Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)
* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».
Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990
Самый опасный оперативник IV
Август 1991
Генерал Бидонов аккуратно сложил донос лаборанта Надславского и сунул себе в карман:
– Рассказывайте, Сагануренов.
– Ну в общем... Я приехал в Италию и, воспользовавшись тем фактом, что по документам я атташе МИДа СССР по культуре, запросил списки стеклодувов и кузнецов первой половины нашего века в Итальянском минфине. Я сказал им, что собираю информацию о народных промыслах в рамках дней советско-итальянской дружбы. Удивительно, но в отличие от нашей страны у итальянцев старые документы хранятся в полном порядке, поэтому мне оперативно предоставили доступ к налоговым ведомостям первой половины века по кузнецам и стеклодувам.
Раздобыв их, я стал ездить по стране и искать нужных нам кустарей. Через три недели я обнаружил на Сицилии стеклодува, сделавшего тот самый barattolo per salare i limoni, в котором хранилась ваша Субстанция. Точнее не самого стеклодува, и даже не его мастерскую, которая уже давно не существует, а наследников. Они подтвердили, что стеклодув действительно делал такие сосуды в тридцатых и сороковых годах.
Кузнец, сделавший крышку, нашелся в соседней деревне. Он в отличие от стеклодува до сих пор жив, хотя давно уже не кует. Такие крышки кузнец стал изготавливать только в 1940 году, так что я стал искать тех, кто приобретал эти банки и крышки, начиная с этого времени и до 1944 года, когда, как мы знаем, банку уже прислали в институт, заполненную Субстанцией и с наклеенной этикеткой.
Продукция стеклодува продавалась в провинции Энна, это самая глухая и центральная область Сицилии. Быт и нравы там до сих пор во многом средневековые. Потребителями продукции стеклодува были в основном местные крестьяне, и, разумеется, никто из них никак не мог перевезти банку в СССР. Более того, большинство этих крестьян даже никогда не покидали Сицилии. И тем не менее, я вскоре обнаружил в городке Ассоро одного довольно странного человека. Точнее, родных этого человека, а сам он пропал без вести в 1941...
– Ага, – сказал генерал, – Значит, все-таки итальянский фашист, как я и говорил?
– В том-то и дело, что нет. Фашист, но не итальянский.
– То есть?
– Ну, я обратил внимание на немецкую семью, предки которой переехали на Сицилию еще в 1918. Глава этой семьи был коммерсантом и продавал в Германии сицилийские сыры. Не гнилые с опарышами, а обычные.
Так вот, эта семья регулярно покупала продукцию у кузнеца и стеклодува, которые изготовили интересующую нас банку. Фамилия этой семьи – Крюгер. Как только я впервые посетил их под видом атташе МИДа СССР по культуре, на этот раз уже якобы в рамках дней советско-немецкой дружбы, мне сразу же поведали интереснейшую семейную байку. Точнее, быль.
Дело в том, что, начиная с тридцать девятого года, по всей Италии ездили немецкие агитаторы и предлагали местным итальянским гражданам-фольксдойче получать гражданство Рейха и помогать Германии сражаться в мировой войне. В итальянской печати по требованию немцев была развернута аналогичная пропагандистская компания.
В результате, один из Крюгеров, а именно восемнадцатилетний Альбрехт, решил вспомнить, что он немец и получил гражданство, несмотря на протесты остальных членов семьи, скептически настроенных по отношению к Гитлеру.
Но самое главное не в этом. Дело в том, что, когда Альбрехт уезжал, мама дала ему с собой в дорогу банку соленых лимонов. Да-да, товарищ генерал. Полностью аналогичную той, в которой помещалась Субстанция. Я знаю это наверняка, потому что в семье Крюгеров уже несколько поколений солят лимоны в таких банках. Да что говорить, я сам видел это своими глазами. У них и сейчас стоят в подвале такие же банки.
И Альбрехт Крюгер уехал с банкой соленых лимонов. Через две недели после отъезда в августе 1941 года он прислал родным одно единственное письмо, из Кельна. Сообщал, что будучи, как гражданин Рейха, призван в армию, отправляется на сборный пункт...
Сагануренов замолчал.
– Ну, а дальше? – спросил генерал.
– Боюсь, что это все. Альбрехт Крюгер бесследно исчез в августе 1941. Я смог проследить его путь лишь до сборного пункта в Кельне. Он исчез не на территории СССР, как можно подумать, а прямо посреди Рейха. И банка соленых лимонов, если конечно он ее не выкинул или не отдал кому-то, исчезла вместе с ним. Причем, он исчез не только из реальности, но и из документов.
Я не обнаружил никаких данных о нем вообще. Последняя запись – о том, что Альбрехт явился на сборный пункт, это зафиксировано. Но в какие войска его отправили неизвестно. Как будто он растворился прямо на сборном пункте.
Семья Крюгера искала его долгие годы, но тоже ничего не выяснила до сих пор. Правда, есть один предельно странный факт. Мама Альбрехта в январе 1942 года получила из швейцарского банка чек на сумму аналогичную пяти тысячам американских долларов. Отправитель чека оказался несуществующим лицом, а сам швейцарский банк «Banque de gnomes gourmands» в принципе не выдает никакой информации о своих клиентах.
Но мама Крюгера получала такие же чеки еще дважды – в январе сорок третьего и в январе сорок четвертого. А вот в январе сорок пятого чек уже не пришел, и больше вообще никогда не пришел. Вот и все, товарищ генерал.
Генерал некоторое время молчал, прохаживаясь по собственному кабинету, потом сел и поморщился, потом встал и принялся снова пересчитывать доллары. И только потом произнес:
– Это очень странная история, Сагануренов. Хм... А когда вы успели съездить в Германию?
– Так я не ездил, если честно. Я послал агентов, ну которых вы мне дали. Но я им ничего не говорил, кроме того, что мы ищем Крюгера и банку соленых лимонов. Они конечно удивились...
– А в Швейцарию вы, я так понимаю, не совались?
– Нет, конечно. А смысл? Банк «Banque de gnomes gourmands» никаких справок не выдает даже ЦРУ, не то что нам...
– Ладно, напишите мне вот на этой бумаге имя мамы Крюгера, имя несуществующего отправителя чека и номер его счета. Уверен, что вы помните всю эту информацию. Я наведу справки по своим каналам.
Пока Сагануренов писал, генерал призадумался. Наконец он сказал:
– Итак, что мы имеем? Если мы с вами правильно реконструировали картину произошедшего, то получается следующее. Этот ваш фриц едет служить Гитлеру с банкой соленых лимонов и бесследно исчезает в Кельне в сорок первом, прямо на сборном пункте. Его маме кто-то очень богатый за что-то платит. Банка исчезает вместе с фрицем.
Потом она всплывает в сорок четвертом. Но в банке уже не соленые лимоны, а Субстанция. Ее присылают в институт без всяких пояснений, так что директор решает выбросить ее, но банку зачем-то похищает уборщица.
И в период с сорок первого по сорок четвертый банка еще и становится вещдоком по некоему политическому делу, причем в отношении не фрица, а неизвестного нам советского гражданина. И нам про это дело ничего не известно, хотя я вообще-то генерал КГБ. Звучит как бессмыслица, на самом деле. Я все верно изложил?
– Да, все верно. И про бессмыслицу тоже верно заметили, товарищ генерал.
Бидонов вздохнул:
– Вы отлично потрудились, Сагануренов. Я вами горжусь. Но, тем не менее, откуда взялась Субстанция мы так и не выяснили, увы. У вас есть хоть фотография этого любителя лимонов?
– Нет, он фотографировался только раз в жизни, для немецкого удостоверения личности. Но копия этой фотографии из полицейской управы утеряна еще во время войны. А само удостоверение пропало вместе с Крюгером.
– Ладно... Хорошо, очень хорошо. Нам многое еще нужно обсудить, но боюсь сейчас уже нет времени.
Генерал Бидонов печально осмотрел свой кабинет, как будто прощался с ним навсегда. Его взгляд на несколько мгновений остановился на новом портрете Тирана СССР Запобедова. Генерал моргнул:
– А не выпить ли нам граппы, а, Сагануренов?
– Как это... На работе... – вновь пришел в свое обычное испуганное состояние Сагануренов, – И мама мне не разрешает... Да ведь и вы не пьете...
– Вообще-то не пью, – согласился генерал, – Но с вами, Сагануренов, сочту за честь. Вы удивительный человек.
Сагануренов покраснел.
Генерал достал два стакана, вскрыл бутылку и налил в стаканы граппу. Потом Бидонов задумчиво взялся за свой стакан. Сагануренов схватил дрожавшей рукой собственную порцию. Он никогда раньше не пил алкоголя и боялся. Генерал уже собирался выпить, но Сагануренов спохватился:
– Ой, а за что мы пьем, товарищ генерал? Папа говорит, что нельзя вот так вот... Без тоста... Так только алкаши пьют...
Бидонов внимательно посмотрел на Сагануренова:
– Ого, я вижу, что вас учит жизненной мудрости не только мама, но и папа. Правда, папины советы, как я понимаю, довольно узкоспецифичны?
– Да вы не подумайте... Папа у нас с мамой хороший... Он только по праздникам...
– Ну что же, ваш папа вполне прав. Действительно, нехорошо без тоста. Поэтому давайте выпьем за вас, Сагануренов. За лучшего аналитика, с которым я когда-либо имел честь служить. За вас.
Оба поднесли стаканы к губам, а когда поставили на стол, выяснилось, что количество граппы в обоих стаканах осталось прежним. Ни генерал, ни Сагануренов не сделали ни глотка. Генерал улыбнулся:
– А вас не проведешь, Сагануренов. Ну ладно, пора собираться.
Бидонов извлек из-под стола спортивную сумку и стал горстями наваливать в нее пачки долларов и странные колбы с синими шариками внутри.
– А что это у вас... в колбах? – не смог сдержать любопытства Сагануренов.
– Да так, – ответил генерал, продолжая набивать сумку, – ВТА-83. Его еще называют «кукурузка». Самое смертельное в мире боевое отравляющее вещество. В дезактивированном состоянии, естественно. Так что не бойтесь.
– А зачем вам?
Генерал сгреб в сумку все доллары и колбы, его стол теперь был девственно чист. Бидонов решительно застегнул сумку:
– Дело в том, что я улетаю. И ВТА-83 мне очень пригодится. У меня есть достоверная информация, что через пару часов краткий, но по своему яркий режим тирании Запобедова уйдет в историю. А встречаться или даже оставаться в одной стране с тем человеком, который придет на смену Запобедову, я не намерен. Есть предположение, что этот человек не собирается оставлять меня в живых.
Поэтому я вылетаю через полтора часа в Чикаго, по дипломатическому паспорту и без таможенного досмотра, естественно. Там мне будут рады, я уже договорился. За то, что я привез образцы кукурузки, американцы дадут мне гражданство и предоставят защиту.
Но дело в том, что мне этого мало, Сагануренов. Я хочу продолжать работать, я привык командовать. Я не готов провести остаток жизни на пляже в Майами. Мне нужен кабинет и подчиненные. И я полагаю, что американцы примут меня на службу в ЦРУ, если я привезу им не только кукурузку, но и что-либо более ценное и интересное. Например, если я привезу им вас, Сагануренов, лучшего в мире аналитика. Ваш мозг по своей боевой мощи превосходит любое биологическое оружие.
Сагануренов не сразу понял, что именно сказал генерал. А когда понял, задохнулся и стал жадно глотать воздух:
– А... Как... То есть... Я же... А мама...
– Да вы не переживайте так, – мягко сказал Бидонов, – Сейчас брать ваших родителей с собой у нас нет времени. Но их мы тоже перевезем в США, в ближайшие пару дней. Обещаю, что за эти пару дней с ними ничего не случится. Тот человек, который придет на смену Запобедову, не лишен чести при всех его недостатках. Так что трогать вашу родню он точно не будет, даже если выяснится, что вы уехали со мной.
Ну подумайте сами, Сагануренов. Зачем вам здесь киснуть? Как вообще с вашими мозгами можно стоять в очередях за макаронами по три часа в день, сидеть все лето без горячей воды, ходить в этих ужасных советских ботинках, от которых потом суставы разваливаются, курить «Шипку», бояться выйти на улицу, потому что там одни алкаши и хулиганы?
Вы же только что вернулись из Италии. Вы видели, как живут капиталисты. И учитывайте, кстати, что Италия одна из самых бедных среди развитых капиталистических стран. Но даже сицилийские крестьяне жрут соленые лимоны, а мы последние пару месяцев видим лимон только на картинках. Вдумайтесь, даже сицилийские крестьяне, у которых по вашим же словам средневековый быт, живут лучше нас.
А в США у вас с мамой будет просторный трехэтажный дом на океанском побережье, вы будете ездить на большой красивой машине, и мясо будет не по талонам раз в неделю, а ежедневно. И это будет действительно мясо, а не опилки.
А доступ к информации, Сагануренов? Вы ведь больше всего любите информацию, я знаю. В США каждый гражданин может читать что захочет, а английский язык – самый популярный в мире. Подумайте о том, сколько интересного вы узнаете, когда выберетесь в капиталистический мир. И не надо будет сдавать макулатуру, чтобы получить талон на книжку, или долго искать нужную литературу у барыг. В Соединенных Штатах книжку вы можете просто заказать по почте. Любую книжку, и она приедет к вам домой. Да вы вообще сможете не выходить из дома.
В Америке, в отличие от нас, умеют ценить таланты и хорошо их оплачивают. Вам дадут высокое звание в ЦРУ, и будут вам носить домой отчеты. А вы будете их анализировать, не выходя из дома. Разве это не ваш шанс, Сагануренов? Разве не этого вы желаете? И не к этому ли вела вас всю жизнь судьба?
Собирайтесь, машина уже ждет. По пути с нами тоже ничего не случится, не бойтесь. Нас будут охранять бойцы «Метели», самый подготовленный спецназ в мире. И дипломатический паспорт для вас у меня тоже уже готов.
Генерал замолчал, некоторое время они с Сагануреновым смотрели друг на друга.
Сагануренову очень хотелось заплакать, но плакать при генерале он стеснялся. Все было каким-то нереальным, как когда съешь эти таблетки от психиатра.
– Так а как... Чикаго... Мама не поедет... Она боится ихних капиталистов... И машина с домом ей не нужна, а еще она говорит, что в очередях стоять полезно...
– Я полагаю, что вы уже большой, Сагануренов, – осторожно сказал генерал Бидонов, – И вам пора принимать решения самому. Думаю, что уже по приезду вы сможете продемонстрировать вашей маме все преимущества западного капиталистического общества.
Собственно, так обычно и бывает. Сначала люди боятся, потом удивляются, а потом привыкают и наслаждаются жизнью. Так будет и с вами, и с вашей мамой. Я умоляю вас, Сагануренов, не губите в этой пыли и серости свои действительно уникальные мозги. Вы здесь зачахнете.
Решитесь, хоть раз в жизни. Хотя бы ради того, чтобы ваша мама могла нормально питаться, носить хорошую одежду и достойно жить в богатейшей стране мира, а не в концлагере, где уже лет пять не хватает даже еды и лекарств.
– Так... Это... – Сагануренов уже не мог думать, было слишком страшно, – А зачем меня... Вы дайте американцам эту вашу Субстанцию... Чтобы вас сделали начальником в ЦРУ... Как вы хотите...
– Увы, не могу, – по-отечески добро ответил генерал, – Дело в том, что это не моя Субстанция. Мне не дадут ее взять, к сожалению. Но я и не хочу этого. Я лучше спасу и вывезу из этой тюрьмы народов действительно хорошего и нужного миру человека. Ну что, поехали? Машина и охрана ждут.
– Но это же... Быть не может... Вы предлагаете...Это же предательство, измена, вот что это! – вдруг закричал на генерала Сагнуренов, наконец расплакавшись, – Не поеду я вашу Америку! Ни за что! И пусть тут плохо... Я между прочим сотрудник КГБ... Я присягу давал... А вы... Предатель, вот кто! Разве вам в детстве мама не читала книжки про героев и разведчиков, и про то, что предавать – нехорошо?
– Так мы не предатели, – спокойно объяснил генерал и взглянул на свои швейцарские часы, – По моей информации через пару часов СССР прекратит свое существование. Конкретно к власти в нашей стране придет не совсем психически здоровый человек, который собирается установить невиданный доселе по своей отмороженности политический режим. Так что страны, которой мы давали присягу уже не будет. В этом смысле я лично считаю свой долг перед Родиной исполненным полностью
А присягать новому режиму я не собираюсь. А СССР, которому мы давали присягу, закончился. Не знаю, хорошо это или плохо, не берусь судить. Однако предпочитаю действовать по ситуации. Так что прекращайте плакать и поехали.
– Так Родина это не режим! – заорал на генерала Сагануренов, – Родина это небо, поле, мама! А тебе просто не читали в детстве книжек, генерал! Про разведчиков. И ты не знаешь, что предателей всегда наказывают в конце! Не поеду! А ты езжай, предатель...
– Ладно, как хочешь, Сагануренов, – вздохнул генерал после некоторого молчания, – Но жаль. Однако пойми меня правильно. Ничего личного. Просто, во-первых, как говорится в кино, ты слишком много знаешь. И к тебе это пожалуй относится буквально, ты реально знаешь больше любого другого человека на Земле. А во-вторых, я никак не могу допустить, чтобы ты поступил на службу к тому человеку, который через пару часов станет правителем нашей страны. Боюсь, что твои мозги на службе у этого психа потенциально могут принести очень много зла. Так что я просто выполню свой долг, так сказать. Ничего личного.
Генерал прошел к двери кабинета и приоткрыл ее:
– Лейтенант, зайдите.
В кабинет вошел один из бойцов «Метели» с автоматом, стороживший до этого в приемной.
– Лейтенант, убейте Сагануренова, пожалуйста.
– Услышат же, – засомневался лейтенант.
– И что? Всем плевать, – успокоил его Бидонов, – У нас за сегодня трое сотрудников застрелились, на выстрелы уже никто не обращает внимания. Кроме того, в здании почти никого нет, большая часть охраны разбежалась. Стреляйте, лейтенант. И поехали уже быстрее, самолет через час. А его труп бросим в холле, и сунем ему в руку пистолет. Пусть все думают, что тоже покончил с собой. Не выдержал тяжести тирании Запобедова, так сказать.
– Как застрелите? – с трудом произнес Сагануренов, собственный голос казался ему совсем далеким и странным, – Меня мама ждет... Она сегодня оладушки пожарила, к моему прилету... Из Италии... Она все ждала, когда я вернусь...Не надо... Я же был хорошим и выполнял все приказы... Не хочу больше быть чекистом... А можно я домой пойду... Я же еще маленький, мама говорит... И я ей открытку итальянскую купил, она их любит в рамочки вешать... На кухне...
– Завтра на кухне твоей мамы в рамочке будет висеть отнюдь не вид Палермо, а твоя фотография, Сагануренов, и будет она в черной рамочке, – жестко произнес генерал, – В последний раз спрашиваю, поедешь со мной?
– Нет... Можно я пойду, а... Отпустите меня!
– Дурак ты, Сагануренов, хотя и умный. Можно конечно накачать тебя сейчас лекарствами и вывезти силой под видом пьяного или больного чилийского дипломата по подложным документам. Но если честно, у меня просто нет времени, за мной уже идут. Через полчаса штурмовики будут здесь, встречаться с ними я не намерен, так что мне пора. Спрашиваю в последний раз. Самый последний. Поедешь? Ты о маме подумай, которая тебя любит.
– Я.... Родиной не торгую.
– Стреляйте, лейтенант.
Но Сагануренов не услышал выстрела и боли не почувствовал. Только увидел яркую вспышку. Он всю жизнь больше всего ненавидел движение. Теперь двигаться больше не придется никогда.
Хрулеев: В зачарованном лесу
Октябрь 1996
Балтикштадтская губерния
Хрулеев понял, что он проиграл. Потерпел тотальное экзистенциальное поражение.
Но иначе и быть не могло. Он просто трус, предатель, лжец и убийца. И даже Шуру, единственную, кто помог ему, пустили из-за него на фарш. Он все потерял.
Его автомат и рюкзак с эмблемой группы «Кино», набитый снедью и нужными для выживания вещами, остались в домике любителей пельменей. И путь к дочке он тоже потерял.
Да и была ли когда-нибудь у него дочка? Может быть, вся жизнь была просто сном, мимолетным видением, предсмертной галлюцинацией умирающего.
День кончился, наступила холодная ночь, потом опять серый день, и снова ночь.
Из вещей у Хрулеева осталось только то, что было в карманах. Зажигалка, складной нож и дочкино тамагочи, которое вернула Хрулееву Люба. Но тамагочи Хрулеев не включал, смотреть, сколько сейчас времени, не было необходимости. Еще верная Тотошка ковыляла рядом и иногда рычала на сосновую чащу.
Он не знал, сколько уже бродит по зачарованному лесу. Может быть, сутки, а может и целую неделю. Время вдруг перестало быть линейным и закольцевалось, запуталось.
Предупреждающая табличка на финском старом заборе и Балбесов не врали. Лес действительно был заколдованным. Он проглотил и сожрал Хрулеева, а теперь начинал переваривать. Первое время Хрулеев еще искал выход, шоссе на Лугу и озеро, где на островке сидела совсем одна его дочка месяц назад. Но потом он все забыл.
Он уже месяц был в Оредежском районе, но таких глухих и огромных лесов раньше не встречал. Не было здесь ни шоссе, ни озера, ни дочки. Вообще ничего. Только высокие сосны, ледяной холод, мшистые холмы, запахи осеннего леса, шум ветра и древние валуны.
Хрулеев даже не мог найти обратный путь к домику лепильщиков пельменей, чтобы принять быструю смерть.
Хрулеев догадывался, куда он попал. Раньше давным-давно еще до начала времен такими лесами был покрыт весь Оредежский район. Тогда здесь никого не было, мир был первозданным и чистым, лишь иногда на берегах черных быстрых речек встречались финские хутора, полудикие обитатели которых тысячелетиями жили охотой и рыбной ловлей. Цивилизация приходила сюда медленно, постепенно, но неуклонно. И вот от древнего мира остался лишь этот лесной массив, реликт и заповедник иных эпох.
И сюда забрел Хрулеев, чтобы наконец найти бесславную смерть, от которой он так долго бежал. Все было бессмысленно.
Книжки и мудрецы утверждают, что душевная боль страшнее физической. Но Хрулеев сейчас бы плюнул в рожу любому, кто говорил такие глупости. Физическая боль, холод и голод были хуже всего.
Голова у Хрулеева горела огнем, на месте отрезанного уха все еще шумело, как будто ему залили в череп океан. Из-за этого шума в голове Хрулеев почти не слышал, что происходит вокруг, ему почему-то все казалось, что это не на месте уха шумит, а бушуют над головой сосновые кроны, что в голове у него выросло отражение настоящего леса, и оно качается под порывами ветра в башке Хрулеева.
Кровь остановилась уже давно, Хрулеев не помнил, когда именно. Он разрезал ножом свитер, потом, крича от боли, заложил рану чистым мхом, и подвязал себе отрезом свитера голову, как будто у него ныли зубы. И в боли действительно было что-то зубное, как будто вся левая половина челюсти воспалилась от пульпита. Еще боль отдавала в глаз и в левую половину языка, и даже в шею.
Хрулеев не мог осмотреть свою рану, поскольку собственное ухо человек увидеть не может. Но он попытался однажды ощупать ее и чуть не потерял сознание от боли. Все мысли были кроваво-красными, как будто кровь из раны протекла прямо в мозг, в нейроны, превратилась напрямую в ноющие, тянущие, режущие ощущения.
Остальные раны тоже напомнили о себе, от шока, голода и усталости они воспалились. Хрулеев как будто заново переживал все ранения, как в перематываемой назад видеокассете. Заболело разорванное филином колено, Хрулеев хромал все больше. Грудину, ушибленную при падении с коня, заломило, дышать стало тяжело. Заныла травмированная рука. Даже между ног, на месте ампутированной мошонки, закололо.
Не болели только ожоги от стальных раскаленных цифр кузнеца на лбу, они зудели и чесались. И Хрулеев все тер грязными пальцами лоб, отшелушивая мертвую серую кожу, как будто пытался стереть с себя позорную рабскую метку. Но это было невозможно, метка теперь останется с ним навсегда.
Утешало только то, что терпеть все это осталось недолго. Хрулеев бы давно покончил с собой, но у него не было оружия, кроме того он слишком ослаб даже для этого. Можно конечно порезать вены на руках ножом, но Хрулеева останавливало присутствие Тотошки.
Он думал, как собака будет в отчаянии пытаться зализать вскрытые вены хозяина, как будет метаться и скулить. И Хрулеев понял, что смотреть на такое он не сможет. А значит, прежде чем покончить с собой, нужно все-таки убить Тотошку. Но и на это уже не было сил.
Интересно, что будет делать собака, когда Хрулеев умрет? Наверное, просто погорюет некоторое время возле трупа, а потом будет жить в лесу, одичает, может быть ее даже возьмут в стаю волки, если они здесь есть. Тотошка ведь сильная, она не обычная овчарка. И она проживет остаток своей жизни в зачарованном лесу, лишь иногда по ночам в ее собачьем сознании будут всплывать странные малопонятные образы прошлого – Хрулеев, Юля, их большая светлая квартира в столице, мисочка в коридоре.
Может быть Тотошка даже вспомнит, как спасла однажды хозяина от людоеда-любителя ушей с укропом. Вот только само понятие «хозяин» она уже может не вспомнить. И в ее памяти останется лишь отощавший больной голодный человек, с которым она долго шла по лесам, а он потом он умер.
Может быть, у Тотошки даже родятся щенки от волка, и она будет рассказывать им на ночь сказки о другом мире за лесами и горами, где были города, люди и Хрулеев. Но теперь этот мир уничтожен, его больше нет. Пора и Хрулееву умирать, человек ведь всю свою историю был стадным животным, поодиночке люди не существуют. Но теперь нет больше ни городов, ни людских стад.
А Хрулеев обречен, он ведь трус, дурак и дерьмо. Он даже не смог просто дойти от элеватора до озера, вместо этого он сначала попал к людоедам, а теперь угодил в лес чудес, откуда выхода нет.
Да и физически от Хрулеева уже осталось мало. Ухо и еще один орган у него отрезаны, все тело изранено. Сколько вообще нужно отрезать от живого человека, чтобы он перестал считаться человеком и стал просто куском мяса? Хрулеев читал где-то, что одна китайская императрица отрезала у фаворитки своего мужа-императора руки, ноги, груди, щеки, уши и язык, а еще выколола ей глаза и барабанные перепонки, превратив таким образом фаворитку в «человека-свинью». Потом она посадила этого человека-свинью в загон к другим свиньям, и там фаворитка жила еще много лет в форме свиньи.
А что вообще отличает свинью от человека? В случае Хрулеева – уже ничего. Не осталось ничего человеческого. Только лес, боль, смерть, собака. Хрулеев был путешественником во времени, он будто вернулся в самые древние времена, особенно ярко он ощущал это холодными ночами, когда жег костры. Только те древние люди были первыми на Земле, а он станет последним. Круг замкнулся.
Недостатка в воде у Хрулеева не было, в лесу было много ручьев и древних противопожарных канав, выкопанных видимо еще в царские времена. Вода в ручьях и канавах была красноватая, в ней плавали листья и иголки, а вкус был плесневым, горьким и хвойным. Но сама вода на вид была очень чистой. Когда Хрулеев пил, он старался не смотреть на воду, боясь увидеть отражение своей израненной отощавшей рожи. Он не хотел больше смотреть на себя, никогда.
Раны ныли все больше. Хрулеев не знал, сколько он уже бродит по зачарованному лесу, но помнил, что за все это время съел только десяток подсохших ягод клюквы, обнаруженных на порыжевшем кусте за вывороченным деревом. Вскоре от голода разболелся желудок, и тогда Хрулеев наконец забыл про все свои раны и вообще про все на свете.
Боль в желудке за час превратилась из поднывания в острую резь, как будто ему вогнали туда нож. Хрулеева вырвало кровью. Все. Он упал на мягкий мох, ощущая телом холод болотистой земли и понял, что идти больше не может. Он уже не встанет, он умрет здесь. Хрулеев лежал и смотрел вверх на клочок серого неба между сосновыми ветками.
Вокруг стояла тишина, день был безветренным, даже сосны не шумели. За все время, что он провел в этом лесу, Хрулеев не встретил ни зверя, ни птицы. Ягоды и грибы здесь тоже почему-то не росли, по крайней мере, Хрулеев не нашел ничего кроме кустика клюквы.
Он смотрел на серый клочок неба, тяжелые облака казались неподвижными. Он умирал. Хрулеева еще раз вырвало кровью, Тотошка стала лакать блевотину, но Хрулеев ее не останавливал. Он вообще давно уже не разговаривал с собакой, не было сил. Потом он вроде уснул, а проснувшись не смог вспомнить имя дочери.
Зачарованный лес уже почти переварил его тело, и теперь принялся за сознание и память. С желудком было совсем плохо, рвота продолжалась, из Хрулеева изливались желчь и кровь, рана на месте отрезанного уха болела и дергала. Но Хрулеев встал и зачем-то куда-то пошел. Рядом ковыляла собака и все скулила.
Имя собаки Хрулеев уже тоже не помнил. Но и собака была измождена, она стала часто ложиться, чтобы отдохнуть, и шла все медленнее. Хрулеев лег, обнял безымянную собаку и уснул, точнее, потерял сознание. Он надеялся не проснуться. Но смерть, которой он так желал, не пришла.
Он снова встал и пошел через мир, полностью лишенный имен. Хрулеев вообще не помнил человеческих слов, ни одного. Перед глазами стояли видения какой-то аппетитной еды, но еда сразу превращалась в гниль, рассыпалась на глазах. К рвоте присоединился кровавый понос.
Хрулеев не обращал внимания на время суток, он шел и днем, и в темноте. Солнце не появилось ни разу, небо все время было в серых облаках. Видимо, свет избегал этих мест. Рана на месте уха разболелась, по щекам Хрулеева беззвучно текли слезы, но сам он даже не всхлипывал, не было сил. Наверное, все-таки был день, потому что Хрулеев ясно видел сосны, зеленый ковер мха под ногами и даже клочки серого неба в просветах между ветвями.
Ветви шумели, волновались, тяжелые снеговые облака стремительно неслись над лесом. Приближалась буря, похолодало еще больше. Холод нес с собой не меньше боли, чем раны, он сжигал ледяным дыханием внутренности и душу, разлагал то, что еще осталось от Хрулеева.
Ветер, бушующий в небесах, стал ощущаться даже здесь, в глухой сосновой чаще. Сосны все шумели, как будто пытались передать Хрулееву некое тревожное нечеловеческое послание.
Вскоре Хрулеев увидел огромный валун, один из реликтов, оставшихся здесь с тех незапамятных времен, когда на месте леса был океан, а потом ледник, по которому бродили еще неандертальцы. Таких огромных валунов Хрулеев раньше не видел ни разу в жизни, древний камень весь порос разноцветным мхом и казался окаменевшим чудовищем.
Наверное, когда-то давно именно такие камни порождали в сознании древних людей истории о троллях, обращавшихся в скалы и валуны. Жившие здесь в старину финны поклонялись таким камням, переняв этот обычай у саамов. А те в свою очередь научились этому от неведомого древнего народа, который согласно легендам приносил у таких камней кровавые жертвы и бесследно сгинул еще до появления знакомой нам человеческой цивилизации.
