Текст книги "Меншиков"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

3

На Западе в придворных кругах господствовало убеждение, что в России со смертью Петра все нововведения будут незамедлительно уничтожены и что эта страна станет прежней полуазиатской, как там полагали, Московией. Правда, Пётр своими победами над величайшим полководцем Европы вознёс было свою страну на небывалую для неё высоту, доставил было ей почётнейшее место в ряду других государств, но разве может она удержаться на этой высоте и теперь, после смерти своего императора?.. Нет! – твёрдо полагали «проницательнейшие» западноевропейские дипломаты. Россия государство бедное, необразованное, едва только вкусившее от европейской культуры, государство более обширное, чем сильное, – старались пояснять эти люди. Главный источник её силы заключался, несомненно, в гении Петра Первого. А раз этого источника не стало, то и политическое значение её неизбежно упадёт, в стране наступит апатия, распущенность, которые сменят прежнюю, напряжённую до предела, государственную деятельность.

– В лучшем случае, – говорили другие, – Россия потеряет прежнее уважение среди европейских держав. А вернее всего – здесь будет страшная смута, ибо переворот, совершенный Петром, не нашёл искреннего сочувствия прежде всего в «принцах крови», как величали они там, на Западе, русских князей, потомков Рюрика, Гедимина[113]113
  ...потомков Рюрика, Гедимина. – Рюрик – легендарный основатель русской княжеской династии Рюриковичей; согласно летописной легенде, начальник варяжского военного отряда, якобы призванный ильменскими славянами вместе с братьями Синеусом и Трувором княжить в Новгород. Гедимин – великий князь литовский, основатель литовской княжеской династии (? – 1341). Потомки Рюрика и Гедимина входили в состав аристократии русского государства.


[Закрыть].

Получив известие о смерти Петра, Бестужев донёс из Стокгольма:

«Двор сильно надеется, что от такого внезапного случая в России произойдёт великое замешательство и все дела ниспровергнутся. Король и его партизаны[114]114
  Здесь – в смысле сторонники, единомышленники.


[Закрыть] в немалой радости». Но радость, с которой была принята при многих иностранных дворах весть о кончине Петра, оказалась преждевременной. Россия не повернула вспять, к дедовщине, к старине. Власть осталась в руках преданных сподвижников покойного императора.

«Когда узнали, что Ваше Величество вступили на престол и всё окончилось тихо, – доносил Екатерине всё тот же Бестужев, – то придворные стали ходить повеся носы».

Пётр успел создать школу государственных людей, способных и готовых самоотверженно действовать в духе его начинаний, продолжать и всячески укреплять начатое им великое дело. Ожидаемой смуты не произошло.

Но Миних возобновил своё требование, направив его в Верховный Тайный Совет, грозил в случае неприсылки солдат выйти в отставку; писал: «дабы о будущей работе было сделано распоряжение и директор назначен был», – а он больше править на канале не может. Его не отпустили, объявили, что он будет «снабжён переменою чина и прочим милостивым награждением», но насчёт присылки солдат Меншиков твёрдо-натвердо ему объявил, что «по нынешним временам войска в работу на канале употребить невозможно».

Дан был указ:

«Доделывать Ладожский канал до реки Нази одними вольными людьми с помощью одного только московского гарнизона, который и теперь находится при канале. На доделку отпустить 51000 рублей».

– Вот как оно получается, – говорил Меншиков, обращаясь к своему секретарю Волхову. – И войско нужно и каналы нужны!.. Любое упустишь – разрушится, кто в ответе?

Волков был явно смущён.

– Да, да, – забормотал, торопливо прибирая бумаги. Но, быстро оправившись, склонив набок голову, он произнёс уже бодро, с подобострастной улыбкой: – Истинно так, ваша светлость! Оставил вам хозяйство покойный государь необжитое.

Меншиков слабо улыбнулся, отложил в сторону перо, которым крепил бумаги, кивнул Волкову:

– Иди. Я тогда… позову!

И когда тот вышел, прикрыв глаза, глухо забормотал:

– Не-об-жи-тое… Это он верно, пожалуй, сказал. Н-да-а… Со всех сторон идут жалобы. Денег нет!.. Канцелярии, суды новые, а люди в них больше старые. Нужно править. А как?.. – И, барабаня пальцами по столу, кривя рот в принуждённой улыбке, шептал: – По всем по трём, коренной не тронь, а кроме коренной нет ни одной! Так, что ли?

Нерадостно думалось:

«Четверть века народ покоя не знал от наборов одних: набирали и в тяжёлую, беспрерывную военную службу пехотную, и в новую службу морскую, в работники для тяжких работ в гнилых, отлеглых краях, и в школы свои и в заморские. Для войска и флота, для каналов и гаваней, для служителей, советников, резидентов деньги да деньги нужны. А где их сыскать? С кого брать? Подати тяжкие и так уже пудовыми гирями легли на все „души“. Взято всё, что возможно, и всё, что возможно, отдано в откуп. Нашлась вещь богатая для народа – гроб дубовый, и тот отобрала казна, теперь втридорога продаёт; староверы платят оклады двойные, а староветные бороды выкупают.

Указ за указом – и один строже другого: как возможно, ищите руды, красок, доставляйте „монстров“, растите тонкорунных овец, строевых лошадей, выделывайте по-новому юфть; не сметь строить старых лодок, судёнышек, не ткать узких полотен, товары возить не на север, а в Ригу и в Санкт-Петербург!..»

– Насле-едство великое! – проговорил, отвернулся к окну. – А расплачивайся так по всем старым статьям, чтобы из нового не отдавать ничего. Что с бою взято, то свято! Удержи всё, что завоевал император, чего он добился, не растеряйся!.. Не сойди, боже тебя сохрани, с проторённой им дороги!

А первое: удержать надо любимое детище покойного императора – новое войско. Ох как оно сейчас нужно!..

Меншиков понимал, что сильная армия, необходимая всегда, теперь была нужна особенно, для того чтобы прочно, надёжно поддерживать и всячески укреплять новое значение родины.

Набор войска был тяжёл для малолюдной России, и потому, строго карая крепостных за побеги, правительство вынуждено было позволять желающим выход из крепостного состояния в войско. Сенаторы, надёжные защитники крепостников, отстаивающих прежде всего свои интересы, представили было в Верховный Тайный Совет своё мнение, что надобно «запретить вольницу» – возбранить крепостным записываться добровольно в солдаты. В Совете долго рассуждали; сама императрица присутствовала на заседании и, выслушав всех, после чего отдельно посоветовавшись с Александром Даниловичем, объявила, что вольницу вовсе пресекать не следует, и потребовала, чтобы члены Совета, подумав ещё, «написали бы мнение и представили средство, каким бы образом в том полегчить, но чтобы вовсе вольницу не пресечь».

Екатерина объявила, что отныне она сама будет присутствовать на заседаниях Верховного Тайного Совета. Однако Меншиков, как вновь назначенный президент военной коллегии, получил особое право: в те дни, когда императрица по той или иной причине не сможет присутствовать на заседании Совета, в такие дни о важных воинских делах докладывать только ей лично. «В которые дни мы не будем сами в Верховном Тайном Совете, – сказано было в указе, – то о важных воинских делах призиденту военной коллегии, кроме нас самих рапортов и ведомостей никому не сообщать».

По докладу Меншикова Екатерина отменила «баллотирование офицеров товарищами». Сказано было при этом, что и покойный император уже видел неудобство этого способа производства в чины. Изменён был и порядок расквартирования войск на постоянных квартирах. Вред этого расквартирования видели в растянутости полков, а также в притеснениях, которым подвергались барские крестьяне от солдат, чем причинились большие убытки дворянству.

Екатерина повелела полки селить при городах – преимущественно пограничных и таких, где хлеб дёшев и много лесов: это должно помочь сбору войск и офицерскому надзору за рядовыми.

«Когда коньюнктуры допустят», позволено было две части офицеров, урядников и рядовых из шляхетства отпускать по домам, чтобы они могли привести в порядок свои деревни, и таким отпускным жалованья не давать.

Особо строго спрашивал Александр Данилович с квартирмейстеров, должности которых были введены Петром в полках, бригадах, дивизиях. От квартирмейстеров требовалось иметь «записные книги или протоколы» всех оперативных планов; они обязаны были также описывать районы предполагаемых военных действий, пути сообщения, изучать будущие театры войны, «все походы и лагер записывать и чертежи оным делать».

Но подготовка квартирмейстеров была пока что слабая. Их надобно было готовить, учить и учить. Выдвигась способных! – требовал Меншиков. Хотя бы и из простых людей, но чтобы они могли «себя оказать и от других, которые в таковых науках неискусны, отличиться и скорее их чин получить».

– Ибо сие, – полагал президент военной коллегии, – первейшей важности дело!

«Войско продолжает содержаться здесь в образцовом состоянии», – доносили своим дворам резиденты. И иностранные правительства, хорошо осведомлённые об этом, поневоле должны были и теперь с уважением прислушиваться к голосу великой Российской империи.

4

Екатерине перевалило на пятый десяток.[115]115
  Родилась в апреле 1683 года


[Закрыть] Она располнела, пожелтела, ссутулилась. Когда её дочь Анна спрашивала:

– Что это, мамочка, ты такая молчаливая да грустная стала? – Подходила, ласково приникала к плечу, обнимала. – Да и старенькая… – она отвечала со вздохом:

– Горе-то, дочурка, одного рака красит!

А горя она пережила действительно много: похоронила до этого восемь человек детей, потом – мужа и вместе с ним шестилетнюю дочь.[116]116
  Наталью. Умерла 4 марта 1725 года, спустя пять недель, после смерти Петра. Похоронена в один день с отцом. Из одиннадцати детей, рожденных Екатериной (за двадцатидвухлетнюю жизнь с Петром), остались в живых только две дочери – Анна и Елизавета.


[Закрыть]

Первый год своего царствования Екатерина ещё проявляла личную заботливость о продолжении дел покойного мужа: «о воинских делах имела немалое попечение и впрочем, что принадлежит к удовольствию полков», часто «изволила сама при экзерцициях присутствовать», «делала смотр полкам на лугу, где стоял большой глобус, и всех офицеров из рук своих напитками жаловала»; в Петергофе «яко любимое место государя императора, на память его величества славных дел, изволила некоторые домы доделывать и игрывыми водами[117]117
  Фонтанами.


[Закрыть] и прочими украшениями украшать». Но это продолжалось недолго.

Мысль о том, что станет с дочерьми после её смерти, начала занимать Екатерину всё больше и больше. Старшую, Анну, она выдала замуж за герцога Голштинского. А как устроить Елизавету?

Легко было взойти на престол во время малолетства великого князя Петра Алексеевича, но этого единственного мужского представителя династии по достижении им совершеннолетия очень трудно будет отстранить от престола в пользу одной из его тёток. Пожалуй, и… невозможно.

Милостями и ласками Екатерина надеялась привязать к себе и своим детям старых вельмож, но родовитые брали награды и озирались – искали чего-нибудь более твёрдого.

Поминовение во всех церквах Российской империи обеих цесаревен прежде великого князя Петра Алексеевича, как намёк на отстранение последнего, было солью на рану старозаветных людей, особенно родовитых. Появились злые подмётные письма.

Предложил было Остерман совершить бракосочетание великого князя Петра Алексеевича с цесаревной Елизаветой Петровной, но средство это, рассчитанное на примирение враждующих партий, было решительно отвергнуто Екатериной и её приближёнными. Такой брак был явно незаконным и поэтому легко расторжимым. Да и церковь, а следовательно и народ восстали бы против женитьбы племянника на родной тётке.

Екатерина пыталась успокоить себя единственно тем, что она, «смотря по конъюнктурам», вправе назначить преемника. Во всяком случае, ей нужно было неустанно заботиться о ближайших интересах своих дочерей. И она, всецело полагаясь на своих приближённых, во главе с Александром Даниловичем, всё больше и больше начинает отходить от государственных дел, поглощаясь делами семейными. Да и здоровье её заметно ухудшилось: днями она лежала в постели или сидела в покойной кафалке; частенько её лихорадило и, румянец выступал на щеках нехороший – алыми пятнами, кашель спать не давал.

Лейб-медик предостерегал:

– Как возможно от простуды берегитесь, ваше величество. Для вас она сейчас, – виновато улыбался, протирая очки, – может быть… неприятна особенно!..

И генералитет, офицерство так и ахнули от гордости, когда все бразды правления прочно взял в свои руки Александр Данилович Меншиков: ведь чуть не весь офицерский корпус состоял из «новых людей».

Ахали не только доброжелатели, но и враги светлейшего князя – и на то, как это ухитрялся он не разорваться: заседать в чоенной коллегии, и в сенате, и в Верховном Тайном Совете, ястребом следить за каждым гарнизоном, полком… Ахали и говорили…

– Да оно, надо дело говорить, и наследство император оставил – переворошено всё!.. Зато и жаден князь до всего же! «Двужильный!» – ворчали-шипели одни; «Орел!» – восторгались другие; «Первая военная знаменитость, оставленная славным царствованием Великого императора!»

Да, дела государственные не ждали. Прежде всего надо было что-то решать с «ревизскими душами». Переобременённые налогами крестьяне продолжали уходить от помещиков «в башкиры, Сибирь, даже за чужие границы». Растерянность и замешательство царили среди помещиков, духовенства. И в правительственных кругах всё более сознавали, какую огромную опасность влечёт за собой рост армии беглых.

Сенат предлагал: «на 1726 год взять с наличных по 50 копеек, вместо 74, а на будущие годы брать по 79 копеек с ревизской души; уменьшить расходы на армию».

Дело перешло в Верховный Тайный Совет, где началось рассуждение, «как можно сделать крестьянам облегчение в сборе подушных денег, ибо, до того дойдёт, что брать будет не с кого».

Меншиков отчётливо сознавал, что упорствовать во взыскании с крестьян недоимок, и только деньгами, да ещё настаивать при этом на прежних армейских расходах, – означает теперь простое и настоящее поощрение народных восстаний. И Александр Данилович от имени военной коллегии представил доношение, которое «Верховный Тайный Совет принял за благо: „Отдать крестьянам на волю, кто хочет платить подать деньгами, кто хлебом“» – и, кроме того, поступаясь своим, казалось, безграничным стремлением к укреплению армии, предложил: «Немедля вывести из всех уездов генералитет, штаб– и обер-офицеров, которые находятся у воинских сборов».

Согласно решению Верховного Тайного Совета были преданы суду и казни чиновники, «зело провинившиеся в притеснениях». Указано было, кроме того, чтобы «на майскую треть 1727 года с крестьян подушной платы не брать; что не добрано за прошлые годы из подушного сбора, то выбрать непременно до сентября, а платить эту недоимку за крестьян самим помещикам; править на них, а не на крестьянах, ибо известно, что в небытность помещиков в деревнях приказчики их что хотят, то и делают, и доимки причиною они».

– Справедливо решили! – убеждал Александр Данилович помещиков, – для вашего укрепления указ дан – вы и впрягайтесь! Больше того, что с вас положено, нам даром не надо, но имейте в виду – и от казны мы вам больше копейки не оторвём!.. Есть вещи, – пояснял он, – за которые нужно до последнего биться. А есть обух. И плетью его перешибать не годится. Кабы он сам кого-нибудь не зашиб.

Вечером, перед отходом ко сну, Александр Данилович, как обычно, прогуливался в своём дворцовом парке. Размышлял:

«Родом кичатся, а мозгов да силёнок не густо. Что они, родовитые, сделали „для Отечества своего“? – как государь говорил. Взять Дмитрия Михайловича Голицына: умён, учен больше прочих, имение своё Архангельское книгами завалил: заграничное просвещение ценит, а за русскую старину зубами вцепился!.. Почему?» – почти выкрикнул, повернувшись лицом к какому-то кустику, и, отчеканивая каждый слог, уже вслух отвечал сам себе:

– В старину у них род уходит корнями! От дедов слава идёт!.. Страха оказать себя неспособными либо трусами – нет этого в родовитых, а вот боязни, как бы не подумали и не сказали, что их род на перевод покатился, – этого хоть отбавляй!.. И как это можно, считают, заслуги ценить выше рода!

Вдали город тонул в сырых сумерках, зажигались в домах огоньки, тянуло печным дымом из караулок дворцовых; по ельнику, что темнел вдоль аллеи, то и дело тревожно шёл и, разрастаясь, приближался с глухим, неприязненным шумом колючий северный ветер. Темь, холод, под ботфортами чавкала жижа, шуршала мягкая прелая листва, а он скользил по липкой дорожке, намеренно мучился медленными восхождениями на холмики, горки – гулял перед сном.

При жизни Петра Меншиков был исполнителем – толковым, деятельным, инициативным, находчивым, но только исполнителем, довольствовавшимся сознанием, что порученное ему дело выполнялось так, как требовал того Пётр. И служебная его деятельность шла от вехи до вехи, указанных ему им же, Петром. Мысли, которые сообщал ему Пётр, в исключительной прозорливости которого он не сомневался никогда, ни при каких обстоятельствах, плотно доходили до его разума и отлагались в его голове прочно и ладно. Но это были опять-таки мысли Петра…

И вот теперь пришло время, когда нужно было самому доискиваться до всего, думать, первое время, за покойного императора: «А как он бы это решил?» – а затем – жизнь-то мчится вперёд! – всё решать самому, не оглядываясь…

А на кого положиться?

«Взять того же Голицына, – думал Данилыч. – Читает он умнейшие книги… а вот попробуй спроси у него: полезное ли он желает Отечеству своему? Глаза у родовитого полезут на лоб… Ему ведь думается: никто на свете не желает столько доброго государству, как родовитейшие из родовитых, потомки Годимина литовского Голицыны. Готовы указывать и указывать такие народу, чтобы он строго-настрого соблюдал предания, дедовские заветы, обычаи!.. А обычаи старей старого и проще простого: не брить бороды, не носить еретической короткой одежды… Грешно и ездить в экипажах с дышлом, и танцевать, и пить-есть с иноверцами. И учиться у иноверцев – ни-ни! Всё это есть от лукавого!..»

Тело Александра Даниловича цепенеет от утомления, а мысли всё текут и текут…

«Бросить думы эти надо, иначе опять всю ночь, перевертишься с боку на бок, – внушал Данилыч себе. – Только вот… верят же многие, что Голицыны, Долгорукие больше других добра хотят государству, не то что иные из „подлых“ людей!.. Хотя наверняка за всю свою жизнь никто из этих оцепеневших в своей спеси князей во князьях не подумал ни разу: а что нужно, чтобы Отечество было великое?.. Кто-то грыз, старался, а им в рот положи! Не-ет, други милые, – криво улыбаясь, поматывал головой, – отваливай в палевом, приходи в голубом!»

«Назвался груздем – полезай в кузов. Правь! – внушал Александр Данилович себе. – Закрепляй надёжнее всё завоёванное при покойном Великом. Иначе – придут родовитые, и тогда…»

Что же с наследством Петра, со всем содеянным им, да и с ними, птенцами его, будет «тогда»?

5

Победа, одержанная сторонниками Екатерины над партией великого князя, спасла и другое любимое детище Петра Великого – Санкт-Петербург. Сподвижникам покойного императора было ясно, что отказаться от новой столицы, уйти в Москву – значило пренебречь величайшим приобретением Петра – морем, новосозданным флотом, новым значением России, голос которой стал более сильным, а влияние в Европе превосходящим.

– Премудрый монарх наш подал своим делом пречудный пример всем, – говорил Меншиков в Верховном Тайном Совете, резко чеканя слова. – Основал он Санкт-Петербург, Кроншлот, Кронштадт, заложил великое число укреплений, завёл грозную, непреоборимую силу морскую, искусство воединое переменил по новому образцу. И долг наш есть – преумножить успехи в делах, кои укрепляют отечество!

Но как раз всеми этими успехами, достижениями, всем тем, чему обязано отечество своим новым величием, могуществом, крепнущей славой, всем этим и не дорожили вельможи-бояре, рабски относившиеся к дедовским порядкам, обычаям. Петербург, этот венец всего нового, люто ненавидела старорусская партия: «Подлым местом», «Царёвым болотом», «Гнилым углом» называли они «Парадиз».

И наслаждением для старозаветных людей стало жаловаться друг другу.

– Отстраиваемся, отстраиваемся! – с злобной радостью говорили они о постройках собственных домов в Петербурге. – Заколачиваем денежки в болото-трясину! Как же! Государю захотелось быть поближе к Европе!.

– Ничего-с, потерпим, – понижая голос и быстро, тоном заговорщиков бормотали сторонники их, – авось уж недолго осталось!..

– Чего ждёте? – допрашивал отъявленных смутьянов и «шептунов» грозный начальник Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков. – Какой перемены? А? – вскидывал вверх лохматые брови.

– Истинного православного государя! – рычали фанатики староверы, расстриги попы. – Похваляют, что государь наш был мудр! А что его мудрость? Затеял подушну перепись – себе на безголовье, а всему народу на изнурение! Вручил своё государство нехристианскому роду! Указал на неверных молиться! Как прежде сего они проливали кровь стрелецкую, так и им отольётся кровь на глазы их: вдоголь аль вкоротке будет не без смятения!..

И Ушаков только качал головой.

– Ох, мало вас вешали, воротяжек! – говорил с сожалением.

Времени руководить строительством Питера у Меншикова оставалось всё меньше и меньше. Но молодой, новый во всех отношениях город уже прочно встал на ноги и теперь благоустраивался, ширился, рос без повседневного личного вмешательства своего первого генерал-губернатора.

В 1725 году население приморской столицы, вместе с пришлыми рабочими, доходило до ста тысяч.

От дворца Меншикова к деревянной церкви Исаакии был перекинут через Неву первый плавучий мост – Исаакиевский. Извозчики, а также владельцы барок, лодок и прочей посуды речной обязаны были при въезде б город складывать v заставы по три булыжных камни – для замощения улиц.[118]118
  Налог, отмененный лишь Екатериной II.


[Закрыть] Прямые и широкие першпективы со рвами по бокам, обсаженными каждый двумя рядами деревьев освещались фонарями.

В городе были и библиотека, и типография, и – деревянный пока что – театр. Правда, пьесы в этом театре ставились выписанными из Германии «немчинами-комедийщиками», но представления «главнейше держались» русскими актёрами. Пьесы «Александр Македонский и Дарий», «Беснования Нерона» и другие сочинялись самим содержателем труппы, но были и переводные, – например, «Доктор Принуждённый»[119]119
  «Врач поневоле».


[Закрыть] Мольера. Театр представлял собой общедоступное «публичное учреждение». Привился он в Питере хорошо. Особенно по душе пришёлся театр молодёжи, – этой мгновенно краснеющей, легко плачущей и охотно смеющейся публике. В дни спектаклей рогатки на городских заставах велено было оставлять поднятыми позднее обыкновенного, чтобы не затруднить приезда в театр.[120]120
  При царе Алексее Михайловиче у его фаворита Матвеева тоже был театр, но им пользовался только один двор, да и не все из числа придворных посещали его, а только те, которые были менее строги к отечественным заветам, обычаям; сам царь, например, не без смущения позволял себе присутствовать на этих «лицедействах» и предварительно испрашивал на это разрешение своего духовника, хотя пьесы, разыгрывавшиеся актерами Матвеева, и были исключительно духовного содержания, обычно отрывки из библейской истории, переложенные «на разговор». Совершенно другой характер дал театру Петр. Еще в самые первые годы своего правления он построил на Красной площади в Москве большой деревянный сарай и выписал из Германии труппу, которая давала там представления. Но в Москве, строгой в прародительских преданиях, нововведение это не имело большого успеха.


[Закрыть]

Исполнено было также и давнишнее желание императора – «насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества»: учреждена была Российская Академия наук, которая, по мысли Петра, «не следуя в прочих государствах принятому образцу», должна была не только увеличить славу России «размножением наук», но и послужить тому, «чтобы через обучение и расположение, то есть распространение оных, польза в народе впредь была».

– Не всё же с нашим умом да смекалкой брать готовые плоды чужих наук и искусств, – не раз говаривал своим сподвижникам Пётр, – чужими откровениями кормиться, подобно молодой птице, в рот смотреть.

И Петровы ученики за первое дело почли для себя пересадить самые корни наук и искусства на российскую почву.

Передавая Апраксину инструкцию Камчатской экспедиции, выправленную своей уже слабеющей рукой, Пётр говорил:

– Оградя Отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусство и науки.

– А не напрасно ли, государь, искать семян, – пытался высказать сомнение Василий Татищев, – когда самой почвы для посева ещё не приготовлено?

– Э-э, нет! – живо возразил ему Пётр – Чего-чего, а почвы-то у нас доброй хватает, – дай бог каждому государству. Талантов – край непочатый. Непочатый!

За год до своей смерти, в 1724 году, Пётр поручил капитану Витусу Берингу, родом датчанину, но уже двадцать лет как служившему в русском флоте, – поручил ему возглавить экспедицию для разрешения вопроса: «соединена ли Америка с Азией перешейком или разделена проливом». При жизни Петра Беринг не успел выполнить этого задания. Теперь будущие участники этой экспедиции – капитан Беринг и лейтенанты Шпанберг и Чириков – были направлены из Петербурга в Охотск, с тем чтобы, достигнув Нижнекамчатска, отправиться оттуда, мимо устья Анадыря, в морское плавание по неизвестному дотоле проливу.

Так исполнились не осуществлённые Петром замыслы, выполнялись его предначертания и заветы.