Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)
– Любочка, простите меня, пожалуйста, дорогая, но ведь я просила вас много раз – не пичкайте больных перед операцией репентеанестетиками. Я применяю местное обезболивание, а ваша отрава, несмотря на краткосрочность своего действия, тем не менее, циркулирует в крови больного еще в течение трех-четырех часов. Стоит ли говорить, что сочетание местной анестезии и того вещества, которое вы совершенно варварским способом ввели в шею этого человека, создает коктейль, потенциально порождающий совершенно нежелательные эффекты, как в сердечно-сосудистой системе, так и невралгического характера.
Собственно, вы ведь вообще не врач, Любочка, у меня здесь нет даже медицинской сестры. Простите меня, но все ваши действия совершенно непрофессиональны и наносят вред, – Плазмидова извлекла из чемоданчика пару засаленных медицинских перчаток и стала очень медленно натягивать их на кривые пальцы, руки у нее дрожали, – Вот например, я вижу, что больной только совсем недавно принял горячую ванну, а теперь лежит здесь совершенно голый.
Но, позвольте, тут же холодно, температура воздуха в операционной не выше пяти градусов тепла. От резкого перепада температуры из тепла в холод testiculus больного втянулись и сжались. Вы еще больше усугубили положение, напугав больного, как вам должно быть известно из школьного курса биологии у самцов млекопитающих от испуга testiculus втягиваются, иногда они даже могут уйти в брюшную полость или в пах.
Это совершенно нормальная реакция организма на опасность, но оперировать в такой ситуации, как вы сама понимаете, затруднительно. Поэтому я требую, Любочка, я неоднократно говорила это Герману, чистую теплую операционную и никакого стресса для больного перед операцией, – Плазмидова наконец натянула не слишком чистую перчатку на руку и принялась за вторую, – Еще мне нужен толковый помощник, я уже стара, вижу плохо, и руки у меня дрожат. При всем моем уважении, мне нужен человек с медицинским образованием, хотя бы ветеринар, а не вы, Любочка.
Я уже не говорю про освещение, если лампы опять погаснут когда я буду резать – я вполне могу случайно вскрыть больному бедренную артерию, и тогда больной вероятно умрет от кровопотери в течение нескольких минут. Но самое главное, я ведь вообще не хирург, Любочка, дорогая, я теоретик, не практик. Конечно, как говорил римский ритор Квинтилиан, учиться никогда не поздно, но в моем возрасте овладевать знаниями все сложнее.
Плазмидова теперь надела обе перчатки, она извлекла из чемоданчика наполненную водой грелку и положила Хрулееву на пах, горячая грелка жгла кожу, Хрулеев застонал.
– Вообще то перед операцией следует наоборот охлаждать операционную зону, – сообщила старуха Хрулееву, – Но ваши testiculus совсем втянулись от холода и страха, а мне совершенно необходимо их видеть для успешного проведения операции, поэтому прошу вас немного потерпеть и извинить нас за доставленные неудобства. Если бы только Герман прислушался к моим требованиям...
– Плазмидова, вы хотите меня достать или что? – Люба определенно разозлилась, даже раскраснелась от злобы, старуха тем временем ухмылялась, судя по всему, она действительно хотела достать собеседницу, и это ей вполне удалось. Люба наконец убрала пистолет с груди Хрулеева, поставила на предохранитель и сунула в кобуру, возможно она боялась в пылу спора пристрелить Плазмидову.
– Послушайте, Плазмидова, мы с вами и Германом обсуждали все это на прошлой неделе. Нет, у нас здесь нет ни одного человека с медицинским образованием кроме вас. Нет, кроме вас заниматься очищением новичков некому. Нет. У нас нет хорошего освещения, генератор скоро сдохнет, а другого у нас нет. И, кстати, Герман запретил вам использовать анестезию вообще, очищающийся адепт по замыслу Германа должен страдать.
Плазмидова нагло извлекла из чемоданчика ампулу с анестетиком и вскрыла ее, по воздуху распространился резкий медицинский запах. Достав шприц, Плазмидова стала набирать обезболивающее из ампулы.
– Любочка, помогите мне, пожалуйста. Возьмите из моей сумки спирт и чистую марлю, и обработайте промежность больного. Я думаю, мы его уже достаточно прогрели и теперь необходима дезинфекция операционной зоны, – как ни в чем не бывало заявила старуха.
Люба, убрав грелку с паха Хрулеева, занялась обработкой, в помещении теперь запахло спиртом.
– И вообще... – обиженно продолжала Люба, – Герман требует, чтобы очищаемому от скверны удаляли вообще все, а не только эти... Как вы их там называете, тестокалос...
– Testiculus, – поправила Плазмидова, – Шизофрения.
– Что вы сказали?
– Шизофрения, классический случай. У Германа.
Люба мрачно покачала головой:
– Я не могу защищать вас вечно. Вы кончите жизнь в Молотилке, Плазмидова.
Но старуха только вновь усмехнулась:
– Я уже очень стара, Любочка. В моем возрасте вещи выглядят совсем иначе, чем в юности, и Молотилка уже не кажется такой страшной.
Хрулеев почувствовал, как в пах вонзилась игла с анестетиком.
– Подумать только, чем я занимаюсь на старости лет, – вздохнула Плазмидова, – Я не говорила вам, Любочка, меня ведь хотели выдвинуть на Нобелевскую премию по химии в 1962. Но КГБ засекретило тогда все результаты моих работ, в Стокгольм меня не пустили, и премию получили эти пижоны – Перуц и Кендрю. Интересно, живы ли они сейчас и чем занимаются? Я вот например в Оредеже, выполняю работу, достойную сельского ветеринара. Человеческая судьба это, все же, такая странная штука.
Действие паралитического яда наконец прошло, Хрулеев вновь обрел контроль над телом и речью в полном объеме. Для начала он попытался вырваться, Хрулеев зарычал и попробовал разорвать сковавшие руки и ноги жгуты, вырвать проклятые железные штыри, к которым он был примотан. Он изогнулся всем телом, как эпилептик во время припадка, но жгуты держали крепко.
Плазмидова только покачала головой:
– Это бесполезно, молодой человек. До вас здесь побывали сотни людей, и процедура теперь отработана до мелочей. Первые пациенты, бывало, убегали, не спорю, но мы привязывали их веревками, а не жгутами. Впрочем, вам нечего бояться, у меня еще ни один пациент не умер. Раньше, до меня, здесь оперировал какой-то коновал из Луги, вот у него больные частенько гибли во время операции от кровопотери. Кончилось все тем, что смертность стала чересчур большой, и Герман, ознакомившись со статистикой гибели пациентов коновала, решил скормить его Молотилке. Но коновал на самом деле был не виноват, он просто следовал инструкциям Германа и удалял вообще все, при такой операции смерть от кровопотери – обычное дело. Я же не буду трогать ничего кроме testiculus, кроме того все будет быстро и под обезболиванием. Это не травматичней удаления зуба, уверяю вас. Детей вы конечно завести уже не сможете, но с другой стороны – кому нужны дети в наши дни?
Хрулеев понимал, что она права, вырваться было невозможно. Тогда он заговорил, пытаясь совладать с дрожью в голосе, собственная речь казалась Хрулееву чужой, голос вдруг стал совсем глухим и тихим. Хрулеев понимал, что это его последний шанс избежать увечья. Он сразу узнал Плазмидову, как только увидел. Невозможно было забыть эту столетнюю рожу, шизоидный посох, странную фамилию и витиеватую манеру выражаться. Хрулеев до этого дня видел Плазмидову лишь однажды, но ошибки быть не могло, это была она.
– Послушайте... Перестаньте, не делайте этого. Мне нужно срочно поговорить с Германом, это очень важно. Герман в большой опасности.
Люба положила палец на губы Хрулееву:
– Замолчи. Тебе нельзя волноваться сейчас, расслабься.
Но Плазмидова хмыкнула:
– Отчего же? Пусть молодой человек говорит, Любочка. Возможно, он хочет рассказать нам нечто действительно важное. Кроме того, анестезия подействует лишь через пять минут, у нас еще есть немного времени.
– Вы не понимаете, – задыхаясь от волнения продолжал Хрулеев, – Любовь Евгеньевна, вы знает кто эта старуха?
– Врач, – пожала плечами Люба.
Плазмидова ухмылялась.
– Она никакой не врач, послушайте, она сказала вам правду – и про Нобелевскую премию по химии, и про КГБ, и про то, что она теоретик, а не практик. Плазмидова – бывший технический директор проекта «Грибификация». Я видел ее только однажды, на закрытой конференции грибификаторов в августе 95-го. Срочно передайте Герману, это она виновата, она стоит за распространением Гриба.
Люба помрачнела:
– Что ты делал на конференции грибификаторов?
Но Хрулееву было уже нечего терять:
– Я был грибификатором. Начальником отдела по грибификации центральной Европы. Я лично высаживал первый немецкий Гриб в Берлине.
Люба шумно втянула ноздрями воздух и провела рукой по длинной черной косе:
– Нам конец. Все. Если Герман узнает, что я притащила на элеватор грибификатора – он скормит нас всех Молотилке, и его, и меня, и вас, Плазмидова, и даже Пашку Шуруповерта за компанию.
Рука Любы потянулась к кобуре на ремне:
– Его надо убить, сейчас же.
Но Плазмидова мягко положила свою дрожащую старческую ладонь в медицинской перчатке на руку Любы:
– Не нужно, Любочка. Никто не узнает, что он грибификатор, я обещаю вам. Я не собираюсь болтать об этом, вы тоже, никто не узнает.
– А этот? – Люба кивнула в сторону Хрулеева.
Хрулеев молчал.
– Он тоже не будет, – ответила вместо него Плазмидова, – А теперь, молодой человек, я отвечу вам на предъявленные мне обвинения. Вы совершенно правы, и осуждаете меня справедливо, я действительно Плазмидова, бывший технический директор проекта «Грибификация». Я действительно виновна в распространении Гриба по всему миру, фактически я виновна в уничтожении этого мира и наших детей. Вы думали, что Герман не знает, кто я такая? Вы ошиблись, я представилась Герману, не скрыв ничего из своей биографии, при первой же нашей с ним встрече.
Я бесконечно виновна и заслуживаю самого сурового наказания. Но что толку в наказаниях теперь? Так уж вышло, что наши цели с Германом совпадают, Герман хочет убивать детей, но раньше он пытался найти способ излечить их от влияния Гриба. Даже сейчас Герман предоставляет мне все возможное для моих исследований. Какова моя цель? Очень просто, я пытаюсь в меру своих сил исправить тот вред, что мы с вами, молодой человек, нанесли миру грибификацией. И еще раз – пока Герман предоставляет мне детей, образцы Гриба и очень скудный, но все же инструментарий для исследований, – я буду продолжать делать свое дело, несмотря на ваши обвинения и на укоры моей собственной совести, которые, да будет вам известно, гораздо больнее вашего обвинительного лепета, и даже несмотря на прогрессирующее безумие Германа.
Пока есть хоть малейший шанс излечить детей от влияния Гриба, я буду беспрекословно выполнять все, что велит мне Герман. Я подчеркиваю – все, даже то, что я собираюсь сделать сейчас с вами. Любочка, наркоз уже подействовал, начинайте ритуал, сегодня мы будем в точности следовать всем инструкциям Германа.
– Нет, не надо. Пожалуйста...
Люба извлекла из внутреннего кармана куртки небольшую фиолетовую книжку, напоминавшую по размерам паспорт. На обложке был изображен белоснежный портрет Достоевского. Раскрыв книжку Люба стала читать:
– Внемли шести доктринам Германа и пройди Путь Очищения, адепт.
Первая доктрина, ДЕТИ – ЗЛО.
Вторая доктрина, ДЕТОРОЖДЕНИЕ – ЗЛО.
Третья доктрина, ОРГАНЫ ДЕТОРОЖДЕНИЯ —ЗЛО.
Герман запрещает иметь органы деторождения любому в его владениях, Герман призывает к очищению. Не противься ему.
Герман раскроет оставшиеся три доктрины лишь преуспевшим в мудрости не ниже третьего градуса.
Люба закрыла книжку, и поставила колено Хрулееву на грудь, навалившись всем весом, она вдавила Хрулеева в железный стол.
– Не дергайся.
В дрожащей руке Плазмидовой блеснул скальпель, Хрулеев заорал.
Топтыгин: Ночной звонок
10 мая 1986
00 часов 09 минут 58 секунд
Топтыгин снова смотрел на корову.
На самом деле корова была тощей, изможденной болезнью, но сейчас она была огромной и жирной. Туша коровы занимала все пространство коровника, в ее глазах плясал огонь, рога были украшены покрытыми искусной резьбой золотыми браслетами и колокольцами. Корова напоминала архаическое божество древних культов плодородия, ритуальную жертву.
Корова ждала ответа от Топтыгина, и собравшиеся вокруг жрецы тоже ждали. Весь коровник был залит золотым нездешним светом и заполнен странным величественным гулом. Стены коровника дрожали, снаружи бушевала гроза.
Привычка анализировать слишком укоренилась в Топтыгине, даже сейчас во сне он понимал краем сознания, что на самом деле все было совсем не так.
Гроза действительно была, и во сне и в реальности по крыше коровника барабанил дождь, а стены сотрясались от громовых раскатов. А вот корова была совсем обычной, она отощала, впалые бока были покрыты дерматозной сыпью, животное жалобно мычало, испуганное раскатами грома.
Не было ни колокольцев, ни браслетов на рогах, а только промокшая из-за протекавшей крыши коровника веревка на шее у скотины. Жрецов тоже не было, лишь причитавшая жена лесника, и ее муж, мрачно смотревший на Топтыгина.
Но они действительно ждали ответа, и люди, и корова. Вопрос был исключительной важности, корова была на сносях и должна была на днях разродиться теленком. Они все смотрели на Топтыгина – лесник, его заплаканная жена, измученная болезнью корова.
Они ждали ответа и спасения от него. Потом многие ждали от Топтыгина спасения, но тысячи лиц тех, кому помог Топтыгин, сейчас во сне сливались в одну серую бесформенную массу. Топтыгин не помнил людей, ни одного, зато корова осталась в его памяти навсегда.
Сельского врача забрали в армию еще в самом начале войны, его преемника – фельдшера Петрова повесили партизаны, заменившая фельдшера бабка-повитуха, последний медицинский специалист в деревне, сама ушла в партизаны. Не осталось никого кроме Топтыгина.
Сколько ему было тогда лет? Вспомнить во сне было невозможно, но Топтыгин живо ощущал свою юность, неопытность. Он никогда раньше не ставил диагнозов и не назначал лечения. Просто мальчик, прочитавший пару книжек. Топтыгин мечтал быть врачом сколько себя помнил, с тех самых пор как узнал о самих понятиях «болезнь» и «врач».
На этом месте сон всегда становился страшным, Топтыгин уже привык к этому и был готов.
Во сне ему всегда казалось, что глупый самонадеянный мальчик не сможет понять, что не так с коровой, мальчик просто стоял и смотрел на мучавшееся животное, и корова начинала разлагаться, гнить у него на глазах. Жена лесника заливалась похоронным плачем, а ее мрачный муж шел за ружьем, чтобы застрелить Топтыгина.
Золотой свет мерк, и коровник погружался в пожирающую абсолютную тьму.
Но в реальности все было иначе, тот мальчик, мечтавший стать врачом, не струсил и не стушевался. Он произнес одно только слово, решающее, важнейшее слово в судьбе Топтыгина.
– Глисты, – сказал мальчик.
Во сне Топтыгин никогда не мог вспомнить, какое именно лечение он назначил корове, ему всегда казалось, что он идет в аптеку и покупает для несчастного животного порошки, пилюли, таблетки. Иногда он выписывал леснику рецепты для коровы на официальных бланках. Даже во сне Топтыгин понимал, что это бред, никакой аптеки с пилюлями в селе, разумеется, не было. Вероятно, он просто назначил корове какие-то глистогонные травы.
Дальнейшая судьба коровы сложилась трагично. За день до освобождения деревни лесник сбежал вместе с немцами, фашисты отступали в спешке и тащить с собой корову с теленком наотрез отказались.
Тогда лесник забил корову и теленка и устроил прощальный пир. Лучшую вырезку сожрали немцы и лесник, но все остальное досталось жителям деревни. Топтыгину дали коровье сердце. Жареное сердце хрустело и застревало в зубах, Топтыгин помнил, как пожирал его, с наслаждением поглощал сердце своей первой пациентки. Как будто корова возвращала ему долг, оплачивала таким страшным образом собственное исцеление.
Но все это было уже неважным, пустым, посторонним. Значение имело другое – за месяц до освобождения деревни корова лесника действительно поправилась.
Назначенное Топтыгиным лечение помогло, и корова принесла здорового теленка. Поэтому коровник и виделся Топтыгину во снах всегда залитый золотым светом, там произошло настоящее чудо, чудо обретения Топтыгиным своей личной судьбы и предназначения.
Золотые бубенцы на рогах коровы вдруг оглушительно зазвенели. Это было странным, такого раньше во сне, насколько помнил Топтыгин, никогда не случалось. Но бубенцы звенели все громче, резали слух, требовали чего-то.
Топтыгин открыл глаза, чары развеялись.
Он не маленький мальчик, а уже пожилой мужчина, поверх одеяла лежит его длинная и уже совсем поседевшая борода. Зеленый циферблат электронных часов показывает за полночь, а телефон на прикроватной тумбочке оглушительно звонит.
Топтыгин рассеянно взглянул на лежавшую рядом жену. Жена никогда не снилась Топтыгину, но просыпаясь, в первые секунды после пробуждения, Топтыгин неизменно удивлялся, куда делась его красавица-жена, и что за разжиревшее чудовище лежит сейчас рядом с ним в постели. Жена тоже проснулась и больно ткнула Топтыгина кулаком в тощие ребра:
– Разбей уже этот телефон об стену нахуй!
– Ах, Машенька, тебе всегда не доставало интеллигентности, – ответил Топтыгин, нашаривая на тумбочке очки. Водрузив очки на нос, Топтыгин наконец снял трубку.
– Профессор? Алло. Профессор, с вами сейчас будет говорить полковник КГБ Квасодуб, – торопливо произнес приятный женский голос, – Виктор Аркадьевич! Я дозвонилась, профессор взял трубку!
– Опять тебе бабы посреди ночи звонят, – недовольно проворчала жена Топтыгина, переворачиваясь на другой бок.
Голос секретарши в трубке сменился густым басом Квасодуба:
– Алло! Профессор, слышите меня?
– Да-да. Слушаю вас, Виктор Аркадьевич, здравствуйте. Однако, не слишком ли позднее время для звонка? У нас уже за полночь.
– Простите, профессор. Случилась беда. Чрезвычайное происшествие.
– Хм... Но ведь я только позавчера вернулся из Чернобыля, Виктор Аркадьевич. Что происходит? Скажите честно, наша страна разваливается?
– Не наглейте, профессор. Вам многое позволено, но всему есть предел. Что касается Чернобыля – то он нам сейчас даже на руку. Туда сейчас смотрят все западные журналисты и сливающие им информацию предатели. Возможно, это позволит нам скрыть то, что произошло в Бухарине-11. Собирайтесь, профессор. Я вызвал вам такси, на ближайшем к вам военном аэродроме вас ждет самолет с лучшими врачами и всем необходимым. Дорогу таксист знает. Я бы конечно вызвал вам служебную машину...
– Стоп, – внутри у Топтыгина все похолодело, – Что вы сказали, Виктор Аркадьевич? Бухарин-11? Это тот городок, где расположена «двадцатка» и где производят...
– Да, – полковник Квасодуб молчал несколько секунд, и только потом продолжил, – «Кукурузка», она же ВТА-83. Произошел выброс.
– Но это же невозможно. Протоколы защиты...
– Забудьте про протоколы, профессор. Собирайтесь, такси уже подъехало.
– Стойте, Виктор Аркадьевич, подождите.
– Это не телефонный разговор, профессор.
– Да подожди, полковник, мать твою. Послушайте, я буду не месте только через несколько часов, а действовать нужно уже сейчас. «Кукурузка» не терпит промедления. Будете ждать меня – получите второй Чернобыль.
На несколько секунд повисло молчание.
– Ладно. Командуйте, профессор.
– Причина выброса? Аппаратный сбой?
– Исключено. Все связанное с «кукурузкой » было защищено протоколами высшего уровня. Вам это отлично известно, профессор.
– Человеческий фактор? Диверсия?
– Совершенно невозможно. К работе с «кукурузкой» допускались только многократно проверенные сотрудники – рабоче-крестьянского происхождения, психически и физически устойчивые, полностью подготовленные и не имеющие никаких связей с заграницей.
– Что же тогда?
Квасодуб снова замолчал на несколько секунд, потом тяжело вздохнул:
– Мы пока не знаем, профессор. Из-за заражения местности мы не можем добраться до здания «двадцатки», откуда произошел выброс. Но все, кто находился в «двадцатке» на момент выброса, наверняка уже мертвы. Расследование инцидента будет очень тяжелым, мы даже не можем снять телеметрию с компьютеров института, ведь они работали в полностью автономном режиме.
– Понятно. Вам не о расследовании сейчас нужно думать, Виктор Аркадьевич.
– Согласен...
– Сколько субстанции было выброшено? Тоже неизвестно?
– Профессор Шейка уже на месте, в Бухарине-11. По его словам, судя по «кукурузному шлейфу» – один или два початка, то есть около двадцати-сорока зернышек.
– Паршиво. А теперь самый важный вопрос: какая там погода?
– Погода?
– Именно. Это то, что должно было интересовать вас в первую очередь, Виктор Аркадьевич.
– Сейчас, секунду... Зоя! Дай сводку погоды по Бухарину-11, быстрее... Там дождь, профессор, температура тринадцать градусов выше ноля, ветер...
– Плевать на все это. «Кукурузка» совершенно индифферентна и к дождю, и к ветру, и к температуре. Я спрашиваю, нет ли там грозы? С громом и молнией?
– Сейчас, профессор, постойте... Да, там именно гроза.
Профессор Топтыгин расхохотался в трубку.
– Профессор, вы сошли с ума?
– Нет, нет, Виктор Аркадьевич. Просто нам повезло. А теперь послушайте меня очень внимательно и не перебивайте. Записывайте если нужно. Первое. «Кукурузке», как я уже говорил, плевать на температуру, дождь, влажность и ветер, но атмосферное электричество немедленно осаждает препарат. Наш агент, внедренный в ЦРУ, сообщал, что американцы даже успешно испытали электронное оружие против «кукурузки»...
– Хм, мне о таком не докладывали.
– У вас низкий уровень доступа, Виктор Аркадьевич. Я же сказал, не перебивайте, пожалуйста. Итак, в грозу «кукурузка» распространяется только до первого удара молнии в радиусе пяти-восьми километров от места выброса. После этого она оседает. Если, как вы сейчас сказали, в Бухарине-11 бушует гроза, значит, препарат прожил на свободе не дольше одной-двух минут. Если при этом выброшены были один-два початка – значит, кукурузка осела в радиусе двух-трех километров вокруг места выброса. Для того чтобы перестраховаться возьмем радиус в пять километров. Пять километров вокруг института – это именно та зона, в которой вы будете действовать ближайшие часы, до моего прибытия. Где в Бухарине-11 находится больница? Далеко от «двадцатки»?
– Сейчас, профессор... Подождите... Зоя! Дай карту, да не эту, мать твою... Алло! Профессор, больница в шести километрах от института.
– Хорошо. Вы включите больницу в радиус оцепления, все больные, находящиеся там на лечении, должны быть заранее эвакуированы, расположите их по квартирам, а лучше вывезите в лечебные учреждения соседних городов.
Второе. Зона в пять километров вокруг института и больница должны быть полностью блокированы и изолированы от внешнего мира. И предупредите солдат, что они ни при каких условиях не должны входить в блокированную зону в течение ближайших двух суток. «Кукурузка» осела там повсюду, она все еще опасна. Никаких рейдов на оцепленную территорию в дырявых противогазах, костюмах химзащиты и свинцовых противорадиационных трусах.
Вы меня слышите, Виктор Аркадьевич? От «кукурузки» ничего из этого не спасет, она не радиоактивна, а чтобы смыть ее с костюма химзащиты потребуется несколько суток, таким образом, снять костюм чтобы поесть или справить естественные надобности зараженный солдат уже не сможет. Любая оплошность допущенная солдатом может привести к трагедии. Поэтому солдаты должны только и исключительно не допускать никого в больницу и оцепленную зону. Ходить в оцепленную зону им строжайше запрещается!
Третье. В зараженной зоне вероятно уже на данный момент погибло 80-90% населения. Это факт, с этим нужно смириться. Не пытайтесь добраться до здания НИИ, там все мертвы совершенно точно, а концентрация «кукурузки» зашкаливает. Эвакуировать выживших из зараженной зоны тоже не нужно, это тяжелое решение, но входить в зараженную зону, как я уже говорил, слишком опасно. Тех выживших, пораженных «кукурузкой», кто окажется на границах зоны оцепления или сможет доползти до границ зоны, следует немедленно доставить в больницу и изолировать там. Работать с ними должны только солдаты, и только в костюмах химзащиты.
Солдатам следует сообщить, что им строжайше запрещается прикасаться к зараженным, в том числе к их одежде и личным вещам. Зараженных, которые попытаются коснуться солдата, следует застрелить, а труп выкинуть назад в зону заражения, не прикасаясь к нему напрямую. Переносить зараженных следует исключительно на носилках или на брезенте, после переноски немедленно уничтожать то, на чем зараженного переносили.
И еще раз: ни в коем случае не прикасаться к зараженным. Сразу оговорюсь, что противоядия от «кукурузки» не существует, все зараженные вероятно умрут в течение пары суток, прежде чем «кукурузка» дезактивируется. Но это не значит, что нужно расслабляться, если мы будем действовать правильно – погибнут тысячи. Если же мы ошибемся – погибнут десятки или даже сотни тысяч.
И четвертое. Последнее. Где в Бухарине-11 расположен алкогольный магазин?
– Профессор?
– Я задал вопрос, Виктор Аркадьевич.
– Зоечка, дай карту. Так. На улице Веры Фигнер, в двух километрах от института.
– Понятно. Наверняка найдутся идиоты, которые, воспользовавшись ситуацией, бросятся в оцепленную зону грабить магазин...
– Профессор, но ведь наши советские граждане не настолько...
– Не перебивайте. Такие придурки обязательно найдутся, Виктор Аркадьевич, вы плохо знаете наш советский народ. Так вот – таких стрелять сразу же на поражение, как и всех остальных, кто попытается проникнуть в оцепленную зону. Дальнейшие указания я дам вам, когда прибуду на место. Выезжаю.
