Текст книги "Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)"
Автор книги: Альберт Беренцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)
Цветметов III
10 мая 1986
ночь
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин – 11»
В следующее мгновение все закончилось, видение выплюнуло Цветметова, и он вновь оказался на собственной засранной и темной кухне среди банок с бабкиными соленьями.
Кухня вдруг почему-то показалась Цветметову нереальной и не имеющей никакого значения. Впечатление усиливало марево, все еще сиявшее над зданием института, и заполнявшее квартиру синим цветом.
Речь вернулась к Цветметову не сразу:
– Блять. И это все? Я же ни хуя не понял, баночка. Тот человек меня застрелил? Он затирал про какие-то копья, но я уверен, что Черный Человек застрелил меня из волыны. За что, блядь? Хули я сделал? И кто он такой вообще? И что за железная бочка? А что за хуйня убила всех вокруг бочки? Что за американские десантники в черной форме там валялись? И девушки, тундра... По крайней мере, это было не больно. Точнее больно, но недолго. Я ведь умер, да? Но как же страшно, блять ... Но самое главное – я спрашивал когда, а не как? А если я не буду ходить в железные бочки – меня ведь тогда не убьют? Я могу изменить этот ебучий мультик, чтобы его не было? И когда вся эта хуйня произойдет? Завтра, через месяц, через год? Когда, баночка? Когда?
Цветметов увидел двух охотников в тундре. Черноглазый дикарь пытался предупредить о чем-то светловолосого юношу, но юноша не знал его языка, а опасность тем временем все приближалась. Это означало:
– Я не понимаю.
– Хули тут понимать? – рассвирепел Цветметов, – Я спрашиваю, когда это произойдет? Когда этот мудак меня убьет? Когда?
Ответом был тот же образ охотников.
– Я не понимаю.
– Бля, – совсем расстроился Цветметов, – Вот, смотри, рассольчик, я сейчас возьму календарь...
Цветметов вдруг вспомнил, что календаря у него отродясь не было, часов тоже давно уже не было, их Цветметов пропил. Объяснить концепцию времени тупой баночке без календаря и часов было затруднительно, тем более, что Цветметов никогда не был силен в объяснениях.
– Ну скажи, хотя бы, какое там было время года, когда меня застрелили, а то я нихуя не рассмотрел. Может, был какой праздник или выходной? Ну там Новый Год, годовщина Октября, день рождения Ильича, или что-то в это роде... Скажи мне, блять, через сколько суток с этого самого момента это произойдет? Ну, сколько раз солнышко встанет и опять закатится, прежде чем меня убьет этот мудак?
Ответом Цветметову был уже знакомый образ парящих в пустоте геометрических фигур и линий, потом он увидел маленьких дикарей в юрте, девочка стащила с себя сшитый из шкур плащ и показала мальчику грудь со вставленным в сосок железным кольцом. Последним был показанный Цветметову уже в третий раз образ говоривших на разных языках охотников в тундре.
– Я показал. Я не понимаю.
Цветметов уже собирался обматерить рассол, но в этот момент баночка вдруг снова начала вещать.
Цветметов увидел моряков на деревянном корабле, плывущем по ледяному океану. В воздухе свистели подожженные стрелы, корабль пылал. Моряки пытались спастись, бросившись с корабля в воду, но в воде их пожирали жирные черные твари.
– Страшно.
Это была не совсем фраза, скорее эмоция, переданная через образ.
Цветметов осознал, что страх баночки напрямую касается видения о смерти Цветметова, но не самого убийства, а чего-то другого. Там в видении промелькнуло нечто ужасное, нечто напугавшее баночку и вогнавшее ее в состояние шока.
Страх, транслируемый заготовкой в мозг Цветметова, был настолько сильным, что Цветметов даже забыл о собственной смерти. В видении было нечто гораздо более жуткое, на фоне чего смерть Цветметова казалась пустяком. Но это нечто промелькнуло там лишь на мгновение, Цветметов не понимал, что именно так напугало баночку.
Перед Цветметовым вновь возник образ старухи у костра, этот образ уже был ему знаком, он означал:
– Человек.
Цветметов увидел, как огромный волк прыгает из засады на охотника, как дикарь ест ядовитые пьянящие ягоды в юрте, как высокий мужчина втыкает в мерзлую землю тундры пограничный костяной столб.
– Он там, в видении. Он рядом.
– Послушай, рассольчик, не надо так переживать...
Но баночка теперь даже не слышала Цветметова, Цветметов ощущал ужас, объявший заготовку, ей сейчас нужен был собеседник, готовый разделить с ней страх и горе, ужасное и невыносимое. Цветметов совсем не хотел смотреть, но баночка вдруг вывалила на него целый поток образов.
Мальчик вырвал у девушки из рук железный кувшин. Охотник бил оленей на чужих землях. Дикарь ударил ножом своего товарища и сорвал с окровавленной шеи костяной амулет. Двое мужчин забрались в костяные санки. Человек на ярмарке на берегу океана набивал карманы вяленым мясом. Черноглазый юноша похитил чужую женщину из юрты.
– Вор.
Дикари изнасиловали девушку, и она родила черноглазого ребенка. Волчица в тундре ощенилась мертвыми волчатами. Старик ел гнилое мясо. Человек убил собственного отца в жарко натопленной юрте. Девушка и юноша предавались любви, рядом лежали их костяные доспехи и ножи.
– Ублюдок.
Цветметову казалось, что у него сейчас взорвется голова. Он хотел попросить баночку пощадить его, остановиться, но баночка продолжала вещать. Цветметов не мог говорить, сам дар речи был потерян, сметенный мощным потоком видений. Образы теперь стали совсем другими – они были эмоционально насыщенными, окрасились страхом, неуклонно переходившим в ненависть. Каждое видение болью отпечатывалось в мозгу Цветметова. Цветметов раньше никогда не ощущал такой мощной, всепоглощающей злобы.
Дикари ворвались в деревню и перебили всех детей и женщин, пока мужчины были на охоте. Правитель приказал отрезать груди девушке. Деревянные корабли с костяными каркасами горели и тонули. Мужчина вошел в запретное место. Черноглазого юношу закололо рогом косматое чудовище. С юга пришел новый воинственный народ, убивавший и высоких светловолосых людей, и черноглазых дикарей. Дети резали собственных родителей. Убийства. Казни. Смерть. Катастрофа.
– Мразь. Вор, ублюдок, мразь.
Цветметов сходил с ума, образы громоздились один на другой. Среди них постоянно мелькало нечто размытое и резко контрастирующее со всем остальным, вначале оно только смутно ощущалось, но потом, возрастая, становилось все более ярким и четким. Постепенно этот образ вытеснил все остальные, заполнил все сознание Цветметова, и тогда Цветметов понял, что он наконец видит его, человека которого боялась и ненавидела баночка. Цветметов сразу понял, что это не Черный Человек, не тот, кто убил Цветметова. Этот был другим.
– Вор.
Видение колебалось и мерцало, окрашенное ярко-красной ненавистью, смешанной со страхом.
Цветметов стоял где-то очень высоко, под самыми облаками. Наверное, это была какая-то башня, но ее очертания были размытыми, баночка не хотела показывать Цветметову, где именно он находится. Цветметов смотрел вниз на раскинувшийся под башней городок, несмотря на огромную высоту, он видел городок совершенно ясно, во всех деталях.
Поселение было пустым, заброшенным, на улицах лежали трупы. В центре города возвышался памятник, изображавший человека со стаканом в руке, на магазинах висели вывески – некоторые на русском, другие на иностранных неизвестных Цветметову языках.
Была осень, ветер носил по улицам мусор и палую листву. Возле железной дороги копошилась большая стая одичавших собак, на одной из площадей столпилось около сотни детей. Но ни те, ни другие не интересовали баночку, все ее внимание было приковано к бредущему по центральной улице человеку.
Человек шел пошатываясь, было заметно, что он обессилен, за спиной у него висела двустволка, рядом бежала крупная овчарка. Цветметов заметил, что бредущий по мертвому городку человек избегает смотреть в ту сторону, откуда за ним наблюдал Цветметов. Как будто человек знал, что за ним подсматривают, и боялся обнаружить это знание.
В следующую секунду Цветметов растворился в потоке ужаса, ненависти и боли
Это был он, человек, ковылявший по мертвому городку, он был тем ублюдком, мразью, вором. Он взял не принадлежавшее ему, он обманул баночку.
Мразь.
Видение вдруг растрескалось красными кровавыми трещинами, городок исчез.
Цветметов надеялся, что теперь все наконец закончилось, но баночка, так и не выпустив Цветметова в реальность, тут же погрузила его в новое видение.
Теперь Цветметов стоял в большой палатке, где-то далеко на севере. Было слышно, как воет снаружи злая зимняя метель и шумит океан. Палатка была заполнена бородатыми мужчинами и светловолосыми женщинами.
В центре палатки происходила некая мистерия. Цветметов не знал, что именно, там не было даже размытого пятна. То, что совершалось сейчас здесь, было настолько страшным и мерзким для баночки, что баночка предпочла полностью выкинуть это из видения, запретить. Так что Цветметов видел только сияющую черную пустоту в центре палатки.
Люди в палатке о чем-то говорили и спорили на непонятном Цветметову языке, то, что происходило в центре палатки, очень волновало их, у многих на лицах был страх.
Неожиданно мужчина в черном плаще и высоких армейских ботинках выхватил пистолет, он хотел уничтожить нечто в центре палатки, помешать мистерии, и баночка полностью одобряла это намерение. Но на мужчину закричали, он так и не выстрелил.
В палатке вдруг повисла тишина, лица присутствующих исказил ужас. Произошло нечто непоправимое, мужчина с пистолетом был прав, но уже слишком поздно. Мир умер. Палатка утонула во тьме, видение развеялось.
Но в реальность Цветметов так и не вернулся, новых видений тоже не было.
Цветметов сейчас был в пустоте, во тьме, в абсолютном ничто. Он попытался позвать баночку на помощь, но нельзя говорить или закричать, когда у тебя нет ни тела, ни рта.
В темноте вдруг возник белоснежный сияющий круг.
Сначала Цветметову показалось, что круг неподвижен, но, приглядевшись, он понял, что круг очень быстро вращается вокруг собственной оси. Круг вращался все быстрее, он вдруг распался, разлетелся на тысячи осколков, осколки тут же образовали странные линии и геометрические фигуры. Фигуры и линии начали плодиться, они рождались друг из друга, перетекали одна в другую, мерцали, взаимодействовали. Их становилось все больше, они громоздились друг на друга. Наконец темнота исчезла, а линии и фигуры слились в одну сплошную белоснежную сияющую массу.
Цветметов не знал, сколько длилось это последнее странное видение. Может быть меньше секунды, а может быть тысячелетия.
– Вечность. Линейность. Новое. Возвращение.
Цветметов снова стоял посреди залитой синеватым светом кухни. Странно, но баночка теперь успокоилась. В ней больше не было ни гнева, ни страха. Она была холодна и равнодушна. Баночка транслировала видения чуждой тундры, ледяной и безжизненной.
– Я не знаю, что все это значит, но это полный пиздец, – заявил Цветметов, – А ты убьешь того мужика с собакой? Ну, вора, или как там его...
Ответом был образ сытого ребенка, отталкивающего материнскую грудь полную молока.
– Нет.
– Хули нет-то? – удивился Цветметов, – Ты же его ненавидишь, нутром чую.
Но баночка предпочла сменить тему разговора, она вывалила на Цветметова длинный поток образов.
Люди вырывали из обветшалых стен города ядовитую траву, занесенную ветром из тундры. Отправляющийся на войну юноша встал на колени перед девушкой, и та прочитала над ним защитное заклинание. Мать баюкала плакавшего ребенка в юрте. Двое мужчин в ярости бросились с копьями друг на друга. Люди в круглых домах собирались на праздник в храм. Ребенок сложил на берегу ледяного океана силуэт человека из гальки. Над тундрой наступила ночь, и зажглись яркие звезды. Старуха возле костра. Умирающий волк в тундре. Караван купцов с косматыми зверями, тащившими костяные повозки. Маленькая дикарка показывает мальчику грудь с вставленным в сосок железным кольцом. Мать провожает сына на первую в его жизни охоту. Все это одновременно вошло в сознание Цветметова, складываясь во фразу:
– В городе яд. Но я защищу тебя, не бойся. Ты будешь защищен до того дня, когда ты вступишь в противоборство с Черным Человеком. Тогда ты умрешь. Сейчас мне нужна та вещь, я показал ее тебе. Иди.
Последний образ был бессловесным, Цветметов снова увидел тот предмет из видения с Коляном возле магазина – нечто размытое, что лежало в траве.
– Так ты хотя бы скажи, что это за хуйня, которая тебе так нужна. А то вдруг я принесу не то. И можно я еще прихвачу с собой парочку анисовых? Анисовая же не обязательно разобьется, как в том видении? Будущее же можно изменить? Или нет? И кто потащит ящик, если Коляна подстрелят, у меня хребет слабый, я не донесу...
Баночка молчала.
Прошло несколько секунд, и Цветметов забеспокоился.
– И вообще, что ты такое? Ты так и не представилась. Ты же не бабкино соленье на самом деле? – проявил догадливость Цветметов.
Баночка молчала.
К Цветметову снова вернулось ощущение, что у него просто белочка, а его беседа с рассолом и видения – типичные и характерные для таких случаев глюки.
Неожиданно в дверь настойчиво постучали. Цветметов вздрогнул.
– Все, санитары. Ща запакуют, падлы.
Баночка никак не отреагировала ни на стук в дверь, ни на слова Цветметова, плававшие в ней на поверхности черной жидкости кусочки перестали мерцать, теперь они казались Цветметову темно-фиолетовыми. Стук в дверь повторился.
– Кто там?
– Да Колян это, ну. Открывай. Ты там с бабой что ли?
Цветметов открыл дверь и увидел на освещенной синим сиянием лестничной площадке удивленную рожу Коляна.
– Здорово. Ты почему дома сидишь? – удивился Колян.
Колян удивлялся всегда и всему – солнцу, дождю, весне, зарплате, водке, отсутствию водки и даже очередной годовщине Октября, как будто годовщина была чем-то нежданным и внезапным. Коляна удивляли даже такие обыденные вещи как очереди за водкой или отсутствие денег на нее. Мать Коляна была запойной алкоголичкой, а в роддоме старенькая медсестра уронила Коляна на пол и наступила на него ногой. Видимо с тех самых пор на лице Коляна и застыло навечно выражение крайнего удивления происходящим вокруг.
– А где я должен быть? – недовольно ответил Цветметов, – В райкоме? Два часа ночи, Колян.
– Почему два? – удивился Колян, – Еще только час.
Цветметов вынужден был согласиться, в отличие от Цветметова у Коляна часы были.
– Ты что в окно не смотрел? – удивился Колян
– А че я там не видел?
Колян неопределенно помахал в воздухе рукой. Судя по всему, он указывал Цветметову на синее сияние, слабо мерцавшее на стенах подъезда.
– Видал? – сказал Колян, – Там в институте что-то протекло. Военные город эвакуируют.
– И?
– Что «И»? Пошли алкогольный обнесем! Ментам сейчас не до нас. Тем более, что при таких раскладах магазин завтра в два не откроется, так что действовать нужно оперативно, прямо сейчас.
– Ну не знаю... – промямлил Цветметов.
– Как не знаешь? – опешил удивленный Колян, – Ты выпить хочешь?
– Очень, – признался Цветметов, – Но, бля, Колян, тут такое дело... Короче, тебя солдаты застрелят, и ты упадешь еблом прямо в ящик анисовой. Рожа у тебя будет вся в стекле и крови, и, короче, ты сдохнешь.
– А ты откуда знаешь? – удивился Колян, – Тоже мне, прорицатель нашелся. Смотри сюда и впитывай. Во-первых, диспозицию военных я уже изучил по пути сюда, эвакуации или комендантского часа пока что официально нет, граждане дрыхнут. Во-вторых, район «двадцатки», где расположена интересующая нас улица Веры Фигнер и конкретно являющийся нашей целью магазин на ней, военные оцепили, никого не впускают и не выпускают. Но в оцеплении у них дыра, в районе гаражного кооператива, там развезло после дождя, и они видимо не смогли туда доехать. Так что гаражами войдем – гаражами выйдем. Все сделаем быстро и чисто, как в фильмах про северокорейский спецназ. Ну и в-третьих, кто же в нашей ситуации будет брать анисовую? Хапанем ящик столичной – и по газам.
Речь Коляна заставила Цветметова засомневаться в реальности видения, показанного ему бабкиной заготовкой. Особенно мощным был аргумент про анисовую.
Действительно, в видении была именно анисовая, в таких вещах Цветметов ошибаться не мог, но с другой стороны – ни он, ни Колян никогда бы не взяли в здравом уме в магазине анисовую. Точнее взяли бы, но от безысходности, в качестве бесправных советских покупателей, а грабитель – это совсем другое дело. Грабитель анисовую брать не будет, он возьмет «Посольскую», в крайнем случае – «Столичную».
– Ладно, Колян. Только ответь мне сперва на один вопрос. Только честно. Предположим, это последний день твоей жизни. Что бы ты сделал?
– Как что? – удивился Колян, – Магазин бы грабанул, конечно же.
– Решено. Пошли.
Перед тем, как выйти из квартиры, Цветметов бросил взгляд на кухонный стол, кусочки на поверхности черной жижи в банке мерцали.
Хрулеев: Клетка, кол и нории
10 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Хрулеев старался не смотреть на две вещи – на железный кол и на клетку.
В воздухе витала атмосфера тревоги, собравшиеся на площади среди строений элеватора испуганно и тихо переговаривались.
Хрулеев впервые был на общем собрании германцев, но он уже знал, что сам факт собрания не сулит ничего хорошего.
Собрание было объявлено неожиданно сегодня утром, и теперь на центральной площади лагеря собралось несколько сотен германцев. Здесь были все, кроме рабов и несущих вахту по периметру лагеря часовых.
В огороженном колючей проволокой Центральном отсеке лагеря Хрулеев до этого дня не был ни разу. Шестнадцатых градусов, одним из которых был теперь Хрулеев, сюда пускали только в дни общих собраний. От недосыпа у Хрулеева трещала голова, рана в промежности дергала и зудела. Он старался не смотреть, но проклятые кол и клетка притягивали к себе взгляд как намагниченные.
Железный кол, остро заточенная огромная арматурина высотой в два человеческих роста, помещался в самом центре площади. Кол был вкопан в землю, от дождя его защищала проржавевшая крыша, поддерживаемая четырьмя железными опорами. Вероятно, германцы собрали это сооружение из деталей, отвалившихся от элеватора.
Больше всего кол напоминал традиционную для советских районных центров чугунную новогоднюю елку. Хрулеев в свое время много ездил по стране и насмотрелся на такие елки. Елки обычно располагались на центральных площадях городков и поселков рядом с памятником Ленину. Впрочем, в 1991 году всех Лениных отправили на переплавку, а четыре года спустя опустевшие постаменты стали занимать чугунные статуи дарующего детям мира Гриб Президента со стаканом.
Но елки пережили все эти изменения и наверняка стояли до сих пор. Подобная типовая елка представляла собой огромную вертикально установленную металлическую трубу, к которой были приварены перпендикулярно земле трубы поменьше. Большую часть года эти выкрашенные в зеленый сооружения только уродовали и без того депрессивные главные площади селений, но перед Новым Годом елки оживали, как в сказке Андерсена. В приваренные к чугунному стволу трубы втыкали живые еловые ветки, на них вешали морозоустойчивые пластмассовые шары и гирлянды, а на верхушку водружалась огромная красная звезда. В городках и селах побогаче к звезде даже было подведено электричество, и в мутных зимних небесах над площадями по ночам горели красные пятиконечные светильники.
Эти железные елки всегда казались Хрулееву чем-то архаическим и языческим, артефактами древнейших культов плодородия. Нечто подобное Хрулеев видел в немецких деревнях, где уже несколько тысяч лет каждую весну в центре деревни устанавливался деревянный шест, украшенный цветами и венками, вокруг таких шестов молодые девушки в дни весенних праздников исполняли ритуальные танцы.
Наверное, желание воткнуть посреди поселения нечто фаллической формы и поклоняться ему было неотъемлемой частью человеческой психики, и уйти от этого не могли ни немецкие крестьяне, ни советские граждане, ни даже Герман.
Впрочем, вкопанный в центре площади перед элеватором по приказу Германа железный кол был лишен традиционного фаллического символизма, смысл этого сооружения был строго противоположным.
И украшен кол был отнюдь не еловыми ветвями или новогодними шарами, вместо этого к колу были приварены несколько сотен острых стальных штырей. На каждый из штырей было насажено несколько мужских органов, тех самых, которые отрезали адепту по время прохождения Обряда Очищения. Это делало кол похожим на окаменевшую яблоню, давшую обильный урожай перезревших и подгнивших плодов.
Хрулеева физически тошнило от одного взгляда на кол, от самого присутствия здесь этого сооружения. Он видел, что органы, располагавшиеся на нижних штырях, уже давно начали гнить от сырости. Некоторые совсем разложились и превратились в комья бурой жижи, из них свисали застывшие влажные нити трупного жировоска.
Земля под колом порыжела от жидких трупных выделений и падавших со штырей кусков гнилого мяса, казалось, что железная яблоня пустила там под землей выпиравшие на поверхность перегнойные корни.
Хрулеев, даже стоя в самом заднем ряду собравшихся на площади германцев, видел, что в некоторых насаженных на штыри органах копошились бледные черви, другие покрылись белой мягкой бахромой плесени. Мух вокруг кола летало совсем немного, не больше десятка. Это были последние октябрьские мухи, самые стойкие и живучие, спешившие устроить себе последний пир перед зимней спячкой, а может быть даже желавшие отложить яйца в мертвую плоть.
Было заметно, что мух совершенно не привлекают ни гниль на нижних штырях кола, ни совсем ссохшиеся органы на верхних. Объектом их пристального интереса был тот же кусок плоти, который постоянно притягивал к себе взгляд Хрулеева. Этот орган был насажен на штырь в середине кола, примерно на высоте человеческого роста. Он был еще совсем свежим, недавно отрезанным от живого тела, были заметны размазанные по куску плоти уже побуревшие кровавые мазки. Хрулееву было отлично известно, что единственным подвергнутым операции Очищения за последнюю неделю был он сам, поэтому вопроса, кому именно принадлежал раньше этот кровавый плод железной яблони, у него не возникало.
Все силы Хрулеева сейчас уходили на то, чтобы не сблевать или не упасть в обморок. Он даже врагу бы не пожелал подобного – видеть куски собственного тела, пожираемые мухами и выставленные на всеобщее обозрение. Хрулеева не утешало даже то, что он был не первым и вероятно не последним, прошедшим Путь Очищения. На железные штыри кола было насажено не меньше тысячи органов, и тем не менее, некоторые штыри пока что оставались свободными, плоды гниющей плоти на них еще не созрели, и эти штыри терпеливо ждали новых мистерий Очищения.
Но главное украшение кола было насажено на его заостренной вершине. Оно сразу привлекало внимание, как звезда на верхушке новогодней елки. В отличие от остальных органов на колу, это украшение было надежно защищено от мух, червей и влаги прозрачным круглым стеклянным плафоном от лампы. Историю этого украшения Хрулеев знал, в лагере германцев знать ее был обязан каждый.
Это случилось 20 августа, позже этот день был назван Днем Обретения Истины. Именно тогда Герман вдруг осознал, что ДЕТИ – ЗЛО, не поверхностно, как раньше, а глубоко, он прочувствовал наконец эту истину до самого дна. Обретя истину, Герман немедленно взял топор, выложил на пень собственные причиндалы, а затем отрубил их под корень. Таким образом Герман был единственным живым обитателем элеватора, который удалил себе вообще все, что обычно располагается у мужчины между ног.
Все остальные, над которыми Герман пытался проделать эту операцию, умерли от кровопотери. Сам же Герман выжил не благодаря медицинской помощи (настоящих врачей в лагере германцев вообще никогда не было), а потому что был мужественнее, храбрее, умнее и сильнее любого другого человека в мире. Герман смог остановить кровотечение одной силой своей стальной воли, так гласила официальная легенда.
Теперь отрубленные топором причиндалы Германа украшали собой верхушку железного кола, они были тщательно проспиртованы и отлично сохранились, был заметен даже алый рубец от удара топором. Рубец однозначно подтверждал тот факт, что в момент Обретения Истины Герман был лишен всяких сомнений и страха и оттяпал себе детородные органы одним единственным метким ударом топора.
Сам топор Хрулеев не видел, но по слухам его показывали тем, кто дослужился на элеваторе до самых высоких градусов, во время тайных обрядов дополнительных посвящений.
Железный кол вызывал у Хрулеева отвращение и омерзение, но клетка была гораздо хуже. Клетки Хрулеев боялся.
Клетка висела над площадью на цепях, цепи крепились к проржавевшим нориям, соединявшим силосный бак, где хранилась теперь квашеная капуста, и Молотилку, где Герман молотил провинившихся. Стенки клетки были сделаны из мелкой рабицы, а внутри находились трое детей.
Хрулеева больше всего пугала темноволосая девочка, она лежала на дне клетки лицом вниз. Волосы у нее были того же цвета, что и у дочери Хрулеева и вроде бы даже похожей длины. Но, присмотревшись, Хрулеев убедился, что это не Юля. Эта девочка была младше и одета в джинсовую курточку. Дети не переодевались с того самого дня, когда все началось, Герман тоже вряд ли выдавал пленным детям новую одежду. А значит дочь Хрулеева, если бы это была она, должна была быть в той же толстовке, в которой Хрулеев видел ее в последний раз.
Хрулеев не знал, жива эта девочка в клетке или нет, по крайней мере, лежала она совершенно неподвижно.
Вторая девочка лежала совсем рядом, в клетке было тесно, и она положила голову на спину темноволосой. Эта вторая была рыжей, с веснушками, и быть дочерью Хрулеева точно не могла. Рыжая девочка была еще жива, но очевидно было, что она умирает. Она не двигалась, лишь иногда моргала. Девочка была совсем без одежды, от грудины к самому низу ее живота тянулся свежий багровый кое-как зашитый широкий разрез. Судя по всему, девочку подвергли некоей операции и бросили умирать.
Третьим ребенком в клетке был мальчик лет десяти. Соломенные волосы мальчика, как и у всех детей, были в беспорядке, грязными и засаленными. Но даже сейчас, много месяцев спустя после того страшного дня, когда дети начали убивать взрослых, было заметно, что когда-то этого мальчика очень любили и заботились о нем. Тот страшный день был в мае, но на мальчике были вязаный свитер и ветровка. Хрулеев подумал, что его наверняка одевала бабушка, может быть, погибшая от рук собственного внука.
Мальчик все еще был толстеньким, он определенно был из богатой семьи, кроссовки и джинсы на нем были явно не китайского производства, они запачкались грязью и кровью, но сохранились в целостности. Никаких следов побоев или издевательств на мальчике заметно не было.
Мальчик стоял, запустив пальцы в рабицу, и внимательно смотрел на собравшихся внизу под клеткой людей. Этот мальчик нервировал Хрулеева, впечатанный в мозг за последние месяцы инстинкт требовал немедленно бежать, когда на тебя смотрит ребенок. Но бежать с площади было нельзя, явка на общее собрание была обязанностью для всех, кроме рабов, совсем больных и дежурных часовых.
Хуже всего было то, что Хрулееву казалось, что мальчик в клетке смотрит, не отрываясь, прямо на него. Хрулеев понимал, что собственный мозг обманывает его, что это просто оптическая иллюзия, нечто вроде того обманчивого впечатления, которое возникает при взгляде на перспективы художника Ван Лоо, когда тебе кажется, что нарисованный Амур целится прямо тебе в сердце. Мальчик просто разглядывает толпу снизу, вот и все, он не смотрит конкретно на Хрулеева. Но липкое и тревожное ощущение взгляда мальчика не покидало его, а ясно рассмотреть лицо мальчика, чтобы убедиться в ошибочности своих тревог, отсюда снизу Хрулеев не мог.
В ожидании Германа обитатели лагеря выстроились на площади кругами вокруг сваренной из железных листов и кусков элеватора трибуны, с которой обычно выступал вождь. Обладатели высоких градусов (то есть тех, у которых ниже цифра) стояли ближе к трибуне, так что Хрулеев, которому присвоили самый низкий шестнадцатый градус, оказался от трибуны дальше всех. Вместе с Нелапкиным он сейчас стоял прямо за спинами многочисленных четырнадцатых и пятнадцатых градусов.
Нелапкин был единственным, кроме Хрулеева обладателем шестнадцатого градуса в лагере, хотя он не был новичком и даже занимал на элеваторе руководящую должность. Формально Нелапкин заведовал местным водоканалом, его задачами были снабжение лагеря водой и регулярная чистка расставленных по всему лагерю туалетов сельского типа. На деле же Нелапкин не делал вообще ничего, воду в лагерь таскали из родников и колодцев рабы, сортиры чистили они же. Предполагалось, что Нелапкин ими управляет, но по факту Нелапкин целый день бесцельно слонялся по лагерю, как надзиратель за сортирами он, один из немногих, имел свободный доступ к любому из отсеков элеватора.
Единственным минусом должности было то, что Герман никак не соглашался повысить в градусе человека, занимающегося столь грязной работой, поэтому Нелапкин так и остался навсегда шестнадцатым градусом.
Тихо перешептывавшиеся четырнадцатые и пятнадцатые градусы вдруг замолчали.
Хрулеев увидел, что на железной трибуне появилась Люба, первый градус в иерархии элеватора. Люба нарядилась по случаю собрания, на ней был короткий черный кожаный сарафан и черные леггинсы, в длинную черную косу до талии была вплетена живая ромашка. Еще на Любе были форменные высокие ботинки Президентского штурмовика и камуфляжная куртка, те же самые, которые она носила, когда Хрулеев впервые встретил ее. Люба была вооружена, ее выраженная талия была опоясана широким ремнем, из кобуры на ремне торчала рукоять макарова.
Больше всего Люба была похожа на юную рокершу, которая приехала в часть проведать парня-призывника и нарядилась в его бушлат и берцы, чтобы сделать фото для дембельского альбома любимого.
Любу наверное можно было назвать красавицей, но Хрулеева тошнило от одного ее вида. Хрулееву уже рассказали, что ботинки штурмовика, которые носит Люба, не трофейные, а ее собственные. Люба раньше была декурионом Президентских штурмовиков и даже участвовала в подавлении Грибного Мятежа против Президента в 1993.
Вместе с Любой на площади появились и ее подчиненные-головорезы, составлявшие личную охрану Германа. Десяток мрачных мужиков с калашами оттеснили толпу собравшихся и расположились вокруг трибуны. У каждого из них был третий градус в иерархии элеватора. Хрулеев узнал Шнайдера и Сергеича, который всегда носил трофейный шлем Президентского штурмовика в форме маски Дарта Вейдера. Пашки Шуруповерта на площади почему-то не было, а остальных Любиных подчиненных Хрулеев по именам не знал.
