Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)
Топтыгин: Нулевой пациент
11 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Профессор Топтыгин не верил, не понимал. Ему говорили, но он с трудом осознавал смысл слов.
Это невозможно. Не бывает. Нарушение всех законов биологии. Все, что Топтыгин знал, и все, во что он верил, разваливалось на глазах. Башня науки и разума рушилась.
Профессор никак не мог влезть в костюм биологической защиты, Топтыгин дрожал всем телом, сердце в груди бешено стучало. Санитары помогли Топтыгину, и, надев биозащиту, он вошел в палату.
Пост, где нужно было надевать защитный костюм, теперь располагался в холле третьего этажа больницы. Он отделял от «чистой» зоны последнее «грязное» помещение – изолированную палату. В палате содержались единственные до сих пор остававшиеся в живых жертвы кукурузки – капитан химических войск и мальчик.
Окно палаты было затянуто изолирующей тканью, на потолке жужжали ртутные лампы.
Мальчик стоял в центре палаты, вокруг него толпился десяток врачей в защитных костюмах. Профессор грубо растолкал их всех и бросился к мальчику. Топтыгин не понимал, не мог осознать.
Еще час назад у этого мальчика не было кожи, у него вытекли глаза, выпал язык и половина зубов, началось разложение внутренних органов. Но сейчас мальчик стоял в центре палаты, он был бледен, но никаких следов поражения кукурузкой на нем заметно не было. Все было нереальным, профессору казалось, что он снова уснул в своем кабинете и видит чудесный невозможный сон. Глаза, язык, кожа, даже зубы во рту мальчика – все было на месте.
Но ведь это невозможно, отрастают только хвосты у ящериц, а у людей органы, тем более сожженные ВТА-83, никогда не регенерируют. Кожа конечно могла восстановиться, но только не в ситуации когда мальчик потерял ее всю, целиком. И не за час. И не после третьей стадии поражения кукурузкой.
– Здравствуйте, доктор, – вежливо сказал мальчик, – Я поправился. Мне было очень больно, но сейчас я здоров, честно. А мама придет забрать меня домой?
– Мама. Домой, – машинально повторил профессор, – Спектровик мне. Быстрее.
Топтыгин так волновался, что забыл включить радиорежим защитного костюма. Его приказа никто не слышал. Но спектровик был в руке у одного из врачей, столпившихся вокруг мальчика, и профессор выхватил у него прибор.
Руки у Топтыгина дрожали, красный луч спектровика заметался по телу мальчика.
– Откройте рот. Рот, – распорядился Топтыгин, голосовая мембрана его защитного костюма была активирована, поэтому мальчик услышал и послушался.
Ни единого следа кукурузки, ни одной синей точки. Мальчик был полностью чист, как будто никогда и не подвергался заражению. Профессор сунул кому-то в руки спектровик и бросился к капитану, лежавшему на койке в углу палаты. Здесь прибор был не нужен, капитан химических войск представлял собой бесформенный кусок кровавого мяса. Мертвый кусок.
– Но как же... А почему мальчик... А этот... – пробормотал Топтыгин.
Он медленно перевел взгляд с мертвого капитана на банку с Чайным Грибом. Банка стояла на одной из пустых коек, прислоненная к железной решетчатой спинке. На поверхности черной жижи плавали мелкие кусочки, они были глянцево белыми, цвета свежей больничной простыни или первого снега.
Безумное указание Топтыгина было выполнено, банку действительно принесли сюда в палату еще час назад.
Профессор бросился к банке и упал перед ней на колени, как дикарь-идолопоклонник перед племенным тотемом. Он смотрел на кусочки в банке, он вдруг вспомнил, что раньше, когда алкаш принес ему этот Чайный Гриб, кусочки были фиолетовыми.
Топтыгин медленно, пошатываясь, поднялся на ноги. Щелкнув переключателем, он активировал радиорежим защитного костюма:
– Последнюю жертву, капитана, в скотомогильник. Мальчика... Как это случилось? Как? Кто-нибудь видел, как и когда он поправился?
Радиоэфир зашумел от голосов одновременно заговоривших врачей.
– По одному, – приказал Топтыгин, – Антонина Васильевна, вы говорите.
– Нет, профессор. Никто не видел. В последний раз их проверяли минут пятнадцать назад. Оба пациента были при смерти, примерно в одинаковом состоянии.
– Так. Так. Тихо, товарищи. Немедленно перевести мальчика в чистую зону. И подготовьте все необходимое. Нужно провести самый полный осмотр и диагностику это ребенка. Я повторяю, самую полную. Насколько это только возможно на базе этой больницы. Антонина Васильевна, подготовьте...
Но в этот момент в палату вбежала медсестра в костюме биозащиты:
– Профессор, вас срочно к телефону.
– Плевать на телефон, подождут. Не беспокоить меня ближайшие два часа. Я буду заниматься этим мальчиком. Даже если позвонит сам Горбачев...
– Это не Горбачев, профессор. Это полковник Бидонов. Он просил передать, что ему нужно срочно поговорить с вами, и если вы не подойдете к телефону в течение пяти минут, он вас арестует. И весь персонал больницы тоже.
Хрулеев: Гипералкалоид
11 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
– Что ты несешь? – анархист хмыкнул, – Гипералкалоида Президента не существует, это же просто пугалка для оппозиции.
– Существует, – ответил Хрулеев, – Его еще называют Гипералкалоидом инженера Гагариной. Слышал про нее?
– Ну да. Надя Гагарина, она же из моего города, из Пскова. Восьмиклассница и любимая изобретательница Президента, делавшая для него всякие сумасшедшие штуки. У нас рядом еще был ее личный завод, обеспечивший городу пять тысяч рабочих мест. А по мне, так ну его нахуй, работать на заводе...
– Именно так, – перебил Хрулеев, – За несколько дней до того, как все дети на Земле, включая Надю Гагарину, перестали общаться, она все же успела представить Президенту опытный образец Гипералкалоида. А сейчас он каким-то образом оказался у этого жирного ордынца. Поэтому он и пил водку. Гипералкалоид проводит экспресс-анализ крови и дыхания любого человека, который пытается его активировать. Если Гипералкалоидом попытается воспользоваться трезвый человек – он самоуничтожится. Эта функция была добавлена по требованию Президента. А сейчас этот жирдяй в телеге заливает водку уже не в себя, а в Гипералкалоид. И значит, нам осталось жить полминуты.
– А че, он правда работает на водке?
– Да. Гипералкалоид разогревает водку до состояния плазмы и стреляет плазменно-водочными зарядами, удерживаемыми в стабильном состоянии электрическим полем вплоть до момента попадания снаряда в цель. Это если говорить грубо. Подробнее объяснить не могу, извини. Думаю, что никто, кроме самой Нади Гагариной, на самом деле никогда не понимал, как именно работает Гипералкалоид.
– А что происходит, когда снаряд попадает в цель?
– Полный пиздец. Радиус поражения от взрыва плазмы – километра три. Думаю, что этот ордынец сейчас убьет нас всех... Если только...
Толстый ордынец на телеге тем временем закончил заправлять Гипералкалоид водкой. По слухам на один плазменный выстрел прибор расходовал как раз одну бутылку. Именно столько жирдяй и залил сейчас в Гипералкалоид.
Теперь ордынец пытался, не снижая скорости телеги и все еще наворачивая круги по полю, прицелиться из своего супероружия по германским позициям на южной кромке поля. Но это было нелегко, толстяк был слишком пьян, принятая самим ордынцем водка определенно не улучшила его координацию движений. Кроме того, Гипералкалоид был гораздо тяжелее и неповоротливее, чем РПК, которым до этого орудовал ордынец.
– Его нужно убить. Сейчас же, – сказал Хрулеев, продолжая следить за толстяком в бинокль.
– Так пусть убьют, – согласился анархист, – Они же там воюют, на той стороне поля. Слышь, Хрулеев, а у твоей возлюбленной оба глаза на месте, вот только щечка вся в мясе...
– Хорошо, я рад за нее, – Хрулеев продолжал наблюдения, – Германцы в жирдяя больше не стреляют, они видимо решили, что у него закончились патроны для РПК, и он теперь не опасен. Ближе всех к нему Шнайдер, но он тоже игнорирует этого толстяка. Зато по нему безуспешно палят какие-то неизвестные с нашей стороны поля, но они слишком далеко, из автоматов не попадут... Ложись, бля! Глаза закрой!
Хрулеев бросился на землю, по правой руке пронеслась волна дикой боли, перед глазами метнулась оранжевая вспышка, затылок уже успевшего упасть Хрулеева обожгло горячей волной воздуха. Раздался оглушительный бульк, как будто миллион слонов одновременно прыгнули в бассейн. Уши заложило, и Хрулеев заорал:
– Ты как?
– Живой. Но это действительно пиздец, – ответил анархист. Хрулеева оглушило, голос анархиста казался далеким и металлическим.
– А Люба?
– Да жива твоя сучка. Я ее своим телом закрыл, так что ты мне теперь как бы по гроб жизни обязан. А вообще... О, нихуя себе!
Хрулеев вслед за анархистом встал на ноги и понял, что «нихуя себе» это еще мягко сказано.
Позиций германцев больше не существовало, как и леса, где прятались остатки группы «Центр». Впрочем, Хрулеев несколько переоценил мощь Гипералкалоида. Плазменный взрыв накрыл радиус не трех километров, а около одного.
Кусок леса, где сидели последние германцы, был полностью выжжен плазмой, перестал существовать физически. Теперь на месте леса осталась только гладкая сверкавшая поверхность, как будто кто-то залил каток для массовых зимних гуляний. Хрулеев понял, что плазменный взрыв превратил деревья, землю и германцев в стекло.
Тем не менее, ландшафт был раскурочен лишь в том направлении, куда стрелял плазмой ордынец. Ордынские позиции и лес рядом с ними уцелели, Хрулеев ясно видел в бинокль, что никто из товарищей толстяка не пострадал. Еще живым остался Шнайдер, торчавший рядом с местом залегания ордынцев. Он видимо практически не пострадал и, оправившись от контузии, порожденной взрывной волной, дал по врагам очередь из калаша и бросился бежать в оставшийся после плазменного взрыва лес.
Сам толстяк тоже чувствовал себя превосходно, он достал очередную бутылку водки и стал заправлять Гипералкалоид. А потом случилось то, чего Хрулеев боялся в данный момент больше всего – ордынец заметил, что неизвестные уже давно ведут по нему огонь с северной стороны поля, с той самой, где сейчас стоял Хрулеев.
Ствол Гипералкалоида медленно и тяжело повернулся на север.
Топтыгин: Под колпаком
11 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
– Топтыгин, – произнес профессор, взяв трубку.
– Здравствуйте, – сказал стальной голос полковника КГБ Бидонова, – Послушайте меня, пожалуйста, очень внимательно, профессор. У вас в больнице находится некое вещество, способное излечивать третью стадию поражения ВТА-83. В документах вы обозначили это вещество как «Чайный Гриб Топтыгина-Цветметова». Не отпирайтесь, профессор. Мне все докладывают. У меня повсюду глаза и уши. Я узнал об излечении мальчика даже раньше вас. Объяснитесь. Где вы взяли это вещество?
– Товарищ полковник... Это просто удивительно, вы даже не представляете себе... Никакого поражения, за пятнадцать минут все полностью...
– Успокойтесь. Поменьше эмоций, побольше фактов. Где вы взяли это вещество? Кто такой Цветметов, в честь которого вы решили его назвать?
– Да не знаю я, кто он такой, – весело заорал Топтыгин в трубку, на профессора вдруг накатила эйфория, он наконец полностью осознал, что именно произошло, – Какой-то алкаш. Вы же Контора Глубокого Бурения, вот и бурите, полковник.
– Вас это веселит, профессор? – холодно поинтересовался полковник Бидонов, – Тот факт, что неизвестно откуда взялось вещество, делающее бесполезным наше мощнейшее оружие, вас веселит? Вас развлекает дыра в обороноспособности нашей советской родины, профессор?
– Ваша кукурузка никакое не мощнейшее оружие, – заспорил все еще пребывавший в бодром возбуждении профессор, – Атомная бомба все равно мощнее и отлично обеспечивает обороноспособность страны, да будет вам известно, полковник. А ваша кукурузка – это просто дерьмо, которое давно уже пора запретить на уровне ООН. И вы правильно сказали, она – бесполезна. Да, да! Теперь никто больше не умрет от ВТА-83, от этой шизоидной синей пакости! Теперь у нас лекарство.
– Очень хорошо, профессор, – голос в трубке стал ледяным, Топтыгина почти физически обдало холодом, и профессор испугался, – Очень хорошо. Будем считать, что вы доболтались, профессор. Язык до Киева доведет, как говорится.
Теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я высылаю к вам группу бойцов и следователей, из вверенного мне двадцать седьмого управления. Они прибудут через час. Я уже направил к вам солдат, работавших в оцепленной зоне, до прибытия наших людей больницу будут охранять они. До прибытия моих сотрудников никто не войдет в больницу, и никто не покинет ее. Ни живой, ни мертвый. Труп последнего погибшего от ВТА-83 тоже пока что останется в больнице.
Но самое главное, в больнице останутся излечившийся мальчик и вещество, которое вы обозначили, как Чайный Гриб. И если к приезду моих сотрудников пропадет мальчик, или вещество, или даже хоть один врач или документ – вы пойдете под расстрел, профессор.
Поймите меня правильно, это не угроза, это констатация факта. Все входы и выходы из больницы уже блокированы солдатами по моему приказу. Надеюсь, что мы вскоре сможем побеседовать с вами лично, профессор. Надеюсь, что во время этой беседы вы не будете в наручниках. Всего доброго.
Хрулеев: Верность идеалам
11 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
– Его нужно убить, – обреченно повторил Хрулеев.
Ордынец заливал в аппарат водку, струя алкоголя лилась в Гипералкалоид, отмеряя оставшиеся Хрулееву секунды жизни.
– Я не буду. Я же анархист, мне нельзя, – заспорил Фасолин, – Я уж лучше превращусь в стеклышко. Ну а че? Хорошая, чистая смерть, и никаких могильных червей и гнили. Просто стал стеклом, и все, абзац. Тем более, что это быстро и не больно. Видал я смерти и похуже, когда работал в морге. Вот одному жандарму из отдела дорожного регулирования например засунули...
– Я тоже не могу. Рука, – перебил Хрулеев.
Неизвестные все еще продолжали безрезультатно обстреливать ордынца из автоматов. Но они не попадут, в этом Хрулеев был уверен, слишком далеко. Не попадут, даже учитывая, что повозка теперь не двигалась. Ордынец остановил телегу, решив, что опасность ему после уничтожения группы германцев на юге больше не грозит. Еще там в лесу где-то шарился Шнайдер, но на него надежды не было, судя по всему, командир группы «Центр» сбежал.
– А из калаша ты не попадешь, слишком далеко, – продолжал рассуждать вслух Хрулеев.
– Дык я и не собираюсь стрелять из калаша, и вообще не умею, – ответил анархист, – Вон, ты же из пистолета одной левой в таблетку попадаешь. Возьми, да шлепни толстяка из пистолета.
Эту глупость Хрулеев даже комментировать не стал, ордынец слишком далеко даже для выстрела из автомата, о макарове и говорить нечего.
Хрулеев задрал голову вверх и увидел именно то, что ожидал. Выпавшая из рук Любы во время полета к верхушке сосны винтовка СВДС все еще болталась на ветке, зацепившись ремнем.
– Высоко, – сказал себе самому Хрулеев, – Не достать.
Он снова взглянул в бинокль на ордынца и понял, что у них, пожалуй, есть еще минутка жизни. Толстяка рвало, он блевал, свесившись за борт телеги. Это было неудивительно, не столь жирный человек вообще бы вероятно умер от выпитой практически залпом бутылки водки. Хрулеев не знал, нужно ли будет ордынцу восполнять количество водки в организме после проблева, чтобы вновь получить возможность стрелять из Гипералкалоида. В любом случае, пара минут у них еще есть. Нужно действовать.
Хрулеев тщательно прицелился и выстрелом из макарова перебил ремень висевшей на сосне винтовки. СВДС упала на землю.
– Бери, – сказал Хрулеев анархисту, – Бери, не спорь. Если убить жирдяя – погибнет он один. А если не убить – как минимум трое нас, и еще те люди, которые стреляют в этого толстяка из автоматов. Что говорит твоя анархистская совесть по этому поводу? Что лучше – смерть одного, или смерть троих?
– Да похуй смерть скольких, – бодро заявил анархист, – Главное, что я в этом говне участвовать не буду. Тут вопрос личности, а не утилитаризма. Это вы, вояки, любите дохлых считать, и оправдывать их количеством свои войнушки. Типа, чтобы предотвратить смерть миллиардов, я был вынужден убить пару тыщ. Не, брат, я такой арифметикой заниматься не буду.
– Просто придержи винтовку. Я сам прицелюсь и нажму на спуск.
– И не подумаю...
– А ты забыл, что я отморозок? – мрачно осведомился Хрулеев.
– Как же, помню. Это разве забудешь. Ну давай, Хрулеев, можешь продемонстрировать мне свою отмороженность. Демонстрируй мне ее полностью. Только я ствол не возьму. И стрелять не буду. Без обид.
Ордынец тем временем проблевался, тут же достал из мешка бутылку водки и влил в себя половину прямо из горлышка. Приведя таким образом себя в пригодное к использованию Гипералкалоида состояние, толстяк нетвердо взялся за аппарат.
– Я дочку искал, – сказал неизвестно кому Хрулеев.
Хрулеев: Хой!
11 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Хрулеев смотрел в бинокль на несущего ему быструю смерть ордынца. Тот уже положил руку на рычажок активации Гипералкалоида.
Выстрел вдруг грянул совсем рядом, над ухом у Хрулеева. Отстрелянная гильза ударила его по ноге. Ордынец дернулся, а потом обмяк и тяжелым кулем упал с повозки на землю.
– Многие умирают слишком поздно, а иные – слишком рано. Пока еще странным покажется учение: «Умри вовремя!»*, – глухо сказала Люба, опуская СВДС, – Но конкретно этот толстяк умер вполне вовремя. Ой... Что это я такое говорю?
Хрулеев отнял от глаз бинокль только когда убедился, что толстый ордынец действительно мертв.
Люба стояла рядом, ее лицо было все замотано кровавыми бинтами, но рот и нос анархист ей оставил свободными. Оба ее глаза действительно, как и сказал анархист, были на месте. Грудь девушки была перевязана пропитавшимися кровью бинтами. Люба была похожа на бутафорского зомби из американских фильмов ужасов, вот только кровь на ее ранах, в отличие от фильмов, была настоящей. Любу пошатывало.
– Хочу водки, – заявила девушка, – Ой... Что я опять несу?
– Хочет водки, цитирует Ницше и живая, и кровотечение остановилось. Значит сработало, – сказал Хрулеев.
– Что сработало? – спросила Люба, – Вы что...? Вы вкололи мне это дерьмо? Сушеные мозги Президента?
– Ну это же препарат последнего шанса. А ты выглядела как уже давно потерявшая все последние шансы, – пожал плечами Хрулеев.
– Ага, это Хрулеев тебя спас, – заявил анархист, – Он тут рыдал над твоим бездыханным телом. Еще сказал, что как только ты очнешься – он сразу же сделает тебе предложение. А потом вколол тебе вяленые мозги Президента и оживил принцессу поцелуем. Классика.
Люба быстро себя осмотрела и снова пошатнулась:
– Башка кружится... А кто меня перевязывал? Ты на мою грудь смотрел, животное? Или даже трогал?
– Да груди у тебя сейчас не особо красивы, если честно, – признался анархист, – У тебя там в основном мясцо торчит и все в крови. Я все же предпочитаю целые женские груди, хотя...
– Шнайдер! Его надо предупредить, – закричал Хрулеев, снова приложив к глазам бинокль.
Шнайдер действительно вылез из оставшегося на той стороне поля леса и теперь бежал к Гипералкалоиду. Залегшие в лесу ордынцы вяло пытались подстрелить командира полностью уничтоженной группы «Центр».
– О чем предупредить? – не въехала Люба.
– Гипералкалоид, ну. Если за него возьмется трезвый человек – аппарат самоуничтожится и накроет взрывом все вокруг в радиусе километра. А Шнайдер вероятно этого не знает...
Шнайдер тем временем уже подбежал к повозке, определенно желая завладеть супероржием.
– Предупредить не успеем. Он слишком далеко и по нему стреляют, кричать ему бесполезно. Я его убью, – сказала Люба.
Она выстрелила, но промахнулась. Шнайдер резким движением запрыгнул на повозку.
– Все. Ложись.
Хрулеев повалился на землю и закричал от боли в раскуроченной руке. Люба успела выстрелить еще раз, и тоже бросилась на землю.
Судя по оглушительному высаживающему барабанные перепонки взбульку и волне тепла, окатившей голову и спину Хрулеева, Люба опять промахнулась.
Но и на этот раз Хрулеев переоценил мощь супероружия Президента. Гипералкалоид действительно взорвался, но плазменный взрыв накрыл гораздо меньше километра, не затронув лес по краям поля.
Хрулеев кое-как поднялся на ноги и встряхнул головой, пытаясь прогнать заложенность ушей.
Картофельное поле превратилось в огромный гладкий зеркальный кусок стекла, на нем теперь можно было кататься на коньках. Не осталось ни следа повозки, Гипералкалоида или Шнайдера. Трупы, раненые и мешки с картошкой тоже исчезли.
– Тут больше картоха не вырастет. Так Герману и передай, Люба, – сказал анархист, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.
– Сам передашь, – мрачно произнесла Люба, застегивая наконец камуфляжную куртку и закрывая раненую и забинтованную грудь.
Блестящее зеркало поля притягивало взгляд. Оно казалось чудесным образом замороженным в начале октября озером. Оторваться от зрелища было тяжело, как будто смотришь на бриллиант.
Люба подобрала с земли свой окровавленный наградной нож.
– Верни мне пистолет, – приказала она Хрулееву.
Хрулеев нагнулся за макаровым, но в этот момент различил в лесу какое-то движение.
В следующее мгновение из-за сосны вышел оборванный мальчик лет семи, в руках он держал какой-то самодельный самострел, спаянный из кусков труб. Мальчик стоял в метре от анархиста.
– Берегись! – заорал Хрулеев.
Люба схватила пистолет, из леса выбежали еще трое детей с кольями в руках.
– Хой! – крикнул анархист.
Мальчик выстрелил из самострела, тяжелая болванка вырвала анархисту челюсть. Отброшенная челюсть артиста ударила Хрулеева в лицо и с мерзким всхлюпом упала ему под ноги.
Люба убила мальчика выстрелом в голову. Анархист без половины головы сделал каким-то чудом шаг вперед, а потом упал на землю лицом вниз. Люба застрелила еще двух детей. Последний ребенок с колом в руках отступил в лес.
– После опьянения победой возникает всегда чувство великой потери: наш враг, наш враг мертв!** – закричала Люба сбежавшему ребенку.
Но среди стволов повсюду уже мелькали маленькие фигурки, их было не меньше сотни.
– Это ни хрена не победа, – выругался Хрулеев.
– Возьмем ордынских коней, за мной, – распорядилась Люба.
Они побежали через лес к холму, где тлел в костре убитый ордынец, и все еще ржали привязанные кони. Хрулеев не умел ездить на лошади, но надеялся, что Люба умеет.
Дорогу им преградили пятеро детей, у одной девочки был пистолет. Девочка выстрелила, и пуля оцарапала Хрулееву плечо. Люба убила двоих детей из СВДС, девочку она застрелила первой.
– Все. Патроны кончились, – Люба, продолжая бежать, выбросила винтовку и убила остальных детей из пистолета.
Но дети уже были повсюду, Люба и Хрулеев оказались в кольце.
Люба перерезала веревку, которой был привязан к сосне перепуганный и метавшийся ордынский конь, и вскочила в седло.
– Давай...
– Я не могу, рука. И как вообще...
Люба, схватив Хрулеева за левую руку, с удивительной для такой маленькой девушки силой втащила его на коня позади себя. Хрулеев вцепился левой рукой в Любину талию, а вторую травмированную руку отвел в сторону, чтобы случайно ничего ей не коснуться.
– Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее!* – провозгласила Люба и выхватила из ножен притороченную к седлу ордынскую шашку.
Цитата была подходящей к случаю, они были окружены. Но Люба, орудуя шашкой так, что позавидовал бы сам Чапаев, пустила коня вскачь прорываться через ряды детей.
Рядом с Хрулеевым полетели отрубленные детские головы. Слева щелкнул выстрел, Люба взвизгнула, дернулась и упала с лошади. Хрулеев попытался схватить поводья, но ничего не вышло.
Появившийся рядом мальчик воткнул коню в бок острую железную пику. Лошадь заревела, Хрулеев вылетел из седла, пролетел несколько метров и упал прямо на травмированную руку.
Перед тем как лишиться сознания от невыносимой боли он успел заорать, а еще увидеть труп Любы и спешащих добивать Хрулеева детей с кольями.
* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».
Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990
** Фридрих Ницше, Сочинения, М.: "Мысль’, 1990, том 1.
Перевод с немецкого К. А. Свасьяна
