Текст книги "Меншиков"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

Особенно страшны здесь бураны. Единственное спасение путника, застигнутого вьюгой, – ложиться в снег и выжидать долго и терпеливо, иногда целыми сутками, конца этого стихийного бедствия. Дико и страшно воет ветер в печных трубах, под окнами, у дверей: и клёкот орла, и рычанье медведя, и хохот гагары слышатся тогда обитателям городка. Бывало нередко, что птицы коченели и падали на лету, лопались оконные стёкла, земля и лёд давали глубокие трещины.

Осенью же и весной воздух здесь сыр и туманен; небо почти всегда закрыто серо-свинцовыми тучами, а ночи мрачны, продолжительны; лишь по временам кромешная тьма рассеивается величественным сиянием полярного горизонта. Безмолвие пустыни царствует в полутёмном, занесённом снегом по самые крыши, концесветном острожке. Только красавицы кедры, пушистые ели да стройные сосны несколько оживляют угрюмую картину этой вечной зимы.

Вот в эту-то суровую полярную глубь в августе 1728 года и завезли Меншикова с детьми. Их поместили в городском остроге, переделанном в 1724 году из упразднённого берёзовского мужского Воскресенского монастыря. Длинное, приземистое деревянное здание с узкими, закруглёнными вверху оконцами, обрешеченными железными прутьями, было обнесено высоким бревенчатым тыном. Внутри острог делился на четыре каморы-комнаты: одну из них занял сам Александр Данилович с сыном, другую – его дочери Мария и Александра, третью – прислуга, четвёртая была отведена под кладовку.

Особенно плохо себя чувствовали по приезде, «убивались» – дочери Мария и Александра: почти не притрагивались к пище, целыми днями, прижавшись друг к другу, сидели они у окна, горько плакали. Старик отец кряхтел, хмурился, глядя на них.

«Одно к одному, – думал, – и мать умерла, и… острог такой, что не приведи бог!.. Как в могиле… Август месяц, а без тёплого кафтана на двор не показывайся… Беспрестанно моросит мелкий дождь – „сеногной“. Пустынь, дичь… В ночное время здесь, поди, „один Никола бог“ – на любом углу жизни решат… Да и днём не мёд… В лесу попробуй ляг на мошок… от одних комаров света невзвидишь… А бывало, в это время у нас там…»

Первые дни у него сводились к воспоминаниям, к «а бывало-то».

«В лесу у нас пить, бывало, захочешь, – вспоминал, – ключик где-нибудь в овражке бьёт, вода холодная – виски, зубы ломит, чистая, как слеза, игривая, свежая!.. Да у нас и небо несравненно синее, и солнце приятнее, радостней. А могучие грозы! А ясные зори!.. Эх, не ценили! Хорошее-то, видно, всегда потом узнаешь, когда оно уже кануло… А сколько было его! Славные боевые дела, радости после упорных трудов… Да, была жизнь, полная большого, нужного дела. А теперь вот…»

Во взглядах детей чувствовал он теперь один невысказанный вопрос: как здесь прожить – не пропасть от холода, тоски и лишений?

И он встряхивал себя и своих:

– Будет!.. Хныкать не время! Надо готовиться к лютой, долгой зиме: обзаводиться хозяйством, втягиваться в работу. Труд – лучший лекарь!

И он принялся учить дочерей, как стирать, штопать, чинить, – пришлось вспомнить своё денщицкое прошлое, – а сына – как плотничать, отцу помогать. Долгими же вечерами заставлял он сына и дочерей читать вслух либо передавал им «любопытные события» из своей жизни. Тогда, чередуясь, они тщательно записывали эти рассказы в толстую, большую тетрадь.[129]129
  Березовский житель Матвей Бажанов, умерший в 1797 году, ста семи лет от рождения, часто заставал Меншиковых за этим занятием. Александр Данилович любил беседовать с ним. «Вот ты сидишь со мной рядом, – рассказывал Бажанов об одном таком разговоре, – а прежде вельможи и князья всячески добивались попасть ко мне. Теперь же самые дорогие для меня гости – неимущие».


[Закрыть]

– Ну-тко, чья очередь? Что мы там записали, в прошлый-то раз? – обычно начинал он, поудобнее усаживаясь в сколоченное им самим громадное кресло.

Плотно запахивал он тогда полы старого, заношенного кафтана и, выслушав прежнюю запись, принимался рассказывать дальше повесть своей бурной жизни.

Временами глаза его темнели, останавливались, голос переходил в строгий, ладный полушёпот, – он каялся: признавался в прегрешениях, подробно перечислял содеянные неправды, являл образец смирения и покорности.

– «Вставал я в мирное время, как в присутствии, так и в отсутствии государя Петра Великого, – диктовал, – в одно время, а именно в шестом часу и ранее, ужинал в девять, спать ложился в десять часов; вёл подённом действиям своим записку, с точностью внося в оную и воздушные перемены, градусы теплоты и стужи; никаких дел не отлагал до другого часа. Из журнала жизни моей каждому видно, что я ежедень, а особливо в отсутствие государя, отправлял к различным особам от десяти до двадцати и более писем…»

Прерываясь, откинувшись на спинку самодельного кресла, он замолкал, уставившись на замерзшее, искристое оконце. А, собравшись с мыслями, снова принимался диктовать ровным голосом:

– «Был я предан Петру Великому…» Пиши, пиши! – кивал сыну, тупо ковырявшему пальцем оплывшую свечку. – «Предан и правилам его к просвещению народа российского, учтив к иностранным; снисходителен к тем, кои приноравливались к характеру моему; ласков был ко всем, кто ниже меня, и не забывал никогда оказанных мне услуг».

Чмокала дверь, открывая на мгновение чёрную темноту, входил приятель – берёзовский мещанин Бажанов Матвей, чёрный как жук, кряжистый, заросший по самые глаза курчавыми волосами. Александр Данилович приветливо кивал ему, молча указывал на лавку у стены и, откашливая, продолжал:

– «Покровительствовал и защищал утесняемых. В сражениях с неприятелем был торжествующ и славу российского оружия в иностранных землях старался поддерживать с великим достоинством. Но… не мог я терпеть родовитых, знатнее себя, ни равных с собой; никогда не прощал тех, коих подозревал…»

– Не пишите так, папенька! – робко шептала Мария, пряча голову в воротник, и на её васильковых глазах навёртывались крупные слёзы.

– Ничего, доченька, ничего! – ласково и сдержанно отвечал он, похлопывая ладонью о стол. – Так легче. Неуёмную гордыню надо смирять. Пиши, Александр: «От жестокого гонения моего многие изрядные генералы принуждены были оставить службу российскую. Не имея воспитания, был груб в поступках своих, а сребролюбие доводило часто меня до ответов перед Петром Великим, за что многажды плачивал великие штрафы».

– Вот, Матвей, – обращался к Бажанову, – всё вспоминаю, всё записываю. Может быть, после смерти моей эта исповедь кому-нибудь и сгодится – кого-нибудь вразумит?

Бажанов, коренастый мужик лет сорока с небольшим, подпоясанный по кострецам, с волосатым лицом и добрыми чёрными глазками, потряхивая буйными маслянистыми кудрями, расчёсанными на прямой ряд, мычал:

– М-м… да-а… Горе у те, Александр Данилыч, за плечами, а думы-те за морями…

И, расстёгивая ворот страшно засаленного, чёрного, как всё у него, полушубка, чуя, как нахолодавшее тело, теплясь от ржаного духа и избяного тепла, замирает в сладкой истоме, он решительно добавлял:

– Твёрд ты, Александр Данилыч, ох, твёрд!

– Нет, буду хныкать! – криво улыбался Данилыч.

И Бажанов, глядя ласково, внимательно в глаза Александра Даниловича, понимающе отрубал:

– Это верно!

Но иногда Меншиков вспыхивал: гневно хмурился, ожесточённо стискивал кулаки. И голос его тогда креп, звенел, глаза же, в которых только что светилась затаённая грусть, начинали вымётывать пламя, рвущееся наружу из сокровенных тайников его наболевшей души:

«За что же покойный государь поднял из грязи меня, возвысил, сделал при жизни своей правой рукой? В каком деле его я стоял в стороне? Какие враги его не были моими врагами?..»

А внутри клокотало:

«Не гож!.. Да, не гож стал!.. И знаю почему! И знаю, кому!.. Сослали меня!.. Кто? Кто, я спрашиваю?.. Вот они… снова… „вопросные пункты“ прислали!.. Что им, родовитым, ещё нужно?!».[130]130
  Верховному Тайному Совету было представлено «доношение гвардии поручика Степана Крюковского из Березова: о сделанном через него, по силе указа, осмотре у Меншикова, писем, как в платье его, так в коробьях, и не отыскании ничего». Крюковский, кроме того, допрашивал Меншикова «по присланным пунктам и ответы на каждый из оных, за рукою его, при том доношении приложил».


[Закрыть]

– Запиши! – Наклонялся к тетради, тыкал пальцем в неё. – Запиши: «И падение моё не отрезвит никого… Я же из этого горнила выйду очищенным». – Истово крестился. – Благо мне, господи, яко смирил мя еси!..

– Да, ты, Александр Данилович, не больно слушай их всех там, кто в Питере, – хлопал Бажанов по лавке зажатым в руке малахаем. – Чай, ты не дерево смолёвое, кое походя можно долбить!

– Нет, Матвей! – не соглашался Данилыч, тяжело поднимаясь со своего самодельного кресла. – Бить меня надо, да и обивки, пожалуй, всё в меня вколотить.

И, выпрямляясь во весь свой саженный рост, добавлял:

– Это гордость во мне сейчас заговорила. Верно, чтобы сердце успокоить, не надо держать зла в душе. А это тяжело. Ничего не скажешь. Гордость!.. Стало быть, её надо гнать от себя… Стар я стал, друг мой, образумился, видишь ли, поумнел…

Да, конечно, он чувствовал, что всё его былое величие исчезло, и даже, быть может, бесследно. Но не это тяготило его. Плотно запахивая кафтан, он снова усаживался в своё громадное кресло и продолжал диктовать.

Только ближе к полуночи Александр Данилович вставал, разминался.

– Кончено наше писание на сегодня, – обращался он к детям, – идите-ка вы на покой.

«Есть чуткий, верный страж вашего сна», – думал, целуя сына и дочерей перед отходом ко сну.

И ещё долго после этого прохаживался Александр Данилович по каморе, то и дело запахивая свой тёплый кафтан, мягко ступая по меховому ковру расшитыми татарскими валенками, предаваясь воспоминаниям, снова и снова перебирая в уме свою прежнюю деятельность, составлявшую самую суть его жизни.

Много было в этом прошлом жизненных успехов, много радостного и лестного для него: похвал, наград, признаний заслуг, много дней его блистательной славы. Было, правда, немало там и такого, за что покойный император поругивал его, штрафовал и даже нередко бивал. Но это его не смущало. «С кого было примеры-то брать? – горько думалось. – От работы не будешь богат, а будешь горбат, – ведь все заповеди и у всех к этой поговорке сводились!» Нет, тут его совесть молчала, сердце билось спокойно. Волновало и беспокоило его другое. Дни за днями идут, жизнь уходит из него, он стареет. А дети?.. Что же, так вот и будут они вместе со ссыльным отцом мёрзнуть в этой пустыне?

По ночам особенно холодно было в острожке. Заметали его бесноватые вьюги, насквозь продувал ледяной, резкий ветер. Скудно светила свеча. Во всём острожке – угнетающая тишина… Вот когда подымалась тоска! Давила разум, сосала сердце…

– Дети, дети! – шептал бодрствующий отец. – Какая же участь их ожидает?.. Неужели я их конец погубил!..

Скопив из отпускавшихся на его содержание денег небольшую сумму, Александр Данилович принялся сооружать деревянную церковь. Отныне хозяин своих рук, своих дум и своего времени, он, когда-то прекрасный мастер по плотничьему делу, сам от темна до темна плотничал на постройке. В пыльном, пропотевшем на лопатках кафтане и тесал и рубил «в лапу» брёвна, искусно настилал полы, потолки, а когда сруб был готов, старательно занимался внутренней отделкой церквушки. Только в сооружении купола не мог он принять непосредственного участия. Сокрушался при этом:

– Одышка… Да и кружится голова. А бывало – любил! На самом верху, передом… Это – понял? – обращался к Бажанову, – это, когда ставят, бывало, корабельные мачты…

И как бы Александр Данилович ни устал, но в конце каждого рабочего дня он, спотыкаясь от утомления, загребая уже одеревеневшими ногами стружки и сор, ещё обходил всю постройку, проверяя, по старой памяти, въевшейся с годами привычке, много ли сделано.

После освящения церкви Александра Даниловича выбрали церковным старостой; и он точно и добросовестно выполнял все обязанности, сопряжённые с этой выборной должностью. Ежедневно он первым входил в церковь и последним её оставлял, звонил в колокола, пел на клиросе, а иногда после церковной службы говорил прихожанам назидательные поучения.

Жители Березова смотрели на него как на подвижника.

Никто не слышал, чтобы он жаловался на что-либо или роптал на судьбу. «С редкой твёрдостью переносил он несчастье своё – говорили про него после в Березове, – и из худосочного, каким он был прежде, стал здоровым и полным».

Придворные в Питере полагали, что к этому времени унижение Меншикова достигло предела. В самом деле, испытал он все возможные утеснения, все хорошо отработанные при дворе вещественные выражения глубочайшего презрения со стороны власть имущих, все существовавшие и не существовавшие до сих пор приёмы жестоких дворцовых опал. Только его тяжёлое материальное положение можно было бы ещё, пожалуй, ухудшить, так как все остальные возможные и доступные правителям средства и способы унижения человека уже были исчерпаны.

При дворе даже сложились готовые выражения, поговорки, служившие для беглого поношения Меншикова. «Немал был пень, да трухляв», – язвили придворные. «Попалась теперь жучка в ручки! Небось, пусть повертится!» Кроме «выскочки», «хама» и «вора» родовитые почему-то честили его и «предателем родины».

Но всё это уже не трогало Александра Даниловича. Ко всем поношениям он стал равнодушен. Бывало, что даже, по старой привычке, шутил. «Слюбился коняге ремённый кнут, – говорил, кривя губы. – Пусть лупят».

Входил ли он к кому-нибудь в избу, – потирая с мороза свои уже порядочно огрубевшие руки и бормоча, как обычно, намекая на холод: «Ну и Сибирь у вас, братцы!» – брёл ли по улице городка, высокий, бородатый, заросший, жители Березова не могли, наблюдая, представить себе, как этот высокий, сутуловатый мужик мог стать князем, как слышно, большим генералом, первым после царя человеком во всём государстве!

Год с месяцем прожил Александр Данилович в Березове.[131]131
  В делах Преображенского приказа, Канцелярии тайных розыскных дел в Тайной канцелярии встречаются указания на то, как народ судил о ссылке Меншикова: «Народ толковал разно: болтали, что он сослан напрасно и только от того будет бесчестье государству. Он же, Меншиков, близ короны, и будет он по-прежнему, а ежели по-прежнему, не сделается, то российское войско ослабеет и от неприятелей будет в Санкт-Петербургской стороне помешательство».


[Закрыть]

Умер он 12 ноября 1729 года, на пятьдесят шестом году жизни, «от умножения и загустения крови». Во всём городке не нашлось человека, который сумел бы пустить ему кровь.

Вечером начальник конвоя донёс:

«В Тобольскую губернскую канцелярию.

Из Березова, Сибирского гарнизона, от капитана Миклашевского:

Доношу, что сего ноября 12 дня Меншиков в Березове умер».

Его похоронили возле самой реки, неподалёку от алтаря, построенной им же деревянной церквушки. Распоряжался похоронами капитан Миклашевский. Земля звенела под ударами тяжёлой пешни; целый день, дотемна, солдаты, врубаясь в окаменевшую почву, выгребали и выгребали комки… А утром от острога к могиле лохматый гнедой меринок шажком подвёз дровни с останками светлейшего князя Ижорского.

Три сержанта, сын Александр Александрович, Матвей Бажанов и капитан Миклашевский еле подняли гроб – выдолбленную из кедра «сибирского дела» колоду, покачиваясь, увязая по колено в снегу, поднесли его на руках и поставили с самого края неглубокой глинистой ямы. Крышку сняли. Круглый, переваливавшийся с ноги на ногу попик, в туго натянутой поверх шубы, всё расходившейся по бокам и всё наползающей ему на затылок, блёклой от времени траурной ризе, захватил в лопату земли.

– Господня – емля, – торопливо бормотал он, крестообразно посыпая усопшего, – исполнена ею вселенная и вси живущие в ней…

Твёрдые комочки прыгали по груди покойника, по его скорбному лицу, изборождённому глубокими морщинами. Попик, разливая грустные утешения неизреченной красотой небесных обителей, «идеже несть ни печали, ни воздыхания», то осторожно пятился назад, то приближался к гробу, смиренно поклонялся покойнику, кадил на его заострившийся, блестящий нос, лимонно-коричневое лицо с сизо-русой, окладистой, аккуратно расчёсанной бородой. Ему подтягивали-причитали Бажанов, дьячок.

Сержанты, мерно, как по команде, тыча в лоб, в грудь и плечи лиловые от мороза щепотья, мелко крестились и, боясь даже здесь, у могилы, выказать сочувствие, жалость, хмурились, опуская глаза.

Потом гроб закрыли и медленно опустили. Сын первым бросил в могилу отца горсть искристой, промёрзлой земли. Она упала на крышку, рассыпалась с гулким шорохом… И сержанты тут же принялись сбрасывать землю лопатами.

Страстно рыдали дочери, громко всхлипывал сын, отирал крупные слёзы со щёк дядя Матвей. Один угол гроба почему-то долго-долго не закрывался. Потом над могилой насыпали холмик из бурых, перемешанных со снегом, комочков. Весна придёт – холмик осядет. А завтра ветер наметёт здесь огромный сугроб сухого, скрипучего снега, передняя сторона его затвердеет, а задняя останется мягкой, сыпучей…

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1672 год

6 ноября – родился Александр Данилович Меншиков.

С 1686 года Меншиков состоит денщиком у Петра I.

С 1693 года Меншиков – бомбардир Преображенского полка, безотлучно находится при Петре I, сопровождая его в поездках по России, в Азовских походах (1695—1696 гг.); в Великом посольстве в Западную Европу (1697—1698 гг.).

1699 год

Умирает Франц Лефорт, Меншиков выдвигается в число ближайших соратников Петра I.

1700 – 1721 годы – во время Северной войны Меншиков вырос в крупного военачальника, отличаясь тактическим мастерством, инициативой и личным мужеством.

1702 год

Меншиков назначен комендантом Нотебурга, получил титул графа.

1703 год

Меншиков назначен губернатором Ингерманландии (позднее Петербургской губернии), руководит строительством Петербурга, Кронштадта, верфи в Лодейном поле.

1704 год

Меншиков произведён в генерал-майоры.

1705 год

Меншиков руководит боевыми действиями против шведской армии в Литве.

1706 год

18 августа состоялось бракосочетание Меншикова с Дарьей Михайловной Арсеньевой.

18 октября Меншиков одержал победу над корпусом генерала Мардефельда при Калише.

1707 год

Меншиков получает титул светлейшего князя.

1709 год

7 мая Меншиков провёл удачную диверсию под Опошней и отвлёк силы шведов от осаждённой ими Полтавы.

27 июня Меншиков принимает активное участие в Полтавской битве. успешно командуя левым крылом, разгромил корпус генерала Росса, обеспечив победу в битве. За победу под Полтавой произведён в фельдмаршалы.

1709 – 1713 годы

Меншиков командовал русскими войсками, освобождавшими от шведов Польшу, Курляндию, Померанию, Гольштейн.

С 1714 года Меншиков управлял отвоёванными у Швеции землями; ведал сбором общегосударственных доходов. При частых отъездах Петра I возглавлял управление страной.

С 1718 – 1724 и 1726 – 1727 годов Меншиков занимает пост президента Военной коллегии.

1725 год

28 января смерть Петра I; Меншиков, опираясь на гвардию, возводит на российский престол Екатерину I и становится фактическим правителем России.

1727 год

25 мая состоялось обручение Марии Меншиковой с Петром II.

8 сентября Пётр II подписал приказ об аресте Меншикова и ссылке его с семьёй в Раненбург.

1728 год

9 апреля император Пётр II подписал указ о ссылке Меншикова с женой, сыном и дочерьми в город Березов.

1729 год

12 ноября Александр Данилович Меншиков умер.

ОБ АВТОРЕ

СОКОЛОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ (1910—1977) – российский прозаик и поэт, автор нескольких лирических поэтических сборников: «Встреча с юностью», «Осенний настой», «Чувство любви»; кроме этого, писатель создал два исторических романа: «И поднялся народ» – о крестьянском восстании под руководством Ивана Болотникова в начале ХVIII а и «Меншиков», посвящённый незаурядной личности одного из «птенцов гнезда Петрова», ближайшем сподвижнике царя-реформатора – Александре Даниловиче Меншикове. В своих книгах А. И. Соколов живо воссоздаёт события и картины жизни той сложной и противоречивой, переломной эпохи российской истории.

Текст печатается по изданию: Соколов А. И. Меншиков. Воронеж: Центр.-Чернозём. кн. изд-во, 1993.