полусмерти его жену, как она сошла с ума, как убила детей и покончила жизнь самоубийством, и винит в этом… Эренбурга, только потому что тот приезжал в Пензу в 49 г., встречался с Х. а после этого за Х. будто бы стали следить из НКВД, и избиение жены – их провокация. Это все ужасно, если правда, но при чем тут Э. понять трудно. Начинаю думать, что и сам Х. не совсем нормален. Он читает мне черновик письма ко мне (посланного на Леву – я его еще не получил) с самыми пышными похвалами воспоминаниям о Пастернаке. Говорю по телефону с Н. П. Смирновым: ему писали о рукописи из Харькова. Х[рабровицкому] давали читать рукопись в Малеевке.

У букиниста встреча с молодым человеком (забыл фамилию), который говорит, что знает меня и тоже читал мои воспоминания. <…> Сейчас по рукам ходит бездна рукописей и особенно много рассказов Шаламова. Будто бы некий Медведев (брат того, кот. н аписал о Вавилове) написал большую работу о Сталине и она тоже бродит по рукам^[14]. Еще бродят «Три встречи со Сталиным» Джиласа, Померанец, протокол обсуждения книжки Некрича ^[15] и многое другое. После разговора с ним [букинистом] чувствую себя провинциалом, почти ничего из этого не читал.

<…> Не звоню Леве: не могу победить в себе сильного раздражения против него.

<…> Надо бы записать слышанные рассказы о смерти Сталина, развивающие известный рассказ Хрущева <…>

10 июня. Странное оцепенение. Никого не хочется видеть, ничего не хочется писать. Брожу по дому и думаю. Или лежу у себя и читаю.

<…> Мне нужно побывать у Н. Я., отдать Леве Зеньковского и взять у него свои книги, многим позвонить, повидаться – и не могу себя заставить. Так бы все сидел и сидел у себя в саду или на террасе.

13 июня <…> З ахожу на ул. Грицевец.

Звоню к Петру Якиру^[16] (телефон мне дала Ц. И. Кин), с которым познакомился в конце января 1951 года на Мостовицах ^[17], когда там собирали этап на Воркуту и о котором много слышал с тех пор. Он зовет меня приехать. Еду на Автозаводскую. Полуслепая мать – вдова И. Якира. Он сам понравился: умный, живой, любопытный. Работает в ин-те мировой истории. Говорили о лагерях и о деле его отца, о 37-м годе и о многом, связанном с этим.

Человек, организовавший убийство Троцкого, пресловутый Этингтон (Котов), приговоренный в 53-м после ареста Берии к 10 годам, вышел и живет в Москве и работает главным редактором «Международной книги»^[18] <…>

15 июня. <…> [АКГ рассматривает письмо из газеты от 1926 г. с отказом напечатать его стихи]

Вот с этого все и началось. Я смотрел на себя как на будущего поэта всерьез до 1930 года или даже, пожалуй, до зимы 29-го (разговор с Маяковским), хотя и после писал стихи много, а временами и запойно: особенно в 1931 году, потом в 1935, 36, 37, 38 гг. и дальше до начала войны и потом в 45–46 и особенно в лагере. Но после 1930 я напечатал только одно стихотворение (в конце 50-х в журнале «Театр. ж изнь» – из лагерного цикла «Девчонка-трубочист») – если конечно не считать пьесы в стихах и текстов песенок.

<…> Записать рассказ П. Якира о том, как Буденный ушел обедать с москов. партконференции в 37 году и Сталин ему позвонил и сказал, чтобы тот шел на конференцию, а то уже распространились слухи об его аресте <…>

16 июня <…> Встреча на площади Дзер ж [инского] с Паперным^[19], который с места в карьер начинает хвалить мои воспоминания о Б. Л., которые он недавно прочел. <…> Говорит, что сейчас в редакциях с Пас т[ернако]м легче, чем с Цветаевой. Я его спрашиваю, чем объясняется задержка публикаций Манд– ма. Он говорит: – Порядок живой очереди…

<…> [в «Перевале»^[20] – со слов Н. П. Смирнова^[21], сексотом был Павленко^[22]] <…> Почти откровенно в те годы работал в органах Ермилов^[23]. Все это знали. Нынешний секретарь московской организации ССП Ильин в 37–38 гг. непосредственно занимался в органах писательскими делами – у него руки в крови по плечи^[24]. У Н. П. [Смирнова] хорошая, со вкусом подобранная библиотека и видимо все интересы в книгах. Он раньше слышал обо мне от Н. Д. Волкова.

17 июня. Опять в городе: у Н ад. Як– ны. Она завтра уезжает с Евг. Як. ^[25] с нова в Верею, но делает это с неохотой. Поссорилась с Оттенами ^[26] и читала мне письмо к ним. <…>

18 июня. Прочитал рукопись автобиогр. повести некоей Зинаиды Лихачевой о ее пребывании на Колыме «Деталь монумента»^[27]. По содержанию это, так сказать, параллельно мемуарам Аксеновой, но уже по кругозору и менее ярко написано, хотя и не бездарно и вовсе не безвкусно. Якир мне говорил, что есть талантливые мемуары какого-то Газарьяна ^[28] (тоже о тюрьмах и лагерях), но я их не читал. Любопытно, что все ненапечатанное интереснее напечатанного (не исключая и «Ивана Денисовича»). Редакции, как к магниту, тянутся к посредственности. По словам автора [Лихачевой?] (я ее не знаю: мне передали) Алдан Семенов стукач, за которым много лагерных дел.

<…> И еще читал письма Левы^[29] с Колымы за 42, 43, 44 и 45 годы. <…> – о н рвался на материк, к нам, в Москву, и добился этого с моей помощью – и погиб здесь, а там мог бы выжить, как выжил Валя Португалов ^[30]. Неужели ранние его письма погибли в недрах МГБ при моем аресте? Надо еще поискать в горах бумаг. Может быть, что-то и найдется.

<…> Т. и Т.^[31] уже в Гаграх. Мне это приятно, хотя я и остался сам без гроша.

30 июня. Событие в жизни книжника. <…> Но вот Н. Д. [Волков] умер и я узнал, что Г. М. Рахлин разбирает по просьбе Зеркаловой знаменитую волковскую библиотеку^[32]. Полушутя я попросил его сказать З-ой, что у Н. Д. остались такие-то мои книги. Он их нашел, сказал и она поручила ему их мне передать. И вот они у меня. И дело не только в том, что это редкость [трилогия В л. Крымова «За миллионами»], но и в том, что пропавшее вернулось…

Г. М. пишет нечто вроде мемуаров. По его словам, Зеркалова сожгла уйму писем Книппер – Чеховой к Н. Д., а в них были драгоценные подробности жизни Худож. театра^[33].

1 июля. <…> Перечитываю Крымова^[34]. Странная, но не бездарная книга – вернее – книги… Автор еще жив. Он богатый человек, живет под Парижем. Ему 88 лет. От эмиграции он всегда был в стороне. Недавно ездивший в Париж Зильберштейн^[35] недавно виделся с ним.

Еще не привык к машинке и медленно пишу на ней. Люблю свою старую Эрику.

2 июля. <…> Купил, наконец, том А. Белого в Большой серии Библиотеки поэта в первые же часы в Лавке после открытия. Мое нетерпенье не вознаграждено: перелистывал, разочаровываясь. Белый-поэт меньше своей славы и меньше самого себя, в отличие от Мандельштама. Трудно оспаривать, что в его личности было нечто близкое к гениальности, но все это как бы выразилось случайными, необязательными, не единственными словами. Для современников он значил больше, чем для последующих поколений: для них стихи его были приложением к его личности, удивительной, захватывающей и оригинальной. Без нее – наедине с читателем – они теряют огромную долю колдовства, [если] не все колдовство. Многое читаешь с недоумением и почти сердясь на поэта за претенциозность. Конечно, есть блестки настоящего: поэтом Б. все-таки был, но небрежность и ломанье заслоняют их.

<…> Послал письмо Н. Я. Она уже в Верее. <…>

Все время чувствую себя полу – больным.

5 июля. Третьего дня утром на такси (когда мало денег, не стоит их экономить – такая примета у меня!) приехал в Загорянку. <…>

Загорянка великолепна, мила, волшебно красива.

Днем приезжают Лева с Люсей, жарится шашлык.

<…> Сейчас буду пить чай с собственной клубникой, которая еще каким-то чудом растет.

7 июля. Сегодня еду в Ленинград. Чуть не написал «возвращаюсь». В самом деле, я уже несколько лет живу там больше, чем в моей милой Москве.

[Между записями от 11 и 12 июля вложен листок с перечислением актеров для кинопроб к/ф «Зеленая карета» на худсовете «Ленфильма»: <…> Варя Асенкова – Э. Быстрицкая, И. Губанова и Н. Тенякова.]

18 июля. Написал «коротышку»– рецензию на сборник о Есенине для «Нов. мира». Две с половиной странички^[36]. <…>

20 июля. Ночью после «Трех сестер» ссора с Эммой.

Бразилия выбыла из чемпионата. <…>

Доронина ушла из БДТ в МХТ и Товстоногов зовет Тенякову. Беспокойство Фрида. Днем вроде примирения, а к вечеру снова обострение с Э. Самое трудное, что мы оба не понимаем друг друга. Ночное примирение в постели. Надолго ли?

23 июля. Вчера ночью было 8 лет близости с Эммой. После нескольких дней ссор – сносный день. <…>

24 июля. <…>

Как Эмма может быть мила, когда ей этого самой хочется! Она читает роман Бека и замечания ее точны.

Все неплохо, пожалуй, но чтобы работать, нужно одиночество. Все не обязательно, кроме одиночества.

26 июля. <…> Начал писать последнюю картину «Молодости театра». Пишется подозрительно легко и это остонавливает.

Для вдохновения стал перечитывать «Театральный роман» Булгакова. Лучше прозы он не писал.

30 июля. <…> В «Лит. г азете» письмо в редакцию Твардовского, стихи Шаламова и перепечатка из китайской прессы об учении Мао Дзэ Дуня в применении к парикмахерскому делу.

9 авг. От машинки дым идет. Переписываю статью набело, чтобы отправить завтра с утра в редакцию. Назвал ее «Союз читателей». <…>

За месяц написал более листа критики, кое-что для пьесы и всякие наброски, которые не в счет. Если бы все пошло и сполна расплатились – недурно, пожалуй, хотя все время себя упрекал, стыдил, подгонял…

Почти и привык к новой Эрике.

16 авг. Д. Е.^[37] сообщает, что будущей весной намечено провести еще одну конференцию, посвященную Блоку и после выпустить в Тарту сборник «Блок и его время». <…>. По его словам, «Библиотека поэта» все-таки будет выпускать Мандельштама и предисловие, вместо забракованного Македоновского ^[38] предлагают написать Л. Я. Гинзбург. <…>

18 авг. Сегодня, наконец, уезжаем.

Утром был у Киселева. Он рассказал мне, что при встрече с ним Е. Сурков не мог скрыть своего недружелюбия по отношению ко мне. Он меня ненавидит согласно психологическому закону, по которому человек не любит тех, кому он сделал плохо^[39].

<…> Правительство недовольно тем, что наше кино никак не может завоевать мировые рынки: наши фильмы наставительны, скучны, не имеют успеха. Да, легко это признать, но трудно исправить. Для начала надо выгнать всех Сурковых!

19 авг. Рано утром приехали из Ленинграда.

21 авг. <…> Сегодня воскресенье и на дачу приезжают Володины^[40] друзья и Лева с Люсей – празднуется Левин день рождения, который был на днях.

22 авг. <…> У Ц. И. Кин. <…> Она слышала об обиде Солженицына на «Нов м ир» в связи с отказом от «Раковой палаты» – о том, что он передал повесть в «Москву» и отказался взять в «Нов. мире» деньги.

23 авг. 1966. <…> Странный слух, что сын Б. Л. Пастернака решил починить скамейку у могилы и сломав ее перед этим, нашел в ней звукозаписывающий аппарат. Все возможно, конечно^[41].

27 авг. 1966. <…> У Храбровицкого. <…> странный человек с «комплексами»^[42]. Он мне рассказал, что повесть Л. К. Чуковской «Софья Петровна» напечатана в последнем номере нью-йоркского «Нового журнала» с предисловием от редакции, что это сделано без согласия автора^[43]. По городу ходит ее открытое письмо Шолохову по поводу его речи на съезде^[44]. Будто бы она вовсе не испугана тем, что повесть напечатана за границей, а наоборот, горда. Но может быть, она просто так держалась перед Х р [абровицк]им.

<…> Прочитал очерки и рассказы Олега Волкова^[45] о лагерях. Интересно, но Шаламов лучше.

<…> Хочется работать, сидеть часами за машинкой, не болтаться в городе. Люблю осень на даче.

30 авг. <…> в № 8 «Юности» начало интересного романа А. Кузнецова «Бабий яр». Автор был в Киеве в годы оккупации и все видел своими глазами^[46].

31 авг. Кажется, чуть теплеет. Но Трифоновы снялись и уехали.

1 сент. У Надежды Яковлевны. Она не то больная, не то раздраженная. <…>

Говорим о разном: о Солженицыне, о Шаламове, о стихах Максимова^[47], о Коме Иванове. Он знает более 70 языков, а сама Н. Я. более 20.