Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц)
Хрулеев: Попадалово
4 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Открывшийся пейзаж навевал мысли о татаро-монгольском нашествии и доктринах тотальной войны.
Поле, лежавшее перед Хрулеевым, было видимо сожжено еще летом. К вечеру дождь перестал, но поле еще не успело высохнуть. Сейчас сожженный луг представлял собой черно-серую полужидкую кашицу из остатков травы и намокшего пепла. Пепельное месиво липло к сапогам, лапы и морда Тотошки измазались влажной сажей.
Здесь жгли, рубили и уничтожали все живое, долго, упорно, со смаком и знанием дела. Весь лес, раньше окружавший горелое поле, был сначала сожжен, а потом вырублен, хотя в этом Хрулеев не мог быть уверен, возможно, что сосняк наоборот сначала уничтожили топорами и пилами, а уже потом подожгли оставшиеся пни и сухостой. Сейчас на месте бывшего соснового бора, когда-то окружавшего поле, чернели в сумерках редкие недокорчеванные горелые пни, напоминавшие вкопанных в землю мертвых гигантских пауков.
Прошедший дождь разбудил старые запахи, и порывы холодного ветра несли с горелого луга ароматы гнили и пожарища. Из серого месива поля к небесам поднимались редкие обугленные зонтики борщевика, борщевик умер героически, не сломался и не упал, даже мертвый он оставался стоять прямо, распластав к небесам почерневшие и уже начавшие гнить трупные соцветия.
Наступала холодная и ясная октябрьская ночь. Через полчаса совсем стемнеет, но сейчас небо было бледно-фиолетовым, вдали за полем над огромными цилиндрическими баками элеватора зажглись первые ледяные белоснежные звездочки. Звездочек пока что было только две, и Хрулееву казалось, что это смотрят на него глаза какого-то жуткого ночного существа, просыпавшегося на сумеречных небесах. Луны отсюда видно не было, она осталась за спиной Хрулеева.
Пока Хрулеев шел сюда он ни разу не обернулся, оборачиваться было страшно, он боялся огромного Гриба, раскинувшего отростки над Оредежем. Но Оредеж и Гриб остались на юге, сейчас Хрулеев стоял на пороге царства Германа, встречавшего его следами пожарищ и тотального уничтожения всего живого.
Чтобы попасть к элеватору нужно было перейти это горелое поле, окруженное остатками вырубленных лесов. В сумерках строения элеватора казались совершенно черными, над несколькими цилиндрами силосных баков доминировала прямоугольная высокая башня, над башней зловеще развевался флаг на высоком флагштоке. Что именно изображено на флаге отсюда рассмотреть было невозможно, Хрулееву казалось, что флаг однотонно-черный. Внизу у самой земли возле подножия силосных баков что-то серебристо поблескивало.
Чтобы попасть сюда Хрулееву пришлось пройти через сосновый подлесок, этот подлесок люди Германа уничтожать не стали, вместо этого сосняк был превращен в своеобразное преддверие владений Германа, ярко демонстрирующее чужаку куда он попал.
Хрулеев бродил по лесам последние два месяца, но столь жутких и страшных лесов ему видеть еще не приходилось. В сосняке царил полумрак, пахло влажным мхом и хвоей, Хрулеев шел, освещая себе путь портативным фонариком, вокруг стояла абсолютная гнетущая тишина, как будто даже звери и птицы избегали владений Германа.
Лес был осквернен и опоганен, луч фонарика выхватывал вырезанные на стволах сосен ножом надписи «ДЕТИ – ЗЛО» и «ГЕРМАН». Здесь не осталось ни одного дерева чистого от мерзких надписей, каждая из сосен была варварски изрезана. Но самым страшным были не послания на стволах, а вкопанные в землю по всему подлеску высокие в человеческий рост деревянные колья.
С заостренных верхушек кольев в полумрак сосняка смотрели белесые черепа. Хрулеев сразу понял, что здесь что-то не так, в черепах было нечто странное, потом он догадался, что они слишком маленькие, это были черепа детей. В полутьме соснового бора колья с насаженными на них белоснежными черепами напоминали гигантских одуванчиков-мутантов. Некоторые из кольев были вкопаны недавно, но следов мяса на детских черепах не было, и Хрулеев понял, что перед насаживанием черепа наверняка были выварены или иным образом очищены от плоти. Кольев было определенно больше сотни, но чем дальше Хрулеев углублялся в подлесок – тем меньше их становилось. Работа по заполнению подлеска страшными монументами, судя по всему, была еще не окончена, чтобы полностью застолбить сосняк кольями Герману потребуется убить еще столько же детей.
Впрочем, Хрулееву попалась и пара кольев с гораздо более жуткими и красноречивыми украшениями. На один из кольев был насажен уже полусгнивший труп взрослого человека, глаза и лицо были выедены птицами или насекомыми, одежда истлела, одна из рук отсутствовала, так что определить пол или возраст человека было невозможно. Но на голове мертвеца все еще была надета перемазанная грязью и застарелой кровью мятая черная тюбетейка.
На груди трупа висел прямоугольный кусок проржавевшего металла, крепившийся к шее мертвеца железной проволокой, на этой кустарной табличке был написан черной краской лаконичный комментарий к мертвецу: «ЭТОТ ОРДЫНЕЦ ШПИОНИЛ ЗА ГЕРМАНОМ».
Второго подобного мертвеца Хрулеев обнаружил уже на краю подлеска, у самого поля. Этот труп совсем разложился, превратился в полужидкую массу, перемешанную с костями, масса сползла с кола и теперь растеклась лужей у его подножия. Но среди бурых костей, измазанных гнилью, все еще лежала крепившаяся раньше к телу железная табличка, сообщавшая что «ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НАРУШИЛ ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ ГЕРМАНА».
Последние три кола Хрулеев обнаружил уже за пределами сосняка, они были вкопаны в землю на краю оврага, отделявшего подлесок от сожженного Германом луга. Эти колья были выше располагавшихся в лесу – каждый в два человеческих роста.
Композиция, как догадался Хрулеев, символизировала врагов Германа – на первый кол был насажен детский череп, на второй – проткнутая насквозь тюбетейка, на третьем коле помещалась какая-то бесформенная темная масса. Хрулеев направил на массу луч фонарика, и масса жирно и глянцево заблестела разноцветными бликами – желтым, зеленым, фиолетовым.
Хрулеев с ужасом осознал, что на третий кол насажен крупный кусок Гриба. Сама идея приносить сюда Гриб и насаживать его на кол при входе в собственные владения выдавала варварскую сущность Германа, это было глупо и неразумно, Гриб мог привлечь сюда детей. Хрулеев знал, что Гриб на колу все еще живой, что Гриб нельзя убить, просто оторвав его от материнского тела и насадив на кол.
Хрулееву вдруг уже в который раз показалось, что Гриб сейчас пытается говорить с ним, общаться, что эта масса на колу требует от Хрулеева сделать что-то страшное,непонятное человеку, что Гриб хочет донести до Хрулеева послание на своем Грибном языке, который использует не слова, а нервные импульсы в человеческом мозгу.
Хрулеев поспешно отвел от Грибной массы на колу луч фонарика, Гриб перестал сверкать и снова превратился в неопределенные черные очертания в сумерках.
Теперь колья с насаженными на них врагами Германа уже остались позади, Хрулеев шел по влажному пеплу сожженного луга, хлюпавшего при каждом шаге. Тотошка притихла и ковыляла рядом, иногда останавливаясь, чтобы принюхаться.
Элеватор за полем, обиталище Германа, казался мертвым. Ни огонька, ни звука. Приходить сюда конечно было глупо, но выбора у Хрулеева не было. Последние эчпочмаки были съедены еще днем, вернуться в Оредеж Хрулеев не мог – там его растерзают дети или пристрелит сумасшедший мэр. Оружия у Хрулеева больше не было, а по лесам рыскали орды детей, уничтожавших всех встреченных взрослых.
По пути сюда Хрулеев издали видел еще одну группу детей, не тех которые убили мичмана, и не оредежских. Дети выстроились в круг на широкой поляне, их было не меньше полусотни, у этих были не только кирпичи и арматура в руках, но и огнестрельное оружие, двое мальчиков держали автоматы. Дети не заметили Хрулеева, они просто стояли на полянке, совершенно неподвижно и в абсолютном молчании. Хрулеев все всматривался в их грязные, перемазанные кровью и ничего не выражавшие лица, но своей дочери среди них так и не узнал.
Именно тогда он понял, что ночевать в лесу больше не будет, это было слишком опасно и страшно. Можно было еще вернуться к ордынцам и обменять последние вещи – нож, фонарик, тамагочи, флягу для воды, вещмешок или даже Тотошку на еду. Но Хрулеев знал, что за все это ордынцы дадут ему всего лишь еще несколько пирожков, которых хватит в лучшем случае на один день. Это было бы бессмысленно, а больше идти было некуда. Сейчас, шагая через горелое поле к элеватору, Хрулеев только надеялся, что Герман сразу пристрелит его и не будет мучить или заживо сажать на кол.
Элеватор был уже совсем близко, огромные в несколько десятков метров высотой цилиндрические силосные баки казались черными яйцами какого-то громадного чудовища, Хрулеев теперь мог рассмотреть воздушные переходы и металлоконструкции, соединявшие баки и высокую прямоугольную башню с развевавшимся над ней флагом.
У подножия баков было заметно хаотичное нагромождение мелких построек, жавшихся к громадине элеватора. Забор из колючей проволоки, огораживающий лагерь Германа, серебристо блестел в сумерках, прямо за забором Хрулеев увидел караульные вышки. Но прожектора на вышках не горели, все казалось опустевшим и мертвым. Может быть, сюда наведались дети и уничтожили Германа, отомстив за насаженных на колья товарищей?
Хрулееву стало тревожно, он вдруг осознал, что уже минут десять идет по горелому лугу, но не видит никакой тропинки, как будто люди Германа по некоей неизвестной причине избегали луга и никогда не ходили к элеватору этим путем.
Хрулеев шел с зажженным фонариком, не таясь, лишь иногда он выключал фонарик и вглядывался в темневшую впереди громаду элеватора. На небе загорелись еще несколько десятков холодных октябрьских звезд, вокруг стояла тишина, через несколько минут будет уже совсем темно. Ветер усилился, в воздухе пахло зимой, скорым снегом и холодами. Здесь что-то было не так, и по мере приближения к элеватору это ощущение все усиливалось.
Хрулеев вдруг почувствовал, что наступил подошвой сапога на что-то твердое, в мозгу стремительно пронеслось некое давнее воспоминание, интуиция сработала безошибочно. Хрулеев догадался, что именно произошло еще до того, как посветил себе под ноги фонариком.
Под сапогом Хрулеева лежало нечто круглое, черное и металлическое. Никаких надписей на корпусе предмета не было, но Хрулеев узнал противопехотную ИИГ-37, и внутри у него все похолодело. Мина отжимного действия, взрыватель срабатывает при снятии веса. Зона поражения – 30 метров, достаточно убрать с мины ногу, и его разорвет на куски.
Хрулеев, стараясь не двигаться, стал лихорадочно шарить по земле вокруг себя лучом фонарика, пытаясь обнаружить другие мины. Еще одна мина действительно нашлась в паре метров впереди Хрулеева.
– Тото, не двигайся! Сидеть!
Собака плюхнулась в холодный и мокрый пепел, она обеспокоенно смотрела на застывшего и боявшегося пошевелиться хозяина. Хрулеев знал, что веса овчарки вполне достаточно для срабатывания мины подобного типа, если Тотошка наступит на другую мину – они умрут сразу же. Хрулеев слышал, как бешено колотиться сердце в груди, все его силы сейчас уходили на то, чтобы стоять неподвижно.
Это конечно было очень глупо, Хрулееву следовало ожидать от Германа чего-то подобного, ему следовало заметить раньше, что на поле нет никакой тропинки, что люди Германа здесь не ходят, ему следовало быть бдительным. Но голод, постоянный страх, бессонные ночи в холодных лесах притупили разум Хрулеева, теперь он умрет совершенно бессмысленно, как конченый идиот.
Нужно было искать решение, и Хрулеев в очередной раз убедился, насколько страх эволюционно бессмысленное явление, вместо того чтобы помогать быстро соображать в ситуации смертельной опасности, страх только мешал сосредоточиться. Главным сейчас было не двигаться, не убирать ногу с мины.
Хрулеев замахал горящим фонариком, заорал что есть мочи в сторону элеватора. Но это было бесполезно, на элеваторе было все также темно и тихо, ответом Хрулееву был лишь шум ветра.
Тотошка вдруг вскочила и подбежала к хозяину.
– Тото, нет! Отойди! Сидеть! Сидеть, падла!
Хрулеев понял, что его обманули, что здесь уже давно нет ни Германа, ни людей, элеватор был пуст. Куда исчез Герман, теперь не имело никакого значения, Хрулеев понимал, что установленная Германом мина, вероятно, все еще в рабочем состоянии, а значит он умрет. По крайней мере, это будет быстрая и почти безболезненная смерть, почувствовать он ничего не успеет.
Хрулеев знал, как разминировать ИИГ-37, это было возможно даже с помощью ножа и гаечного ключа, но для этого пришлось бы снять с мины металлический корпус, а для этого, в свою очередь, придется убрать с мины ногу, но если Хрулеев уберет ногу – разминировать больше будет нечего и некому.
Еще можно было придавить мину чем-то тяжелым, весом не меньше двадцати килограмм, Хрулееву было известно, что именно из-за этой технологической особенности ИИГ-37 считалась паршивой миной и была в свое время снята с вооружения. Если положить на мину достаточно тяжелый предмет – можно будет спокойно убрать с нее ногу, взрыва не произойдет.
Хрулеев осторожно снял с плеча вещмешок и взвесил его в руке. Ничего не выйдет, мешок слишком легкий, даже если Хрулеев набьет мешок собственной одеждой, вещами из карманов и сапогом со второй не стоящей на мине ноги, все равно веса будет недостаточно, и обмануть мину не получиться.
Нога тем временем затекла, зазудела. Взгляд Хрулеева упал на Тотошку. Овчарка поняла, что происходит что-то страшное, она сидела смирно, но жалобно подскуливала.
Даже сильно исхудав за последние месяцы, Тотошка оставалась крепкой, взрослой и крупной для своей породы овчаркой, весила она определенно килограмм тридцать, не меньше. Но даже такая послушная собака как Тотошка не сможет сидеть на мине совершенно неподвижно. А вот если придавить мину собачьим трупом – вполне можно будет убрать ногу и уйти, взрыва не произойдет.
Хрулеев вынул из кармана раскладной нож, в свете фонарика блеснуло выдвижное длинное лезвие. Нужно было позвать собаку, но язык не слушался Хрулеева.
– Тото...
Собака жалобно тявкнула. Один удар в горло – и все закончиться. Главное, чтобы Тотошка не дернулась, не сдвинула стоявшего на мине Хрулеева с места.
По щекам Хрулеева текли слезы, рука державшая нож дрожала. Хрулеев в последний раз обшарил фонариком землю под собой, но ничего полезного, чем можно было бы придавить мину, рядом не было, ни камней, ни кирпичей, только каша из пепла от сожженной травы.
– Тото, ко мне.
Овчарка подошла.
Хрулеева всего трясло, он зарыдал.
Тотошка лизнула руку Хрулеева, не понимая, почему хозяин плачет, она пыталась успокоить его как могла. Хрулеев схватил собаку за ошейник и занес нож для удара. Всего один удар, главное сосредоточиться на том, чтобы не покачнуться, не пошевелить ногой, стоящей на мине.
– Мне нужно найти дочку, Тото. Прости. Если я умру – значит, все было зря. Прости меня, пожалуйста, я должен выжить любой ценой.
Тотошка не дергалась, она села на землю рядом с хозяином, рука Хрулеева все еще держала собаку за ошейник. Но другая рука, державшая нож, ходила ходуном, дрожала, как у алкаша с лютого похмелья.
Хрулееву показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, как будто он просто сидит в зрительном зале кинотеатра и смотрит очередной глупый фильм про человека, наступившего на мину. Сейчас фильм кончится, в зале зажгут свет, и Хрулеев просто встанет и пойдет домой, где уже ждут жена, дочка и Тотошка.
Налетевший порыв ледяного вернул Хрулеева к реальности, человеком, наступившим на мину, был он сам, и здесь никого не было кроме него и Тотошки, которую нужно было убить.
Но рука Хрулеева вдруг отпустила ошейник собаки, Тотошка не ушла, она осталась сидеть рядом с хозяином. Хрулеев рыдал и матерился, понимая, что нанести удар он не сможет, что мичман был прав, и Хрулеев просто трус.
Овчарка вдруг оскалилась и зарычала в сторону элеватора.
Послышался лай, но лаяла не Тотошка. К одной гавкавшей псине присоединилась другая, потом – третья, через несколько секунд Хрулеева оглушил поток злобного истеричного лая.
Собаки рвали глотки где-то на элеваторе, их было не меньше сотни. Прожектора на караульных вышках, окружавших элеватор, одновременно зажглись, ослепив Хрулеева.
Хрулеев зажмурился, он понимал, что сейчас главное не паниковать, не двигаться, не забывать, что стоишь на мине. Лай собак вдруг прервался, столь же неожиданно как начался, а потом, все еще ослепленный прожекторами и стоявший с закрытыми глазами, Хрулеев вдруг услышал звук, которого не слышал уже много дней.
Это был звук работавшего мотора машины, от элеватора к Хрулееву ехал автомобиль.
Хрулеев: Достоевский на уазике
4 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Прожектора погасли, и элеватор погрузился в темноту. Но Хрулеева теперь слепили фары остановившегося рядом уазика. Фары ярко освещали все еще стоявшего на мине Хрулеева и рычавшую в сторону машины Тотошку.
На борту зеленого уазика был намалеван черной краской портрет Достоевского, над которым располагалась крупная надпись «ДЕТИ-ЗЛО. ГЕРМАН».
Из автомобиля вылезли четверо, рожи двоих приехавших на уазике мужиков могли бы украсить любую колонию для пожизненно осужденных маньяков-каннибалов, лицо третьего скрывал шлем в форме маски Дарта Вейдера, явно снятый с мертвого Президентского штурмовика.
В руках мужики держали калаши, а четвертой была молодая девушка. Девушка напоминала купчих с картин Кустодиева, она была полненькой, низкой и румяной. Длинные волосы были заплетены в толстую черную косу до талии, облегающие джинсы подчеркивали круглые бедра. На ногах девушки были высокие армейские ботинки, судя по креплениям для шнуровки в форме маленьких серебряных бутылок водки, ботинки были трофейными и раньше принадлежали Президентскому штурмовику.
На ремне у девушки висела кобура с пистолетом, на шевроне камуфляжной куртки был изображен портрет Достоевского. В руках девушка держала длинную ржавую цепь.
Тотошке приехавшие германцы сразу же не понравились, овчарка встала между вышедшими из уазика людьми и Хрулеевым и, оскалившись, зарычала.
– Уберите псину, – распорядилась купчиха.
Один из мужиков прицелился в собаку из калаша.
– Не в этом смысле, придурок, – разозлилась купчиха, – К бамперу ее прикрути, – купчиха бросила мужику с калашом железную цепь.
Тотошка видимо поняла, что собираются делать германцы, и бросилась на мужика с цепью, целясь зубами в промежность. Но мужик, бросив калаш на землю, увернулся, схватил Тотошку за ошейник и ловко, почти без усилий поднял тридцатикилограммовую овчарку в воздух.
Тотошка билась и задыхалась, повешенная на собственном ошейнике, германец пару раз встряхнул собаку, а его товарищ тем временем прикрепил ошейник к ржавой цепи, а саму цепь замотал вокруг бампера уазика. После этого Тотошку, привязанную цепью к бамперу, швырнули на землю.
Но собака все не унималась, Тотошка лаяла и рвалась кусать стоявшего рядом мужика в шлеме Дарта Вейдера, цепь натянулась, и ее звон сливался теперь с лаем обезумевшей от злобы собаки, создавая какофонию звуков.
– Прикажи псине заткнуться. А то мы действительно ее пристрелим, – сказала купчиха Хрулееву.
– Тото, фу! Лежать! Тихо, лежать, я сказал!
Тотошка тяжело плюхнулась на землю, лай стих, но рычать и скалиться она не перестала.
Девушка тем временем подошла к все еще стоявшему на мине Хрулееву.
– Значит ты знаешь, как работают мины отжимного действия, да?
Не дожидаясь ответа, девушка легко толкнула Хрулеева кулаком в плечо. Хрулеев пошатнулся, но ногу с мины не убрал:
– Вы с ума сошли? Мы сейчас все взорвемся, прекратите.
Купчиха пожала плечами:
– Все мы умрем, рано или поздно, что поделать.
Девушка отвесила Хрулееву мощную пощечину. Хрулеев снова покачнулся, но устоял на ногах. Той ноги, которая все еще стояла на мине, он теперь совсем не чувствовал, как будто нога стала чужой, не живой конечностью, а деревянным протезом.
Увидев, что хозяина бьют, Тотошка вскочила на ноги и бросилась в сторону купчихи, снова залившись остервенелым лаем, но цепь не пускала ее, рвавшаяся с привязи овчарка душила себя собственным ошейником.
Хрулеев понял, что его держат за дурака, будь мина настоящей, германцы бы не рискнули приезжать сюда и избивать его, но оторвать ногу от ИИГ-37 он все еще боялся. Может быть германцы сумасшедшие, или просто рисковые ребята, в этом случае мина вполне могла оказаться рабочей, проверять это ценой собственной жизни Хрулееву не хотелось.
– Это ведь бутафория? Она не взорвется, если я уберу ногу?
Вместо ответа купчиха вновь дала Хрулееву пощечину.
Хрулеев схватился за нож, но передумал резать купчиху, заметив, что все трое мужиков, стоявших возле уазика, одновременно направили дула калашей ему в голову. По крайней мере, автоматы у них совершенно точно настоящие и стреляют, в этом Хрулеев не сомневался.
Девушка тем временем подняла с земли вещмешок Хрулеева и вытряхнула его. Из мешка прямо в серое пепельное месиво вывалились флага с водой, железная тарелка, две металлические ложки, шерстяное одеяло, кусок хозяйственного мыла, смотанная бечевка, спички в водонепроницаемой коробке, зубная щетка и паста, автомобильная аптечка, гаечный ключ и ком старых газет.
– Ого, да у нас тут настоящий турист, – удивилась купчиха, – Только палатки не хватает.
Хрулеев наконец нашел в себе силы убрать ногу с мины. Раздался слабый щелчок, и больше ничего. Хрулеев сейчас даже жалел, что мина не взорвалась и не убила его вместе с проклятыми германцами.
Нога совсем затекла и не двигалась, Хрулееву приходилось перемещать ее, помогая себе руками. Он стал растирать ногу, чувствительность к конечности возвращалась мучительно, в нее как будто вонзилась тысяча иголок.
– Мина кстати настоящая, – произнесла купчиха, закончив осматривать вываленные на землю из мешка вещи Хрулеева, она достала из кармана собственной куртки и продемонстрировала Хрулееву небольшой передатчик.
– Радиоуправление, – объяснила девушка, – Была у последних серий этого типа такая функция, взрыватель можно дистанционно отключить в случае, если на нее случайно наступил не враг, а наш солдатик. Я его дезактивировала всего пару минут назад, когда мы подъехали. Так что стоял на ней ты совсем не зря, – желая подтвердить свои слова, купчиха пнула носком армейского ботинка дезактивированную мину, – Остальные мины кстати тоже выключены. Не думай, что мы сумасшедшие и катаемся на машине по минному полю.
– Я тут минут двадцать орал и светил фонарем, – возмутился все еще растиравший ногу Хрулеев.
– Герман решал твою судьбу, – ответила девушка, – Нож давай мне, а руки подними вверх.
Но Хрулеев сомневался, что отдавать нож – хорошая идея. Можно было бы сейчас броситься на купчиху, приставить ей нож к горлу и потребовать у германцев отпустить Тотошку, а еще еды, оружие, и помощи в поисках дочери в обмен на жизнь купчихи, можно было бы даже отступить с ней к лесу и скрыться там. Достать пистолет из кобуры девушка не успеет, Хрулеев был уверен в этом.
– Брать меня в заложники не советую, – неожиданно заявила купчиха, как будто прочла мысли Хрулеева, – Мои парни меня ненавидят и с радостью пристрелят вместе с тобой, так что заложница из меня совсем никудышная. Да, мальчики?
Мужики не ответили, даже не кивнули, они просто продолжали целиться из калашей в голову Хрулееву. Момент был упущен, девушка взяла нож из рук Хрулеева и бросила его на землю к вещам, вываленным из мешка. Затем она дала Хрулееву уже третью пощечину, Тотошка вновь оглушительно залаяла и рванула вперед, безуспешно пытаясь порвать железную цепь.
– Руки подними, я сказала.
Купчиха быстро и профессионально обыскала Хрулеева. Бензиновую зажигалку с гравировкой, изображавшей Сокольничью башню Твердыни Вятичей, девушка сразу же сунула себе в карман и теперь вертела в руках тамагочи.
– Это что? Пейджер?
– Нет, тамагочи. Детская игрушка.
– Тетрис что ли?
– Типа того.
Тамагочи купчиха тоже сунула себе в карман, теперь в руках у нее был последний предмет, извлеченный из карманов Хрулеева – фотография.
– Это твоя семья?
– Да. Отдай.
Девушка неожиданно действительно вернула Хрулееву фотографию.
– Какой у тебя размер?
– Что? – не понял Хрулеев.
– Какой размер cапог?
– Сорок четвертый.
– Снимай. И куртку тоже.
Хрулеев подчинился, влажный пепел поля обжигал ноги без сапог ледяным холодом.
– Собаку мы возьмем себе, нам как раз нужны суки для вязки. Хорошая собака, злая.
Купчиха вынула из кобуры пистолет и сняла с предохранителя:
– Встань на колени, пожалуйста. Ты слишком высокий, неудобно.
– Не надо. Возьмите меня к себе, я могу быть полезен Герману.
– Не можешь. Герман сказал, что ты нам не нужен.
– Послушайте... – голос у Хрулеева дрогнул, нужно было собраться. Тотошка продолжала рваться с цепи и лаять, она уже совсем охрипла, и лай стал приглушенным и сиплым.
– Тото, фу, молчать, сидеть!
Собака действительно заткнулась и села.
– У вас же есть собаки, я могу следить за ними и воспитывать их. Могу сделать ваших собак такими же злыми и послушными как Тото.
– Может быть, – согласилась купчиха, – Но Герман сказал, что ты нам не нужен. На колени!
– Послушайте, я много знаю об оружии, я могу чинить автоматы, могу изготовить взрывчатку, могу снарядить патроны.
– Ты еще скажи, что можешь разминировать мины, – девушка хихикнула и махнула дулом пистолета в сторону мины, – Ну, предположим. Что это за мина? Тип? Серия?
– «Игнатий Гриневицкий», сокращенно – ИИГ-37, противопехотная, взрыватель отжимного действия,радиус поражения – до 30 метров. На вооружении в СССР с 1937 года, впервые применена в боевых условиях в советско-финской войне в 1939 году. Тип мин назван в честь революционера-бомбиста, убийцы Александра II. Серия конкретно этой – 812М. Могу разминировать за десять-пятнадцать минут прямо у вас на глазах, если хотите.
– Хм... А это? – девушка махнула пистолетом перед самым лицом Хрулеева.
– Это слишком просто. Пистолет Макарова, под патрон девять на восемнадцать миллиметров. Конкретно тот, из которого вы собираетесь меня убить, – версия производства ГДР, думаю, что не ошибусь, если скажу, что конца 50-х.
– Ладно. Болтаешь ты много, но умеешь ли ты пользоваться тем, о чем рассказываешь?
– Умею. Дайте ствол, я покажу. Из макарова попаду в пуговицу с тридцати метров.
– Что?! – возмутилась девушка, – «Дайте ствол»? То есть, иначе говоря, ты считаешь меня дурой? Это уже оскорбление, ни в какие ворота. Вставай на колени, живо.
– Стойте. Я могу рассказать вам, где находится лагерь ордынцев.
– Ты думаешь, мы не знаем где лагерь ордынцев? Совсем дурачок?
– Я могу рассказать вам, у ордынцев есть супероружие... Я был у них сегодня...
– Ты про филинов что ли? Мы знаем про филинов, спасибо.
– Блядь, да кончай его уже, – впервые произнес, вмешавшись в разговор, один из стоявших возле уазика с калашами германцев.
– Нет, подожди, – весело ответила купчиха, – Я хочу, чтобы он встал передо мной на колени, это вопрос принципа. И поскольку он не хочет этого делать, я для начала прострелю ему ступню.
Девушка прицелилась из пистолета Хрулееву в ногу.
– Я знаю где тайник Автогеновича, мэра Оредежа, – вдруг неожиданно даже для себя самого произнес Хрулеев, – Да, знаю. Я видел этот тайник – там тысячи банок пищевых рационов, куча оружия, патронов, лекарств.
– Ну и где же?
– Я отвечу на этот вопрос только лично Герману, и при условии, что он поможет мне найти мою дочь.
– Ничего не выйдет, мужик. Если твоя дочь жива, то я не могу пустить тебя к Герману. Мы не принимаем тех, у кого есть живые дети, ибо дети – зло. А с чужаками Герман никогда не разговаривает. Так что говори мне, где тайник Автогеновича, и можешь проваливать отсюда. Собаку и сапоги можешь забрать, если хочешь.
– Плевать на собаку и сапоги, мне нужна моя дочь. Герман может знать, где она?
Девушка хмыкнула:
– Герман все знает, тем более про детей. Мы изучаем детей еще с весны.
Хрулееву совсем не понравилось, как купчиха произнесла слово «изучаем».
В разговор вновь вмешался один из мужиков с калашами:
– Ты ебанулась что ли, глупая пизда? Кончай уже его быстрее. Если мы притащим этого чмыря на элеватор – Герман скормит нас Карающей Молотилке.
– Так тебя давно уже пора ей скормить, – ответила девушка, она провела рукой по длинной черной косе, а потом обратилась к Хрулееву:
– Ты уверен, что твоя дочь жива?
– Нет.
– Хорошо. Те, у кого есть живые дети, подлежат смерти. Понятно?
– Понятно.
– Поэтому будем считать, что твоя дочь пропала без вести. Это допускается. Ты служил в армии?
– Да.
– Где?
– Тындинский район, Амурская область. С семьдесят четвертого по семьдесят шестой. Железнодорожные войска.
– Кем ты работал до того как все началось?
Хрулеев напрягся:
– У меня был свой оружейный магазин в Семи Холмах, в столице.
– Врешь. Впрочем, плевать. Ты готов поклясться соблюдать все наши правила и во всем повиноваться Герману?
– А я могу сначала спросить?
– Спрашивай. Только учти, что мы не поможем тебе с поиском дочери и не расскажем тебе ничего про наши правила, пока ты не присоединишься к нам. Мы вообще не общаемся с чужаками, и никогда им не помогаем.
– Я про другое. Ордынцы сказали мне, что Герман может сделать со мной что-то страшное, что-то, что хуже смерти...
Девушка пожала плечами:
– Для начала, больше никогда не вспоминай об ордынцах, забудь вообще, что ты с ними знаком. Мы в состоянии войны с ордынцами, если будешь болтать про них на элеваторе – тебя сочтут шпионом и скормят Карающей Молотилке. И это все, что я готова рассказать чужаку. Ты готов дать клятву верности Герману, или мне тебя убить? Рассказам чужака про тайник Автогеновича Герман все равно не поверит, так что тебе придется стать одним из нас, если ты хочешь беседовать с Германом.
– Я готов.
– Хорошо. Просто поклянись соблюдать все наши правила и всегда слушаться Германа, расплата за нарушение клятвы – смерть. Форма клятвы свободная, приступай.
– Клянусь соблюдать все правила и во всем слушаться Германа. И да постигнет меня смерть, если я нарушу свою клятву.
Мужики с калашами вдруг заржали, в их ржании Хрулееву почудилось нечто очень жуткое и нехорошее. Потом германец в шлеме Дарта Вейдера произнес:
– Ой, дурак. Ты сам понимаешь, на что ты подписался? Надо было брать сапоги с собакой и проваливать, когда тебе предлагали. Беги, мужик, реально беги прямо сейчас, тогда мы тебя просто застрелим. Я серьезно, это сейчас лучший вариант для тебя.
Хрулееву стало тревожно, несмотря на то, что купчиха, наконец, поставила пистолет на предохранитель и убрала его в кобуру.
