Текст книги "Дневник"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

<…> Лучше всех (говорят: Каверин, [Н.] Степанов и Трауберг^[148]) говорит Илья Григорьевич. Пожалуй, это самое блестящее его выступление за последнее время. Он говорит о «густоте культуры» Тынянова, о том что такие как он, «соль» интеллигенции, о том что нам до зарезу «нужна высококультурная элита» – и это особо актуально звучит в день верхушечного, почти дворцового переворота в правительстве. Встретили его почти овацией и проводили так же. Я сидел с Левой и Рассадиным.

В перерыве Любовь Мих. зовет меня ехать к ним и мы едем с И. Г. и Ириной^[149].

<…> Рюриков^[150] рассказал И. Г. о пленуме: накануне на президиуме выступал только что приехавший Хрущев. Он будто бы чуть не плакал, просил оставить ему хоть какую-нибудь работу, говорил о служении народу, но увидев непреклонные лица сговорившихся без него обо всем своих вчерашних соратников, многие из которых были его протежэ, замолчал. На пленуме он молчал. <…>

Сидел у Эренбургов до трех четвертей первого (с пол-десятого, примерно). <…> И. Г. вспоминает о своих разговорах с Хрущевым, о холодном хамстве Аджубея. И несмотря на то, что полтора года назад он был незаслуженно резко оскорблен Хрущевым, он жалеет его. <…>

Его рассказы о поправках, предложенных «Нов. миром», – особенно вымарывались фразы, где есть слова «еврей», «молчание» и «Бубновый валет», выбрасывалось все о космополитах и пр. Он из ста шестидесяти поправок принял половину и отказался от прочего. Сейчас все вообще повисло в воздухе. <…> Его рассказ о Суслове: догматик, сухарь, но образован. Ильичев неглуп, но бессовестен. Пономорев безличен и безгласен. Я рассказываю слух, слышанный в ЦДЛ, что Ильичев будет мининделом. И. Г. сомневается. Слух о том, что Суслов сказал, что Хрущев принимал необдум. и единоличные решения в области искусства, и о том что он будто бы поссорил нас с западной интеллигенцией, он считает маловероятным. А если это и было сказано, то м. б. относится к разрешению «Ивана Денис.» и «Теркина на том свете». Он считает, что Твардовский может быть снят, и при всей его нелюбви к Твард[овскому] – это очень плохо. Рассказ о спорах Роже Гароди^[151] с Ильичевым при молчавших Анисимове и Поликарпове. <…>

Уходим с Зониной^[152] около часа. <…>

Фразочка И. Г. – Это сделано на уровне Конго…

Многое еще можно записать, но устал и хочу спать, а еще надо послушать радио.

19 окт. Сырой, туманный день. Не поехал в город.

Днем слушал по радио речь Брежнева с Красной площади на митинге по случаю встречи трех космонавтов. Речь как речь. И Хрущев мог бы сказать такую. <…>

Не помню, записывал ли я, что перед этими событиями среди писателей поговаривали о неприятностях, которые ждут Ф. Вигдорову из-за распространения ею протоколов суда над Бродским. И. Г. сказал, что один этот протокол попал в руки Хрущева и он, прочитав его, заметил, что суд был проведен неважнецки, но что Бр[одский] должен радоваться, что его судили за тунеядство, а не за антисоветскую деятельность, как это было бы раньше. Может теперь о Вигдоровой забудут?

22 окт. <…> Нобелевская премия по литературе присуждена Ж. П. Сартру, но он почему-то отказался от нее.

23 окт. 1964. <…> Читал ночью дневник Суворина (в который раз!)^[153]. Суета, мелочи, частности, пустяки, а интересно очень и местами несомненно искренне. Большой масштаб наблюдений и нет большой разницы между тем, как старик записывал о каком-нибудь ничтожном Гее из редакции «Нов. времени» и Витте^[154] или царе.

25 окт. <…> Бор. Нат. приехал, но я избегаю видеться. В такие моменты я не люблю говорить с ним и Ел. Сем. [очевидно, его женой] – слишком хорошо помню, как они обсуждали, сколько денег у Пастернака за границей – в трагические дни его исключения. И сейчас все комментарии сведутся к этому: что и как Аджубей, сколько есть у кого денег и пр. В лагере вне семейного окружения Б. Н. был другим, а тут он очень под влиянием семейной среды с ее специфической атмосферой.

29 окт. <…> Прочитал несколько маленьких рассказов Соложеницына – всего пол-листа. Хорошо. <…>

Прохладно, осень. Подтапливаю печку наверху.

31 окт. <…>

Звонил Шкловским. Н. Я. приехала. Просила меня взять ей на воскресенье билет в Ленинград – она едет навестить Анну Андр. Ахматову.

Сегодня утром взял ей билет и себе на пятое и дал Эмме телеграмму, чтобы она встретила Н. Я. Днем у Н. Я., потом едем с ней к какой-то ее приятельнице Аренс, пожилой даме, только что перенесшей инфаркт. Ее муж был консулом в Америке и расстрелян в 37 г., а она была знаменитой московской красоткой. Она сказала, что знает меня, но я ее не помню. Потом опять сидим у Н. Я. Она кончила книгу и кладет ее «в бест»^[155]. Я уговаривал ее сдать экземпляр в ЦГАЛИ. <…> Она плохо выглядит, лежала дома час с грелкой, но весела. Сегодня ей 65 лет. Звала быть у них вечером, но узнав, что там будет Н. Д.[Оттен], я решил не приходить. <…>

1 нояб. <…> Н. Я. уже прописана в Москве.

2 нояб. Вчера ночевал в Москве после того, как провожал Над. Як. в Ленинград вместе с Симой Маркишем^[156] и Юлей Живовой и еще тем молчаливым физиком, с которым я как-то обедал у Н. Я. с Анной Андреевной.

Потом долго болтали с Левой. <…>

Потом у Малюгина^[157]. Просмотрел его пьесу о Чехове «Насмешливое мое счастье». Это интересно. <…>

4 нояб. <…> [выборы в США президента] Ночью окончат. итоги выборов: Джонсон – 41 с чем-то миллионов, а Голдуотер – 26 с чем-то. Все же много!

12 нояб. Пишу это в Комарове. Час назад приехал. <…>

Володин мне объяснил, как найти Дом Творчества Литфонда, а сойдя с платформы, я увидел маячившую передо мной фигуру в шляпе с машинкой в руке и уверенно пошел за ним. Она привела меня прямым ходом сюда.

Шесть дней прожил у Эммы. <…>

<…> Эмма познакомилась через Над. Як. с блоковедом Максимовым^[158] и в воскресенье мы приглашены к ним в гости.

13 нояб. <…>

Еще тут живут: В. Азаров^[159], Л. Чуковская^[160], Г. Пагирев^[161] и др., но почти ни с кем я не знаком. <…>

19 нояб. Вторая годовщина смерти мамы.

[строка отточий]

<…> В «Известиях» сообщается о том, что доказано, что Наполеон умер, отравленный мышьяком. Считается, что отравил его его любимец Монтолон, получивший после него по завещанию большое наследство.

Читаю книгу Э. Герштейн «Судьба Лермонтова». Масса новых розысков, прежде неизвестных документов и логически слабые, неубедительные выводы из них. Строится ею почти бульварный сюжет мелодраматического характера. Страшно много логических натяжек. <…> Еще не дочитал, но по мере чтения растет чувство недоверия к автору. Факты, невыгодные для концепции исследователя, опущены, как, напр., то, что царь в обоих случаях наказания Лермонтова снижал предложенные ему меры наказания. <…>

Все еще не могу привыкнуть к мысли, что «Возвращ[енная] музыка» выйдет на экраны. Это может решить все мои матерьяльные проблемы.

20 нояб. Дочитал книгу о Лермонтове Э. Герштейн. Интересный матерьял, много свежего – и поверхностные, нелогичные выводы в духе дешевой агит-мелодрамы. И при всем этом – удивительное невнимание к характеру самого Лермонтова, удивительно слепое и банальное желание причесть его под обычную светлую личность.

22 нояб. <…> [в Комарове] На доске, где вывешен список живущих, появились новые имена и среди них: Н. Долинина, дочь умершего в тюрьме Г. Гуковского, сама способная публицистка, учительница. Но и с ней я не знаком.

24 нояб. <…> Сегодня сюда приехала Л. Я. Гинзбург на несколько дней. Гуляли днем вместе втроем по снежку. Ее книга уже печатается. <…>

Еще книжечка «Память» от воронежского поэта Анатолия Жигулева^[162], бывшего лагерника. Стихи не сильные, но правдивые и искренние, о лагерной Колыме. Автор симпатичен. Он мальчишкой попал в лагеря и увез оттуда тбс [туберкулез]. <…>

Лидия Яковлевна согласна со мной в оценке книги Герштейн о Лермонтове. Она иронически называет ее «занимательным литературоведением».

Она познакомила меня с Л. К. Чуковской и Даром^[163], и те зовут нас с ней пересесть за их стол в столовой. Я сказал Чук-ой, что читал ее «Софью»^[164]. Она написала для Гослитиздата маленькую книжечку о «Былом и думах». <…>

Дар – маленький черный славный человек с трубкой, муж В. Пановой^[165]. При встрече он пробормотал, что много обо мне слышал. Я слышал о нем только хорошее, не столько как о литераторе, как о, выражаясь словами Мандельштама, «домочадце литературы»: собирателе стихов, книголюбе и пр. Он мне сразу стал симпатичен, хотя мы с ним почти не сказали друг другу и несколько слов, кроме как при представлении и общем разговоре.

25 нояб. Сегодня днем неожиданно приехал Лева Л[евицкий]. На попутной машине с Рубашкиным и Эткинд[о]м^[166].

Он был недолго и уехал с ними же, увезя по рассеянности ключ от моей комнаты.

Особых новостей в Москве нет. <…> Он в редакции долго разговаривал с Соложеницыным: тот прочитал недавно «Доктора Живаго» и он ему очень не понравился. <…>

В А. Ваксберге^[167] есть штоковское. Только он гибче, но и скользче. <…>

27 нояб. <…>

Л. К. Чуковская дала мне прочесть свою вторую повесть (первую «Софью» о 37-м годе я читал как-то в Тарусе). Это уже о другой темной эпохе – о 49-м годе. Интересно, но написано небрежно. Впрочем, дело не в этом. Но все очень правдиво и страшно. Называется «Спуск под воду»^[168].

28 нояб. Мы уже гулять ходим вместе всем нашим столом (Л. Я. Гинзбург, Л. К. Чуковская, Д. Я. Дар, М. Панич^[169], А. Ваксберг). Рассказ В. о завещании Бухарина – 2 странички на машинке, обращено к «будущим членам ЦК», пророчество что Сталин сам погибнет от пущенной им адской машины, которую он сам не может остановить (не сбывшееся). Рассказ о сыне Бухарина, случайно открывшем, кто был его отец (вырос в детдоме), физически на него похожем, хлопочущем о возвращении фамилии… Острые, законченные как миниатюры рассказы Л. Я. Рассказ Л. К. о конце Марины Цветаевой, не совпадающий с известными мне многими деталями. Надо проверить. Она встречала ее в Чистополе перед ее отъездом в Елабугу^[170]. <…>

Вчера в «Лит. России» впервые напечатано знаменитое в тридцатых годах, считавшееся крамольным стихотворение Бориса Корнилова «Елка».

Рассказ Дара, как рыдал Вишневский, когда Панова не согласилась на какое-то его предложение об изменениях в «Спутниках», когда они впервые печатались в «Знамени». У этого кронштадца были нервы гимназистки^[171]. <…>

Время от времени подчитываю дневники и переписку Блока и все удивляюсь: какой верный у него был исторический инстинкт, как он угадывал и чувствовал мускульные силы истории, главное в эпохе.

Удивительная сила интеллекта, ясность формулировок. <…>

Скоро выйдет дополнительный том «Собрания» – записные книжки Блока. Жду его с нетерпением.

29 нояб. <…> В ленинградской «Кино – неделе» напечатана заметка об окончании работы над фильмом «Возвращенная музыка».

[вклеена заметка под рубрикой «Сегодня на „Ленфильме”»]

Сюжет фильма навеян историей создания Первой симфонии Сергея Рахманинова, партитура которой была уничтожена автором после первого неудачного исполнения и восстановлена советскими музыкантами уже после смерти композитора.

Герои фильма – композитор Сергей Корнилов, его ученик Гуров, дирижер Игорь Самборский и молодой музыковед Марина Габриеэлян.

Марина, работая над диссертацией о Корнилове, решает вернуть к жизни симфонию, написанную им около полувека назад. <…> [далее продолжение дневника АКГ]

Не чувствую никакого желания посмотреть готовый фильм и буду этого избегать. <…>

Иногда скучаю по своей «Риге 10» [имеется в виду радиоприемник, который остался в Загорянке] С ней я знал все, что происходит в мире.

2 дек. Утром уехали Л. Я. Гинзбург и Л. К. Чуковская.

<…> Л. К. давала мне читать стенограмму судебных заседаний по делу Бродского.

Это документ, который будто бы был напечатан за границей, прочтен Хрущевым и за распространение которого хотели притянуть Ф. Вигдорову^[172]. Сейчас в Ленинграде работает юридическая комиссия по проверке этого дела от всес. прокуратуры. Видимо, Бродского отпустят с принуд[ительных] работ, где он болеет^[173].

Еще брал читать (глазами) у Л. Я. ее отрывки «Пока не требует поэта» и «Сатира и анализ»^[174]. Это черезвычайно умно и тонко.

Хорошие отношения наладились с Д. Я. Даром.

3 дек. Вчера с 8 часов вечера до начала первого просидел с Д. Я. Даром у него в комнате. Говорили о многом: о Пастернаке, Мейерхольде, стихах. Сошлись во мнениях о «Докторе Живаго». По словам Левы, сходного со мной мнения об этой книге придерживается и Соложеницын^[175]. <…>

Надо записать замечательные рассказы Л. Я. и Л. К. о графе Зубове, создателе Института истории искусств и об литературоведе Н. Анциферове, истории с найденными в Лондоне письмами Н. А. Герцен и его смертью^[176].

4 дек. Вчера я дал Дару прочесть рукопись своих «Встреч с Пастернаком». Он сказал, что задержит ее на несколько дней, так как у него сейчас много работы, но уже утром стал меня благодарить и хвалить, сказав, что прочел 110 страниц ночью залпом.

<…> Наговорил он мне множество самых лестных слов. Он считает, что пройдет не очень много времени и рукопись эта будет напечатана. Не знаю.

5 дек. [Оттен советует АКГ самому ставить «Зеленую карету»]

Вот уж чего мне не хочется. Я тускнею и вяну, как только попадаю на Ленфильм, и уже через пять минут начинаю придумывать предлог, чтобы скорее оттуда уйти.

В «Кино-неделе» вчера напечатана такая заметка: [вклеена заметка под рубрикой «Заглянем в сценарный портфель „Ленфильма”»] «…перенести на экран трогательную историю отношений молодого Некрасова и талантливой петербургской актрисы Асенковой. Фильм, задуманный как мелодрама в высоком смысле этого слова, будет называться „Зеленая карета”». [далее продолжение подневной записи АКГ]

Это первая заметочка в прессе о моем сценарии.

Почему он назван «мелодрамой» – неизвестно.

Прогулки и разговоры с Даром.

8 дек. <…> Эмму утвердили на роль Крупской.

11 дек. Тепло, тает, гололед, низкое давление.

Плохое самочувствие, болит голова, бессонница.

Вечером сижу у Дара в комнате. Пьем заваренный им крепчайший чай, курим трубки и разговариваем часа 3 подряд обо всем на свете. Его рассказы о ленингр. писателях. Бергольц трагически, безостановочно пьет, опустилась, у нее психоз сексуальный, по его мнению, она задним числом пишет свои как бы «тюремные стихи». Он считает, что это неправда, что она начала пить после тюрьмы и гибели ребенка. Она пила с юности, с брака с Корниловым. Тогда все вокруг пили. Дав[ид] Як[овлевич] был членом кружка «Смена», где все они начинали, и тоже пил. Корнилов был раздут, он не[к]ультурен, темен, явно стилизовал себя под Есенина и пить начал для этого, а потом втянулся. Подвальный кабачок на углу Невского и канала Грибоедова наискосок от Дома книги, где всегда сидел Корнилов с собутыльниками. <…>

13 дек. <…> Вчера снова до пол-второго разговаривали с Даром в его комнате. <…>

Третьего дня в «Лит. России» интересные, хотя и «высветленные» воспоминания о Павле Васильеве. Оказывается, он погиб (был расстрелян, или, как еще говорили, забит при допросе) как раз 16 июля 1937 года, в тот самый день, который я так хорошо помню, когда арестовали Леву^[177].

Дописал несколько страниц к «Пастернаку». <…>

Рассказы о том, что Мао Дзе Дун по предписанию врачей и в интересах долголетия своего спит три дня в неделю (его усыпляют), кроме нормального ежедневного сна. Его женили на молодой девушке. <…>

Живущая тут Нат[алья] Давыдова рассказывает, что у ее мужа А. Рыбакова^[178] цензура запретила роман, который должен был идти в «Новом мире». Зато цензура разрешила поэму Евтушенко о Братской ГЭС, которая пойдет в № 1 «Юности».

14 дек. <…> Целый день работаю. «Пастернак». Надоело, но надо закончить, чтобы не возвращаться. Будет страниц около 140, наверно. А было 108 в первом варианте. <…>

Вчера вечером снова пили чай с Даром у него в комнате. Он прочитал книжку Вс. Багрицкого и просил рассказать о нем. Надо бы записать это – подлинную историю Севы Баргицкого^[179].

Утром в столовую пришел директор Дома и сказал мне, что ему звонили из Лен-да и разрешили мне продлить путевку до 10 янв.

16 дек. Ночевал в Ленинграде. <…>

Приехал очень рано утром [в Комарово] и еще успел к завтраку. <…>

Вчера здесь появилась В. Ф. Панова. Она симпатична и со мной очень мила, но еще не совсем раскусил ее. Говорит обо всем свободно (раньше сказали бы «смело»). <…>

Просмотрел отдельное, только что вышедшее издание воспоминаний генерала Горбатова^[180]. Текст их заметно отличается от журнального. В части «лагерной» есть интересные дополнения. <…>

Дар нынче уехал в город, а мы (наш стол): Панова, Ивин (Левин) и двое киношников – муж и жена со студии Научно-попул. фильмов долго разговаривали после ужина.

17 дек. <…> Рассказ Пановой о домработницах. Похоже, что в этом союзе мужчина она, а не Д. Я. Ее же рассказ о стукачах.

<…> Узнал, что умер Иосиф Ильич Юзовский^[181]. Анне Андреевне в Италии вручили премию и избрали доктором в Оксфорде. <…>

С Юзовским я никогда не мог подружиться, хотя он хорошо относился ко мне. В нем был нарцисцизм, он не умел слушать никого, кроме себя. В 33–34 году он печатал меня в «Литгазете», где заведовал отделом театра <…>. Не забуду его рассказ о гибели брата и роли в этом Г. Ф. Александрова^[182]. Про него говорили, что он морфинист. С женщинами у него тоже что-то не очень получалось. <…> Он был, в сущности, не критик, а фельетонист: способности к объективному суждению у него не было. Почему вдруг он стал истолкователем Горького? <…>

18 дек. <…>

После ужина вчера же сидели с В. Ф. Пановой и Д. Я. Даром у них за чаем и говорили. Опять – то же – с чего бы ни начался разговор в определенном кругу, он неизбежно приходит к событиям 37 года. Оказывается, ее первый муж сидел в тридцатых годах и осенью 36 г. она ездила к нему на свидание в Соловки. <…>

Д. Я. получил письмо от Л. К. Чуковской. Дело о Бродском опять повернулось в худшую для него сторону: будто бы Копелев был в ЦК с какими-то новыми письмами и был там холодно встречен.

Мне давно ясно, что таким путем защитники Бродского не могут выиграть дело. Дело его обвинения – это дело видных ленинградских партработников, связанных с Обкомом. Ошибка, если она произошла, может быть исправлена не через ее публичное признание, а путем помилования любого рода, когда затихнет борьба. Как этого не понимать? Если им важна судьба живого, способного человека Бродского, а не принцип, то надо было идти другим путем. Если же дело не в нем, а в том, чтобы померяться силами, то это прежде всего глупо, ибо силы неравны.

22 дек. Вчера вечером уехала Эмма, пробывшая здесь 2 дня. У нее что-то вроде гриппа. <…>

В. Ф. Панова сегодня взяла читать «Встречи с Пастернаком». Утром я вклеил в рукопись последние вставки. По примерным подсчетам она стала больше страниц на 35, т. е. листа на полтора. <…>

После отъезда Эммы Д. Я. привел ко мне К. Косцинского, маленького сухонького человека с седеющей бородкой. <…> Он вывез из лагеря 14 тыс. карточек «Словаря русского нелитературного языка». Затея интересная. А пока для заработка он, живя в Зеленогорске, переводит какой-то азербайджанский роман.

<…> Еще слух об одновременном снятии Твардовского и Кочетова из их журналов, для «прекращения полемики».

23 дек. В. Ф. Панова прочитала «Встречи с Пастернаком» и тоже очень хвалит. За «пластичность», за «тонкость портрета», за «масштаб человека». <…>

24 дек. <…>

Рассказ Дара о Зощенко на собрании, где его исключали из Союза. Ему не следовало выступать. <…>

27 дек. День рождения Эммы. Больше, чем на флакон духов «Память о Москве», денег у меня не нашлось.

<…> звоню Аксенову (из-за родившейся тревоги: не случилось ли чего с фильмом [ «Возвращенная музыка»] – давно не имею известий). Его нет дома и жена говорит мне, что вчера фильму дали вторую категорию, что означает тиражные от 100 до 200 процентов. Для меня это необычайно важно: это и упорядоченье жизни, и ликвидация долгов, и новые штаны и машинка, и завершение работы над книгой о Мейерхольде.

29 дек. Уехал отсюда М. Е. Ивин (Левин), с которым я месяц просидел за одним столом. Он заведует в «Звезде» отделом очерков, воспоминаний, науки. Милый человек! Рассказывал, как в 49 году его выгнали из редакции газеты и он долго не мог найти работы, даже рабочим, даже грузчиком, жил продажей своей библиотеки.

<…> Звонок по телефону Левы. Он приехал вчера. В «Нов. мире» все в порядке. Твардовский вернулся в отличном настроении из Италии, не пьет. Слухи об его снятии несерьезны. <…> В Будапеште в каком-то сборнике будет напечатана моя статья об А. Платонове. <…>

Да, уже можно сказать, что Шток мне не ответил [АКГ ранее послал ему письмо, а потом пожалел об этом]. М. б. конечно его не было в Москве, а м. б. письмо перехватила Шура [жена А. Штока], а – всего верней – он получил его, а потом скажет, что не получил.

30 дек. В № 12 «Юности» напечатаны 4 рассказа Аксенова – все талантливые, а один (первый) «Дикой», просто превосходный. Так он еще не писал. Умно, правдиво, точно.

Вера Фед-на читает мою рукопись «5 лет с Мейерхольдом» и она ей нравится больше, чем «Встречи с Пастернаком» (Д. Я. Дару наоборот). <…>

Сюда приехал Д. Е. Максимов. По его словам, в феврале том Пастернака пойдет в типографию. Вернулась А. А. Ахматова, объездившая всю Италию, измученная, уставшая, объевшаяся славы. Вероятно, если у нее хватит сил, она поедет вскоре и в Англию. Ее славолюбие и ревность: она удивлялась на Д. Е., зачем ему нужно заниматься Блоком, подразумевая: когда есть она. Когда в ее присутствии хвалят Цветаеву, молчит (хорошо воспитана), но человек этот для нее перестает существовать. Будто бы она расширила почти втрое свои воспоминания о Мандельштаме: надо выпросить у Н. Я. Терпеть не может Оттена (после одной встречи) и едва прощает Н. Я. то, что она живет с ними^[183].

Зима, мороз. Дом творчества уже битком набит, приехавшими встречать сюда Новый год.

Мы тоже решили встречать Н[овый] год здесь вместе с Панихой и Даром. Завтра я поеду в город и привезу к вечеру Эмму. У нее завтра генеральная репетиция.

Год кончается. В этот год я написал «Зеленую карету», расширил и отделал «Встречи с Пастернаком», переделывал книгу о Мейерхольде, возился (в начале года) с постылыми и напрасными переделками сценария «Возвр. музыки», написал один акт «Молодости театра», плюс еще разные наброски. Мало, мало! Очень мало! Ну, еще порядочно страниц дневника, да это не в счет.

Если правда, что «Возвр. музыка» получила 2-ю категорию и это даст мне передохнуть материально, то это еще простительно (т. е. то, что я с этим возился). Но все еще как-то не верится.

1965

1 янв.^[1] Только что проводил Эмму в Ленинград^[2]. <…>

Вчера днем поехал за ней. Заехал к Леве [Левицкому]. Он немного обиделся, что мы встречаем новый год не с ними. К нему приехала Люся^[3]. Приехал и Толя С.^[4]

Здесь на встрече нового года было мило и просто^[5]. Кроме симпатичных Пановой-Дар^[6] за столиком сидели глупый Азаров с женой и некая Ричи Достян^[7] с мужем. Я пил только коньяк. Эмма только сухое вино (шампанея не в счет).

Утром у Эммы трещала голова и она не пошла завтракать. Потом пришли Ольхина^[8] и Никритина^[9], встречавшие Н[овый] год в ВТО^[10]. После обеда Эмма поспала и оправилась.

Ночь была мягкая, с вечера шел снежок, потеплело. Типичная московская новогодняя погодка.

Эмма сказала, что она еще никогда так хорошо не встречала Новый год.

Был и юмористический журнал. Я написал в него на мотив «Д[авным-]давно» шуточное приветствие от москвича.

Его организовал и читал С. Фогельсон^[11]. <…>

По словам Левы, в Москве тихо. В «Новом мире» разрешен роман А. Рыбакова, который весь пойдет в № 12^[12]. В № 1 журнала должна пойти большая подборка ненапечатанных стихов и статей Пастернака. Сейчас это лежит в цензуре. Еще пойдет что-то Некрасова и Дороша^[13]. Твардовский вернулся из Италии веселый, в хорошем настроении, не пьет. В середине января «Нов. мир» будет праздновать 40-летний юбилей^[14].

Будто бы Ильичев разрешил, наконец, последнюю часть мемуаров Эренбурга и сейчас это пошло к Суслову.

Какой-то новый скандал с Евтушенко из-за чтения им по телевидению стихотв[орения] «Качка». <…> На переферии^[15] партработники все рады смещению Хрущева. Ходил слух об его смерти, но будто бы это неверно: он переехал в свою 4-х комнатную квартиру на ул. Грановского. Китайцы нас клеймят снова. <…> Дьяков ездит по переферии и читает отрывки из своей книги^[16]. В Смоленске он сказал, что после опубликования его воспоминаний 28 человек было снято с работы и исключено из партии из числа упомянутых им чекистов. Я видел на машинке письмо некоего Орловского в ред. «Комс. правды» с протестом против очерка Шейнина о А. Грампе^[17] с обвинениями против Шейнина как ближайшего сотрудника Вышинского и следователя по делу Николаева и зиновьевцев, за участие в котором он как будто получил орден. Говорят, редакция «Комсом. правды» поблагодарила автора письма. Да, лучше бы Льву Романовичу помолчать и не высовываться. Рыльце у него наверно в пушку.

3 янв. <…> Вчера вечером у меня сидит сын В. Ф. Пановой, бородатый биолог. Он очень типичен для большого разряда тридцатилетних людей: недоверчивое отношение ко всему, начиная с основ. Этим людям недостаточно легенды о восстановлении попранного ленинизма для объяснения всего. Он симпатичен, мягок и чем-то непонятен. Характерное отсутствие страстности, скепсис, пожалуй, аполитизм. И очень типичный приоритет в интересах к проблемам морали над проблемами политики. <…>

Читаю дневник Герцена (сороковых годов). Раньше я его только пробегал. Он очень интересен и любопытно дополняет «Былое и думы». Местами это блестяще.

Вчера В. Ф. Панова и Д. Я. Дар уехали, а вместо них прибыли на время каникул их дети и внуки.

В ночь на 2-ое В. Ф. [Панова] дочитала мою рукопись о Мейерхольде и утром перед отъездом снова горячо мне ее хвалила, сказав, что этой книге «обеспечен мировой успех». Она считает ее сильной стороной – соединение рассказа-воспоминаний с анализом и размышлениями (то, что как раз стало меня смущать в последнее время). И она, и Д. Я. считают, однако, что книга еще не совсем построена: в разных главах повторяется однородный материал. Видимо, это верно^[18].

4 янв. Целый день сижу над сценарием^[19].

Сокращения даются мне труднее, чем ждал. Все-таки он построен крепко, и приходится сокращать по строчкам, а целые куски выбросить трудно: все это звенья, скованные друг другом.

Просматривал свои наброски «Асенковой» середины сороковых годов. Все главное, мне кажется, удалось включить, хотя когда я писал текст сценария, этих заготовок у меня под руками не было. Я нашел их только в конце осени на старой квартире.

8 янв. Днем приехал из города. Ночевал там у Левы^[20]. С вечера 5-го до вечера 7-го Эмма была у меня.

Закончил переделки сценария. Сделал не все, что меня просили: только то, с чем согласен. Сделанным доволен.

Отдал на машинку. Будет готово 11-го к вечеру.

Звонил Киселеву.

<…> Эмма привезла письмо от Н. Я.^[21] Она пишет, что собирается расставаться с Тарусой и спрашивает: не передумал ли я насчет Загорянки?^[22]

У Левы есть уже № 12 «Нового мира», довольно интересный. В статье В. Шкловского^[23] о мемуарах Зелинского, в целом спорной, есть странное место. Он противопоставляет «увлекательную и кокетливую» «Гусарскую балладу» воспоминаниям Дуровой^[24] как вымысел суровой правде. Но дело-то в том, что воспоминания Дуровой крайне неточны, как это доказал С. А. Венгеров, и их скорее можно назвать романтизированной автобиографией. <…>

Купил в городе книжку Л. Я. Гинзбург^[25]. Она интересна.

9 янв. <…> В «Советской культуре» третьего дня напечатана заметка, что Калининский театр юного зрителя привез на гастроли в Москву три спектакля и среди них – «драма А. Арбузова и А. Гладкова "Бессмертный”». Спектакли проходят в Кремлевском театре. Кажется, это первое возвращение этой пьесы на сцену за 17–18 лет. Я к ней равнодушен, но все-таки приятно.

Продолжаю читать дневник Герцена. Как это я раньше его только перелистывал? Это так умно и интересно, что стараюсь читать медленно, чтобы растянуть удовольствие^[26].

13 янв. Последний день в Комарове. Завтра раненько утром уеду. <…>

Прочитал в «Н[овом] М[ире]» роман А. Рыбакова. Это журнальная беллетристика в духе дня об издержках 37-го года. Ничего, но не больше.

Где буду жить в Л-де, не знаю. Надо дождаться Эмминой премьеры и ленфильмовского решения и поехать, если будут деньги, в Москву. <…>

Жалко уезжать. И потому что здесь снова появились интересные люди, и потому что здесь хорошо и спокойно, и потому что еду в никуда, в бездомность, к ночевкам на диванах, к работе урывками. Если бы были деньги, мог бы остаться. Но я еле-еле съекономил на машинистку.

28 янв. Ничего не записывал с того дня, как уехал из Комарова. Живу неудобно, совсем не бываю один в комнате и все прочее. Все это время ночевал на Кузнецком^[27] и лишь иногда у Левы на Мойке. <…>

Прошли ленинградское и московское писательские выборные собрания. Ленинградское ознаменовалось свержением клики Прокофьева – результат той подготовки, которую я наблюдал в Комарове. Во главе нового секретариата: Дудин, Гранин, Панова, Кетлинская^[28] и др. Кроме Дудина – все умеренно «левые». В Москве по слухам не избраны Кочетов^[29], Грибачев, Смирнов, Соболев^[30]. <…>

Прошла с успехом премьера «Трех сестер» в БДТ. У Эммы едва ли не наибольший успех из всех исполнителей. Она играет прекрасно. <…>

Что еще? Умер Черчилль.

В полученном с машинки «Пастернаке» оказалось 7 с половиной листов – больше, чем думал^[31]. Перепечатано плохо, с массой ошибок: печатала какая-то диллетантка, дама с поэтической душой. Получил от Л. Я. [Гинзбург] книгу «О лирике». <…>

Cсорюсь с Эммой из-за ее курения.

30 янв. Вчера получил деньги на Ленфильме^[32] <…> Это очень мало для всех моих дыр и долгов, но и это что-то. <…>

Лева пишет, что № 1 «Нового мира» задерживается не из-за мемуаров И. Г. и публикации Пастернака, а из-за вводной статьи Твардовского о сорокалетии журнала с утверждением правильности его линии^[33].

«Новый мир» интересуется моей статьей о Кине, а «Знамя» чем-нибудь о Мейерхольде.

Подробности московских собраний: речи Злобина^[34], Паперного^[35] и, как пишет Л., «артистическое блядство» председательствующего К. Симонова. В правление все же путем «кооптации» протащили нескольких мерзавцев, не избранных при голосовании, но на съезд делегатами не избрали Кочетова, Ермилова^[36], Дымшица, Барабаша^[37], Озерова и многих. <…>

Секретарем правления избран хамелеон Михалков, автор гимна («гимнюк», как острил Е. Л. Шварц) и подлых стишков о Пастернаке в 1958 г.