Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)
– Вот этого болтливого пидора зовут Сергеич, и он за свои речи скоро отправится в Карающую Молотилку, – девушка указала на мужика в шлеме, – Сергеич всегда носит на голове эту дрянь, потому что дети однажды облили его бензином и подожгли. С тех пор у Сергеича нет половины лица, и он стесняется этого, поэтому ходит в шлеме. Рядом с Сергеичем – Пашка Шуруповерт, а третьего зовут Шнайдер. Это все погремухи, не фамилии. А ты...
– Я Хрулеев.
– Очень хорошо. Может быть, у тебя со временем тоже появится погремуха, а может быть и нет, иметь погоняло не обязательно, у нас с этим свободно. Я Люба, начальник личной охраны Германа, для тебя – Любовь Евгеньевна, – купчиха протянула Хрулееву руку ладонью к земле, как протягивают руку для поцелуя. Хрулеев однако перевернул протянутую руку и пожал ее, Люба нахмурилась. Она указала на разбросанные по земле вещи Хрулеева:
– Собирайся и поехали. Вещи пока что оставь себе, но помни, что они больше не твои. У нас нет частной собственности, только личная.
Хрулеев на всякий случай затолкал поглубже во внутренний карман фотографию.
– Вы вернете мне тамагочи и зажигалку, Любовь Евгеньевна?
– Они тебе не понадобятся. В игрушки тебе играть будет некогда, а огонь у нас разжигают только специально назначенные люди.
– А когда я увижусь с Германом?
– Когда Герман сочтет нужным. Сейчас в любом случае уже ночь, Герман спит.
Хрулеев: Рабы элеватора
4 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
До элеватора они доехали на уазике. Тотошку, только что пережившую тяжелый стресс, Хрулеев отказался сажать в багажник и вместо этого взял в кабину к себе на колени.
Хрулеев пытался показать собаке, что германцы теперь свои, он даже дружески похлопал по плечу сидевшего на переднем сиденье Пашку Шуруповерта, но овчарка все время беспокоилась и рычала. Это было нехарактерно для Тотошки, обычно она считала своими тех же людей, что и хозяин, но сейчас мнения Тотошки и Хрулеева не совпадали, и это усиливало тревогу Хрулеева.
Хрулеев пытался успокоить себя тем, что собака просто до сих пор не может простить германцам железную цепь, однако по мере приближения уазика к элеватору Хрулееву становилось все беспокойнее. Он попросил всех пассажиров уазика и даже водителя взглянуть на фотографию пропавшей дочери, но пользы это не принесло. Пашка Шуруповерт заявил, что никогда не встречал девочку, Сергеич выругался и отказался смотреть фотографию, Люба вновь посоветовала спросить у Германа, а остальные даже не удостоили Хрулеева ответом.
Уазик проехал через стальные ворота в кишку, огороженную со всех сторон железным забором с колючей проволокой, и только тогда Люба вновь активировала все мины на выжженном поле. Куча местной охраны полезла в салон машины с фонарями выяснять, кто такой Хрулеев, и откуда он взялся, но Люба просто приказала им проваливать, и уазик пропустили дальше.
Выйдя, наконец, из машины, Хрулеев увидел, что уазик остановился в очередной кишке, похожей на первую.
Хрулееву раньше почему-то казалось, что лагерь Германа должен представлять собой единое пространство, но это было не так, вся территория элеватора была поделена на мелкие отсеки, огороженные со всех сторон от соседних ячеек заборами и колючей проволокой. Впрочем, непосредственно до элеватора Хрулеев и его провожатые так и не добрались, до силосных баков и прямоугольной башни с флагом отсюда оставалось еще не меньше сотни метров. Хрулеев понял, что само здание элеватора, судя по всему, находится в самом центре лагеря Германа и окружено многочисленными огороженными мелкими отсеками.
Хрулеев решил, что сам Герман наверняка живет непосредственно на элеваторе, в самом центре лагеря. Огороженные отсеки соединялись друг с другом крепкими железными воротами, на каждых воротах была охрана и прожектора. Но прожектора зажигали лишь на несколько секунд, чтобы пропустить уазик, а затем лагерь вновь погружался в темноту, вероятно Герман экономил электричество. Странно, но внутри лагеря Хрулеев не заметил ни надписей «ДЕТИ-ЗЛО», ни портретов Достоевского. Наверное, подобная пропаганда предназначалась только для внешнего мира.
В самом лагере Хрулеев не видел ничего, кроме многочисленной вооруженной охраны, колючей проволоки, заборов и сколоченных из металлических листов домиков.
Сейчас, выйдя из уазика, Хрулеев увидел еще и длинный ангар. Впрочем, присмотревшись, Хрулеев понял, что это не настоящий ангар, а поваленная на землю половина силосного бака для хранения зерна. Половина бака проржавела, прямо по ее середине проходил очередной забор с колючей проволокой, так что одна половина ангара находилась в том отсеке, где сейчас стоял Хрулеев, а вторая – уже в другом. Этот импровизированный ангар был, таким образом, чем-то вроде перехода между отсеками лагеря.
Мужики с калашами припарковали уазик и растворились в темноте. На абсолютно темном огороженном дворике перед поваленным силосным баком остались только Хрулеев, Люба и Тотошка.
Хрулеев подсветил фонариком дорогу для Любы, и она прошла к дверям, вырубленным в теле поваленного и расчлененного силосного бака, двери были тяжелыми и металлическими, в свете фонарика Хрулеев увидел, что на входе в ангар крупными белыми буквами написано «ПУТЬ ОЧИЩЕНИЯ». Надпись Хрулееву совсем не понравилась, Тотошка заскулила.
– Мне дадут поесть? – спросил Хрулеев.
– Завтракаем мы по утрам, придется потерпеть, – Люба постучала носком армейского ботинка в дверь, раздался металлический лязг, как будто за дверью отпирали тяжелые засовы.
Дверь открылась, и оттуда появились двое – юноша и девушка, обоим на вид было около двадцати. Их вид неприятно поразил Хрулеева, оба были в одеты в какую-то рванину, очень тощие, что особенно бросалось в глаза на фоне полненькой Любы. Но особенно жутким было то, что головы и у юноши, и у девушки были обриты наголо, а на лбу у обоих были выжжены номера. У юноши был номер 346, а на распухшем и покрытом кровоподтеками лице девушки алело число 411. Вид у обоих был затравленный, Хрулеев заметил, что они боятся даже взглянуть на Любу.
– Четыреста одиннадцатая, – Люба ткнула пальцем в девушку, – Возьмешь вот эту собаку и отведешь ее на псарню. Собаку зовут Тото, передай Зибуре, чтобы ее накормили. Потом разбудишь Плазмидову и приведешь ее сюда. Скажи ей, что у нас тут новенький, пусть возьмет все необходимое.
– Личных собак у нас держать запрещено, но на псарне Тото будет хорошо, Зибура знает свое дело, – заверила Люба Хрулеева.
Оставаться без собаки, впервые за многие месяцы, Хрулееву совсем не хотелось, но делать было нечего, он обязан был соблюдать правила.
Девушка с выжженным на лбу номером подошла к Тотошке и дрожащей тощей рукой потянулась к ошейнику, Тотошка тут же оскалилась, зарычала.
– Тото, тихо! Молчать, фу. Тото, иди с ней, все в порядке. Завтра я приду к тебе на псарню, я обещаю, – сказал Хрулеев собаке, – Мне ведь разрешат проведать Тотошку?
– Непременно, – заверила Люба.
Тотошка еще грустно поскулила и ушла с четыреста одиннадцатой девушкой куда-то в темноту. Хрулееву вдруг стало страшно и одиноко, он сознавал, что допустил ошибку, что приходить сюда не следовало. В ушах у Хрулеева звучал металлический голос ордынского громкоговорителя, предупреждавший о вещах страшнее смерти.
Люба тем временем обратилась к юноше:
– Триста сорок шестой, натаскаешь и нагреешь воды для новенького, ему надо помыться. Еще захвати ваксу и щетку, мои ботинки запылились, надо их почистить. Когда я закончу с новеньким – сделаешь мне массаж перед сном, помоешь мне голову и расчешешь волосы. Пошевеливайся.
Юноша поспешно схватил пустые ведра и скрылся в темноте.
– Рабы, – коротко объяснила Люба, но тут же раскрыла мысль, – Имен у них нет, только номера. Номера мы выжигаем у них на лбу, у нашего кузнеца есть для этого набор отличных стальных цифр. Рабов нельзя убивать, запрещено также их насиловать или бить без причины. Рабы у нас, как и все остальное, общественные, мы владеем ими все вместе, и они трудятся для общего блага. Рабы раньше были германцами, но они совершили преступления или нарушали правила. Обычно тех, кто нарушает правила, Герман скармливает Карающей Молотилке, но иногда Молотилка не голодна и выплевывает преступников еще живыми. Но это конечно редкость, чаще Герман просто из милосердия заменяет преступникам отправку в Молотилку на рабство. Будешь нарушать правила – тоже станешь рабом или отправишься в Молотилку, ясно? Рабам запрещено посещать центральную зону, где расположен элеватор, или покидать лагерь без сопровождения. Так что если увидишь раба в центральной зоне или раба без конвоя снаружи лагеря – ты обязан его немедленно убить.
Хрулеев кивнул, рабы сейчас волновали его меньше всего. Хрулеев указал на надпись над входом в ангар:
– Что за Путь очищения? Это что-то типа бани?
– Это очищение, как физическое, так и духовное, – объяснила Люба, явно цитируя некую методичку, – Никто не войдет во владения Германа, не очистившись прежде от скверны.
Мимо Хрулеева в ангар пробежал триста сорок шестой, он нес в руках дымящиеся ведра с водой. У Хрулеева побежали по спине мурашки от предвкушения удовольствия, он не мылся горячей водой уже несколько месяцев.
– А почему мужики не пошли Путем Очищения? Ну там, Пашка Шуруповерт и остальные ваши подчиненные с калашами. – спросил Хрулеев.
– Они все уже прошли Путь Очищения, этот путь можно пройти только раз в жизни, люди проходят его, когда попадают к нам впервые, так распорядился Герман. И Пашка Шуруповерт, и все остальные в лагере уже давно прошли его, не переживай.
Но Хрулеева все еще мучила неясная тревога, интуиция подсказывала ему, что здесь что-то не так, что это не просто баня или обряд духовного рода.
– А почему Тотошка не пошла Путем очищения? – не унимался Хрулеев.
– Потому что твоя псина – просто животное, животное по определению чисто и не нуждается в очищении от скверны, Путь очищения – только для людей, – вновь процитировала методичку Люба. Раб с дымящимися ведрами пробежал мимо Хрулеева уже третий или четвертый раз.
– А вы сами прошли Путем очищения, Любовь Евгеньевна?
– Нет, – Люба мотнула головой, и ее черная коса качнулась из стороны в сторону, – Я же говорю: Путь очищения только для людей, а женщина, как учит нас Герман, не человек. Ведь женщина рожает детей, а дети – зло, стало быть, зло заключено в самой сущности женщины, и не может быть очищено никаким обрядом. Кроме того, женщина чисто по физиологическим причинам неспособна пройти Путь очищения, ты скоро сам поймешь почему. И вообще, хватит болтать. Лучше запомни пока первые правила. Правило номер один: не сомневайся в Германе, не перечь Герману, не говори и даже не думай плохо о Германе. Наказание за нарушение этого правила – отправка на корм Молотилке. Правило номер два – не употреблять алкоголь и не курить, даже если ты увидишь спиртное или сигареты, например во время вылазки в Оредеж, не подходи к ним, а уничтожь их с безопасного расстояния. За любые опьяняющие вещества – Молотилка. Правило номер три расскажу тебе позже, твоя ванна готова, иди мойся.
– Ваша ванна готова... – подтвердил триста сорок шестой, он совсем запыхался, пока таскал тяжелые ведра, пот тек с него ручьями. Раб запнулся, видимо не зная, как обратится к Хрулееву.
– Хрулеев пока что не имеет градуса, он получит градус, только когда пройдет Путем очищения, – милостиво объяснила рабу Люба, – Ты принес щетку? Займись пока моими ботинками.
Хрулееву очень хотелось принять горячую ванну скорее, но какое-то жуткое темное предчувствие все не давало ему войти в ангар, сделанный из половины силосного бака. Хрулеев вдруг осознал, что Люба послала девушку-рабыню за некоей Плазмидовой, странная фамилия показалась Хрулееву смутно знакомой. Он ее слышал раньше, до того как все началось.
– А кто такая Плазмидова? – спросил Хрулеев.
– Колдунья. Скоро познакомишься с ней. Иди уже, ванна стынет.
И Хрулеев вошел в амбар с белоснежной надписью ПУТЬ ОЧИЩЕНИЯ.
Камарильин I
5 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Камарильин быстро и раздраженно шагал по улице.
Во дворах хрущевок уже белела цветущая черемуха, мимо Камарильина пролетали первые, еще вялые и не до конца проснувшиеся весенние шмели. Воздух был наполнен сладкими ароматами весны и цветения, уставшие за зиму от серости глаза Камарильина с наслаждением созерцали первую зеленую траву и листву на кустах.
От зоркого взгляда Камарильина не ускользало ничего, он с удовольствием подмечал на улице девушек в коротких платьях, и с раздражением – появившихся вслед за шмелям и листвой алкашей и старух на лавках во дворах.
Даже алкаши казались Камарильину весенними и полусонными. Может быть, они еще не отошли от зимней спячки, но вероятнее дело было в другом: водку начнут продавать только в два, сейчас пьянчуги медленно и трудно оживали и приходили в себя после вчерашнего. У них впереди еще был целый час, чтобы найти деньги, закусь, приятную компанию и самое главное – заранее занять очередь в единственном магазине, где отпускали водку, на улице Веры Фигнер.
Камарильин с раздражением в очередной раз подумал, что Бухарин-11 слишком маленький городок, и кроме того, как имеющий стратегическое значение для обороноспособности страны, он обеспечивается всем необходимым по высшему разряду. В результате водки здесь всегда хватало всем, вышедшее год назад антиалкогольное постановление ЦК КПСС работало в Бухарине-11 со скрипом, если работало вообще.
Камарильин живо интересовался антиалкогольной компанией, и этот его интерес не был ни эгоистично-материальным, как у алкашей на лавках, ни абстрактно-политическим, как у бабок рядом с алкашами на тех же лавках.
Дело в том, что городская газета «Трезвый дворник-комсомолец» дала Камарильину задание написать фельетон, фельетон должен был не только бичевать пьянство, но и подводить годовой итог всесоюзной антиалкогольной компании. Сейчас Камарильин с отвращением вглядывался в серые рожи аклонавтов, пытаясь разыскать среди них прототип героя для будущего фельетона.
Но все было тщетно. Персонажей, на примере которых можно было бы продемонстрировать разрушительное влияние алкоголя на здоровье и личность, здесь было полно, но для подведения итогов антиалкогольной компании не годился ни один из них. Было совершенно очевидно, что антиалкогольная компания прошла через них, как нож сквозь липовый мед, не причинив пьющим жителям городка никакого вреда.
На одной из лавок Камарильин вдруг разглядел своего дальнего родственника – Цветметова. Вид у Цветметова был потертый, даже на фоне остальных обитателей лавок. Цветметов сидел на скамейке совсем один, в его сутулой фигурке было нечто очень грустное, он мог бы стать отличной философской иллюстрацией понятию экзистенциального одиночества. Цветметов тоже заметил Камарильина, он выплюнул изо рта давно погасшую беломорину и замахал Камарильину рукой. Камарильин скорее отвернулся, сделав вид, что он не замечает родственника.
Камарильин свернул во двор, ему хотелось уйти подальше от Цветметова, пока тот не подошел и не начал клянчить пару рублей до зарплаты. В качестве персонажа для фельетона Цветметов совсем не подходил, поэтому он сейчас Камарильина не интересовал.
Камарильин вздохнул и решил, что, пожалуй, придется использовать для фельетона вымышленного персонажа. С другой стороны, Камарильину вдруг почему-то вспомнился один человек, бывший парень Саши. Рассказывая о нем, Саша чаще всего использовала эпитет «странный». Камарильин сейчас не мог вспомнить имя этого парня, но Саша рассказывала, что тот работал на местном градообразующем предприятии – в НИИ № 20, горожане называли его просто «двадцаткой» или «институтом».
У этого паренька еще была забавная фамилия – Местин или Мстин, короче, что-то связанное с местью. Саша всегда с гордостью сообщала, что была у этого Мстина единственной девушкой в его жизни. После того как Саша его бросила, этот работник НИИ по ее словам так и не завел себе новой девушки, а посвятил всю свою жизнь работе над неким суперсекретным проектом в институте, таким образом труд на благо обороноспособности отчизны заменил ему личную жизнь.
Впрочем, алкоголя, насколько Камарильин помнил по рассказам Саши, этот Мстин не употреблял вообще, так что в качестве персонажа фельетона про пьяниц он не подходил. Однако, с другой стороны, можно было заменить девушку Сашу на бутылку водки, а отношения Мстина с Сашей – на алкоголизм. НИИ № 20, конечно же, упоминать в фельетоне тоже нельзя, это секретный объект. Но вполне можно использовать некий абстрактный «институт», конечно не оборонного, а сугубо мирного назначения.
К тому моменту, как Камарильин дошел до цели, в его голове уже родился вполне законченный и стройный план фельетона. Итак, некий младший научный сотрудник некоего НИИ выпивает, он бесполезно проводит свою жизнь, он равнодушен к тому, чем живет родина и к освоению космоса, к свои рабочим обязанностям этот сотрудник относится совершенно формально. Однако внезапно в жизнь сотрудника вторгается Постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» от 7 мая 1985 года. Узнав о вреде алкоголя, сотрудник немедленно бросает пить, теперь у него появляется куча времени, и все это время он посвящает исследованиям сверхсветовой радиосвязи в своем НИИ.
Кончается фельетон тем, что советский космонавт шлет с первой Советской обитаемой станции на Марсе сообщение на Землю, в котором от лица отважных покорителей космоса передает благодарность сотруднику НИИ, изобретшему сверхсветовую радиосвязь. Именно эта удивительная радиосвязь и позволила меньше чем за секунду передать сообщение от советских космонавтов с Марса на Землю. Сотрудник в ответ, во время того же самого сеанса радиосвязи, рассказывает о том, как Постановление ЦК КПСС помогло ему победить алкоголизм и сделать перевернувшее мир открытие.
Камарильин был доволен собой, это конечно не совсем фельетон, но ведь требуемые темы раскрыты полностью. Он был уверен, что редактор «Трезвого дворника-комсомольца» заплатит ему не меньше 15 рублей, «по ставке». А еще Камарильину нужно было написать стихотворение посвященное Дню Победы для «Красного Бухарина», кроме того сегодня вечером они с Сашей собирались устроить себе небольшой праздник и пожарить шашлыки на природе...
Стоп. Камарильин вдруг остановился и вздрогнул.
Задумавшись о фельетоне он понял, что пришел совсем не туда. Он хотел зайти прямо во двор, но вместо этого пошел по улице Веры Фигнер. И теперь Камарильин оказался прямо под страшными окнами, он совсем не хотел идти сюда, совсем не хотел видеть эти окна и заглядывать в них.
Но теперь уже было поздно, взгляд Камарильина сам собой скользнул по серой стене хрущевки прямо к третьему этажу. Окна были там, они зловеще чернели, тьма за окнами резко контрастировала с солнечным весенним днем на улице. Камарильину вдруг показалось, что из окон тянет холодом и смертью. Камарильин попытался отогнать наваждение, у писателей просто слишком развита чувствительность, как у самого Камарильина например, вот и все, еще Бунин писал об этой особенности русской интеллигенции.
Окна как окна.
Камарильин знал, что окна принадлежали однушке, за обшарпанным балконом располагалась комната, а за окном рядом – небольшая кухня. За окнами балкона виднелись прислоненные к стене лыжи и прибитый календарь с изображением детей праздновавших Новый Год. Окна кухни были завешаны белоснежными кружевными занавесками. Вот и все, ничего особенного.
Но Камарильину было не по себе, он только сейчас в полной мере осознал, что ему предстоит увидеть. Камарильин попытался собраться, он обошел хрущевку и, промучавшись в тревоге еще несколько секунд, решительно вошел в нужный подъезд.
Запах сразу же ударил в ноздри Камарильину, он снова стал утешать себя цитатой из Бунина и попытался внушить себе, что это только кажется, и никакого запаха на самом деле нет. Но чем дальше Камарильин поднимался по лестнице, тем отчетливее становился сладковатый аромат тухлятины, заглушавший запахи весны и черемухи с улицы.
На третьем этаже воняло уже отчетливо, хотя все окна в подъезде были открыты. На лестничной площадке Камарильина ждали участковый и управдом.
– Добрый день, – поприветствовал Камарильина участковый. На лице милиционера под форменной фуражкой навечно застыло кисло-обреченное выражение, как будто участковый был приговоренным к смертной казни.
– Добрый, – ответил Камарильин, хотя ничего доброго в дне теперь не было.
– Он родственник, – сообщила очевидный факт управдом, указав на Камарильина. Управдом была пожилой и толстой, бобрик уже поседевших волос на ее голове был выкрашен хной.
За дверью нужной им квартиры вдруг раздался лай, жалобный и одновременно злобный.
– Позвольте ваш паспорт. Кем вы приходитесь умершей? – спросил участковый.
Камарильин протянул участковому документ, но ответить на вопрос было нелегко – кем он приходился бабке, Камарильин и сам не знал.
– Наверное, двоюродный внук или внучатый племянник. Я точно не уверен.
Участковый записал данные Камарильина и вернул ему паспорт.
– И она вполне возможно жива. Разве нет?
– Это мы сейчас выясним, – участковый кивнул на дверь квартиры, – А есть у умершей родственники поближе вас?
– Нет.
– Как же так нет? – засуетилась управдомша, – А этот... из седьмого дома?
– Цветметов, – неохотно подсказал Камарильин.
– Вот-вот, Цветметов. И еще был племянник Славик, детей у нее не было, но Славика, когда он был маленький, часто привозили к тете погостить на лето. Еще была сестра Анны Михайловны, мама Славика, но я не знаю, жива она сейчас или нет. Не видела ее уже лет десять. Они со Славиком жили в Рязани, – протараторила управдом.
– Ладно, разберемся, – махнул рукой участковый, – Где работала умершая?
– В двадцатке, всю свою жизнь, с самого 1944, когда двадцатку только открыли. На пенсии с шестьдесят восьмого года, – сообщила всезнающая управдомша.
– С шестьдесят восьмого на пенсии? Сколько же ей лет?
На этот вопрос неожиданно не смогла ответить даже управдом, Камарильин тоже не знал, сколько лет бабке.
– Кем она работала? Она ученый? Если она ученый из НИИ № 20 мы, конечно же, не можем вламываться к ней в квартиру, надо вызывать компетентных людей из соответствующих органов, – с надеждой произнес участковый.
– Да какой там. Она уборщица, всю жизнь полы мыла, с 44-го года в двадцатке, а раньше...
– Ладно, разберемся, – перебил управдомшу помрачневший участковый, – Когда видели умершую в последний раз?
– Я в конце апреля, – честно признался Камарильин.
– А я в понедельник, еще на прошлой неделе, – сообщила управдом, – Но Людка с верхнего этажа говорит, что видела ее в окне кухни пять дней назад. Живой и здоровой. Людка тогда пошла искать своего к железной дороге, у нее муж работает в депо, так вот они там постоянно...
– Когда появился запах в подъезде?
– Позавчера. Знаете, мы сначала думали, что где-то в подвале кошка умерла. У нас там всю зиму кошки живут, я их конечно подкармливаю, жалко же. Была там одна рыжая, без половины хвоста и без уха...
– Ладно, разберемся. У умершей там собака что ли? – участковый кивнул на дверь квартиры, откуда все еще слышался лай вперемешку с подскуливанием.
– Ага, песик. Но только вы не бойтесь, он дворняжка, совсем небольшой и старенький. Аня его подобрала во дворе еще лет десять назад...
Участковый вздохнул и потянулся к висевшей на ремне кобуре. Но вдруг, передумав, спросил:
– Песика как зовут?
Удивительно, но на этот раз управдомша вдруг ответила не сразу и как-то сухо:
– А вам зачем?
– Ну, предположим, мы сейчас зайдем в квартиру, и собака на нас бросится. Она там уже несколько дней одна с мертвой хозяйкой. Наверное, совсем взбесилась. Слышите, как лает? Мне придется или пристрелить песика, или успокоить его. А успокаивать песика лучше всего называя его по имени. Так как зовут собаку?
Управдомша вдруг вся напряглась, ее лицо стало каменным:
– Суслов.
– Что, простите?
– Собаку зовут. Суслов.
Участковый нахмурился:
– Вот значит как. Понятно. Мне, наверное, стоит сообщить в компетентные органы, что у вас в доме живет собачка по имени... Вы сейчас сами сказали по какому имени. Нет?
Управдомша вся побелела:
– Ой, ну я то тут причем? Я же ей говорила много раз – назови пса по-другому. Ей весь подъезд говорил, мы с ней проводили воспитательную работу, честно. А она ни в какую – Суслов и Суслов. А песик то глупый, не понимает, привык уже к кличке, собаке же не объяснишь политические вопросы...
Камарильин смертельно устал, ему хотелось, чтобы все скорее закончилось:
– Послушайте, давайте уже войдем в квартиру. У меня дела, мне нужно писать фельетон государственной важности, и еще стихотворение к 9 мая, и мы с моей девушкой сегодня собрались за город, на шашлыки. Давайте уже сделаем то, что нужно, и все разойдемся.
– Ладно, открывайте, – согласился участковый.
Управдом достала из кармана связку ключей и принялась искать нужный, а участковый тем временем извлек из внутреннего кармана плоский флакон тройного одеколона. Камарильин испугался, что участковый сейчас начнет пить одеколон, на секунду он даже задумался, не сделать ли участкового-алкоголика героем своего фельетона. Но милиционер лишь достал из другого кармана белый носовой платок, он обильно смочил платок одеколоном и прижал пропитанную ткань к носу. Тогда Камарильин осознал, что входить в квартиру ему совсем не хочется.
– Может я тут постою, а?
– Никак нет. Вы обязаны засвидетельствовать, как родственник.
Управдомша открыла дверь квартиры, и всех обдало мощным ароматом гнили, вторую внутреннюю деревянную дверь распахнул участковый, из коридора бабкиной квартиры на волю лестничной площадки немедленно вырвался бешено лаявший Суслов. Суслов оказался мелким и жирным, мордашка была перекошена злобой. Участковый оказался прав, за время заточения в квартире с мертвой хозяйкой Суслов совсем одичал и обезумел.
Суслов попытался укусить участкового за ногу, но милиционер точным пинком отправил его в путешествие на лестничную клетку между третьими и вторым этажами.
Камарильин вглядывался в распахнутую дверь бабкиной квартиры. Коридор выглядел вполне обычно, только на полу были заметные черные катышки говна Суслова. Но посреди комнаты на полу шевелилась черная живая масса.
Потревоженная открытием двери масса взлетела в воздух, и Камарильин разглядел тысячи мух, мухи оглушительно жужжали, так что слышно их теперь было даже в подъезде.
Под мухами оказался раздувшийся синюшный труп бабки, на трупе серели рваные посмертные раны, судя по всему, Суслов питался своей хозяйкой последние несколько дней.
– Так, понятно. В квартиру заходить не будем, нет необходимости. Смерть наступила по естественным причинам, от старости. Вызывайте врачей, и распишитесь, пожалуйста.
Но Камарильин не мог расписаться, его рвало прямо на бетонный пол подъезда. Камарильин был уверен, что шашлык с Сашей он совершенно точно сегодня есть не будет.
