Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)
Генерал II
8 июля 1986
– ... совершенно невозможно обнаружить никакой интериоризированной акциденции, в том числе по отношению к супервентной позиции, особенно при проведении тестов негэнтропийных состояний, в частности с использованием структурных фундаментальных идентификаторов диссоциации, специфичных для подобных форм жизни, или даже общих для любых биологических структур в принципе. У меня все, товарищи. Вопросы?
Вопросов не было. Зал в ужасе молчал.
Старенький полковник КГБ в первом ряду задремал, хотя доклад профессора Плазмидовой занял не больше пятнадцати минут.
В отличие от выступавшего до нее Топтыгина у Плазмидовой не было портфеля. Она просто принесла в руках пачку засаленных и мятых бумаг и вывалила их на кафедру. На лежавший сверху документ определенно были пролиты щи, генерал Бидонов даже заметил прилипший к сверхсекретному докладу кусок засохшей капусты. Диапозитива Плазмидова принесла только два, но ни один из них так и не показала. Экран за спиной старухи во время ее доклада оставался девственно белым.
Еще Плазмидова, как и всегда, притащила с собой огромную суковатую палку, напоминавшую вырванное целиком с корнями деревце. Палка была лакированной, старуха опиралась на нее при ходьбе и носила свой чудной посох корневищем к верху. Посох был выше хозяйки раза в полтора. Наверное, профессор Плазмидова долго ругалась с охраной, прежде чем ее пустили сюда с этой шизоидной штуковиной.
Генерал Бидонов уже давно знал Плазмидову, хотя близко с ней знаком не был. Он никогда не понимал, зачем старуха таскает с собой эту палку-деревце. С одной стороны, формально Плазмидова была очень старенькой, поэтому ей нужно было ходить с «палочкой». Однако посох был настолько тяжел и огромен, что скорее затруднял движение старухи, чем помогал при ходьбе.
С другой стороны, возможно Плазмидова таким образом запугивала окружающих, создавая себе образ древней ведьмы из сказок. Но и это предположение было сомнительным. Плазмидова пугала одним своим видом, для схожести с ведьмой ей не требовалась никакая палка. Старуха была скрючена, как старая ива, голова у нее напоминала высохший урюк, из волос остались только несколько белых прядей, похожих на застарелую паутину. Зубов у Плазмидовой было только два, оба желтые и разрушенные.
Старуха страдала какой-то болезнью опорно-двигательного аппарата и постоянно тряслась всем телом. Голос у Плазмидовой был удивительно громким и дребезжащим и напоминал звуки открывающегося канализационного люка. Но взгляд белесых глаз был умным, ледяным и пронзительным.
Профессора Плазмидову боялись даже в КГБ, и не только из-за внешности.
Старуха была старейшим офицером Комитета, и на данный момент единственным действующим сотрудником, пережившим в свое время страшный тридцать восьмой год. Она никогда не занимала никаких руководящих должностей и работала исключительно в собственной узкой и специфической сфере. Сколько именно Плазмидова служит в органах, не знал никто, все довоенные документы, касавшиеся деятельности Плазмидовой, пропали еще во время Великой Отечественной.
Сама старуха всегда писала в документах, что является сотрудником ЧК с 1917 года, но всем в управлении было известно, что это ложь.
Морально-политический облик Плазмидовой также оставался загадочным. Согласно поступавшим к Бидонову доносам старуха в равной степени ненавидела СССР, капиталистический мир, советских диссидентов, да и вообще всех людей на Земле.
Сейчас Плазмидова, тряся плешивой головенкой на замотанной древним шарфом шее, внимательно осматривала зал:
– Ну, раз у вас нет вопросов, я, пожалуй, поковыляю на место, товарищи. А то в моем возрасте стоять – настоящее мучение. Кхе-кхе.
Плазмидова стала собирать засаленные бумаги. Но генерала Бидонова не устраивал такой доклад, он решительно придвинул к себе микрофон:
– Стоять незачем, товарищ Плазмидова. Дайте, пожалуйста, профессору стул... И подайте ей микрофон... Ага, благодарю вас. Останьтесь еще на минуточку, профессор. У меня есть к вам вопрос. Простой. Зачем мы здесь по-вашему собрались, товарищ Плазмидова?
– Понятия не имею, товарищ генерал. Если честно, я бы с удовольствием осталась дома и смотрела «В мире животных» с Николаем Дроздовым, – проскрипела старуха, – Сейчас как раз должен идти выпуск про сибирскую кабаргу, если конечно программа передач не врет...
– Я объясню вам, товарищ Плазмидова, – перебил генерал, – Дело в том, что здесь собрались ведущие медики, химики и биологи Советского Союза, а еще сотрудники государственной безопасности из нашего управления и центрального аппарата. И всех этих людей объединяет то, что они занимаются, каждый со своей стороны, феноменом Гриба. И каждый из них видит свою часть общей картины.
Но я считаю такую ситуацию в корне неверной. Я полагаю, что для эффективной работы в своей области каждый из собравшихся здесь должен обладать всей полнотой информации о Грибе и видеть общую картину в целом. Именно в этом и состоит цель данного собрания. Врачи должны узнать от биологов о биологических свойствах Гриба, химики – выслушать наших следователей и понять, откуда взялся Гриб, а сотрудники КГБ – уяснить посредством рассказа врачей, какое влияние оказывает Гриб на детей. Мы здесь делимся друг с другом информацией, товарищ Плазмидова.
Вы ведь слушали предшествовавший вашему доклад профессора Топтыгина?
Профессор говорил очень доходчиво, он избегал сложных терминов и сопровождал свой доклад наглядными фотоматериалами. Он говорил понятно. А в вашем докладе я, если честно, не понял вообще ничего. Как и люди в зале.
Иначе говоря, поставленная задача не была выполнена, товарищ Плазмидова. Мы все здесь осознаем, что вы исключительно узкий и уважаемый специалист. И тем не менее. Расскажите нам, пожалуйста, то же самое, только доходчивее. Вы меня понимаете?
В промежности у Бидонова снова резко дернуло, он поморщился и поерзал на мягком стуле.
– Ясно, товарищ генерал, – старуха кивнула трясущейся головой, – Иначе говоря, тут собрались детсадовцы из младшей группы, и мне надо разжевывать им терминологическую кашку. И это в ситуации, когда мы обсуждаем субстанцию, разрушающую одним фактом своего существования все современные научные представления о мире. Верно?
– Все правильно, товарищ Плазмидова. Вы уж разжуйте нам, убогим. Прошу вас. И я вижу, что вы принесли целых два диапозитива. Почему бы вам не показать их нам?
– Ага, детсадовцы хотят картинок, – проворчала в микрофон старуха, – Ну что же, хорошо. Будут вам картинки. Вот смотрите.
Плазмидова затолкала в диапроектор диапозитив, и на экране появилась знакомая генералу Бидонову банка с Грибом. На банку была наклеена бумажка с номером «389116». Но эту бумажку наклеили не сотрудники госбезопасности и не ученые. Она уже была на банке, когда некий Цветметов принес ее Топтыгину.
– Вот это вещество в банке – субстанция, известная вам как «Гриб», – закаркала Плазмидова, – Хотя это не совсем так. Дело в том, что в банке на самом деле находятся два вещества, находящиеся друг с другом в симбиотических отношениях. Слово «симбиотический» надо объяснять? Надеюсь, что не надо, потому что я этого делать не собираюсь.
Итак, вот эти серые кусочки, плавающие на поверхности, и являются тем, что профессор Топтыгин решил назвать «Грибом». На самом деле они не серые, серыми они кажутся только на фотографии. В принципе, эти кусочки не имеют цвета в человеческом понимании этого слова вообще. Каждый видит их по-своему.
Мы проводили опыты, и выяснилось, что одномоментно разным людям эти кусочки кажутся разными по цвету. Например, я видела их черными, а моя ассистентка – желтыми, а уважаемый профессор Топтыгин вообще фиолетовыми. Но и это еще не все. Дело в том, что эти кусочки еще и постоянно меняют цвет, но эта смена цвета также субъективна. Одним кажется, что цвет поменялся, другие утверждают – что остался прежним. Это уже не говоря о том, что каждый из этих кусочков мерцает и меняет свой цвет индивидуально. На данный момент я неспособна объяснить этот феномен.
Понятно, что цвет – само по себе субъективное понятие. Например, эскимосы различают более десяти оттенков серого, и каждый такой оттенок у них считается отдельным цветом, хотя глаз и мозг европейца на такое не способны. Некоторые дикие племена Амазонки наоборот различают только два цвета – красный и зеленый, других цветов для них просто не существует. Однако все, кого я просила посмотреть на Гриб, принадлежали к нашей русской культуре и не страдали дальтонизмом. Так что цветовосприятие у них по идее должно было быть одинаковым.
И тем не менее, все они видят цвет Гриба по-разному. Нам не удалось выявить в этом никаких закономерностей, кроме того, что одни люди видят Гриб в определенном цвете чаще других. Например, мне он большую часть времени казался черным, только иногда вдруг мерцал оранжевым. Я полагаю, что цветовосприятие Гриба зависит от личности и индивидуальности того, кто смотрит на Гриб. И не только в смысле устройства глаза.
Однако, мне не хотелось бы сейчас углубляться в эту тему, слишком мало информации и экспериментального опыта. Я только внесу предложение впредь обозначать цвет Гриба как «квалиевый» во избежание путаницы. Для тех, кто не знает – «квалиа» это понятие их психологии, означающее нечто субъективное, эмпирически непередаваемое другому человеку в принципе. Как цвет Гриба, например.
Итак, с цветом разобрались. Теперь давайте перейдем к структуре и составу. Тут мой доклад будет коротким. Гриб не имеет структуры или состава. Вообще не имеет...
Зал загудел, а потом взорвался криками. Сотрудников госбезопасности заявление Плазмидовой не особо впечатлило, зато ученые аж повскакивали с мест:
– Не может быть!
– Шарлатанство...
– Любое вещество имеет структуру...
– Что она говорит? Ее нужно отстранить. Дайте Гриб мне, я за пару часов...
– Как такое возможно? – громче всех заорал Топтыгин, угрожающе размахивая портфелем.
– Тишины, товарищи, – потребовал генерал Бидонов, – Вы же все-таки вроде ученые, а не члены ЦК. Ведите себя прилично, пожалуйста.
Воцарилась тишина, Плазмидова внимательно посмотрела на профессора Топтыгина:
– Вы смотрели на Гриб в микроскоп, профессор?
– Да, конечно.
– Что вы увидели?
– Ничего... Но... Но я решил, что Гриб имеет слишком малую молекулярную структуру, и его молекулы невозможно рассмотреть в обычный...
– Гриб не имеет молекулярной структуры, – жестко перебила Плазмидова, – Ни молекулярной, ни атомарной. Это вообще не вещество в обычном смысле этого слова. Это некая полностью бесструктурная субстанция.
– А вы смотрели... – начал было спорить Топтыгин.
– Смотрела, профессор. Я использовала «Глаз Ильича». Это самый мощный в мире на данный момент микроскоп, он есть только у нас и в единственном экземпляре. Он способен давать разрешение в одну сотую нанометра. Это в десять раз меньше, чем расстояние между атомами углерода в алмазе, если кто не знает. И в Грибе нет никаких атомов. Ни молекул, ни атомов.
Зал молчал. Даже Топтыгин стушевался. Но Плазмидова видимо решила наказать профессора за дерзость и сомнения в ее компетенции:
– Вы сделали пробы, профессор?
– Я... – замямлил Топтыгин, – Ну да. Основные, конечно же...
– А я сделала все возможные пробы, известные современной аналитической химии, – перебила старуха, – Гриб ни на что не реагирует. Ни с чем не вступает в контакт. Он не горит в огне, не сжигается кислотами, никак не реагирует на радиацию или температуру, даже на экстремальную. Ему плевать на жар и холод. Я еще не пробовала сбрасывать на Гриб атомную бомбу, но это только потому, что мне ее не выдали. Но я думаю, что он переживет даже это. Мы имеем дело с абсолютно инертной субстанцией, при этом не имеющей никакой внутренней структуры вообще. Гриб ни с чем не может взаимодействовать, поскольку сам ни из чего не состоит.
– Но возможно его внутренняя структура настолько мала, что... – снова затянул свою волынку Топтыгин, но его перебил толстый усатый ученый, сидевший в первом ряду:
– Позвольте, но ведь тогда выходит, что Гриб должен быть абсолютно твердым телом, так?
– Так то, да не так, – прокаркала Плазмидова, – Дело в том, что Гриб можно легко разломать руками или разрезать ножом. Да я сама это делала. По-вашему я настолько сильна, чтобы разломать абсолютно твердое тело?
Зал испуганно зашептался. Генерал Бидонов слышал, что чаще всего в шепоте ученых звучали слова «невозможно» и «немыслимо». Но генерала это мало волновало, ему самому невозможно хотелось отправиться в туалет и облегчиться. В мочеиспускательном канале жгло и резало.
– Но ведь такого не может быть! – жалобно произнес толстый усатый ученый, – Вещество без молекулярной и атомарной структуры, даже если допустить его существование, нельзя разломать руками, его вообще нельзя ничем разломать. Может быть вы, хм... Уж простите... Может быть вы ошиблись?
– Она не ошиблась, – обреченно сказал Топтыгин, – Все так. Гриб действительно можно ломать и резать без всяких усилий. Я пробовал. Он вообще мягкий на ощупь, как масло. И при этом не имеет внутренней структуры. Профессор Плазмидова права. Да-да, товарищи. Да... Но как в это поверить? Как? Вы понимаете, что это означает?
– Что мы ничего не знаем о мире вообще, – подытожил толстый ученый.
Все замолчали, на лицах присутствующих был ужас. Даже сотрудники госбезопасности помрачнели, заразившись растерянностью от ученых. Все смотрели на Плазмидову, как напуганные внучата, ищущие спасения у любимой бабушки.
– Мне нечем вас утешить, товарищи, – холодно прокаркала старуха, – Все так. Мы ничего не знаем о мире. И конкретно о Грибе тоже. Абсолютно непонятно, каким образом он излечивает детей. По идее абсолютно твердая и инертная субстанция не должна никак взаимодействовать с окружающим миром, и с детьми в частности.
Я, как и все вы, признаться, впечатлена экспериментами профессора Топтыгина. И я проверила все возможные потенциальные механизмы, посредством которых Гриб мог бы взаимодействовать с детьми. Ничего не обнаружено, абсолютно ничего. Гриб не уменьшается в размерах, его вес остается постоянным, а значит, он не наполняет воздух никакими спорами, и не посылает больным детям собственные частицы. Он не излучает волн или радиации. Он не изменяет электрическое поле. Похоже, мы сегодня здесь хороним материализм, товарищи.
– Я бы просил вас быть корректнее и воздержаться от подобных высказываний, товарищ Плазмидова, – вкрадчиво произнес генерал Бидонов.
– Но ведь должно же быть хоть какое-то объяснение! – неожиданно взревел толстый усатый ученый.
– Да, профессор Плазмидова, вы посрамили сегодня наши седые головы, – заорал Топтыгин, – Что вы сама думаете обо всем этом? Скажите нам!
– Скажите, профессор!
– Хотя бы теорию!
– Хотя бы очень плохую теорию!
Ученые мужи и дамы заревели, как подстреленные медведи. Генерал Бидонов с неудовольствием заметил, что к ним присоединились даже некоторые офицеры госбезопасности.
– Ладно, – сказала старуха, и все сразу же заткнулись, повисла тишина, – Но сперва позвольте мне озвучить один тезис и задать один вопрос.
Тезис таков – я полагаю, что сколько бы сил мы не потратили на дальнейшие исследования, мы никогда больше ничего не узнаем о Грибе. Гриб представляет собой типичную «вещь в себе». С ним невозможно взаимодействовать, а значит, его невозможно изучать. Кроме того, он уникален, другой подобной субстанции у нас нет. И из этого всего следует, что ответов на свои вопросы мы не получим никогда.
А теперь вопрос. Что думаете вы сами? У меня есть теория, да. Но сперва я хотела бы послушать вас.
Все молчали, затаив дыхание.
– Топтыгин, – заявила Плазмидова тоном старой сварливой школьной учительницы.
– Что?
– Ваши соображения, профессор Топтыгин. Вы в своем докладе очень сильно восхищались Грибом. Дескать, смотрите, какое чудесное лекарство от всех хворей для детишек и котяток. Но вы крупный ученый, врач, насколько мне известно. И, как у врача, у вас должно быть обоснование механизма лечения, хотя бы теоретическое. Я вас слушаю. И про то, как по-вашему мы ломаем руками абсолютно твердое тело, тоже расскажите. И постарайтесь при этом остаться материалистом. А то генерал вас прямо здесь арестует. Я слушаю вас, профессор.
Топтыгин нервно почесал собственную длинную седую бороду:
– Боюсь, что мне нечего сказать, коллега. Я практик, не теоретик. Я вижу, что это действительно удивительное средство, и оно работает. А объяснений у меня нет. Считайте, что я расписываюсь в собственной некомпетентности, коллега.
– Коллегами будете называть молоденьких медсестер у себя в больнице, – прокаркала Плазмидова, – Я вам не коллега. А объяснения вы не дали. Расписаться в некомпетентности большого ума не надо.
Топтыгин покраснел и опустил глаза.
– Еще версии? – поинтересовалась Плазмидова.
Усатый толстяк кашлянул:
– Может быть, мультивселенная? Ну, знаете, есть теория, что мир состоит из множества вселенных. И в них вещество может иметь самые разные формы и свойства. Возможно, Гриб попал к нам из параллельной вселенной.
– И в каких вселенных вещество может нарушать законы логики, быть абсолютно твердым телом и при это резаться ножом, м? – поинтересовалась Плазмидова.
Усатый развел руками:
– Я же просто предположил...
– Чушь собачья, – без обидняков заявила Плазмидова, – Товарищ генерал? Ваша теория?
– У меня ее нет. Я равнодушен к теориям, товарищ Плазмидова, – ответил Бидонов.
– Можете себе позволить. В отличие от товарища Топтыгина, – сказал старуха, – А теперь, если вы не возражаете, я изложу свою собственную теорию и даже сделаю из нее сразу же некоторые выводы. Но только, сразу предупреждаю, она вам не понравится. Очень. Тем не менее, я полагаю свою теорию единственно возможным объяснением.
Хрулеев: Допрос китайца
27 октября 1996 года
ночь
Балтикштадтская губерния
Последний пароль для шлема Президент назначил в апреле или в мае этого года. Позже он не мог. Если даже он был жив, ему было явно не до того. Что волновало сердце Президента этой весной?
– Импичмент, – сказал Хрулеев.
– ВЕРНО. СПАСИБО, – ответил дух шлема, – ВЫ УСПЕШНО ИДЕНТИФИЦИРОВАНЫ В КАЧЕСТВЕ ПРЕЗИДЕНТСКОГО ШТУРМОВИКА.
Тупые штыри, сжимавшие голову Хрулеева, беззвучно убрались обратно в шлем. Хрулеев уже было вздохнул с облегчением, но шлем не успокоился на требовании пароля:
– СКАНИРОВАНИЕ МОЗГА ПОКАЗАЛО, ЧТО ВЫ НЕДАВНО УПОТРЕБИЛИ 43 ГРАММА ЗУБРОВКИ. ПРЕЗИДЕНТ С ПОНИМАНИЕМ ОТНОСИТСЯ К ТАКИМ ВЕЩАМ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, УПОТРЕБЛЕНИЕ АЛКОГОЛЯ НА СЛУЖБЕ СТРОЖАЙШЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. НАПРАВЛЯЮ РАПОРТ ВАШЕМУ КОМАНДИРУ.
– Направляй кому хочешь, железяка. Хоть самому Президенту на тот свет, – выругался Хрулеев.
– ВНИМАНИЕ! ЦЕНТРАЛЬНЫЙ РЕСПУБЛИКАНСКИЙ ОФИС ПРЕЗИДЕНТСКИХ ШТУРМОВИКОВ НЕ ОТВЕЧАЕТ! НЕТ СВЯЗИ С БАЗОЙ ДАННЫХ! АКТИВИРОВАН ПРОТОКОЛ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО СЛУЧАЯ! ВЕРОЯТНО, НАЧАЛАСЬ ВОЙНА. ПОДТВЕРДИТЕ.
– Война уже давно закончилась. Война с Грибом. И мы проиграли, – вяло попытался объяснить роботу Хрулеев.
– ВАС УСЛЫШАЛА. ЗНАЧИТ ВОЙНА. ПО СОСТОЯНИЮ НА АПРЕЛЬ 1996 ГОДА НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫМ ПРОТИВНИКОМ ЯВЛЯЕТСЯ КИТАЙСКАЯ НАРОДНАЯ РЕСПУБЛИКА. ЗАПРАШИВАЮ ПОМОЩЬ ДЛЯ ВАС У РЕСПУБЛИКАНСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ И СОЮЗНЫХ ВОЙСК НАТО. ПОДТВЕРДИТЕ ВОЙНУ С КИТАЙЦАМИ.
– Да хватит уже меня допрашивать, тупая железяка! – взмолился Хрулеев, – Мне надо идти.
– ВАС УЛЫШАЛА. ДОПРАШИВАТЬ. ВЫ ЗАХВАТИЛИ В ПЛЕН КИТАЙЦА И ЖЕЛАЕТЕ ЕГО ДОПРОСИТЬ? ПОДТВЕРДИТЕ.
– Да не собираюсь я допрашивать китайца! Блять! Просто включи мне искажатель голоса, чтобы я мог притвориться Сергеичем. И все. Больше ничего не надо.
– ВАС УЛЫШАЛА. ИСКАЖАТЕЛЬ ГОЛОСА АКТИВИРОВАН. РУССКО-КИТАЙСКИЙ ПЕРЕВОДЧИК АКТИВИРОВАН. МОЖЕТЕ ПРИСТУПАТЬ К ДОПРОСУ. ПОМНИТЕ, ЧТО ПРЕЗИДЕНТ НЕ ОДОБРЯЕТ ПЫТОК ВОЕННОПЛЕННЫХ. ВЕДИТЕ ДОПРОС ТОЛЬКО ЗАКОННЫМИ МЕТОДАМИ. СПАСИБО...
Шлем вдруг зашипел, а потом затих.
– Эй, ты там живая? – спросил Хрулеев и тут же вздрогнул от ужаса. Его вопрос был озвучен динамиком шлема громоподобным суровым голосом, а прозвучал, как «эй, ни хао хо?».
– Блять! – сказал Хрулеев. Голос все еще был громоподобным, но перевести эту реплику на китайский переводчик не осилил.
– Привет, – произнес Хрулеев для проверки, и тут же услышал озвученное динамиком шлема «хей». Преображенный динамиком шлема голос Хрулеева был настолько суров, что на месте китайского военнопленного сам Хрулеев бы выдал на допросе всю требуемую информацию после первого же вопроса.
Искажатель голоса работал. Но было две проблемы. Во-первых, слишком громко. А во-вторых, Сергеич, изъясняющийся по-китайски, мог вызвать подозрения.
– Сбавь звук, – тихонько попросил Хрулеев, но вышло лишь громогласное «манн ксиайай».
Шлем не отвечал.
– Выключить переводчик.
Из динамика раздалось жесткое «гуанби фауники», но дух шлема не выполнил приказа. Видимо он считал свою работу выполненной и перестал общаться, а вероятнее – просто сломался.
Снизу на внутренней стороне шлема располагались какие-то маленькие рычажки, но Хрулеев не знал, зачем они нужны, и боялся их трогать. Плевать. У Хрулеева не было времени разбираться, уйти без шлема он все равно не сможет.
Хрулеев быстро осмотрел себя.
Вроде бы он вполне похож на Сергеича. Та же одежда, тот же шлем, тот же калаш. Хрулеев даже заткнул за ремень кожаную плетку, которую принес Сергеич для игр с Шурой. Правда, Сергеич толще и несколько шире Хрулеева в плечах. Но плевать, в темноте никто не заметит. Хуже было то, что свитер был порван и в крови, а молния на ветровке у Сергеича отсутствовала, так что скрыть свитер Хрулеев не мог. Может быть вообще снять его? Нет, слишком подозрительно, еще хуже.
Хрулеев взял фонарь и решительно вышел из дровника, освещая себе путь.
С вышки обмана точно не распознают, слишком далеко. Кроме того, часовой на вышке видел, как Сергеич зашел в дровник, а теперь видит, как он выходит. Никто ничего не заподозрит. Все нормально. Только Шуру жалко. Возлюбленный девушки лежит в дровнике голый и мертвый, не будет ей больше привилегированного положения, куриных ножек и любовных игр. А еще ее вполне могут обвинить в убийстве и бросить в Молотилку. Может быть, взять ее с собой? Нет, слишком опасно. Шура вполне может расстроиться, узнав, что ее парень погиб, и поднять тревогу. И вероятнее всего, она вообще не захочет бежать.
Хрулеев дошел до маленькой железной хибарки, ютившейся возле забора, разделявшего зону содержания рабов и двенадцатый отсек. Поднявшись по металлической лестнице в три ступеньки, он постучал в дверь хибарки. За забранным решеткой окном заметался свет, а потом в окошке возникла заспанная бледная рожа начальника над рабами Винтачкова:
– Что такое? Господин третий градус. Что-то не так? Все в порядке?
Хрулеев молчал.
Загремели запоры и засовы, Винтачков в одних штанах открыл дверь. Хрулеев оттолкнул начальника над рабами, вошел в тесную хибарку и закрыл за собой дверь на засов.
– Да что вы делаете? – перепугался Винтачков.
Хрулеев снял шлем, Винтачков побелел. Хрулеев дослал патрон в патронник и направил на него автомат:
– Тихо, Винтачков.
– Триста восемьдесят... То есть... Вернись в барак, а. Я никому не скажу.
– Я бы с удовольствием, но есть одна проблема, – спокойно сказал Хрулеев, – Как ты можешь заметить, я убил Сергеича. Так что отступать мне некуда, и терять, в общем-то, тоже нечего. А теперь послушай меня внимательно, Винтачков. Сейчас ты оденешься, и мы с тобой дойдем до второго отсека. Перед этим мы зайдем к Зибуре на псарню, и я заберу свою собаку – Тотошку. По пути я буду изображать Сергеича. Ты будешь всем говорить, что мы идем на совещание к Блинкрошеву. На специальное ночное совещание по поводу рационализации использования рабского труда. А еще скажешь, что у Сергеича, то есть у меня, сломался шлем. И поэтому я говорю по-китайски. А шлем снять не могу, ведь Сергеич никогда не снимал шлема. Разве что, когда уединялся с Шурой. Все ясно?
– Да... То есть нет... А зачем ты будешь говорить по-китайски?
– Так надо. Это часть моего плана.
– А... Ты ведь меня убьешь, когда мы дойдем? Мне это зачем?
– Не убью. Запру тебя на складе лазарета. Свяжу и рот заткну кляпом. А утром начальник лазарета пойдет делать ревизию и найдет тебя.
– А ты обещаешь?
– Обещаю. Но только, если ты все будешь делать правильно. Если мне хоть что-то не понравится – сразу стреляю.
– Так, а это... Зачем ты бежишь-то? Тут кормят. А там ничего нет...
– Это уже мои проблемы, Винтачков. Одевайся быстрее. И жратвы мне в мешок собери, и чистой воды налей, у тебя же есть фляжка? И мыла, и зубную щетку с пастой тоже давай, и чай, и лекарств, если есть. А то на складе лазарета только активированный уголь, и тот просроченный.
Хрулеев, продолжая держать Винтачкова на прицеле, закурил сигарету. Начальник над рабами оделся и заметался, собирая вещи в черный рюкзак с эмблемой группы «Кино».
– Только у меня нет лекарств. И воды только пол чайника...
– Плевать. Давай все, что есть.
– А как мы твою собаку заберем?
– Скажешь Зибуре, что раб номер триста восемьдесят девять накосячил. И Блинкрошев... Хотя, нет. Не Блинкрошев, а Герман. Скажешь, что Герман приказал за это сделать из его собаки корм для других псов. Вполне в духе нашего фюрера.
– А как же мы ее поведем в крайние отсеки, кухня-то не там...
– А в крайних отсеках ты будешь говорить, что мы идем искать беглого раба номер триста восемьдесят девять. И для этого взяли собаку.
– Так ночью все равно из лагеря не выпустят. Даже Сергеича. Ночью из лагеря можно выйти только в сопровождении Любы... Ну, точнее можно было, пока она не погибла. А теперь только в сопровождении Блинкрошева. Даже Сергеича не выпустят. А меня тем более...
– Это уже не твои проблемы. Я же сказал, мы с тобой расстанемся во втором отсеке. Готов? Погнали.
Хрулеев бросил на пол и затоптал сигарету. Винтачков надел рюкзак с собранными для Хрулеева вещами.
– Подожди минутку. У тебя оружие есть? – спросил Хрулеев.
– Нет, ты что. Мне нельзя. Сюда нельзя с оружием к рабам...
– А у меня, как видишь, есть, Винтачков. А значит, я уже не раб. И, если ты помнишь, меня вызывали в оружейную чинить стволы. А знаешь почему, Винтачков? Да потому, что я разбираюсь в оружии, в том числе умею им пользоваться. Просто помни об этом, ладно? Ты конечно можешь поднять тревогу. Но это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни. И не думай, что я буду стрелять тебе в голову. Нет. Я буду целиться в живот. Врача у вас все равно нет, так что никто тебя не спасет. А умирать будешь долго и мучительно, с вытекшим из кишечника прямо тебе в кровеносную систему собственным говном. Ясно? Теперь пошли.
– Слушай, а ведь Герман меня все равно, за побег-то...
– Пошли, – Хрулеев не дал Винтачкову продумать до конца эту опасную мысль. Он надел шлем в форме маски Дарта Вейдера и вытолкал начальника над рабами за дверь.
Через минуту они подошли к блокпосту, разделявшему зону, где содержались рабы, и двенадцатый отсек. Хрулеев постучал носком ботинка в железные ворота. В будке над воротами зажегся фонарь, рядом с фонарем появилась бородатая рожа:
– Что-то ты долго, господин третий градус. Совсем тебя твоя баба замучила, да? Эй, а этот куда собрался?
Винтачков молчал, видимо, утратил дар речи с перепугу, а может быть сознательно не хотел помогать Хрулееву и надеялся, что все как-то разрешится само собой.
– Хули молчишь, четырнадцатый градус? – поинтересовался бородатый, – Куда собрался-то? Тебя ночью отсюда не велено пускать.
Винтачков стоял весь белый и молчал. Мразь. Дерьмо. Трус.
Ситуация становилась все напряженней, рядом с бородатым появилась вторая рожа, помоложе. У обоих были ружья. Хрулеев знал, что в караулке есть еще и третий.
– Лу ман глу! – рявкнул Хрулеев на чистейшем китайском языке.
– Чего это? Вы что, господин третий градус? – перепугался бородач.
– Генг гуай! – громоподобным голосом подтвердил серьезность своих намерений пройти Хрулеев.
– Да пьяный он, не видишь что ли? – сказал молодой охранник, – Давай их пропустим уже. А то Сергеич нас всех тут перестреляет, и ему ничего за это не будет.
Ворота заскрипели и открылись, Хрулеев ткнул автоматом в Винтачкова, и они вдвоем прошли в двенадцатый отсек.
– Все, пизда Винтачкову. В Молотилку ведут, – оптимистично заметил им вслед бородатый охранник.
Подобным же образом они прошли еще через четыре отсека. Винтачков молчал, но говорить и не требовалось. Шлем Сергеича говорил сам за себя и открывал все двери и ворота.
Перед самой псарней Хрулеев затащил Винтачкова за склад, где хранился собачий корм, и снял шлем:
– Что молчишь, животное? Обиделся? Так не пойдет, Винтачков. Сейчас ты будешь говорить с Зибурой. И мы уйдем с псарни с моей собакой, или ты останешься там лежать мертвый. Собаку зовут Тотошка, меня – Хрулеев. Я тут на элеваторе самый новенький, если что. Что псарю сказать помнишь?
Винтачков кивнул и наконец соизволил открыть рот:
– Что мы... Забираем собаку на кухню, на корм.
– Ну вот и умница. Давай, Винтачков, я в тебя верю.
Зибура долго не открывал, хотя Хрулеев со всей силы колошматил ему в дверь. На псарне стояла удивительная для такого места тишина, ни одна собака не лаяла.
Наконец псарь Зибура вывалился из своего ветхого жилища:
– Ну? Че... Вечер в хату, господин третий градус.
– Нам это... собаку... – промямлил Винтачков.
– Какую еще собаку? Все собаки рабов охраняют. Тут только самые необучаемые и отмороженные остались, которые других грызут. Они и вас погрызут, – сказал Зибура, обращаясь к Хрулееву, а не к Винтачкову.
– Нам эту... Тотошку.
– Кого блять?
– Ну эту... Собаку новичка... Хрулеева...
Зибура заржал:
– Жить надоело? Конфетка – огонь сука. Я ее спарить пытался, а она уже трех кобелей насмерть погрызла. Конфетка в принципе не поддается дрессуре. Нахуй она тебе нужна?
– Так нам не Конфетку, нам Тотошку бы... – снова замямлил Винтачков.
– Ну, блядь. Собаку новичка, немецкую овчарку, я назвал Конфеткой. А как ее прежний хозяин звал – я хуй знает. Но по-любому, Тотошка – дебильное имя. Так зачем она вам вообще?
– Так это... Хрулеев накосячил... Герман приказал его собаку на кухню, на корм.
– Как на корм? Такую огонь-псину на корм? Лучше бы он тебя на корм пустил, Винтачков.
– Но Герман...
– Ладно, ща выведу. Ждите.
Через минуту Зибура притащил на коротком поводке Тотошку в тугом наморднике и ошейнике.
– Нате, жрите. Только вы ее сначала убейте, а уже потом намордник снимайте, а то сами кормом станете.
Тотошка сильно отощала, на боку у нее рубцевалась рана, собака прихрамывала. Она должна была узнать хозяина, ведь собаку шлемом не обманешь, но Тотошка не обрадовалась и не завиляла хвостом. Овчарка порычала на Зибуру и тяжело плюхнулась на землю, на Хрулеева она даже не взглянула. Он понял, что псина обижена, она решила, что Хрулеев ее бросил.
