Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)
Камарильин II
7 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Камарильину совсем не хотелось возвращаться в бабкину квартиру. На него до сих пор накатывала тошнота при одном воспоминании о стае мух, взлетевшей с бабкиного тела, но возвращаться было нужно, ничего не поделаешь.
Камарильин провел все утро, сочиняя стихотворение к 9 мая для праздничного выпуска «Красного Бухарина». Стихотворение осталось неоконченным, Камарильин все еще размышлял о нем даже сейчас, по пути в бабкину квартиру. В голове Камарильина вертелись рифмы типа «ветераны – рано» или «фашисты – нечисты».
Фельетон об излечившемся от алкоголизма изобретателе Камарильин сдал еще вчера, редактор «Трезвого дворника-комсомольца» оказался вполне доволен, хотя и сказал, что это скорее научно-фантастический рассказ, а не фельетон.
Камарильин глубоко вдохнул весенний воздух прежде чем войти в подъезд, ему казалось, что здесь до сих пор воняет тухлятиной, хотя он и не был в этом уверен, возможно, дело как и всегда было в обостренной от рождения чувствительности Камарильина.
Он поднялся на третий этаж и лицом к лицу столкнулся с управдомшей. Управдомша как раз выходила из бабкиной квартиры, в руках она несла бабкин телевизор – черно-белый «Рассвет-307». За управдомшей волочился провод, а у ее ног скакал, погавкивая, Суслов. Песик тут же попытался цапнуть Камарильина, Камарильин хотел пнуть его, но не попал.
Управдомша, увидев Камарильина, застыла с телевизором в руках, судя по всему, она была рада встрече не больше, чем Суслов.
– Куда вы собственно несете телевизор, м?
– А он мой, – тут же затараторила управдом, – Анечка мне его обещала, еще когда была жива. Так и сказала: вот я умру, а ты о Герое позаботься, за это можешь взять себе телевизор. Так и сказала.
– О Герое? – не понял Камарильин.
– Да, о Герое. Его теперь так зовут, я его переименовала, – управдом кивнула на бесновавшегося у ее ног Суслова. Она быстро захлопнула дверь бабкиной квартиры и попыталась прорваться к собственной, располагавшейся на той же лестничной площадке.
– Ему теперь больше подошла бы кличка Людоед, – сказал Камарильин, перегораживая управдомше дорогу. Но Герой-Суслов снова бросился на Камарильина в надежде укусить его за ногу. Камарильину пришлось отскочить в сторону, управдом тем временем пробила себе путь к собственной квартире и скрылась в ней вместе с Сусловым и телевизором. Дверь она за собой тут же захлопнула.
Камарильин выругался и безуспешно подергал дверь квартиры покойной бабки, ключа у него не было. Вздохнув, он постучался к управдомше. За дверью все еще лаял Суслов, но управдом не ответила.
– Ладно, телик можете оставить себе, – закричал Камарильин, – Дайте мне ключи.
На это управдом после некоторых раздумий решила ответить:
– Ага, ключи ему подавай, ишь чего удумал. Как Аня была жива – так ни разу не пришел, не помог бабке. Она и в магазин сама ходила, и по хозяйству, и Сус...Героя сама выгуливала. А как померла – так сразу приперлись за ключами.
Речи управдома заглушал бесноватый лай Суслова, песик явно не оставил намеренья покусать Камарильина и все рвался из квартиры на лестницу.
– Герой, тихо! Фу, Герой, фу! – раздались из-за двери крики управдома.
– Он не понимает. Он-то думает, что он Суслов, а не Герой. Дайте ключи, иначе вызову милицию и скажу, что вы расхищаете имущество покойной.
Ответа на этот раз пришлось ждать около минуты. Наконец дверь приоткрылась, управдомша молча швырнула на пол подъезда ключ и тут же захлопнула дверь, как будто боялась, что Камарильин ворвется к ней в квартиру и отберет «Рассвет-307».
Камарильин в очередной раз вздохнул, отпер дверь бабкиной квартиры и вошел.
Здесь все еще пахло гнилью, хотя теперь запах был вполне терпимым, его перебивала вонь хлорки. Окна были распахнуты настежь, но запахи квартиры были слишком мощными и не пускали внутрь весенние ароматы с улицы. Камарильин и управдомша еще позавчера наняли полусумасшедшую женщину с верхнего этажа, чтобы она прибралась здесь, промыла все хлоркой и выгнала мух. Женщине дали десять рублей, но Камарильин не сомневался, что она наверняка прихватила себе на память о покойной что-нибудь из квартиры.
Прежде всего, следовало оценить ущерб, нанесенный квартире набегами поломойки и управдомши. По квартире все еще летали мухи, не меньше десятка. Жужжание действовало на нервы, Камарильин с отвращением подумал, что некоторые из этих мух могут быть теми самыми, которые жрали бабкин труп.
Закрывать входную дверь Камарильину не хотелось, в бабкиной квартире все еще ощущалось присутствие смерти, но он опасался, что управдомша опять может явиться грабить квартиру, поэтому, пересилив себя, все же захлопнул за собой дверь.
Смысла в этом было мало, Камарильин был уверен, что собственные бабкины ключи, которыми она пользовалась при жизни, теперь тоже стали добычей управдомши, но с закрытой дверью было все же спокойней. Камарильин решил, что вторжения извне он боится больше, чем витавшего в бабкиной квартире духа смерти. Он более-менее помнил, что представляет собой бабкина однушка, хотя в гостях у бабки был в последний раз лет пять назад.
Камарильин приступил к осмотру, прикидывая, что из бабкиного имущества может ему пригодиться.
Несмотря на тщательную уборку хлоркой, в центре единственной комнаты на ковре все еще оставалось омерзительное темное пятно от подтекшего трупа. Камарильин решил, что этот ковер ему совершенно точно не нужен, можно будет отдать его управдомше. Зато другой ковер на стене был пыльным, но в хорошем состоянии. Его можно будет повесить прямо в собственной квартире, Саша давно хотела ковер себе на стену.
Большое трюмо с зеркалом, пожалуй, можно отвезти на дачу.
Шкаф, занимавший одну из стен, оказался ветхим и старым, он наверняка развалится при попытке перевозки.
Полки шкафа были завалены бабкиной одеждой, некоторые из платьев, судя по фасону, были в моде еще в двадцатые годы, если не раньше. Обнаружилась даже одна потертая дамская шляпа, какие барышни носили еще при царе. На нижних полках шкафа располагались запасы на случай войны – тушенка, греча, мыло и мотки грубых ниток. Тушенка, согласно маркировке на банках, была произведена еще в конце 60-х. В отсеках на дверях шкафа обнаружились медаль «За оборону Ленинграда», вязальные спицы и моток шерсти.
Камарильин решил, что из шкафа можно взять только шляпку, ему вдруг стало интересно, как в этой шляпке будет выглядеть Саша. Камарильин был романтиком, и ему всегда нравились барышни в дореволюционном духе.
Телевизор раньше помещался на небольшой тумбочке, там до сих пор было заметно среди пыли прямоугольное пятно, обозначавшее бывшее местоположение «Рассвета-307» и изобличавшее воровку-управдомшу. Будь Камарильин следователем милиции – сразу бы догадался, что здесь совсем недавно стоял большой прямоугольный предмет.
Сама тумбочка без дверцы была вся заставлена пузырьками с лекарствами и завалена блистерами таблеток. На верхней полке лежала придавленная пузырьком Корвалола пачка анализов и других медицинских документов, касавшихся здоровья бабки.
На другой тумбочке стоял электрофон «Юность», несмотря на название прибора, как помнил Камарильин , этот электрофон был у бабки еще лет двадцать назад.
Камарильин решил, что электрофон заберет с собой прямо сегодня, а вот чтобы вывезти трюмо и диван придется нанимать машину.
В тумбочке под электрофоном обнаружились несколько пластинок. Прокофьев, Бах, Чайковский, Рахманинов, Моцарт, Бетховен и еще несколько композиторов, о которых Камарильин никогда не слышал, бабка видимо признавала только классику. Впрочем, Камарильин вдруг поймал себя на мысли, что не помнит, чтобы бабка когда-либо включала этот электрофон.
Возможно, она получала наслаждение от коллекционирования пластинок, а не от их прослушивания.
На диване было расстелено белье, рядом стоял торшер в отличном состоянии.
На еще одной, пустой внутри, тумбочке рядом с торшером лежала единственная в бабкиной квартире книга – «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы». Книга покрылась густым слоем пыли, вероятно, блюда из крапивы бабка давно уже не готовила. Рядом с пустой тумбочкой из обоев сиротливо торчала телефонная розетка, но самого аппарата у бабки не было.
Балкон оказался заставлен пыльными стеклянными банками с заготовками, еще здесь были лыжи, детские санки, куски рубероида, велосипедное колесо и приколотый к стене календарь за 1974 год.
Закончив осмотр комнаты и балкона, Камарильин собирался пройти в ванную или на кухню, но в этот момент в дверь вдруг робко постучали. Камарильин замер.
Камарильин III
7 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Камарильин сперва решил, что это вернулась за электрофоном управдомша, но, поразмыслив, он понял, что это точно не она. У управдомши был ключ от квартиры, кроме того, управдомша, будучи лицом наделенным властью, не стала бы стучать так осторожно.
Тем временем стук повторился, он теперь стал настойчивее.
Камарильин осторожно подошел к двери. Он сейчас жалел, что закрыл вторую внутреннюю дверь, глазка в этой двери не было, а при открывании деревянная дверь оглушительно скрипела. Таким образом, осторожно посмотреть в глазок, не демаскировав при этом своего присутствия в квартире, Камарильин не мог. А вдруг это из милиции? Камарильин, честно говоря, не знал, имеет ли он сейчас право находиться в квартире покойной.
Стук повторился.
Решившись, Камарильин отважно и быстро распахнул обе двери.
На лестничной клетке стоял Цветметов. Нежданный гость был низок, сутул и тощ. Из-за какого-то дефекта позвоночника его плешивая головка на тонкой шее выпирала вперед, что придавало Цветметову сходство с грифом. Черты лица были как будто смазанными, кашеобразными, их дополняли близорукие крысиные глазки. Серая рожа Цветметова цветом и консистенцией напоминала тряпку, которой протирают доску в школьных классах.
От Цветметова несло перегаром на весь подъезд. Когда Камарильин открыл дверь, Цветметов как раз собирался постучать еще раз, его занесенная для стука тощая рука висела в воздухе еще несколько секунд, и лишь потом медленно и безвольно опустилась вниз. От Камарильина не укрылся тот факт, что руки у гостя дрожали.
– Здрасти, – хрипло произнес Цветметов.
– И тебе не хворать.
– Что же вы мне не сказали? Почему?
Камарильин молчал. Цветметов стыдливо потупился, но несколько секунд спустя неуверенно продолжил:
– Что же вы мне не сказали, что бабка померла? Я вот и похороны пропустил. Узнал случайно, только что...
– Ты зачем приперся, Цветметов?
Цветметов ошарашено посмотрел на Камарильина, потом попытался заглянуть Камарильину за плечо в бабкину квартиру. Однако ничего не вышло, Камарильин был выше Цветметова на целую голову и вдвое шире в плечах, так что полностью закрывал обзор.
– Мы же родня все-таки, – неопределенно заявил Цветметов, – Мы с бабкой. И с тобой тоже. И ты с бабкой тоже.
– Да-да, все мы родня, я в курсе. Ладно, заходи. Но в квартире ничего не трогать, ясно?
Цветметов, воровато озираясь, вошел в квартиру, Камарильин закрыл за ним дверь.
Присутствие Цветметова затрудняло осмотр, теперь придется одним глазом оценивать бабкино имущество, а вторым – следить за Цветметовым, чтобы ничего не спер.
Камарильин и сам не знал, зачем он вообще впустил Цветметова в квартиру. Вероятно, дело было в извечной жалости русской интеллигенции к убогим. Можно конечно было спустить Цветметова с лестницы или просто послать его и не пускать в квартиру, но Достоевский бы не одобрил такого отношения к маргиналам, а Камарильин больше всего на свете любил соотносить свою жизнь и поступки с поучениями классиков русской литературы.
– Пошли на кухню.
Цветметов покорно прошел на кухню и робко уселся на трехногий табурет.
На подоконнике в деревянных кадках росло нечто типа осоки, на протянувшейся через всю кухню веревке сушилось покрытое желтыми пятнами нижнее белье и вязаные чулки бабки вперемешку с головками чеснока и какими-то целебными травами, видимо собранными еще прошлым летом.
Несмотря на сделанную нанятой соседкой уборку, в мойке до сих пор лежали грязные тарелки, свидетели последней трапезы бабки. Над кухонным шкафом в углу висела пластмассовая радиоточка.
– Надо бы помянуть бабку. А то не по-людски, – робко предложил Цветметов.
– Не пью, – сухо ответил Камарильин.
– Да ты добавь пятерку, а, помянем, все как нужно. А то у меня не хватает, – подтверждая свои слова, Цветметов вынул из кармана треников засаленную пятирублевку.
– Я же сказал: не пью.
Цветметов совсем посерел и погрустнел. Камарильин тем временем осмотрел кухонные шкафчики, он достоверно помнил, что у бабки должны были быть серебряные ложки, но в шкафах попадался один алюминий. То ли бабка хорошо спрятала все серебро, то ли ложки достались управдомше или соседке, мывшей здесь полы. В одном из шкафчиков обнаружились холщовые мешки с рисом и несколько банок бычков в томате.
Неожиданно в дверь снова постучали, на этот раз стук был не робким, а мощным и требовательным. Камарильин и Цветметов тупо уставились друг на друга, как будто стучать мог кто-то из них двоих. Стук повторился.
– Это кто? – испуганно спросил Цветметов
– Без понятия.
Камарильину уже надоели нежданные визитеры, он быстро прошел к дверям и открыл их.
И тут же пожалел об этом. Гость на этот раз выглядел гораздо внушительнее Цветметова. Стоявший на лестничной клетке мужик был в красных трениках, спортивном в тон треникам джемпере и явно заграничных кроссовках. Под джемпером была майка с надписью «Олимпиада – 1980», с объемного пуза посетителя Камарильину улыбался изображенный на майке мишка-атлет. На бычьей шее гостя болталась просверленная гильза на серебряной цепочке. Эта гильза была явным подражанием злодеям-американцам из прошлогоднего фильма «Координаты смерти» о вьетнамской войне, и подобный мрачный символизм совсем не понравился Камарильину.
Жирные пальцы гостя украшали синие татуировки, свидетельствовавшие о пребывании визитера в местах лишения свободы. Стоявший на лестничной клетке мужик был совершенно лыс и выше Камарильина на голову.
Посетитель улыбнулся Камарильину, продемонстрировав золотые зубы:
– Не узнаешь?
– Если честно, нет.
Мужик расхохотался:
– Ну ты, блин, даешь, зема. С тобой вместе на великах гоняли по этим вот дворам, лет десять назад. Я тебе еще как-то колеса проткнул, а ты мамке жаловаться побежал, как последняя крыса.
– Славик? – внутри у Камарильина все похолодело. Узнать в этом жирном мужике худосочного друга детства было затруднительно. Славик тогда был ниже Камарильина, но уже состоял на учете в детской комнате милиции. Самым же паршивым было то, что Славик был ближайшим родственником бабки – он приходился покойной племянником.
– Узнал, сучара, – развеселился племянник Славик, – А ты, я слыхал, теперь большой человек, журналист!
– Я писатель, – обиделся Камарильин.
– Да знаю я, в газеты хуячишь, да?
– А откуда ты знаешь?
– Обижаешь, братан. Я справки о тебе навел. Усек?
Не дожидаясь ответа, Славик бросился жать Камарильину руку. Лапа у Славика была потной, а рукопожатие крепким. Больше всего Камарильина насторожило то, что Славик по его словам «навел справки». Славик дружески похлопал Камарильина по плечу, в процессе этого действия отодвинул его в сторону с дороги и по-хозяйски прошел в квартиру. Однако уже в коридоре он столкнулся с Цветметовым:
– Оппаньки. А это что за кент?
– Здрасте, – неопределенно поприветствовал гостя Цветметов.
Но Славик уже жал Цветметову руку.
– Я Славик, племянник покойной. А ты че за хер с горы?
– Я Цветметов. Послушайте, Владислав...
– Я вообще-то Вячеслав, братан.
– Вячеслав, я очень рад знакомству. Послушайте, вы же племянник, вы должны понять, надо бы помянуть усопшую, по-русски, как положено...
– Да о чем базар, братка? Держи, только давай быстрее, одна нога здесь – другая там, а мы пока с корешем перетрем, – Славик деловито вынул из кошелька две пятирублевки и протянул их Цветметову. Цветметов жадно схватил деньги и тут же выбежал из квартиры.
«Перетирать с корешем» Камарильину совсем не хотелось, но и уйти, бросив на растерзание родни бабкину квартиру, он не мог.
Славик, оставив входную дверь открытой, прошел в комнату и по-деловому осмотрелся. Взгляд племянника упал на прямоугольное пятно среди пыли на тумбочке.
– Ебать мой хуй, а где же телик?
– Управдом забрала.
– Ну ты даешь, зема. У тебя под носом крысятничают, а ты стоишь еблом щелкаешь. Где сейчас эта сука?
– Дома она, наверное. Дверь напротив.
– Погнали. Ща предъяву киданем. – Славик решительно вышел из квартиры на лестницу и застучал в дверь управдомши. Камарильин поплелся за ним.
В квартире управдомши залился лаем Суслов, через несколько секунд хозяйка опасливо приоткрыла дверь. Первое что сделал Славик – всунул в щель приоткрытой двери ногу, отрезав таким образом управдому путь к отступлению. Управдомша попыталась закрыться, но было уже поздно.
– День добрый, мать. Где телик? – сразу же перешел к делу Славик.
Управдомша, шокированная подобной наглостью, не нашлась что ответить, она просто тянула на себя дверь, как будто не замечая мешавшей ноги Славика. За спиной управдома бесновался, заходясь лаем, Суслов.
– Славный песик. Карбай, место, – назидательно произнес Славик, а затем спросил Камарильина:
– Она глухонемая что ли? Ебать у вас управдомы.
Управдомша наконец пришла в себя и завизжала, пытаясь перекричать лай Суслова-Героя-Карбая:
– Телевизор не отдам, он мой, понятно? Мне его покойная завещала с условием заботиться о собаке, я сейчас милицию вызову...
– Ого, мусорнуться решила, мать, – перебил управдома племянник Славик, – Только это ты поздно. Я ментов еще пять минут назад вызвал.
– Вы? – опешила управдом.
– Ну я, а хули? Прихожу, значит, проведать любимую покойную бабку. Смотрю – телик спиздили. Так ментам и рассказал, ща приедут, срок тебе будут шить, маман.
Повисло тяжелое молчание, прерываемое лишь сполохами лая Суслова. Через минуту управдомша молча сунула Славику в руки телевизор и тотчас же захлопнула больше не удерживаемую дверь собственной квартиры.
– А собачку себе оставь, мать. Мне твой Карбай нахуй не нужен, – заверил через закрытую дверь Славик управдомшу.
Славик и Камарильин вернулись в бабкину квартиру, и Славик гордо водрузил «Рассвет-307» на законное место.
– Учись пока я жив, братка. Еще че пропало?
Камарильин хотел рассказать о серебряных ложках, но в этот момент через открытую дверь в квартиру ввалился запыхавшийся Цветметов. В руках Цветметов сжимал поллитру «Тминной».
– Ты че, братан, совсем припух? Хули водки не купил? – удивился племянник Славик.
– Водка кончилась... – задыхаясь, попытался объяснить Цветметов.
– Бля, зема, а вот если бы ты, скажем, помер – тебе бы было приятно, что тебя поминают «Тминной», в натуре? И какого хуя ты взял одну?
– Так денег... Она девять рублей стоит. Еще постановление ЦК КПСС... В одни руки не больше одной...
– Ебанись, нахуй. Ты красножопый что ли сука? Еще раз услышу от тебя про всякие Цэ-Ка – я тебя прирежу, братка, без обид. У тебя вроде рот на месте, блядь. Вот зачем тебе рот, зема, м? Чтобы водяру в него вливать? Есть рот – так общайся с людьми, ну. С продавщицей общайся, чтобы она тебе нормальной водки отпустила, две бутылки, со мной общайся, чтобы я тебе больше бабла на поход за алкотой отсыпал. Хули молчишь? Ебать, у вас тут детский сад, младшая группа.
Закончив поучительную речь, Славик зачем-то взял с тумбочки «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы» и с книгой в руке прошел на кухню.
– Значит так. Излагаю диспозицию. Ты рожай нам стаканы, – Славик ткнул жирным пальцем в Камарильина, – А ты тем временем пошерсти по хате в поисках закуси, – эта задача досталась Цветметову, – Даю подсказку: закусь у бабок обычно храниться на балконах.
Камарильин заглянул в мойку, где все еще стояла грязная посуда, потом в посудный шкафчик. Рюмок или стаканов у бабки не нашлось, так что Камарильин поставил на стол две чистые чайные фарфоровые чашки из шкафчика. Цветметов гремел чем-то на балконе, судя по звукам, на него упали лыжи.
– Кого пидором считаешь, братан?
– Не понял.
Племянник Славик кивнул на поставленные на стол чашки:
– Алкотары две достал, а нас трое. Как известно, не пьют только с пидорами и коммунистами. В КПСС никто из нас не состоит, стало быть, одного из нас ты считаешь пидором. Я и интересуюсь аккуратно – кого именно ты счел пидаром, меня или моего кореша, на которого только что ебнулись лыжи?
– Никого, – замотал головой Камарильин, – Я не пью. Я член Всесоюзного Общества Трезвости.
– Ну как хочешь, член, – Славик пожал плечами, потом вскрыл ножом пластиковую пробку бутылки и наполнил чашки тминной.
На кухне наконец появился Цветметов, в руках он нес три стеклянные банки с балкона. Под весом банок Цветметова шатало, Славик и Камарильин помогли ему расположить банки на столе.
В самой большой пятилитровой банке были соленые огурцы, в другой поменьше – капуста, в третьей самой маленькой литровой банке плескалась какая-то черная жижа, напоминавшая нефть. Все банки были снабжены самодельными этикетками, на приклеенной к банке огурцов бумажке крупным размашистым почерком бабки было написано «СЕНТЯБРЬ 1968», на капусте – «АВГУСТ 1962». На самой маленькой банке с черной жижей внутри бумажка совсем пожелтела, на ней не было никаких дат, а только напечатанный на машинке номер «389116».
Цветметов схватил из кухонного ящика открывашку и бросился к банкам, но Славик остановил его:
– Братан, тебе жить надоело? На даты глянь, если вскроешь эту хуйню – мы все тут поляжем, как японцы под Хиросимой.
Камарильин достал из шкафа банку бычков в томате. Прежде чем открыть ее Славик брезгливо ознакомился с датой производства.
– Вот это сойдет. Олл-райт. Ну что ребята...
Славик неторопливо поднял фарфоровую чашку с тминной. Цветметов вцепился в собственную чашку, его всего трясло, трубы неистово горели. Камарильин подумал, что если поминальный тост Славика окажется слишком долгим – Цветметов вполне может не дождаться конца речи и умереть от разрыва сердца.
– Ну что, ребята... Как писала японская поэтесса Тие Фукуда,
Больше некому стало
Делать дырки в бумаге окон.
Но как холодно в доме!*
Славик одним махом опрокинул чашку тминной, Цветметов с трудом, задыхаясь, всосал свою. Славик насадил на вилку бычок в томате и намеревался отправить его в рот, но, увидев трясущегося и кашлявшего Цветметова, протянул вилку ему.
– Закусывай, братан.
Камарильин не знал, что сказать, хокку показалось ему очень грустным и красивым, хотя о поэтессе Фукуде он ни разу в жизни не слышал. Славик вынул из кармана пачку красного Мальборо.
– Попрошу вас не курить в квартире, – сказал Камарильин.
Славик зажег сигарету и с наслаждением затянулся:
– Просьба услышана, братан. Но сам посуди – кто же запретит мне курить в моей собственной квартире?
– В вашей... То есть?
– В моей квартире, я же говорю, дружище. Я тут как бы прописан.
– Это невозможно.
– Ошибаешься, братан. У меня и ксива имеется от райисполкома, в натуре.
Славик действительно извлек из кармана джемпера документ и продемонстрировал его Камарильину. Камарильин дрожащими руками взял бумагу. Дым от сигареты Славика резал ему глаза и мешал читать.
– Тут написано, что вы прописаны в квартире с 5 мая, а бабка умерла за несколько дней до этого!
– И че? Вы когда хату бабкину хату вскрыли? Пятого? Значит до пятого бабка официально живая, и прописывает к себе кого хочет, бля.
– А... Если...? – Камарильин с ужасом взглянул на племянника Славика.
Славик расхохотался:
– Ну ты уж совсем шизанулся, братка. Думаешь, это я бабку ради хаты пришил? Совсем ебнутый? Ты сам посуди, я про смерть бабки узнал только вчера. Сам я живу в Рязани, городок тут у вас закрытый, секретный. Когда я к вам сюда сегодня въезжал – вертухай на въезде у меня ксиву проверил и время моего прибытия чин по чину зафиксировал, и в свою ведомость записал. Так что последние десять лет до сегодняшнего дня меня тут вообще ни разу не было. Не веришь – спроси у рязанских пацанов, они подтвердят, что я последние десять лет там шарился.
– И как же вы тогда прописались в квартиру пятого числа, если были в Рязани, м?
– А это, братан, уже не твои проблемы. С людьми надо уметь общаться, договариваться нужно, слова говорить. Учу вас, учу, а все без толку.
Славик вдруг перевел взгляд на Цветметова, тот уже порозовел, дрожь в руках у него прошла, судя по всему, тминная вновь запустила ослабший кровоток Цветметова.
– Ты как, зема? Подлечился? А раз подлечился – пора решить наследственные дела бабки. Решать мы их будем по-людски, по справедливости. Чужих тут нету, все родня. Мужики вы, я вижу, хорошие, правильные. Хата и обстановка, конечно, теперь мои, но и вас я тоже не обижу, не ссыте. Каждому – по способностям, как говорят красножопые. Вот ты, Цветметов, у нас алкаш. Не спорь, братан, вижу любишь это дело. Поэтому тебе я отдаю все бабкины соленья с балкона, чтобы было тебе чем закусывать. Не спорь и не благодари, зема. Сам ты, конечно, все это добро до дома не дотащишь, но у подъезда стоит моя ласточка, так что подвезу по-родственному тебя до дома, вместе со всеми соленьями, в натуре. А вот ты, Камарильин, у нас интеллигент, писатель...
Камарильину стало нехорошо, он вдруг понял, зачем племянник Славик взял с собой на кухню книжку.
– А раз ты интеллигент, – продолжал Славик, – То и наследство тебе достанется соответствующее, в натуре.
С этими словами племянник Славик протянул Камарильину «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы», единственную книгу в бабкиной квартире.
* Тие Фукуда «Вспоминаю умершего ребенка»
Хокку цитируется по сайту
http://japanpoetry.ru/brand/50
Перевод с японского В. Марковой.
В оригинальном тексте синих тетрадей хокку был записан на японском, перевод отсутствовал. В результате я смог идентифицировать и перевести тост Славика лишь после многочисленных консультаций с лингвистами. Для удобства читателя я счел необходимым привести стихотворение сразу же в русском переводе, опустив японский оригинал. Тем более, что согласно логике текста, Славик определенно цитирует хокку именно в русском переводе, в противном случае не знающий японского Камарильин не понял бы смысла стихотворения.
Здесь и далее все примечания принадлежат публикатору.
