Текст книги "Плач домбры"

Автор книги: Ахияр Хакимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

И здесь, как в других становьях, над головами сынов башкирских играет камча, сверкает сабля, и здесь продажные турэ пьют кровь народа…

– Парень этот – Арслан, мой товарищ. Не мучай его, скажи, чтобы руки развязали, – сказал Хабрау. – И… торопимся мы, не держи нас больше.

Айсура сидел словно бы в задумчивости.

– Это твои с Игэшем дела, ваши тяжбы. Я вам не судья. Но коли есть у джигита в сердце отвага и в руках сила, он в лесу хорониться не будет.

– Положить перед Игэшем повинную голову? – хмыкнул один из джигитов и стал нехотя развязывать Арслану руки, ворча: – Развязал бы я тебя… придушить бы на месте… По башке огрел, чтобы руки твои отсохли. До сих пор подташнивает…

– Не надо было рот разевать! Коли полез драться, так не жди, когда тебе палица на голову упадет. Уроком будет… – Айсура ударил в ладоши: —Эй, джигиты, мясо несите, кумыс… А ты, коли вправду сэсэн, покажи свое умение.

– Ну-ка, подай домбру, – сказал Хабрау разбойнику, стоявшему рядом. Посидел в раздумье, прошелся по струнам пальцем и под быстрый рокот начал говорить:

– Когда у волка и лисы из-за добычи вышла ссора, обрадовался медведь: «Вот так умора!» Одну налево сбил ударом, направо сбил другого и поволок добычу их к себе за горы…

– Мудреные какие-то слова. Кто они – волк и лиса? И еще медведь? На кого намек? – Айсура в недоумении покачал головой.

– Просто так сказал, что на ум пришло, – ответил Хабрау. – Вот о чем думаю, Айсура-батыр, И сам ты, и твои джигиты стали беглецами, потому что иссякло ваше терпение. Кто виноват в ваших бедах? Хан! И ногаи! Все муки от них. Мы там, у бурзян, слышали: вот-вот начнется война, Богара-бей войска собирает. На кипчакские земли идите! Скажите, Хабрау вас послал, – примут с раскрытыми объятиями. – Он положил домбру в обтянутый кожей короб и встал с места.

Джигиты Айсуры молча подвели коней. Оружие Арслана было на месте, притороченное к седлу. Он проверил его и вскочил на коня.

– Хабрау-агай, – сказал Арслан, когда они отъехали, – а джигиты попались неплохие!..

– Хорошие попались джигиты. И по носу тебе хорошо стукнули, потому, наверное, и хвалишь? – улыбнулся сэсэн.

Но лицо его тут же померкло. Мало радости, коли башкиры теперь уже уходят в леса и с кистенем поджидают путников. Орда, Орда, сколько же бед ты несешь башкирской земле!

Хабрау был доволен, что Игэш в отъезде. Узнав у встречных, где стоит юрта старого мэргэна^[37] Буребая, про которого рассказывал Йылкыбай, туда он направил коня.

День клонился к вечеру. Мужчины с криками «хайт-хайт!» сгоняют табун, женщины спешат подоить коров и кобылиц. В разных концах яйляу поднимаются дымы. Несколько вооруженных всадников берегом озера отъезжают в караул.

Аул Игэша раскинулся вдоль широкой низины на северном берегу озера Мауызлы. С заката – стоит поросший черным лесом хребет Кыркты, с другой стороны, с восхода, тянутся низкие голые холмы и плоские озера, за ними – бескрайние степи. Восточной своей половиной озеро отражает ясное небо, а западную половину застлали тусклые сумерки – этим краем оно приткнулось к горе по имени Карангылык – тьма, темнота, – и ее отражение затеняет воду. Всюду еще день, а тут уже будто выползает ночь. Впервые увидел Хабрау эти места. И красота их понемногу выщелочила горечь из его раздумий от встречи с лесными разбойниками. Когда же встретился с Буребаем, уныние развеялось совсем.

Мэргэи оказался в возрасте преклонном, уже за семьдесят. Однако, услышав конскую поступь, он вышел из юрты, сам принял поводья из рук гостя и лишь потом передал их подбежавшему мальчику.

– Добро пожаловать, йырау, – сказал он, здороваясь обеими руками. – Не удивляйся, не удивляйся, весть о тебе прибыла раньше тебя самого. Ждем тебя, ждем. Пожалуйте-ка в юрту, дорогие гости…

По словам мэргэна, два их джигита на охоте в горах повстречали бортников из племени бурзян. Они-то и сказали, что Хабрау отправился к тамьянам.

– Про меня уж… разве только дурная слава дойдет… – пробормотал Хабрау, он все еще не мог забыть свой айтыш с Акаем.

– Про Акая, что ли, вспомнил? И об этом наслышаны, каждое слово этого губастого знаем. И как ты на них ответил, тоже донесли. Турэ неправо судили, победа была за тобой. Ладно, это одна сторона дела. Как ты сам, здоров ли? Что слышно в краях, где ты побывал?

– Слава Тенгри, – сказал Хабрау. Скрестив ноги, он сел где ему показали, в красном углу юрты. – А по правде, так всяко: и хорошее, и дурное. Вот уже год, отец, везу тебе последний привет от Иылкыбая.

– Иылкыбай, Иылкыбай… Маленькой моей услуги до самой смерти не забыл. – Мэргэн покачал головой.

– Не маленькая была услуга-то. Как рассказывал Иылкыбай, ты его от смерти спас.

– Да, было. Из медвежьих лап его вырвал. Молодые были, отважные и глупые, – усмехнулся мэргэн. – Все трое – и медведь, и мы с йылкыбаем. – И, махнув рукой, поторопился перевести разговор на другое: – Слышал, наверное, сэсэн, Богара войска собирает. Гонцы были, ханский ярлык привезли. Говорят, Орда к войне готовится с Хромым Тимуром. Но у Богары на уме что-то другое. Передал с гонцами: «Когда два стервятника дерутся, не лучше ли соколу лететь стороной?»

– Ну и?.. Что тамьяны думают? Коней седлают или ищут, где бы в тенечке прилечь?

– Двести всадников встали под руку Богары. Еще четыреста готовы седлать коней. Старейшины тянут, новых вестей от бея ждут. На то они и турэ, все прогадать боятся. – Мэргэн тяжело вздохнул. – Стар я стал, сэсэн. Скоро сабли зазвенят, а я, как ты говоришь, в тенечке хоронюсь.

Значит, правда… Слова мэргэна подтверждают слухи, которые он уже слышал урывками. Надвигается буря. Если намек Богары верен, то светлые дни, в ожидании которых истомился народ, уже близки. В такое время сэсэну положено быть в войсках. Завтра же они с Арсланом выйдут в обратный путь.

В это время поднялся полог юрты, и один за другим вошли человек десять стариков. Пока они здоровались, о житье-бытье расспрашивали, женщины расстелили на войлоке просторную, как озеро, скатерть, принесли большое деревянное блюдо с исходящей паром молодой бараниной.

Весть о приезде сэсэна уже облетела все кочевье. Гости ели-пили, а тем временем к юрте Буребая собирался народ, все надеялись увидеть Хабрау, услышать его песни и кубаиры.

– Добро, сэсэн, возблагодарим Тенгри и выйдем к народу. Они твоего слова ждут, – сказал мэргэн. – Есть, видно, в струнах твоей домбры какой-то секрет.

Люди сидели, большой подковой охватив юрту. Хабрау вышел на середину, поприветствовал народ, затем дал знак Арслану. Тот принес два курая, один подал сэсэну, другой взял себе. Глянули они друг на друга, вздохнули разом – и ожили, запели два курая. Сэсэн, прикрыв глаза, тянет мелодию на широком дыхании, а за ним чутко, с еле заметным прогалом следует глуховатый говор курая Арслана.

Народ молчит. Лишь женщины вздохнут порой и вытрут слезы краем платка. Замолкают кураи, но не успеют старики воскликнуть «Хай, афарин!», как начинается новая мелодия. Затихнет она, протяжная, вольная, как эти просторы, ее сменяет быстрая и задорная плясовая, и тут же следом – яростная, грозная, в рокоте которой слышны боевые кличи.

Затем пришел черед домбре и кубаиру. С минуту сидел Хабрау, опустив глаза в землю. Вот в полной тишине зазвенели и зарокотали струны, и сильный, звучный голос подхватил:

Скажешь: «Говори», – скажу,

Скажешь: «Говори», – скажу,

Так внимай, народ, словам:

Слово вашего сэсэна —

Завещанье предков вам.

Слова старинного кубаира проникают в самое сердце слушателей. Молодые сжимают рукоятки сабель, а аксакалы, что были в многочисленных сражениях, не щадя себя бились с врагами, а теперь уже и суставы не гнутся, и глаза слезятся, с гордым видом поглаживают бороды. Громко звучит сказание сэсэна, высоко взлетает рокот домбры, взмывает соколом, но тут же сложит крылья и ринется вниз, и вот уже летит низко, как стриж над самой водой перекатов, – просверк, еще просверк, и исчез…

Разве дичь оставишь в небе,

Коль тесен сагайдак стреле?

Разве ты мужчина, если

День-деньской ты не в седле?

Если встал Урал высоко —

Край, милей зеницы ока,

Ты ль не страж родной земле?

Положил Хабрау обе ладони на струны, оборвал их рокот.

– Кони ржут в предгорьях Урала, звенят клинки, – заговорил он в полной тишине, – усергены, кипчаки, бурзяны точат сабли. У минцев оседланы кони, юрматинцы хоть сегодня готовы в бой. Тамьянская сторона, знаменитая тамьянская сторона, что думаешь ты? – Хабрау встал, скинул зилян и, подняв рубашку, обнажил спину. – Смотрите! Вот он, след зубов ордынской собаки! А на вас – мало таких следов? Неужели на силу нет силы? Неужели нет отважных мужчин, что поднимутся на ордынских армаев? Рта еще не откроешь, слова в защиту правды и справедливости не скажешь, а вперед твоего слова над головой твоей уже свистит камча. Неужели нет отважных джигитов, что поднимутся на ордынских армаев?

Только тут он почувствовал, как устал, нащупал свой зилян и, опустив голову, шагнул в юрту.

14

Турэ всех племен поддержали Богару и решили, что объединенное башкирское войско под руку Орды не пойдет, а останется здесь, на своих рубежах, для защиты собственных земель. Тем самым все башкирские племена, слившись воедино, станут как бы на путь самостоятельного государства – свой хан, свое постоянное войско, свое собственное твердое управление. Большинство пришло к мысли, что настало время объявить Богару ханом и поднять его на белой кошме, лишь старейшины минцев воздержались. Причина – минский бей на совет не прибыл, а глава его войска Янбек твердил одно: «У меня свой бей есть, его слова жду. Даст он согласие – соглашусь и я».

Богара, хоть сердце огнем жгло, виду не подал, обиды не выказал, наоборот, похвалил минца за мудрость и осмотрительность. Принялся разъяснять, что самостоятельное государство создавать – дело не из легких, неплохо бы на первых порах держаться какого-нибудь сильного царя. «А минцы, – медовым голосом говорил он, – кровная наша родня. И уж, конечно, заботы своих родов выше интересов всей башкирской земли никогда не поставят. Подождем их гонцов». Словом, не шел напролом, не напирал, был мягок и осторожен. Будто лиса, подбирающаяся к добыче, крался к цели обходным путем.

Сарышские аксакалы, как заранее уговорился с ними Богара, сказали: «Царь Тимур идет, теснит ханские войска. Надо отправить послов, довести до великого эмира то высокое уважение, какое испытывают к нему башкиры. Узнает Тимур, что мы отклонились от Орды, и тоже на добро ответит добром». Послом решили отправить Юлыша, а в подтверждение искренности и чистых помыслов бея в спутники Юлышу дать младшего сына Богары – Айсуака. Такое решение одобрили все. Сказали: Юлыш смел, натурой тверд и прям, в ратном деле искусен, умом крепок и основателен. Сказали: хотя он глава лишь одного усергенского рода Голубого Волка, но человека более достойного, чтобы мог говорить от имени всей башкирской земли, пожалуй, не найти.

Все дела были улажены, когда кто-то вспомнил, что в державе Хромого Тимура говорят на другом языке. Турэ в растерянности поглядели друг на друга.

– Если уважаемый совет одобрит, я поеду с Юлышем-турэ. Язык тамошних народов я хорошо знаю, – нарушил молчание Хабрау.

Совет пошумел самую малость и одобрил предложение сэсэна.

– Живи тысячу лет, сэсэн! – сказал Богара, обнял его и прижал к груди. Он был доволен, что Хабрау, как разнеслась весть о походе, отбросил прежние сомнения и теперь постоянно находится при бее. Помогает ему во всех его делах политики, готов разделить будущую государственную ношу.

– Афарин, Хабрау, брат мой, – сказал он, похлопывая его по спине.

О том, что отправлены послы, кроме участвовавших в совете турэ, никто не должен был знать. Богара опасался Байгильде: если проведает – секрет тут же дойдет до но-гаев. Богара воспользовался тем, что сват неделю носился где-то по гостям, и совет провел без него. Если же начнет вынюхивать, можно сказать, что старейшины и батыры собрались затем, чтобы сделать общий подсчет войск, договориться, какие надлежит отправить в распоряжение Орды, какие оставить здесь, а что до Юлыша, так он, мол, послан к тунгаурам. Когда Зумрат пристала к нему с расспросами, он так и ответил.

Через два дня Юлыш и Хабрау под охраной пятидесяти всадников вышли в свой тайный путь. Взяли в дар Хромому Тимуру серого в яблоках жеребца под драгоценным седлом и в чеканной сбруе, сорок отборных лошадей, дорогую пушнину, двух охотничьих соколов и через степи кипчаков отправились навстречу известному во всем мире своей жестокостью хромому царю искать мира.

Мерной рысью бегут кони. Куда ни кинь взгляд – плоская, бескрайняя, безмолвная степь. На всем пути ничего приметного. Лишь изредка попадаются пересохшие еще в начале лета русла рек да местами тянутся в траве выгоревшие полосы. Ордынские разъезды пускали пал, но из-за спешки и нерадивости не подождали, чтобы степь загорелась во всю ширь и легла золой.

Сэсэн, поотстав от всех, едет в задумчивости. А подумать есть над чем. Наконец-то башкирская страна стоит на пороге освобождения. Сто пятьдесят лет страшного гнета! Об этом своем путешествии Хабрау напишет дастан. Начнет издалека. Все, что было пережито раньше, он свяжет с сегодняшним днем, расскажет о грозных событиях, которые потрясли мир, о жалкой участи родной земли и о том, как она ради свободы билась с Ордой. Первые строки напевного рассказа, затейливо переплетаясь, уже потянулись в его душе. Это были еще только воспоминания: о молодости, о тех днях, когда пешком в толпе дервишей пришел он в страну Хромого Тимура.

Сколько лет прошло с тех пор, как он вернулся домой, а высокие минареты Самарканда, мраморные дворцы, шумные базары, сады, цветущие или плодоносящие, так и стоят перед глазами. И незабвенный мавляна Камалетдин, открывший ему пути к знанию, и друг Нормурад, и поэт Миркасим Айдын. Их он будет помнить до самой могилы. Нормурад, наверное, преподает в каком-нибудь большом медресе, светоче культуры и просвещения. А где Миркасим, под какой светлой звездой проходит его путь? Если жив, имя его, наверное, уже давно сияет в ряду самых высоких поэтических имен.

Встречая караванщиков из Мавераннахра, Хабрау каждый раз покупает у них книги, расспрашивает о друзьях, но ни о поэте по имени Миркасим Айдын, ни о Нормураде никто не слышал… или, может, они уже покинули этот светлый мир?

Вот едет Хабрау в посольском караване навстречу войскам Хромого Тимура, а в душе его чередой проходят события тех далеких беспокойных лет. Они составят лишь первую половину будущего дастана. Во второй же половине он расскажет об этом вот путешествии, о надеждах своих и предстоящих боях за свободу.

Хабрау, как и Богара с Юлышем, не сомневался в помощи Хромого Тимура. Как донесли лазутчики, Повелитель Вселенной идет во главе двухсоттысячного войска. Если и не прикончит Орду, то хребет-то ей сломает. Так что все заботы хана Тохтамыша будут о том, как бы свою голову спасти, на другое не останется. Этим и хочет воспользоваться Богара.

На исходе недели послы повстречались с конной разведкой Тимура. Их привели в дозорный отряд и оттуда отправили в передовой тумен. Еще через два дня на берегах Тобола они присоединились к ставке эмира и вместе с ней повернули обратно.

Тимур – властелин половины мира. Одно его имя повергает народы в ужас. И конечно, грозный завоеватель не торопился принять послов какого-то Богары. Сначала с ними поговорили чиновники, мелкие и покрупнее, потом вельможи повыше. Подарки приняли без особого почтения. Само же высокое посольство приткнули в самый конец идущего за ставкой войска.

Войско шло быстро, за весь день – лишь одна остановка, чтобы покормить лошадей; на отдых располагались только к полуночи и, чуть заря зажелтеет, снова выходили в путь. Послы были поражены великим числом войск, даже взгляд не мог охватить его. Хоть день, хоть два, хоть три скачи вдоль этого потока – а конца не видать. От шума стад, топота конницы, грохота сапог пешего войска стоит неумолчный гул. Порою сквозь этот гул прорываются гортанные крики и грубая ругань десятников и сотников. Взад-вперед носятся на взмыленных лошадях гонцы. И чувствовалось: денно и нощно войска скованы жестокой дисциплиной, чья-то беспощадная воля ведет их. И что-то особенно жуткое было в том, что в любой миг огромные полчища готовы изменить направление и вступить в бой.

Послов несло с войском, как бурный поток несет щепку. Посмотреть, так никому до них дела нет, но чувствуют Юлыш и Хабрау: нукеры, что едут поблизости, с них глаз не спускают. Стоит послам, пусть даже нечаянно, на шаг отъехать в сторону, и стрелы вонзятся им в спину.

Наконец, когда все терпение вышло и они уже начали роптать, Юлыш и Хабрау были приглашены к Хромому Тимуру.

Была полночь. Войско встало, и еще не затихла гудевшая от его шагов земля, как по всей степи зажглись тысячи костров. Гремела посуда, фыркали усталые лошади и с хрустом жевали ячмень. Послы спешились, отдали оружие охране и, прислушиваясь к ночным звукам, вслед за хмурым бородатым человеком зашагали к высокому, освещенному пламенем нескольких костров шатру. Когда до него оставалось шагов сто, дюжие, рослые стражи быстро обыскали их, а угрюмый провожатый, будто наконец-то вспомнил, что у него есть язык, стал объяснять, как обращаться к великому эмиру, как выражать к нему почтение. Оказывается, обращаться к нему следует: «Владыка Вселенной», «великий эмир» или же «великий хаз-рет». Как только войдешь, встать на колени, поклониться и молчать, пока он сам не заговорит.

Глубоким рвом опоясан шатер, и охраняют его, как и на подступах к нему, рослые, широкоплечие часовые – знаменитая личная охрана из племени барласов, живой обруч вокруг шатра. Отсветы пламени на железных шлемах, кирасах и кольчугах слепят глаза.

Бородач передал послов толстому, богато одетому человеку в белом тюрбане. Два скрещенных копья выпрямились у резной двери, откинулся парчовый полог, пропуская башкир внутрь шатра. Юлыш и Хабрау вошли и опустились на колени перед Тимуром.

– Встаньте, достойные сыны башкирской земли! Подойдите поближе, – сказал Хромой Тимур по-чагатайски.

Хабрау тихонько перевел его слова Юлышу, потом, следуя его примеру, сел на узкое, стеганное шелком ватное одеяло, куда указал хозяин.

Вот он, грозный эмир, уверенный в собственной силе, считавший каждый свой поступок святым и справедливым, привыкший мановением руки отправлять тысячи людей на смерть. Что он скажет? Пока что на его грубом темном лице шевельнулась еле заметная улыбка.

– Вижу, мой язык знаешь, уважаемый гость. – Пронзительный взгляд эмира остановился на Хабрау.

– В молодости два года моей жизни прошли в твоей великой столице Самарканде, Владыка Вселенной, – ответил сэсэн.

– Благоразумно! Страна Мавераннахр – центр просвещения и культуры, очаг знания. А то, что ты изучил мой язык, говорит о твоем уважении к моей стране.

– Истинная правда, Владыка Вселенной.

– Слушаю тебя, Юлыш-батыр. Мне уже говорили, с чем ты прибыл ко мне, пройдя столь длинный путь. Но хотим услышать от тебя самого.

В шатре еще сидели три старика и два щегольски одетых совсем молоденьких юноши – то ли сыновья, то ли внуки эмира. Все пятеро приложили руки к груди и поклонились Железному Хромцу.

– Великий эмир! – начал Юлыш. – Большой турэ башкирской страны Богара-бей, аксакалы и главы родов шлют свои нижайшие поклоны и желают тебе здоровья, а твоим войскам победы. Страна башкир не встанет преградой на твоем державном пути.

Как только Хабрау перевел слова Юлыша, заколыхались тюрбаны приближенных, сдержанный шепот одобрения прошел по шатру.

Лицо эмира прояснилось.

– Расскажи, как живет твоя страна.

– От насилия Тохтамыша вконец обнищали, великий хазрет. Лучшие наши пастбища в руках у ногаев, от непосильного ясака и разных податей страна разогнуться не может. Иссякло наше терпение. Все надежды на тебя, великий эмир. Помоги нам скинуть ордынское ярмо.

– Знаю, – сказал Хромой Тимур, вдруг потемнев лицом. – В вере ищите опору, у аллаха! Государство без твердых законов и религии – то же, что дом без крыши, без запора. Каждый вор может вломиться в него. Тохтамыш – один из них, вор, изживший веру, разбойник… Я освобожу вас от этого нечестивца. Впредь будете жить как вольные птицы, по своему усмотрению и ясак будете платить меньше. Есть еще какие просьбы?

– Мы, башкиры, хотим поднять ханом Богару-бея и зажить своим собственным государством, Пусть же твои войска обойдут нас, пусть не принесут новых тягот и без того разоренной земле.

Спокойно, приветливо беседовавший Тимур хмыкнул, взгляд его метнулся от Юлыша к Хабрау и обратно. Брови взлетели на лоб, лицо потемнело еще больше. Вельможи его, что сидели рядом, то ли в испуге, то ли, как и эмир, разгневавшись, уткнулись взглядом в ковер. Звенящая тишина тетивой натянулась в шатре. Глаза эмира, блестя в свете свечи, уставились в какую-то только ему самому видимую точку над головами двух послов. Кулаки сжались так, что суставы пальцев побелели, словно он сгреб и стиснул свой гнев, не дал ему воли. Юлыш и Хабрау невольно втянули головы в плечи. Однако, кажется, пронесло. Тимур, словно бы в улыбке, сморщил нос:

– Чтобы пройти с одного конца Мавераннахра до другого, – тусклым голосом заговорил он, – нужно целый месяц скакать. Войско мое видели. По воле аллаха половина мира в моих руках, и все же я не хан, а всего лишь эмир… Так насколько же у Богары богатства и войска больше моего? И что, дед, отец его, тоже были ханами?..

– Великий царь! Хоть и получит ханство, все равно он останется твоим сурой, у твоего стремени будет шагать, – вставил слово Юлыш.

– Нет! – отрезал Тимур. – Бейства в самый раз. А защитить – я сам защищу вас, надейтесь. Войско же, какой путь ему определен, тем и пойдет… – Давая понять, что беседа закончилась, устало закрыл глаза. – Богаре-бею, всем турэ башкирским передайте мой привет. Об остальном договоритесь с эмиром ставки.

Встреча, занявшая всего четверть часа, на этом закончилась… Послы, пятясь и кланяясь, как их учил провожатый, отступили к дверям. Оба хмуры, во взглядах удивление и разочарование. Но даже словом перекинуться не успели, появился сардар охранного тумена и вывел их за пределы ставки.

Шатер, к которому они вышли, был намного меньше эмирского. Сардар раскинул руки и широким жестом пригласил послов войти. Пока рассаживались, вошли еще четыре человека. Два охранника расстелили скатерть, выставили сушеные фрукты и чай. И беседа возобновилась.

Хотя официальность беседы сохранялась, той скованности в жестах, сдержанности в речах, что в шатре у Тимура, уже не было. Сардар, источая гостеприимную ласку из маслено поблескивающих глаз, то и дело прикасаясь рукой к груди, словно встретил самых близких родственников, радушно угощал гостей, рассказывал смешные истории и сам же вперед всех заливисто смеялся. Трое из пришедших следом кивали каждому слову хозяина, хихикали вслед за его смехом – вот и весь их разговор. Четвертый сидел поодаль и молчал. Но странное это веселье протянулось недолго. Сардар вдруг посерьезнел и стал подробно расспрашивать о житье-бытье башкир, об их истории. Ко всему проявил трезвый интерес: чем богата их земля, какими заняты промыслами, как народ относится к Орде. Юлыш, скрыв разочарование, на все вопросы отвечал не спеша, с видом степенным. Он, хоть и на самую малость, но еще верил, что посольство кончится благополучно.

Хабрау же, переводя ответы Юлыша, дополнял их подробностями, расцвечивал. И незаметно поглядывал на сидящего в темном углу молодого чиновника с усами подковкой и маленькой бородкой. Лицо его было таким белым, что и в глубокой тени светлело молочным пятном. Среди собравшихся в шатре вельмож он был самый молодой – в разговор не вступил ни разу, только, войдя, сказал несколько слов приветствия, и голос его показался Хабрау знакомым. Ни подумать, ни вспомнить у Хабрау не было времени.

– Велик ли ясак? – спросил сардар.

Теперь разговор шел на фарси. Хабрау перевел слова сардара и, не дожидаясь ответа Юлыша, начал перечислять:

– По закону, а лучше сказать – беззаконию Орды из десяти голов скота мы должны отдать одну, но на деле забирают две и даже три. Еще с каждого очага по семь-восемь шкур, два батмана меда, одного сокола. Еще сверх того и подводы им дай, и на постой прими. Да только ли это!.. Эх, мужи почтенные, башкир даже вздохнуть не может! Случись война, от каждых десяти очагов четырех мужчин забирают в войско, табунами угоняют коней, стадами коров и овец… Никакого уважения к нашим аксакалам нет, самых красивых девушек забирают на позор и глумление!’..

– Участь вашей страны нам известна. Но волею аллаха самозваный хан Тохтамыш будет разбит, и великий наш повелитель, эмир Тимур-Гураган, возьмет своих башкирских братьев под свое крыло, уважаемый Юлыш-бай, уважаемый Хабрау-сэсэн. И ясак будете платить только вполовину того, что перечислили сейчас.

– Аминь, пусть будет так! – сказали остальные вельможи.

– Нет, уважаемый сардар, не поднять башкирской земле такого ясака! Дотла, до нитки обнищали мы. На первых порах будем давать четверть того, что перечислил сэсэн. У царя Тимура и так богатства выше головы, – возразил Юлыш.

Хозяин его слова пропустил мимо ушей. Улыбаясь еще шире, еще приветливей, он продолжил:

– Войско наше бессчетно, Юлыш-бай, сам видел, и его кормить надо… – Сардар каждый раз к имени Юлыша прибавлял «бай». Хабрау не понял, хотел ли он этим выказать особое к послу уважение или же намекал на его молодость, но в душе с этим не согласился и, когда переводил, эту «добавку» пропускал. А сладкие слова сардара текли, что вода: – Мы, Юлыш-бай, с самой весны уже в пути. Сам знаешь, уменьши прокорм – и у войска убавится мощи, силы не останется саблей махать. Враг у нас общий… На этот год повелитель от ясака вас освобождает. Но в счет будущего года сейчас же поставите пятнадцать тысяч овец на убой и тысячу лошадей. От прочей же подати свободны.

Послы молчали. Они уже понимали: спасаясь от одного дракона, угодили в пасть другому. Было видно, что этот похожий на хитрого торговца сладкоречивый сардар с маслеными глазками будет стоять на своем, ни на пядь от сказанного не отступится и даже малой малости, даже увечного ягненка у него не отторгуешь. Но Юлыш решил не сдаваться.

– Сам великий Тимур «башкирскими братьями» нас назвал. И это братство? И это помощь?

– Решено, что славное войско великого нашего эмира на Урал, в глубь башкирских земель, не пойдет. Только правое его крыло заденет владения кара-кипчаков. Разве это не помощь? Известив нас о своей верности, Богара-бей признал себя сурой нашего падишаха. Значит, он должен выставить в помощь великому эмиру свое войско. Как я уже говорил, враг-то теперь у нас один… Если Богара к своей коннице возьмет еще минцев и черемисов – больше двадцати тысяч наберется. Половина этого войска должна влиться в наше правое крыло.

Было чему удивляться послам. Видно, во многих башкирских кочевьях побывали пронырливые лазутчики Хромого Тимура, змеей проползли, все обшарили. Иначе откуда бы такая осведомленность сардара? Дервиш, что оставил бею серебряное кольцо, видать, был не единственным. Подумал-подумал Юлыш и пошел на хитрость.

– Часть войска мы вам отправим, доблестный сардар, – сказал он. – Что же касается ясака, обсудим с аксакалами и известим вас. Не торговаться мы сюда прибыли, а выразить великому эмиру свою преданность и усердие. Теперь же, попрощавшись, можно и обратно.

– С зарей и тронетесь. Все, о чем мы здесь говорили, должно оставаться в тайне. Это вы, конечно, и без слов понимаете. Еще, уважаемый Юлыш-бай, вот какой к тебе вопрос: что вы сделали с моим человеком, которого я посылал к Богаре-бею? Почему он не вернулся с вами?

– От нас живой-здоровый ушел, собирался идти к минцам, – спокойно, смотря сардару в глаза, ответил Юлыш. Он не лгал – он не знал, что дервиш был убит.

– Хорошо, – сказал хозяин. Поверил ли, нет ли, но лицо его все так же радушно, глазки все так же маслены. – От слов перейдем к делу. Сын Богары-бея с четырьмя джигитами останется у меня. – Чтоб было кому, случись от нашего падишаха какой приказ, доставить его вам…

Понятно. Оставляют заложниками. Если тот дервиш не сыщется, участи Айсуака и тех четверых не позавидуешь.

Когда послы вышли из шатра, к ним подошел тот первый провожатый с часовыми. Только они тронулись, кто-то шепнул Хабрау на ухо:

– Жди, следом буду.

«Тот, белолицый», – понял Хабрау.

Они подошли к месту своей ночевки и только присели на корточках перед синим жаром догорающего костра, из темноты послышалось:

– Эй, Хабрау! Есть ли ты?

– Я здесь! – шагнул Хабрау на голос. И в тот же миг понял, кто это.

Две руки обняли его. Горячее лицо прижалось к его лицу.

– А ведь говорил я, что станешь ты большим турэ! Помнишь? – спрашивал задыхающийся голос. – Слышал, слышал, ты теперь знаменитый поэт своей земли! И такая тебе честь – посол при великом эмире.

– Нормурад… шакирд… брат… – только и сказал изумленный Хабрау. Из глаз брызнули слезы. И, все еще не веря, обнял его за плечи и потянул к свету костра. – Он – как в первый день!

– Нет, поэт, прошли беспечальные шакирдские времена. Сном теперь кажутся, сладким сном… – сказал Нормурад, его лицо тоже было мокро от слез. – Я теперь на службе у эмира.

– Подожди-ка, ты же не к военному ремеслу готовился. Хотел все силы науке и просвещению отдать…

– Эх, Хабрау, да ты и сам, как я полагал, не стал ни муллой, ни ученым! Смотрю, даже домбру свою оставил, на государственную службу пошел. Нет, не может, видно, человек жить как он хочет… Я готовил законы, чтобы улучшить правление в разных областях нашего государства, в разных вилайетах, пекся о культуре и просвещении. Но… – Нормурад помолчал, как бы прикидывая, говорить или нет, прислушался к окружающей их тишине. – Но дали понять, что время для своих замыслов я выбрал неудачное. Так что теперь я в помощниках у историка Шарафутдина. Пишем историю войны.

Когда Хабрау стал расспрашивать про Миркасима Айдына, Нормурад с еще большей настороженностью вгляделся в темноту.

– Уже лет шесть, – тихо сказал он, – как незабвенный Миркасим Айдын ушел из этого неправедного мира.

– Совсем еще молодой! Какая же болезнь его… так…

– Тогда еще, при тебе, его выслали из Самарканда. А в Астрабаде держали в сыром зиндане. Самые знаменитые, самые влиятельные ученые и поэты написали на имя великого эмира прошение, чтобы Миркасима вернули в Самарканд. Дать-то согласие эмир дал, но поэт в сырых камнях уже застудил грудь, когда вернулся – лицо было желтым, как шафран.

– Эх, поэт, бедная бессчастная душа!.. – горестно покачал головой Хабрау.