Текст книги "Меншиков"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

– Есть, государь!

– «Понеже в отлучение шведского короля лучше сего времени мало сыщется…» Я кончаю, завтра поеду…

Макаров сразу оторвался от бумаги, округлившимися серыми глазами с красными веками уставился на Петра. На его тощем, пергаментном лице изобразились испуг, удивление.

– Как, государь? – прошелестел одними губами. – А зубы? А лихорадка?

– Пиши, тебе говорят! – вскрикнул Пётр. – «Полагаю, что ранее недели к вам буду…» Пиши!..

Ни болезнь, ни дальний путь в тысячу с лишним вёрст, ни жестокие морозы не остановили Петра – он решил ехать немедля.

Утром 15 января 1706 года Карл подступил к Гродно. Вместе с генерал-лейтенантом Стейнбоком он осмотрел укрепления города и пришёл к заключению, что крепость взять штурмом невозможно. После этого приказал: от крепости отойти.

– Кто же был прав: Огильви со своими Меречами или я, когда настаивал, чтобы встать на квартиры в Гродно? – спрашивал Ментиков Репнина. – Тут мы десяти Карлам зубы пообломаем. Этакая-то твердыня! – махал рукой в сторону укреплений. – Да ещё с нашим солдатом!

– Истинно, истинно! – откинувши левую руку за спину, а большой палец правой заложивши за пуговицу, утвердительно кивал Аникита Иванович. – Значит, совести у человека нет вовсе… А ты, Александр Данилович, меньше слушай этого немца. Сам на своих ногах стой да делай как лучше. Тут… – подошёл вплотную, – не этим польским королём надо ухо вот как остро держать.

– А что? – оживился Меншиков.

– Да что-то он начал… Поехал вчера я к нему окончательно договориться насчёт укрепления общего рубежа, где стыкуются его и наши фланги. Я в его ставку – нет! Я на позиции – сейчас только ускакал. И где же я его нашёл? У его драгун. Распоряжается, чтобы их снарядить… Ну, тут я понял: не иначе – бежать собирается.

Меншиков сразу обмяк, откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе. С лёгким зевком:

– Ну, это, Аникита Иванович, нам известно доподлинно. – Почесал скулу – Утечёт король, верно… Сокол места, ворона на место.

– Ай-яй! Стало быть, Карл из-под Варшавы сюда. – догадывался простоватый Репнин, – а Август к Варшаве? Да что это… Господи!

– Вот-во-о-т! – уже во весь рот сладко зевнул Александр Данилович. – Угадал!..

– Вот человек-то: до скончания дней его бить будут, и умрёт без покаяния, на пиру.

– Привычка! – усмехнулся Данилыч.

– Положим, что привычка, а всё-таки… Вишь ты!.. Что значит баламут-тo, везде себя покажет!

А Карл вскоре воочию убедился, что армию ему кормить положительно нечем. Жители окрестных деревень и местечек разбежались и все съестные припасы или увезли с собой, или спрятали. Шведы начали рыскать, как голодные волки, и кочевать всё дальше и дальше от Гродно: копьями, шпагами ковыряли сугробы, искали еды.

– Ищут, ваш-ство! – докладывали Меншикову разведчики.

– И находят?

– Да что-то не видно, ваш-ство! Если и находят, так самую малость.

– То-та, – усмехался Данилыч. – А я уже думал: может, мы и недоглядели за этим?.. Может, оставили кое-что?..

– Никак нет, ваш-ство! Всё под метёлку!..

…Карл нервничал. Думал: зашёл далеко… снега глубоченные… холодно… волки… Волки иной раз кольцо залегают вокруг лагеря, голодные и злые, и воют, чуя живое. Он их не боится, но… неприятно. Он терпеть не мог даже, когда и собаки выли на дворе ночью. Нехорошо, тоскливо… Однако утешение: главные силы русских крепко заперты в Гродно. Все пути отхода отрезаны… Полесье?.. Но кто же весной будет отступать по болоту?..

Август поспешил воспользоваться исчезновением неприятеля: взял четыре драгунских полка и ушёл к Варшаве.

23 января Пётр прибыл в Смоленск, здесь провёл одни сутки и отправился далее к Гродно, не подозревая, что шведы переправились через Неман и уже осадили весь Гродненский укреплённый район. Меншиков. отводивший в это время отрезанные от Гродно части в район Минска, встретил Петра в 90 километрах от Смоленска, в местечке Дубровне.

Дальше, мин херр. – докладывал он, – ехать этой дорогой нельзя. В Гродно можно попасть не иначе, как большим объездом через Полесье, – все другие дороги шведы перехватили.

В объезд Пётр не поехал.

Положение частей, осаждённых в Гродно, становилось критическим. План польского короля, рассчитанный на разгром Реншильда, после чего Август предполагал поспешить в Гродно, на выручку осаждённому гарнизону, этот план был разрушен: 4 февраля у Фрауштадта армия Августа была разгромлена. Август с остатками разбитых частей отступил в район Кракова. Русской армии, если сна не сумеет уйти от преследования, предстоял решающий бой с главными силами Карла, на успех которого (боя) Пётр не надеялся.

«О зело нам печально, – написал он Репнину, – что мы не могли к вам доехать, и в какой мысли мы ныне есть – единому богу известно».

– Был военный совет, – докладывал Меншиков государю, – генералы Венедигер, Галларт, Аникита Репнин считают – в Гродне отсиживаться до весны, а как начнётся на Немане ледоход, – отступать. Огильви упёрся, аки валаамова ослица, ладит одно: «Здешняя инфантерия, говорит, изрядно сильна и может противиться шведам до тех пор, пока саксонская армия зайдёт Карлу в тыл». Отступление, считает, столько же опасно, сколь и постыдно… Упёрся – и кончено!..

– Знаю, – мотнул Пётр головой, – он мне писал: зело жалеет фельдмаршал, что мы отступлением сим славу своего оружия потеряем, насмешки на себя навлечём, союзников отвратим, войска и народ свой в уныние приведём.

– Жалеет!.. Чья бы корова мычала! – почти выкрикнул Меншиков. – А ежели саксонцы не подойдут? Тогда как?.. Пиши долг на двери, а получка в Твери?

– Вот про это и толк, – согласился Пётр. – Умён, да не разумен старик.

– Или себе на уме, – заметил Данилыч. Пётр, перекося брови, потёр переносицу.

– Может, и так…

– Так, мин херр, – кивал Меншиков, – так… – Лицо у него раскраснелось, рука нервно гладила крышку стола. – Истинно, он больше противен нам, нежели доброжелателен. Какой он представил Августу план кампании? «Буде неприятель атаковать в окопах нас не станет, – писал, и обойдёт Гродно справа или слева, допустить его до Вильны, л потом… – Меншиков поднял палец, – всею армиею идти к Торуню. то бишь на Вислу, к саксонцам!..» Вот ведь что удумал!.. Всё своё бросить – и к Августу! Не пришлось поле ко двору – пускай его под гору! Ему что, не своё!..

– Ну, это теперь дело прошлое, – сказал Пётр, поморщившись. – Старыми вопросами мучить себя… ни к чему! Как есть, так и есть. О другом надо думать. Сейчас… – Не договорил, склонив голову, долго молча сидел, поглаживая висок.

Не впервой приходилось ему заочно помогать своим генералам, попавшим в тяжёлое положение, руководить ими, не присутствуя на месте предстоящих боевых операций. И в этот раз, ещё и ещё раз тщательно оценив уже подробно изученную им обстановку, определив наиболее подходящий момент и наиболее верный способ спасения своей попавшей в окружение армии, Пётр принимает решение и на другой день посылает Огильви приказ, «где лучше изготовить мост через Неман» и воспользоваться ледоходом; при первой подвижке льда перейти по заранее наведённому плавучему мосту на левый берег реки и, пока шведы будут в ледоход пытаться наводить плавучие мосты «при плавучем льду (для которого льда не может неприятель мосту навести и перейтить)» отходить возможно быстрее на Брест, «ибо неприятель уже, почитай, отрезал наше войско… и в Гродне ждать нечего… Також, – предупреждал Пётр, – не забывайте слов моего товарища [Меншикова], который приказывал вам при отъезде своём, чтобы вы больше целость войска хранили… Ничего не жалеть, ни артиллерии, ни имущества, только бы людей спасти по возможности».

Лед на Немане тронулся 22 марта. И на следующий же день русская армия, выступив из Гродно «в порядке баталии двумя линиями», как записал Репнин в «Юрнале выступления русской армии из Гродно», благополучно переправилась на левый берег реки.

Разработанный Петром план вывода русской армии из Гродно был осуществлён очень удачно. В то время, когда мост через Неман, построенный Карлом выше города и снесённый начисто ледоходом, был шведами вновь наведён, русские войска уже подходили к Бресту над Бугом.

Карл бросился было в погоню, но едва не погиб со всем своим войском в непроходимых Пинских болотах.

Шведским штабным офицерам казалось невероятным, что их сообразительный, энергичный король, которого они считали блестящим стратегом, мог свалять такого дурака, ввязавшись в это преследование, в это явно безнадёжное и весьма опасное дело.

Карл же искренне возмущался:

– Проклятая страна! Тут не может быть ни одной классической битвы!.. Что вы запишете для истории? – обращался он к своему историку Адлерфельду. – Неловкое воспоминание о потерянных днях?

Выдавливая из себя жалкую улыбку, Адлерфельд растерянно разводил руками.

– Варвары! Тьфу! – плевался Карл. – Скифы! Опустошив Полесье, он снова ринулся в Польшу.

Так разрешился один из самых острых моментов в войне Петра с Карлом.

Основные силы русского войска очень удачно вышли из окружения. Но шведы находились вблизи русских границ. Кто мог знать, что завтра решит их своенравный король? Это не могло не вызывать серьёзной тревоги и озабоченности. Поэтому первой мыслью Меншикова по приходе с армией в Киев было «укрепить сию цитадель».

«Я ездил вокруг Киева, – писал он Петру, – также около Печерского монастыря, и все места осмотрел. Не знаю, как Вашей Милости понравится здешний город, а я в нём не обретаю никакой крепости. Но Печерский монастырь зело потребен и труда с ним будет немного… можно изрядную формацию учинить. Да и есть чего держаться…»

Пётр прибыл в Киев 4 июля, осмотрел город. Печерский монастырь С мнением Меншикова о необходимости укрепления именно монастыря он согласился.

– Да, – заявил, – ситуация у киевской фортеции незавидная. Возле Печерского монастыря куда удобнее местность.

И он сам принялся её вымерять. Вскоре новая крепость была заложена.

– А теперь, как ты писал мне, чтобы нашим девицам в Смоленск собираться. – говорил Пётр Данилычу, – то решил я не в Смоленск, а сюда их привезти. Хватит! – хлопнул Меншикова по плечу, широко улыбнулся. – Надобно будет вас с Дашенькой окрутить. Как ты на сей счёт полагаешь?

– Я не против, мин херр.

«Чем скорее, тем лучше, – думал Данилыч. – А то как домовитый мужик сына женит – де, женится, остепенится, так и Пётр Алексеевич с женитьбой моей: окручу-де его, оно и спокойнее – меньше гульбы, ближе к делу».

Мирка, в котором бы жили мать, отец и сёстры Данилыча, никогда не было у него. Отец жил на стороне, он, Алексашка, с малых лет тоже. «Всё не как у людей!» – жаловалась мать, бывало. И теперь Данилыч мечтал устроить свою жизнь как положено, именно «как у людей» – со своею женой, со своею семьёй… И Дашенька даст ему такую жизнь, это он знал, в этом был твёрдо уверен… Да и надоело слоняться по чужим домам, мотаться в гостях, где он никогда не бывает один и частенько чувствует себя одиноким. Нужно родное, своё!.. Женитьба – это не рядовое житейское дело, от неё тоже счастье зависит. Да ещё как зависит! А кто не хочет жить лучше?..

Словом, он сам начал настаивать на ускорении свадьбы. И 18 августа 1706 года бракосочетание Александра Даниловича Меншикова с Дарьей Михайловной Арсеньевой состоялось.

– А Огильви, мин херр, – докладывал Данилыч Петру, – всё равно не миновать увольнять с русской службы. Стар, самолюбив через край, только тем и занимается, что свой гонор огораживает да жалованье подсчитывает. Сутяга старик, крохобор. Учиться у него, мин херр, нечему. Что Круи был, что этот теперь, – хрен редьки не слаще. Одно добро… Не везёт нам, мин херр, на заморских фельдмаршалов. То он жалуется, что русские генералы мне наперёд его рапортуют, то салют без его ведома я объявил…

– Это какой салют?

– Да после усмирения Борисом Петровичем Астраханского бунта.

– Тэ-эк, – протянул Пётр, барабаня пальцами по столу.

– То доносит тебе, – продолжал Меншиков, – что какая-то гулящая девка сказывала про меня, что я со шведами переписку веду…

– Просил, когда сидел в Гродно, – лукаво ухмыляясь, перебил его Пётр, – просил у меня прислать ему двадцать тысяч конных дворян да несколько сот верблюдов.

– С верблюдами он и ко мне приставал, – махнул рукой Меншиков. – И не просто каких-нибудь верблюдов просил, а двугорбых. Его толмач переводил мне: «Чтобы у верблюдов спина была такая, – показывал вот этак рукой, – яма и губор, а потом опять яма и опять губор».

– Бугор, что ли? – спросил Пётр, улыбнувшись.

– Да! Горб, бугор… Он ведь, и толмач-то его, наш язык разумеет с пятое на десятое… Сидит как-то за обедом. Не ест. Спросил я его: «Что не ешь?» А он показал на тарелку: «О! Тут умрутая муха».

– Опять ты за своё балагурство! – поморщился Пётр.

– Я хочу, мин херр, то сказать, – прижал Меншиков обе ладони к груди, – что… откуда это у них? Нанялся служить, продал шпагу, как покойный Гордон говорил, – так клади на дело сие и свою совесть и честь. А так: ни пито, ни едено – деньги плати… Так не выйдет! Они, деньги-то, у нас на земле не валяются. Самим до зарезу потребны.

– О как потребны! – сказал Пётр, задетый за живое Данилычем. – Как потребны – и как их приходится выколачивать! Спроси Шереметева, как народ от поборов… волком глядит, норовит на грудь кинуться!..

– Знаю, мин херр, знаю, – тряс головою Данилыч, закрывая глаза. – Я не к тому… Шафиров мне пишет: «Невзирая на все худые поступки Огильви, надобно бы отпустить его с милостью, с ласкою, даже с каким-нибудь подарком; а к подаркам он зело лаком и душу свою готов на них сходно продать».

В сентябре 1706 года Огильви был уволен с русской службы. И Меншиков вскоре крупной победой над шведами доказал всему миру, что русская армия не нуждается более в наёмном фельдмаршале.

14

Только после того, как были получены достоверны? известия, что Карл ушёл из Волыни в Саксонию, Пётр принял решение отлучиться из Украины, сочтя возможным теперь отбыть в Петербург с целью обеспечить свой «Парадиз» надёжным прикрытием со стороны Финляндии – «воевать Выборг»; Меншикова же с двадцатитысячным корпусом он направил в Польшу, на помощь своему союзнику Августу.

Тем временем Карл, оставив вблизи русских границ генерала Мардефельда с двадцативосьмитысячным корпусом, сем прошёл насквозь всю Польшу и вытеснил Августа из его родовых саксонских владений.

Разбитый Август вступил в переговоры с Карлом. Тайком от Петра, он запросил у шведов сепаратного мира. Переговоры были непродолжительны. Карл потребовал, чтобы Август торжественно отрёкся от польской короны и отказался от всякой мысли соперничать с новым польским королём Станиславом Лещинским, чтобы он поздравил последнего с вступлением на престол и, кроме того, возместил победителю все издержки войны.

Отречься от польской короны была очевидная необходимость: этому должно и можно было покориться. Заплатить за издержки войны было нелегко, потому что Саксония и так была разорена вконец, но нужные для этого деньги предполагалось собрать с народа, а народ не в первый раз расплачивается за войны своих королей, причины и цели которых ему вовсе неведомы; это, следовательно, тоже не особо стесняло Августа. Мудренее было согласиться «саксонскому султану», как справедливо называли Августа в европейских салонах, на поздравление своего торжествующего соперника.

В этом Август усматривал явно неблагородное желание Карла унизить и оскорбить побеждённого.

Тем не менее Август вынужден был согласиться на всё.

Мирные условия были подписаны в замке Альтранштадт, недалеко от Лейпцига, 18 октября 1706 года. Саксонцы должны были уплатить несколько миллионов контрибуции. Август торжественно признал королём польским Станислава Лещинского.

Карл торжествовал. Оказывается, двигаясь на запад, он может распоряжаться коронами, государствами!..

«А почему бы и нет?» – полагал, ничтоже сумнящеся, шведский король. Чем он хуже Александра, покорившего Азию, Ганнибала, разгромившего римскую армию на её собственной территории, Чингисхана – да простит бог ему это сравнение! – который прошёл через Азию и Европу с силами гораздо более слабыми, чем силы противников!.. Европа раздирается внутренней борьбой, а шведская армия, овеянная славой прежних побед, приумножает эту славу новыми победоносными схватками. И кому же, как не ей, этой доблестной армии, под командованием своего непобедимого короля, устанавливать теперь порядки в Европе?

В лагерь Карла под Альтранштадтом спешили немецкие министры, английские герцоги, французские маршалы, чтобы заручиться если не поддержкой, то хотя бы благожелательным нейтралитетом шведского короля. Сам Джон Черчилль, герцог Мальборо, высокочтимейший полководец и государственный деятель Англии, поступаясь родовой твердокаменной гордостью, вынужден был посетить Альтранштадт и, сменив замороженное достоинство на приветливое выражение своего холёного лица «англо-саксонской работы», льстить Карлу, сравнивать его с выдающимися, по мнению герцога, полководцами, добившимися с малыми силами громадных, вошедших в историю, военных успехов: с предводителем рыцарей Стронгбоу, поработившим Ирландию, Кортесом – завоевателем Мексики, Писарро – растоптавшим самостоятельность Перу… И всё это с единственной целью – добиться согласия короля подписать англо-шведский оборонительный договор.

Именно в Альтранштадте раболепное преклонение перед Карлом достигло своего апогея. И оно бы продолжилось, если бы бродяга король двинулся из Альтранштадта на запад. Но русская армия, верная своим союзническим обязательствам, заставила его повернуть на восток…

Уничтожая отдельные гарнизоны противника и отбрасывая на запад его подвижные мелкие группы. Меншиков быстро продвигался в глубь Польши. В Люблине он встретился с Августом.

Страдания народа не тревожили Августа Сильного, и он продолжал, как и ранее, сладко спать, сытно есть, много пить. Двор его остался таким же великолепным; красавицы Саксонии были по-прежнему к нему чутко-внимательны; богатырская сила его руки, которой он очень гордился, ему не изменила, и, подписывая Альтранштадский мир, он уже давал себе слово нарушить его при первом же благоприятном моменте. Единственно, что его мучило, – это отсутствие денег.

«Королевское величество зело скучает о деньгах и со слезами наедине со мной просил [денег], понеже зело обнищал: пришло так, говорит, что есть нечего», – доносил Александр Данилович государю.

«Писал, ваша милость, что король скучает о деньгах, – отвечал ему Пётр. – Там ты известен, что от короля всегда то, что: „Дай, дай, деньги, деньги“. А ты сам знаешь, каковы деньги и как их у нас мало. Однако ж ежели при таком злом случае постоянно король будет, то чаю, надлежит его в оных крепко обнадёжить при моём приезде».

Ведя с собой Августа, Меншиков 18 октября настиг войска Мордефельда у Калиша. Мирный договор с Карлом был уже Августом заключён, когда Меншиков, не подозревая об этом, предложил ему атаковать войска Мардефельда. Отказаться от этого Августу было невозможно, не открывши своей тайны; повести своих саксонцев против шведов значило, с другой стороны, подвергнуться мщению шведского короля. Что же делает Август?.. Одобряет намерение Меншикова, обещает поддержать его своими войсками и в то же время предупреждает о его намерении шведского генерала.

«Марфельд зело крепко прикрылся болотинкой за луговым берегом Просны, – оценивал Меншиков обстановку. – Атаковать его всей кавалерией в лоб – нельзя: кони будут вязнуть в потных местах. Кавалерией Ренне ударит с правого фланга – там суше. В лоб бить пехотой, а её мало. Стало быть, надо спешить драгун полка два. Бой будет долгим, упорным. Значит, нужна будет вторая линия войск, линия поддержек, сикурса там, где в этом будет нужда». Размышляя, прикидывая, шагал из угла в угол палатки. Тёр лоб. Беспрестанно курил трубку. Старался продумать всё до мельчайших подробностей. Шутка ли – вся Европа смотрит! Ведь это же первая правильная битва русских со шведами. И вести её, эту битву, будет он, русский генерал…

Если бы дело касалось смелого кавалерийского рейда, он бы так не задумывался. Его конница могла действовать клинками и огнём (в пешем строю), она имела свою артиллерию и не раз, «ища неприятельскую инфантерию», умело совершала глубокие рейды по тылам неприятеля. Драгуны его могли и умели «во фланги атаковать», как того требовал Пётр, и «в землю противника впасть» – самостоятельно выполнять ответственнейшие стратегические задачи, как то было, например, под стенами Варшавы, когда, накануне коронации Карлом Станислава Лещинского, русские драгуны ворвались в Прагу, предместье Варшавы, и захватили там шесть знамён и четыреста пленных из гвардии Станислава.[31]31
  Создав конницу, самостоятельно выполняющую стратегические задачи. Петр в вопросе боевого применения кавалерии на столетие опередил Западную Европу.


[Закрыть]

«Словом, – думал Данилыч, – рейды – это дело известное. А тут первый правильный бой… Вот ежели в этой баталии нас шведы побьют, уж и зашипят же тогда в зарубежных дворцах и салонах: „Огильви прогнали!“ Решили, что „сами с усами“! А на проверку что оказалось? Какой-то безродный Меншиков вздумал командовать корпусом. И против кого? Против первого полководца Европы!..»

– Да-а, тут лицом в грязь ударять не приходится. – Крепко, с хрустом в суставах, потёр пальцы, поправил как бы жавший шарф под синим драгунским мундиром, тиснул зубами чубок. – Н-ну, держись, генерал!

– Посланные мной партии донесли, – докладывал Меншиков военному совету, собравшемуся накануне баталии, – что неприятель за рекой Просной стал лагерем в крепких местах с твёрдым намерением дать нам генеральную баталию. Против нас семь тысяч шведов, в том числе четыре тысячи конницы и три тысячи пехоты, стоят они в середине под командой воеводы киевского – Потоцкого и процкого воеводы – Сапеги – на флангах.

Я предлагаю: учредить наши полки в две линии. На правом крыле встану я с русскими, на левом – вы, ваше величество, – поклонился в сторону короля, – с саксонцами. Во вторую линию встать польским войскам: за русскими – полному гетману Ржевутскому с его войсками, за саксонцами – великому гетману Синявскому.

Далее Александр Данилович изложил свой план построения боевых порядков полков. Предложил: все батальоны расположить а колоннах поротно, в затылок друг другу; кавалерию оставить в резерве для удара во фланг, когда дрогнет противник; впереди боевого порядка пехоты рассыпать стрелковые цепи – по отделению от каждой роты, не более, с задачей – завязать бой.

Исход боя решит штыковая атака, это твёрдо знал Меншиков. Стало быть, полагал он, пехота должна наступать в сомкнутых, сплошных линейных строях и атаковать противника «волнами» до полного его сокрушения. Боевую мощь полков он, по примеру Петра, основывал только на силе штыка, огню (из гладкоствольных, недальнобойных и нескорострельных по тому времени ружей) он отводил в сражении – этом самом решительном средстве войны – второстепенную роль.

Закончив доклад, Александр Данилович предложил: наступление начать артиллерийской стрельбой завтра с полудня.

С планом Меншикова военный совет согласился.

Август молчал. Накануне он полдня уговаривал Меншикова отложить наступление, исчерпал все доводы, убеждения, но… Александр Данилович был непреклонен.

– Столько времени гнаться за неприятелем, – возражал он, – подойти к нему вплотную – и не помериться силами!.. Нет, ваше величество, воля ваша, не желаете – атакую один, чем бог послал, а без баталии не уйду. Такова, я знаю, и воля моего государя.

– Что с ним? – спрашивал после Меншиков своих генералов Боура, Ренне.

– Напуган, – ухмылялся Ренне, – столько натерпелся, бедняга, от шведов!..

– Н-да-а… – тянул Боур, – ни единой победы, одни поражения! Конечно, боится!

На другой день в два часа пополудни начался артиллерийский обстрел.

Александр Данилович стоял на пригорке. Сзади – коновод с жеребцом. Рядом – конные ординарцы.

– Стрелять, пока хватит пороховых картузов! – командовал Меншиков. – Всеми батареями! Беглым!..

Было видно, как ударяли ядра и веерами поднимались вверх сучья от разбитых фашин, щепки, обломки, чёрные комья болотной земли.

Меншиков наблюдал. Оглядываясь на свой левый фланг, морщился.

– Скачи! – не вытерпев, ткнул кулаком в голенище драгуна, другой рукой махнул в сторону левого фланга. – Жидкий горох! Передай Телегину: голову оторву!..

Второй час длилась артиллерийская подготовка. Шведы прижались.

– Раке-е-ту! – подал команду Данилыч.

Пушки замолкли.

В передовых стрелковых цепях дружно защёлкали ружейные выстрелы. Бой завязался.

И сразу кто-то «сообразил», бросил в лоб неприятелю несколько эскадронов польских драгун.

– Что-о?! Куда-а?! – закричал Меншиков, багровея. – Кто бросил в атаку драгун?.. Вернуть!..

Очередной его ординарец пригнулся к шее коня, поскакал, сломя голову вниз.

Но шведы уже поднялись. Мардефельд, учтя обстановку, перешёл в контратаку.

А драгуны растянулись по мокрому, чавкающему под копытами полю, передние заплясали на месте, задние зарысили, подтягиваясь к головным, но… подстроиться не успели. Шведы, штыки наперевес, уже подбегали к передним рядам.

Драгуны начали поворачиваться «налево кругом», но в этот момент сквозь их жидкие, словно танцующие на месте, ряды, начали продираться навстречу контратакующим шведам русские пехотинцы.

И сразу завязалась жестокая рукопашная схватка.

Отрезанные друг от друга драгуны – видно было – начали метаться по полю, вносить расстройство в ряды русских солдат.

– Иэ-э-эх! – выкрикнул Меншиков, скрипнул зубами. Не выдержал – слишком страшна была эта минута! – вскочил в седло, взял сразу с места в карьер, птицей понёсся с пригорка.

Подскакал к самому центру. Рявкнул:

– Спешиться всем!

По цепи вправо и влево раскатисто повторили, понеслись ординарцы. Сам спрыгнул с коня, выдернул шпагу.

– Ура-а-а! – закричал, вращая белками, повёл за собой и драгун и пехоту. – Ура-а-а-а!!

Его оттащили, но пехота и драгуны за нею пошли.

С той и другой стороны тяжело катились навстречу друг другу плотные цепи-ряды. Зашевелилось всё поле. Солдаты сбились в плотную массу – и шведы, и русские; как бы раскачиваясь, они пятились то туда, то сюда, а к ним, уставя штыки, всё подходили и подходили с обеих сторон новые плотные цепи.

Шведы бились спокойно, упорно…

Уже с обеих сторон были введены в бой вторые резервы, яростная рукопашная битва не утихала. Жесточайший, крепкостоятельный бой кипел уже третий час кряду. Поле было сплошь устлано трупами, а победа всё ещё не клонилась ни в ту, ни в другую сторону.

Её нужно и пора уже было «склонить». Пора!.. Он угадывался, он проникал уже в самую душу, этот желанный, решительный, сокровенный момент!

Чем склонить?

И Меншиков, угадав, почувствовав переломный момент, решился на крайнюю меру: бросил в бой последний резерв – конную группу Ренне, укрытую за своим правым флангом.

И вот этот-то новый лихой фланговый удар и решил исход боя. Измотанные непрерывными атаками русских, шведы не выдержали стремительного натиска свежих драгунских частей – дрогнули, побежали. Их пехотинцы пытались пробиться к укрытиям, кавалеристы – прорваться к дорогам. Но только немногим шведским конникам удалось спастись бегством, а из пехоты ни один не ушёл. Весело и густо гремело и катилось «ура-а-а!», серо-зелёные мундиры метались по полю, носились лошади без ездоков…

Меншикову сдались в плен: сам командующий, генерал Мардефельд, 4 полковника, 6 подполковников, 5 майоров, всего 142 офицера; унтер-офицеров и рядовых около 1800 человек. Кроме того, им был захвачен обоз – 10000 подвод Августу сдалось всего около 800 человек.

На другой день были пойманы в обозе и взяты в плен польские воеводы Потоцкий и Сапега.

«Господин полковник! – доносил Меншиков Петру с поля боя. – Неприятеля мы нагнали, он ожидал нас при Калише с намерением дать баталию, порядочно укрепив себя за три дня. В 18 день сего месяца мы дали, с ним полную баталию и одержали счастливую викторию».

«Получили мы от вас, – отвечал Пётр, – неописанную радость о победе, какой ещё никогда не бывало. С чем вашу милость наивяще поздравляю. Всех генералов, офицеров и рядовых, которые при том были, поздравляю и весьма желаю наивящее сего в оружии счастья».

– Мне везёт, – ворчал Август. – Никак не скажешь, что я предоставлен сам себе. Никогда ещё от меня не требовали столько, сколько теперь, – и шведы и русские. Разумные требования – дело хорошее. Однако вызывает уныние то. что расхлёбывать кашу с этой «чудесной» победой придётся, по-видимому, мне одному. Скажем так, – разглагольствовал он в кругу близких людей, рассчитывая, видимо, на их исключительную наивность, – вот два хорошо воспитанных человека, каждый из них охотно жертвовал ради другого своими планами, каждый во всём уступал другому…

И оказывается, что они постоянно… как бы это сказать? – стесняли друг друга, что ли. Ведь теперь так получается! Понимаете вы моё положение?

Действительно, положение Августа было далеко не завидным: от Петра отстал и к Карлу не пристал.

Как воспримет его новый союзник битву под Калишем?

Эта мысль приводила в уныние обычно жизнерадостного, беспечного короля. «За двумя зайцами погонишься…» – думал. Пытался прикидывать: как же всё-таки выйти из создавшегося более чем щекотливого положения?..

Решил пригласить великого искусника в решении подобных «тонких вопросов» бискупа Куявского, посоветоваться, что предпринять.

В одном из полузаброшенных помещичьих домов король принял епископа.

Разговор не клеился. Августу хотелось, чтобы первым начал епископ.

Пусть как угодно, но… только бы начал… Он первым говорить «об этом» не в силах!.. Уставился в одну точку.

Тучный, но довольно подвижной епископ, незаметно перебирая ногами под длинной, обширнейшей рясой, как бы плавал перед столом и… тоже молчал.

Это злило Августа.

«Бестия! – думал. – Наслаждается моим затруднением. Ведь прекрасно знает, зачем я его пригласил. Видимо, ждёт, чтобы я со всей ясностью дал ему понять, что я считаю возможным и на что пойти не могу. Ждёт и… молчит. Но ничего, подожду и я».

Наконец бискуп подсел к королю. Пышущее здоровьем лицо Августа стало рассеянным, бискуп внимательно следил за ним своими маленькими, заплывшими глазками.

– Думаю, ваше величество, что Карл вряд ли будет нами доволен, – произнёс епископ тихо, но смело.

Лицо Августа сохраняло непроницаемость, Скомкав край скатерти, он щипал своими сильными пальцами бахрому, легко обрывал, как тонкие нити, витые шнурки.

– Полагаю, ваше величество, – продолжал епископ, – что Карла нужно бы было задобрить. Несомненно, это самый лучший, если не единственный, путь, который по крайней мере даёт надежды на ограниченный успех. – Погладил пухлой рукой край стола. – Надо загладить наше невольное прегрешение…

– Загладить? – как бы внезапно очнувшись, спросил Август. – Как? Чем?