Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)
Хрулеев: Почкование выступающего
10 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
– Разгадка в том, что раньше не было ни женщин, ни детей, – продолжил рассказ Герман, – Дети появились только в 1917 году, после революции, их ввели большевики. Одновременно в том же году большевистские агенты ввели детей по всему миру, во всех странах. Я в свое время читал книги, посещал исторические архивы. Но только сегодня я осознал простую вещь, что я ни разу ни в одной дореволюционной книге и ни на одной фотографии не видел никаких упоминаний или изображений детей. Нигде, вообще нигде.
Вдумайтесь в это, ни в одном законодательном акте Российской Империи никогда не упоминались никакие дети. Вся дореволюционная художественная литература, где упоминаются дети, конечно же является чистым вымыслом. Поэтому она и называется художественной, ведь что такое художественная книжка? Это ложь, вранье. Все эти Толстые и прочие писатели просто выдумывали детей в своих книжках, так они медленно и постепенно готовили мир к приходу детей, готовили мир к смерти.
Но прежде, чем ввести детей, надо было ввести женщин, и их действительно ввели. Это произошло раньше, еще при Петре Первом, именно он ввез в нашу страну первых женщин. Женщин вывели в Голландии в шестнадцатом веке, их вывели, чтобы триста лет спустя они родили детей, а те, в свою очередь, начали бы убивать всех нас.
Кто такие голландцы любой из вас может понять, просто взглянув на полотна их средневековых художников. Например, вы должны помнить картину Вермеера «Женщина в красной шляпе». Разумеется, на этой картине есть женщина, именно тогда их и вывели, возможно, это первое изображение женщины в истории. Но дело там не в женщине, все дело в шляпе. Если присмотреться к шляпе женщины, то она сразу же напомнит вам нечто совершенно определенное, а именно шляпку Гриба. И все голландцы тогда ходили в таких шляпах и сам Петр Первый, любивший перенимать все у голландцев, тоже носил точно такую же шляпу. Шляпка Гриба.
Голландцы – агенты Гриба, они были завербованы уже тогда и совсем не стеснялись этого, наоборот выставляли свою службу Грибу напоказ, носили шляпы в честь него.
Что касается начала всей этой истории, то сам Гриб создали средневековые колдуны-ученые где-то в центральной Европе около четырнадцатого века. Они создали его с конкретной целью – уничтожить нас всех. Итак, сначала они создают Гриб, двести лет спустя – женщин, потом еще двести лет спустя большевики создают детей, а еще через сто лет эти дети истребляют человечество. Надеюсь, теперь для вас все встало на свои места. Вопросы?
Герман замолчал, повисла тишина.
Хрулееву хотелось расплакаться. Все было зря. Он напрасно пришел сюда, напрасно пожертвовал куском своей плоти во время Обряда Очищения. Все было зря, Герман не поможет ему найти дочь. Герман клинически безумен, он сумасшедший. Все было бессмысленно.
Блинкрошев внимательно изучал собравшихся, его немигающий взгляд скользил по лицам германцев от одного к другому. Но Хрулееву теперь было все равно, он злобно глянул на Блинкрошева в ответ. Однако этого порыва отчаянного мужества хватило ненадолго, уже в следующую секунду Хрулеев вдруг испугался.
Блинкрошев деликатно кашлянул и произнес своим булькающе-лающим омерзительным басом:
– Хм, вроде все ясно... Но, Герман, один вопрос все же есть. А как люди размножались до того, как колдуны изобрели женщин и детей?
– Хороший вопрос, – Герман кивнул, – Но если я просто отвечу на него, вы мне все равно не поверите. Поэтому, я не просто расскажу. Я покажу вам.
– Хм.. – Блинкрошев икнул, он был настолько пьян, что его шатало, – То есть прямо покажешь? Иначе говоря, ты прямо здесь и сейчас размножишься без всяких женщин и детей?
– Именно так, – заявил Герман и продолжил говорить, обращаясь уже не к одному Блинкрошеву, а ко всем собравшимся германцам, – Следует знать, что до изобретения колдунами женщин и детей люди жили в прекрасном идеальном мире. Почитайте средневековые летописные хроники, почитайте библиотеку Ивана Грозного. Вы не найдете там ни одного упоминания женщины или ребенка. Это был совсем иной мир, светлая и прекрасная земля свободных и счастливых мужчин. Никто не клянчил новую кофточку или пожрать, никто не капал на мозги. Мужчины были заняты политикой, изящными искусствами и атлетикой, они были четырехметрового роста и жили по двести лет.
Но потом пришли колдуны, сначала они вывели Гриб, а потом и женщин с детьми. Вам полезно будет узнать, как именно они это сделали. Очень просто, они отравили еду. Мужчины ели эту отравленную еду и превращались в женщин. Потом женщины ели другую специально отравленную еду и рожали детей. Но колдуны-ученые сами себе насрали в тапки. Посмотрите вокруг, дети убили всех. Нет больше супермаркетов, рынков, шаверм, нет даже этой ужасной пельменной Dumpling and Vodka, нет столовых и нет пищевых заводов. Вся сеть по распространению отравленной еды ныне уничтожена.
А значит Гриб победил сам себя, потому что отравленной еды больше нет, и мужчины могут вернуться в свое естественное состояние и размножаться как в старь, без всяких женщин и их выблядков. Это стало возможным благодаря мне. Здесь на элеваторе я всех вас кормлю только экологически чистой едой, выращенной вашими собственными руками. И я не добавляю в пищу никакого яда. Сам я ем такую чистую еду уже давно, я перешел на нее еще до катастрофы.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно я самым первым на Земле вернулся в то чистое первозданное состояние, в котором пребывали мужчины до появления женщин и детей. Кроме того, я ведь отрубил себе все отвратительные детородные органы, изобретенные в свое время голландцами. Если вы не знали, у мужчины в естественном состоянии не должно быть этих органов, их пришивают мужчинам в роддомах колдуны-врачи. Никаких ядов. Никаких пришитых лишних органов. Именно благодаря этому я теперь могу размножаться, также как размножались мужчины раньше, до введения женщин и детей. Вы не верите мне, вижу по вашим глазам. Ну что же, в таком случае я покажу вам.
Только прошу вас, не пугайтесь. Для вас это может выглядеть странно или даже отвратительно, но ведь вы и сами не чисты, вы отвыкли от естественной жизни, вы все еще отравлены. Но я обещал ничего не скрывать, поэтому я сейчас покажу вам. Приготовьтесь....
Хрулеев слушал Германа вполуха, его гораздо больше волновал проклятый мальчик в клетке. Мальчик все также смотрел на Хрулеева, не отрываясь, с самого начала собрания он не сдвинулся с места, ни разу не отвел от Хрулеева взгляд.
Хрулееву хотелось убежать отсюда прямо сейчас, но он понимал, что уйти с общего собрания он не сможет, за подобное его сразу же скормят Молотилке. Он мог бежать с элеватора позже, но смысла в этом не было, за пределами лагеря германцев Хрулеева ждали или быстрая смерть от рук детей, или медленная от голода.
Герман тем временем сбросил с себя макинтош, и теперь стоял на трибуне обнаженный по пояс. Он поднял вверх правую руку и продемонстрировал всем собственную волосатую подмышку, в подмышке у Германа рос крупный розоватый фурункул, напоминавший сифилитичный шанкр.
– Вот это почка. Именно так и должны размножаться мужчины – почкованием, так они размножались раньше, до того как в процесс размножения вмешались колдуны-ученые. Из такой почки вырастает не мерзкий ребенок, а здоровый и взрослый мужчина. Я думаю, что мой сын вылупится через несколько месяцев. И в отличие от детей, он будет сразу говорить, выращивать экологически чистую еду и предаваться изящным искусствам. Он вылупиться уже готовым к жизни красивым взрослым мужчиной. Сравните это с той окровавленной и бесполезной массой, которая выползает из беременных женщин.
Но то, что я вам показываю сейчас, это не гадкие роды, нет. Это чистое и светлое рождение мужчины, нового человека. И если вы будете есть чистую еду, вести добродетельный образ жизни и слушаться меня – то у вас скоро тоже появятся такие почки, они не обязательно располагаются подмышкой, они могут набухать в любом месте мужского тела. У вас тоже будут сыновья, и через десять лет наш любимый элеватор будет населен отважными и сильными мужчинами, живущими по двести лет и трехметрового роста, как при Иване Грозном.
Все дети и женщины конечно к этому времени уже сдохнут, и таким образом мы вернем человечество в первозданное состояние, мы возродим его и вновь размножимся почкованием по всей земле, свободной от колдунов-ученых.
Герман потянулся к макинтошу, но Люба остановила его, она хотела еще посмотреть на сына Германа.
– Она такая миленькая, я уверена, что из этой почки вылупится исключительно сильный и умный сын, – серьезно заявила Люба.
– Хм... А как он родится, уже с бородой или без бороды? – пробулькал Блинкрошев.
– Конечно же с бородой. Существо без бороды не может называться мужчиной, – ответил Герман, – Не обижайся, Блинкрошев.
– Без проблем, Герман.
Герман наконец надел свой макинтош и заявил:
– Я обещал вам, что с этого дня у меня не будет никаких секретов от вас. Я всегда держу свое слово, и вы в этом сейчас убедитесь. Основную истину я вам уже раскрыл. Теперь пришло время послушать колдунов. Давайте сюда Плазмидову.
Люба и Блинкрошев быстро и обеспокоенно переглянулись. Хрулеев понял, что что-то пошло не так, вероятно, выступление Плазмидовой сценарием сегодняшнего спектакля не предусматривалось.
– Хм... Послушай, Герман, стоит ли нам давать слово колдунам-ученым? Ведь их гнилые речи могут развратить... – забулькал было Блинкрошев, но Герман не дал ему договорить:
– Плазмидову на трибуну. Быстрее. Я приказываю.
Саму старуху Хрулеев не видел, зато ее уродливый посох он заметил сразу же, как пришел на площадь. Плазмидова стояла в первых рядах возле самой трибуны, там, где располагались обладатели высоких градусов – со второго по шестой. Посох Плазмидовой, оканчивавшийся кривым витиеватым корневищем и вдвое превосходивший хозяйку в высоте, возвышался над головами собравшихся на площади, как одинокий саксаул над степными травами. Сейчас Хрулеев, стоявший позади всех, видел, что посох задрожал и медленно заковылял к трибуне.
– Помогите мне. Нет, дурак, я не могу подняться по этой лесенке, мне уже девяносто восемь лет, у меня ноги не гнутся. Помогите, вы же слышали, что сказал Герман, – раздался у подножия железной трибуны трещащий, но удивительно громкий и четкий голос Плазмидовой.
Люба еще несколько секунд размышляла, а потом кивнула охранникам, и они забросили на трибуну старуху с ее уродливой палкой.
Посох Плазмидовой застучал по железным листам, из которых была сварена трибуна. Трясясь все телом, старуха медленно подошла к Герману. Хрулеев подумал, что Плазмидова идеально иллюстрирует тезис Германа о колдунах-ученых. Она как будто постарела еще больше с тех пор, как несколько дней назад оперировала Хрулеева. Плазмидова сейчас была похожа даже не на ведьму, а на труп ведьмы, оживленный темной некромантией. На старухе был все тот же запачканный застарелыми пятнами крови халат, ее шея была замотана многочисленными засаленными шерстяными шарфами.
– Минутку, пожалуйста... – попросил Герман, – Прежде чем вы, Плазмидова, скажете последнюю в своей жизни речь, нам необходимо кое-что проверить.
Герман задрал вверх голову и, усилив собственный голос Утренним Дыханием Президента, произнес, обращаясь к самой высокой каменной башне на площади:
– Молотилка, милая, готова ли ты карать? Голодна ли ты? Готова ли ты принять в свое чрево последнего в мире колдуна-ученого, чтобы мир снова стал чист и светел, как на заре времен?
Все собравшиеся на площади теперь вслед за Германом смотрели на вершину каменной прямоугольной башни Молотилки, туда, где на высоком флагштоке развевался флаг с портретом Германа и надписью ДЕТИ – ЗЛО.
На нориях, соединявших Молотилку с силосным баком, где раньше хранилось необработанное зерно, висела клетка с пленными детьми. Теперь в этом баке, как знал Хрулеев, было хранилище квашеной капусты, никакого зерна у Германа не было, хлеба на элеваторе не ели, а Молотилку использовали исключительно для молотьбы людей.
Нории с другой стороны Молотилки, соединявшие раньше ее с силосным баком для очищенного зерна, совсем проржавели и давно, еще до Германа, развалились. В этом втором баке вместо очищенного зерна теперь жил сам Герман. Между башней Молотилки и проржавевшим обиталищем Германа на земле все еще лежали сваленные в кучу куски норий и вагонетки, в некоторых из них ржавчина проела дыры.
За те несколько дней, что он провел здесь, Хрулеев уже успел узнать, что элеватор, где располагался лагерь германцев, был заброшен еще в конце восьмидесятых. В 1992 мэр Оредежа Автогенович, подмявший под себя все производство хлеба в районе, построил совместно со шведской компанией новый элеватор где-то под Лугой.
Никто из тех, с кем говорил здесь Хрулеев, не знал, почему Герман решил выбрать в качестве места для лагеря именно этот заброшенный старый элеватор, возможно Германа уже тогда тянуло к Молотилке.
Впрочем, рассказать о первых днях основания лагеря сейчас могли немногие. Почти все первые обитатели лагеря, которые вместе с Германом пришли сюда в мае, были уже давно скормлены Молотилке. Из старожилов, видевших основание лагеря на элеваторе, в живых оставались только сам Герман, Люба, десяток ее головорезов, Блинкрошев и Пушкин.
Именно рожа Пушкина появилась сейчас на технической площадке на вершине башни Молотилки. Пушкин был вторым градусом, и его высокое звание в иерархии элеватора было вполне оправдано – Пушкин заведовал Молотилкой. Он работал на этом элеваторе еще в семидесятых и был единственным в лагере, кто вообще знал, как функционируют элеваторы и молотилки. Хрулеев ни разу с ним раньше не встречался, но многое о нем слышал.
Пушкин жил на вершине Молотилки уже полгода и никогда не спускался вниз. Еду и все необходимое для поддержания в рабочем состоянии молотильной башни ему приносили наверх по проржавевшей лестнице, которая опоясывала строение Молотилки. По этой же лестнице наверх доставляли приговоренных к молотьбе.
Пушкин никогда не мылся, и по слухам справлял естественные надобности прямо в Молотилку. Никто не знал, как по-настоящему зовут Пушкина, но данная ему погремуха была вполне подходящей. Пушкин не был ни поэтом, ни негром, зато обладал выдающимися седыми бакенбардами, они и послужили причиной прозвища.
Даже отсюда с земли Хрулеев мог рассмотреть, что бакенбарды Пушкина от отсутствия гигиены и постоянного копания в перепачканной кровью Молотилке приобрели красновато-бурый оттенок и напоминали цветную плесень, наросшую на уродливом лице Пушкина. Еще было заметно, что в грязных бакенбардах застряли куски зерновой шелухи, накопившейся за долгие десятилетия в Молотилке, которую обслуживал Пушкин.
Пушкин поднял вверх руку с оттопыренным большим пальцем, показывая таким образом Герману, что все готово.
– Электричества Молотилке! – потребовал Герман.
Стоявший в первом ряду совсем рядом с трибуной электрик с логотипом Оредежских электрических сетей имени Мегавольта на засаленной спецовке бегом бросился к дизель-генераторной установке. Через минуту располагавшийся на краю площади генератор загудел.
– Запускай! – приказал Герман.
Молотилка оглушительно завыла и затрещала.
Хрулееву захотелось закрыть руками уши, но делать этого было нельзя, Герман мог счесть это неуважением к Карающей Молотилке. Проклятый вой Молотилки Хрулеев слышал каждое утро, но так и не привык к нему. По приказу Германа Молотилка вхолостую запускалась ежедневно в шесть утра, чтобы разбудить обитателей лагеря на работу и напомнить всем о наказании, которое последует для тех, кто будет работать спустя рукава или нарушать правила.
Сейчас Молотилка работала несколько минут подряд, наконец она натрещалась и, захрипев напоследок как огромный раненый зверь, заткнулась. Герман остался доволен:
– Очень хорошо. Вот возьмите усилитель звука, Плазмидова , – он протянул старухе Утреннее Дыхание Президента, – И расскажите нам все, что знаете. Обо всем – о Грибе, о детях, о нашем будущем. Сегодня, в последний день вашей жизни, можете говорить совершенно свободно. Я разрешаю это, поскольку я милосерден. Кроме того, я обещал, что не буду больше ничего скрывать, а я всегда держу свое слово.
Плазмидова дрожащей рукой взяла УДП, а в следующую секунду Хрулеев ощутил, что у него взрывается голова. На этот раз он заткнул уши, через мозг пролетела быстрая и резкая волна боли. Оглядевшись, Хрулеев увидел, что остальные германцы тоже закрывают руками уши, пара человек даже повалилась на землю. Слух вернулся к Хрулееву не сразу.
– ...Вот так, Плазмидова, рычажок должен быть вверху! – Люба перевела УДП из боевого режима в режим приказов и вернула устройство, на котором теперь горела зеленая лампочка, старухе.
От звуковой волны УДП пострадали и те, кто стоял на трибуне. Блинкрошев недовольно чесал собственное огромное пузо, Герман ковырялся пальцем в ухе, как будто только что искупался. Но хуже всех выглядели ордынец и блондинка, ордынец теперь крепко прижимал девушку к себе, как будто ему было очень холодно, и он хотел согреться теплом ее тела.
Ордынец нервничал еще тогда, когда только поднялся на трибуну, но сейчас, прослушав выступление Германа и узнав истину о детях, он совсем сдал. Он весь позеленел и дрожал, было заметно, что ордынец что-то шепчет, то ли блондинке, то ли себе самому, его бородка трепещала на осеннем ветру.
Пальцы ордынца, обнимавшие плечи блондинки, беспорядочно шевелились. Свой таинственный мешок ордынец бросил на железный пол трибуны и придавил его ногой, из мешка все еще рвалось наружу нечто.
– Прошу прощения, – проскрипела в УДП Плазмидова, – Но прежде всего мне хотелось бы узнать, что все это означает. Ты скормишь меня Молотилке, Герман?
Люба и Блинкрошев опять напряглись, Герман задумчиво поглаживал бороду. Потом он кивнул:
– Именно так. Ты бесполезна, колдунья. Я много месяцев терпел твои бесполезные эксперименты, я тратил на тебя жратву, давал тебя людей, оборудование. И где же результат? За много месяцев ты так и не смогла освободить от Гриба ни одного ребенка. Ты не узнала о Грибе ничего нового, не подсказала мне ни одного способа борьбы с Грибом или с детьми. Если честно, я думаю, что это все часть заговора, ты сговорилась с Грибом, чтобы отнимать у меня ресурсы своими бессмысленными экспериментами, вот что.
Все вы, колдуны-ученые, просто рабы Гриба. Ваше собственное создание поработило вас. Все это время ты срала мне в мозги своей черной магией, Плазмидова! Но больше этого не будет, все. Ты последний ученый на Земле, всех остальных уже убили дети, я уверен. Так что с твоей смертью все это закончится, мир наконец будет свободен от колдунов!
Но я не дам мелким выблядкам убить тебя, ни в коем случае. Последнюю колдунью я уничтожу лично, своими руками, ведь именно мне предстоит стать основателем нового миробытия. Миробытия без Грибов, детей и колдунов. Так что больше никаких экспериментов и никаких пленных детей. Отныне мы будем убивать детей везде, где их увидим. Мы больше не будем прятаться, мы отправимся в Великий Поход Против Детей. Сначала мы очистим от выблядков Оредежский район, потом – всю Балтикштадтскую губернию, а потом и весь мир.
Гриб сам сдастся, когда у него не останется колдунов-ученых и детей, его верных бойцов. Он придет ко мне и попросит прощения за все, что сотворил, а я, хотя и милосерден, скормлю его Молотилке. Я перехитрил его, перехитрил поганый Гриб! Все должны знать, что все это на самом деле было частью моего Великого Плана по зачистке Земли от детей! Так что оцени мою щедрость, я дарую тебе еще несколько минут жизни, старуха, и говори быстрее.
Хрулеев: Тотальная утилизация
10 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Люба и Блинкрошев снова переглянулись. Люба шагнула к Герману, и даже открыла рот, но Блинкрошев опередил ее:
– Хм... Герман, твоя мудрость велика. Но ведь если мы казним колдунью – кто будет проводить Обряд Очищения для новых адептов?
Герман разозлился:
– Ты ничего не понял, Блинкрошев, совсем ничего. Не будет больше Обрядов Очищения, и никаких новых адептов мы брать не будем. Разве ты не видел моего сына? Я ведь показал тебе, всем вам я показал почку, из которой родится мой сын. И у остальных очистившихся мужчин тоже родятся сыновья, и никакие новые адепты нам больше будут не нужны. Рожденные из почек мужчины не будут иметь мерзких органов, которые полагается отрезать, и Обряд Очищения им будет не нужен. С этой самой минуты я не приму в наш лагерь больше ни одного человека, мне больше никто не нужен. Я рожу новое человечество из себя самого, а все остальные пусть подыхают. Вот истинная справедливость! Старые люди, зависимые от своих сраных женщин и детей, сдохнут, и новый независимый род, высшая раса из моей собственной подмышки придет и будет править!
– Хм... Но, Герман, а кто будет лечить наших людей? Ведь Плазмидова....
– Что? Лечить? Лечить, блядь?
Герман совсем рассвирепел, УДП все еще было в руках у Плазмидовой, но оравшего Германа было слышно и без устройства:
– А кто вам сказал, что вас нужно лечить? С чего вы это взяли? Вы привыкли с детства, что государство и общество нянчатся с вами. Вы привыкли, что ваши мамки-шлюхи таскают вас в поликлиники, когда у бедняжек заболит горлышко. Вы привыкли, что добрый доктор в той же поликлинике делает вам прививку, чтобы горлышко у вас не болело! А вы знаете, что такое прививка? Прививка – это введение в организм опасных вирусов и ядов. Именно поэтому вы такие ни на что не годные слабаки и чмыри, вы с детства отравлены ядами и вирусами, вас обкололи ими в поликлиниках сраные колдуны-убийцы. Это тоже часть заговора, часть заговора ученых-моченых против людей.
Вас с детства сделали слабыми и ни на что не годными, чтобы дети могли свободно убивать вас, а вы бы просто разбегались от них, как бараны. Это часть плана Гриба, Гриб придумал врачей и прививки чтобы отнять у вас силы. И я вижу, что ему это удалось. Каждый из вас был ребенком, каждый из вас был маленьким. И вы отравлены этим. Я вижу по вашим овечьим глазам, что в каждом из вас живет маленький убийца.
Просто признайтесь себе самим, вы же хотели бы сейчас не стоять здесь, слушать меня и дрожать от страха, о нет. Вы хотели бы сейчас быть детьми, не чувствовать боли, слушаться Гриба, выполнять его приказы и убивать, убивать, убивать. У вас нет храбрости, нет воли, нихуя у вас нет. Вы все просто завистники, вы завидуете детям и той мощи, которую им дал Гриб.
А это значит, что каждый из вас – потенциальный враг и пособник Гриба. Каждый из вас может стать предателем в любой момент. Но вы не думаете, вы только боитесь, как бараны на бойне. Вы боитесь моей Молотилки, я знаю, но ведь Молотилка и нужна, чтобы уничтожать предателей. Если бы не было Молотилки – мы все бы были уже мертвы. А теперь вы, как говорит Блинкрошев, хотите лечиться...
Вы наивно и по-детски думаете, что меня волнует ваше здоровье. Вы считаете, что у вас есть здоровье, мысли, чувства, душа и тому подобное. Но я смотрю на этот вопрос иначе.
Дело в том, что вы все – представители старого, отжившего человечества. Неандертальцы. Вы все приговорены Грибом к утилизации, вы утилизируемые объекты, мусор. Дети уже уничтожили девяносто девять процентов взрослых на Земле. Чем вы лучше этих уничтоженных? Ничем, вам просто повезло. Вам известно понятие ошибки выжившего? Тот, кто выжил, считает свою стратегию верной, он делает из этого некие логические выводы и так далее. Но на самом деле нет никакой стратегии, ему просто повезло, вам просто повезло. Вы все всего лишь набор органов, вы приговорены Грибом к утилизации и уничтожению.
Именно так я вас и воспринимаю – как совокупность органов, временно существующих, и возможно даже служащих моему делу возрождения на Земле нового чистого человечества. Но в целом вы все бесполезны, вы все уже мертвецы. Когда я смотрю на вас – я вижу не людей и не личностей, а черепа, разлагающуюся плоть, дерьмо в ваших кишках, ваши гнилые печени и сердца. Вы все приговорены к утилизации. Вы все умрете. Вы все трусливы и бесполезны.
Назовите мне, пожалуйста, хоть одну причину оставлять в живых колдунью и лечить вас. Нет такой причины. У вас уже была когда-то медицина колдунов. И как? Помогла она вам? Я знаю, что у многих из вас были когда-то семьи и дети. Вы все конечно скрыли этот факт, когда голодные и изможденные приходили на мой элеватор. Но они у вас были. Даже сейчас, если вы увидите своего дорогого ребеночка, вы забудете про все на свете и броситесь обнимать его. Вы – рабы ваших детей. Вы отравлены навечно.
Я наверное мог бы вам помочь, но я считаю это излишним и ненужным. Нет смысла помогать вам, вы все конченые. Вы для меня просто будущие трупы, строительный материал для грядущей высшей расы, которая будет обходиться без всяких семей и детей.
И знаете что? Я больше не хочу руководить вами. Вы мне надоели. Я заставляю вас работать и жить, я отнимаю у вас все, что вы любите. Я отлично знаю, что все вы хотите только ебаться, даже Обряды Очищения не помогают. Вы хотите бездельничать, на собственные жизни вам глубоко плевать. Вы не хотите видеть меня своим руководителем. Ну и хуй с вами! Живите, как хотите, я не желаю быть предводителем баранов. Я ухожу.
Герман замолчал, над площадью повисла тишина. Хрулеев слышал, как тяжело дышит стоящий рядом начальник сортиров и водоснабжения Нелапкин, и как гудит дизель-генератор на краю площади.
– Ну что же, по-моему это отличное предложение. Мы принимаем твою добровольную отставку, Герман, – проскрипела Плазмидова.
Хрулеев не верил своим ушам.
Такого не бывает.
Хрулеев слабо разбирался в политике, но даже он понимал, что диктаторы самостоятельно никогда не уходят. Ушедший в отставку диктатор немедленно понесет ответственность за все свои деяния на посту руководителя, именно поэтому добровольно тираны свой пост не оставляют никогда, у них просто нет такой возможности. И, тем не менее, Герман заявил, что уходит.
Хрулееву вдруг показалось, что даже октябрьский ветер как будто стал теплее. Сейчас все закончится. Когда Герман уйдет, Хрулееву наверняка помогут найти его дочку. Здесь на элеваторе все-таки много хороших людей, тот же Нелапкин вроде бы нормальный мужик. Люба, конечно, полное дерьмо как человек, но на детей ей плевать, ее волнует только собственное выживание. По крайней мере, Люба не выращивает сыновей в собственных подмышках. После отставки Германа руководить элеватором будет она, поскольку личная гвардия Германа подчиняется именно Любе, в этом Хрулеев не сомневался. И Люба наверняка позволит Хрулееву покопаться в архивах Германа и поискать информацию о дочке, у Любы нет никаких причин отказать ему.
Хрулеев взглянул на Нелапкина, тот улыбался. Хрулеев улыбнулся в ответ. Значит, все было не зря, в страданиях Хрулеева и в том, что он пришел сюда, был смысл. С архивом Германа он обязательно найдет дочку, если она все еще жива, и если она в Оредежском районе. А остальное Хрулеева не волнует.
– Нам наверное нужно гарантировать Герману личную неприкосновенность, как бывшему вождю элеватора, – протрещала Плазмидова, – Обычно так делают по отношению к добровольно сложившим свои полномочия правителям. Еще, конечно же, необходимо назначить ему достойную пенсию....
Собравшиеся на площади люди закивали. Говорить они еще боялись, но в воздухе уже витали ароматы свободы. Сейчас германцы готовы были простить бывшему вождю все что угодно, ведь радость освобождения и прощение всегда идут рука об руку.
Какая-то женщина, стоявшая в средних рядах, даже всхлипнула. Ордынец чмокнул в щеку блондинку в розовой толстовке. Блинкрошев тяжело повалился на колени:
– Не оставляй нас, Герман! Мы погибнем без тебя.
Вслед за Блинкрошевым на колени упала Люба:
– Герман, я умоляю тебя, не уходи. Мы ничто без тебя, ты – наша единственная защита от детей.
Поступок Любы был воспринят охраной, как сигнал к действию, десяток стоявших возле трибуны мужиков с калашами немедленно развернули стволы в сторону толпы на площади.
Начальник центральной зоны элеватора четвертый градус Шаваточева как будто этого и ждала. Она первой из толпы упала на колени и закричала:
– Герман, останься! Нет вождя, кроме Германа!
Через пару секунд на коленях стояли уже все, кроме Любиных головорезов с автоматами, ордынца, его подружки-блондинки, пленного мальчика в клетке и самого Германа.
– Герман, не бросай нас!
– Не уходи, Герман!
– Мы будем слушаться, Герман!
– Лучше умереть с Германом, чем жить без него! – заорал Нелапкин.
– Если не Герман, то кто? – закричал Хрулеев, вложив в этот крик всю свою боль, злобу и отчаяние. Глаза Хрулееву застилали слезы, мир вокруг расплывался. Все вдруг заткнулись как по команде, и Хрулеев скорее догадался, чем увидел, что Герман подал с трибуны знак молчать.
– Какие же вы трусы и бараны, – услышал Хрулеев спокойный и холодный голос Германа, – Но я милосерден. Раз вы просите – я не могу отказать. Я согласен и дальше руководить вами, хорошо. Раз вы просите, я согласен. Но только одно условие – с этого дня выполнение моих приказов будет беспрекословным. Мы отправляемся на войну с детьми, и до победы большинство из вас не доживет. Но вы сами просили меня, так что пеняйте на себя. Встаньте, все встаньте. А теперь, если никто не против, мы продолжим. Напоминаю, что я дал Плазмидовой последнее слово.
Снова на несколько секунд повисло молчание, Хрулеев смотрел себе под ноги, и краем глаза видел, что Нелапкин занят тем же. Плазмидова заговорила:
– Я не согласна с нашим уважаемым Германом. Вы совсем не трусы и не бараны. И вы зря все занялись разглядыванием земли под ногами, на ней нет ничего интересного. Лучше поднимите глаза и посмотрите сюда. Тут всего девять вооруженных людей, вместе с Любой. А вас – несколько сотен. Если вы сейчас все сразу броситесь на них, то сможете разоружить...
– Ага, только несколько десятков мои ребята положить сумеют, не сомневайся, Плазмидова, – злобно заорала Люба, – Ну, кто хочет войти в число этих героев? Давайте, налетайте! Пожертвуйте своей жизнью ради свободного революционного элеватора! Больше слушайте старую мудрую Плазмидову. Она такая отважная, потому что ей все равно сейчас в Молотилку. Она и вас хочет с собой забрать, старая карга...
– В Молотилку ведьму! – закричала Шаваточева из первых рядов.
– Нам нужен Герман, только Герман, – завизжал начальник псарни Зибура.
Блинкрошев ткнул в стороны Зибуры жирным пальцем:
– Вот этот дело говорит. Подумайте сами, на Земле больше нет ни одного государства. Нет больше правителей, кроме Германа. У Германа стопроцентная легитимность, поскольку других руководителей кроме него во всем мире нет. Так что Герман – самый легитимный и законный начальник в истории человечества, и бросаться на автоматы смысла нет. И тем не менее, Герман... Хм... Я думаю, что мы обойдемся и без последнего слова этой ведьмы, и я все еще прошу помиловать...
