Текст книги "Рассказы Чумы (СИ)"

Автор книги: Адам Мирах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава 20. Флот Атлантиды

Тысяча двести обновленных триер, покачиваясь на волнах, заполнили собой все три внешние гавани. Свежие сосновые мачты, казалось, уткнулись острыми носами прямо в облака; строгие палубы сверкали цепями становых якорей, и бледно-голубые паруса были слегка приспущены за ненадобностью. Рано взошедшее солнце танцевало на кольчугах и медных поясах ратников так, что блеск металлических лат резал глаза.

Ближайшая пристань переполнилась бирюзой и зеленью: горожане пришли проводить мужей, сыновей и братьев на войну. Нигде не было видно хмурых лиц, не слышалось прощальных рыданий; напротив, все улыбались и что-то кричали смельчакам, уже погрузившимся на корабль. Сбор вышел удачный: каждый участок равнинной земли был обязан поставить одного воина, а таких участков насчитывалось несколько десятков тысяч; кроме того, государство щедро платило наемникам, спускавшимся с северных гор. Помимо них, десять тысяч квадриг погрузили на триеры загодя; их устройство было настолько хитроумным, что позволяло перевозить колесницы в сложенном виде. Приученных сызмальства к морской качке и темноте приземистых лошадок завели в нижние конюшни еще до зари, и теперь животные изредка напоминали о себе тихим ржанием.

Лучники, пращники, гоплиты, камнеметатели и малые ратники также спустились в каюты. Их убранство не отличалось особой красотой, поэтому на палубах остались только корабельщики, копейщики и воины-предводители. Тут было на что посмотреть: тораксы из аврихалька, покрытые удивительными рельефными орнаментами; зомы из полос с медными бляхами; кожаные поножи, скрепленные тонкими, бронзовыми ремешками на икрах. Копейщики, как полагалось, вооружились легкими копьями, короткими на первый взгляд, но в бою способными удлиняться в два с половиной раза за счет конструкции, выдуманной лучшими мастерами острова; мечники держали у бедер мечи, чей блеск походил на сияние шпилей святилища Клейто. Проворные крепкие щиты с переливающимися ободьями были подняты на одну и ту же высоту. Воины стояли неподвижно и безмолвно, как предписывалось уставом, не обращая внимания на ликующих внизу людей.

Берег ничем не был похож на вчерашнее сборище выкрикивающих свои призывы продавцов и рьяно торгующихся местных покупателей. Все рынки были закрыты, и приезжие загорные народы попрятались по лачугам, еще по прибытии сколоченным на скорую руку. Уродливые бараки серыми пятнами окружали яркую толпу, портя общее впечатление праздника.

Эвмел недовольно поморщился: давно пора было снести эти неказистые хибары, выглядевшие грязным подтеком на цветастом платье страны, и выстроить на их месте что-нибудь более приличествующее. Правда, проблем потом не оберешься: их обитатели с яростью цеплялись за любую собственность, отстаивая её, как родную мать, и неважно, что им предлагали взамен. Мысль мелькнула, и владыка тут же забыл о ней: радостный люд приветственно взревел, увидев высокую золотую колесницу.

Правитель благосклонно улыбался и кивал головой, пока квадрига спускалась с небольшого холмистого возвышения к причалу. Атланты – вольный народ, и их любезность трудно заслужить золотыми монетами, разбрасываемыми по сторонам, как, например, в завоеванном недавно Пирее. Поэтому баталия придется как нельзя кстати: очередная победа укрепит его ослабевшие позиции.

Эвмел с явным удовольствием лицезрел раскинувшуюся перед ним картину, похожую на празднество в честь Посейдона. Да, война здесь была в потеху: она сулила прибыль, славу и возвышение, ибо непобедимое войско за всю свою историю не проиграло ни одного сражения, и верно, с поля брани почти все вернутся живыми. А за погибших семьи получали такое возмещение, что братья дрались между собой за право попасть в военную гимнасию.

Тем временем в человеческом море мелькнул белый хитон. Прищурившись, Эвмел разглядел Тартеса: юный повелитель слился с согражданами, чтобы быть ближе к поданным. Похвальное стремление: всякий любит внимание вышних, и архонта тут же окружили жители его надела, восхваляющие ум и смелость властителя.

Но кто это там, рядом с ним, в глубоко-синей одежде, окутанный черной россыпью волос? Непонятное раздражение охватило владетеля. До свадебной церемонии еще далеко, а Эврифея уже облачилась в одежды царской нареченной. Он глубоко вдохнул: в конце концов, разве это не свидетельствует о том, что девушка открыто признает победу его государства, как уже свершившееся деяние? Ведь клятвы будут даны только после успешного похода на акрополь. Владыка отвернулся. Странно, что Эврифея волнует его, словно внезапная буря, пришедшая в полный штиль: надо бороться с заразой, пускающей корни в его спокойствие. Как бы там ни было, хорошо, что Тарт останется в Атлантиде.

Эвмел вспомнил короткий спор, вспыхнувший вчера на торжественном пиршестве, посвященном отплытию войска, когда он назвал семь имен, которым предназначено было командовать ратью на поле брани. Вначале архонты удивились, а потом запротестовали, опьяненные вечерней духотой и сладкими, медово-травяными настойками. Больше всех был недоволен Тартес, недавно перешагнувший порог юности и рвущийся в бой. Местор, напротив, желал остаться в Атлантиде – много нерешенных проблем в наделе, говорил он, и вовсе не время отсылать всех в поход, когда есть чем заняться и тут. Эласипп, казалось, поддерживал Эвмела, но насчет Тартеса был не согласен – молодым надо уступать, возражал брат, а старшим править. Гадер единственный молчал и тонко улыбался, глядя в наполненную до краев чашу. Но это притворное согласие владетелю не нравилось больше возмущения остальных.

Когда перепалка стихла, атлант твердо повторил свое решение. И поскольку архонты так и не смогли прийти к единому мнению, последнее слово осталось за ним. У Эвмела были свои идеи на этот счет. Любимого младшего брата владыка задержал, опасаясь, что тот по своей горячности наделает глупостей в бою. Гадер казался самым ненадежным – хитроумный правитель мог изобрести способ воспрепятствовать войне. Конечно, именно Гадеру была препоручена подготовка квадриг, но подвоха ожидать с этой стороны не приходилось – вряд ли он осмелится гадить прямо под носом.

Кроме того, властителю весьма не понравился вчерашний разговор с садовником. Нанятый следить за порядком круглолицый рябой парнишка из Загорья, застенчиво моргая водянистыми глазами, сказал, что купоросом давно уже ничего не обрабатывал, а виноградники поливает каждый день.

– И посему, о владыка, – сказал он, кланяясь чуть ли не в ноги, – вино должно быть превкусное. Я совсем, совсем тут ни при чем.

Именно так и сказал: «превкусное». Эвмел поблагодарил смешного паренька, пообещал увеличить ему жалованье и отправился на винодельню – взглянуть, как идут там дела, а заодно испробовать напиток на месте. Слуги сбежались, завидев его, и главный царский винодел собственноручно поднес мудрейшему фиалу с молодым летним вином, терпким, туманящим голову, отдающим ароматом свежих ягод и приправ – но без единого намека на горечь.

– Великолепное вино, – произнес царь, возвращая фиалу, – да хранит вас Посейдон.

Винодел рассыпался в благодарностях, уверяя, что отныне они будут готовить настоящую амброзию, и Эвмел покинул сад в полной уверенности, что горчинка ему не привиделась. Итак, следовало искать отравителя, но искать по возможности так, чтобы никто о том не прознал. Если владыка появится на кухне, переполох выйдет еще более знатный, потому следовало придумать способ поизысканнее. Пока что его подозрения падали на Гадера.

Только общим советом архонты могли приговорить одного из братьев, затеявшего заговор, к смерти. Никогда это не будет – никогда шестеро из десятерых не проголосуют за, больно много у изменника сторонников и друзей. И к тому ж неизвестно, действовал ли он один. А вот оставшись в одиночестве, пойманный за руку, Гадер будет гораздо разговорчивее. Особенно если учесть, что из правила существовало исключение: военное время позволяло казнить предателя сразу. И если семеро братьев отправятся на войну, возражать правителю будет некому.

Эвмел сладко улыбнулся своим мыслям. Квадрига очутилась достаточно близко к народу, и он приказал остановиться. Толпа приняла его улыбку как знак милости к ним, и ликующие крики, стихшие во время спуска, возобновились.

На гигантской внешней стене, отстоявшей от последней гавани не меньше чем на пятьдесят стадиев и растущей прямо из моря, трижды протрубил рог. Стражники, охранявшие морские ворота, принялись тянуть чудовищно толстую цепь, перекрывавшую пролив поперек. Рог протрубил вновь, и скрипучие створки начали медленно расползаться в разные стороны.

Латники на триерах вскинули свои щиты и, потрясая ими в воздухе, в прощальном жесте, дважды стукнули по ним оружием. Горожане на пристани вопили и махали руками. Ближайшие к вратам корабли величественно вскинули паруса в надежде поймать попутный ветер, и торжественно двинулись вперед.

Глава 21. Колян

Пронзительно верещавший будильник никак не хотел умолкать. Не открывая глаз, Колян нашарил чудовищный аппарат под подушкой, перекатился на спину и с наслаждением швырнул его в стену, обклеенную видавшими виды пожелтевшими обоями.

Оттуда немедленно послышалась громкая ругань: за стенкой жила старая бабка, при малейшей возможности поносившая весь белый свет и особенно невзлюбившая своего молодого соседа. Едва завидев его в глазок на лестничной клетке, она приоткрывала дверь и принималась вопить, впрочем, предусмотрительно не покидая безопасной территории. Крики ее были утомительно однообразны и сводились к тому, что Колян вор и уж точно бандит, потому как сидит дома сиднем весь день, и никто не видал отродясь, как он работает, а в магазин-то бегает каждый день. «И небось водку покупашь и хлебашь, сопьешься и то слав богу-та будет!» – примерно так заканчивала каждый раз бабка грандиозную обвинительную речь. – «Вона, вона как бутылки в сумке-та званять!».

Как-то раз Колян с особенно испорченным настроением вышел в гастроном за молоком. Старая ведьма дождалась его возвращения, и завела любимую песню. Тогда парень резко развернулся в ее сторону и громко шикнул, оскалив зубы и сделав большие глаза, после чего соседка не показывала носа дня три. Потом все возобновилось, но ему уже было не до того.

Квадратная коробчонка с циферблатом стукнулась ровнехонько об тонкую треугольную полосу, разделявшую стык криво поклеенного обойного узора, и, отскочив, брякнулась на пол, наконец-то заткнувшись. Голова жутко гудела, и Колян вернулся в прежнюю позу, сграбастав большую широкую подушку под шею. Рассветный сумрак окутал полуспящего расслабляющим облаком, словно коварно нашептывая в ухо: поваляйся, мол, торопиться все равно некуда.

Он широко зевнул и погрузился в легкую дрему. Перед опущенными веками все медленно плыло; прикрытые ресницы искажали утренние тени, стоявшую на полу рядом с диваном кружку, плотно задернутые шторы, настольную лампу, провод от которой тянулся вдоль грубо приколоченной книжной полки. Вставать не хотелось от слова совсем.

Николай попытался вспомнить, зачем же вообще заводил будильник, которым не пользовался пару последних лет, а то и того больше. Кто-то звонил ему вчера, правильно, и сегодня надо было с кем-то встретиться. Наверное, очередной клиент. Парень зевнул снова. К черту этих людей, к черту звонки и встречи, к черту все, он будет спать, сколько захочет.

Спать, да. До чего же омерзительный сон сегодня приснился, вспомнилось вдруг. Наверное, лучше все-таки не засыпать – продолжения такого сновидения врагу не пожелаешь. Колян зевнул еще, и еще – да, главное, не спать, попробовать открыть глаза, только поправить вначале подушку, неудобным углом давящую на плечо – и вырубился.

Старые дома тянулись неровным строем по деревенской улице. Стояла глухая летняя полночь. Помертвевшая луна, разбросавшая вокруг себя желтоватое свечение, освещала кривоватые деревца, покосившиеся калитки, наклонившиеся заборы из плохо отесанных кольев, наглухо застегнутые ставни. За деревенькой тянулись однообразные картофельные и пшеничные поля. Нивяник, лесная герань, закрытые бутоны саранок слегка покачивались на теплом ветру.

В одном из домов сладко спала семья. На просторную, сколоченную из ребристых досок кровать, был наброшен соломенный матрас. На матрасе, распростерши руки в разные стороны, похрапывал широкоплечий, крепко сбитый мужчина. Изредка из уголка его рта прямо на черную бороду, подковой обрамлявшую подбородок, вытекала струйка слюны, но храпевшему это, похоже, нисколько не мешало.

На противоположной стороне кровати чутко спала худая миловидная женщина, впрочем, уже изработавшаяся по хозяйству – ранние морщинки не обошли своим вниманием уставшее лицо и обняли плотными бусами шею. Её огрубевшие от вечных мозолей руки прижимали к груди мирно посапывавшую полуторагодовалую малышку.

Рядом с ними, на полу, на взбитой куче соломы, покрытой сверху здоровенным куском ткани, во сне кряхтел мальчишка лет восьми-десяти. Добротный ужин, состоявший из крынки молока, толстого ломтя хлеба и вареной картошки, бурчал и булькал в детском желудке, и оттого ребенок ворочался с боку на бок.

Луна недовольно закатилась одной половиной за настигшее ее темное ночное облако, пытаясь, однако, второй стороной подсвечивать на деревню. Тучка неумолимо пожирала ее старания, и светило разочарованно исчезло с полуночного неба.

Глухая тьма все же не смогла до конца скрыть появившихся на горизонте всадников. Высокий мужчина, закутанный в черный плащ, в штанах аспидного цвета и длинных ботфортах, доходящих до колен, ехал на спине карамазого жеребца, чьи мускулы перекатывались под переливчатой, антрацитово-бархатной шкурой. Его спутник, схватившийся одной рукой за холку пламенно-рыжего коня, напротив, пустил свою красную накидку развеваться по ветру. Рядом с ними на дивном белом скакуне в белоснежном одеянии восседала хрупкая девушка с длинными русыми волосами.

Завидев спрятавшуюся меж холмов деревушку, все трое направили своих лошадей рысью в ложбину. Беззвучная поступь коней растворялась в пении ночных птиц, заросли нивяника все так же качали белыми грустными головками, саранки плотно сжали безмолвные уста.

Возле главной улицы их пути разошлись.

Девушка в белом осталась стоять на окраине, успокаивающими движениями поглаживая ретивого иноходца.

Черный взял галоп и поскакал в направлении наполья. В повелительном шепоте пронесся он по ровным рядкам саженцев, топча приподнявшуюся пшеницу и молодые кусты картофеля. Из левой руки его, поднятой вверх, вокруг рассыпались голубые искры. Там, где проехал всадник, на удобренной, жирной земле остался выжженный след; колосья по бокам от него повяли, а зеленые побеги картофеля вытянулись и перекрутились. Когда мужчина добрался до края угодий, от погибших высадков дымной лентой в обе стороны потянулась хмарь.

Красный поехал вокруг деревеньки – по вырытой окружностью колее, в которую жители ежегодно высаживали новые побеги рябины, защищавшей их от всяческих бед. Проезжая мимо трех самых старых деревьев, он остановился и спешился, вынимая на ходу короткий сверкающий меч. Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы острым крепким лезвием срубить под корень подсохшие, дряхлые, но цепляющиеся за жизнь стволы.

Туча наконец перевалилась брюшком кверху, и круглая луна озарила проклятую местность. Мужчины доехали до своей спутницы, и лунный свет очертил их лица: черные глаза, худощавые скулы, короткий ежик волос одного и взлохмаченные, рыжеватые вихры над карими глазами второго.

– Нам здесь больше нечего делать, – сказал первый.

– Пожалуй, что так, – согласился второй.

Девушка не произнесла ни слова.

Троица развернула коней, и поехала, не оглядываясь, прочь из лощины.

Следующим же утром в деревню пришла война.

Николай проснулся от лихорадочного озноба, все тело невыносимо ломило и горело. Каким-то чудом во сне он свалился с постели, утянув за собой подушку и край одеяла. Холодная кружка оказалась рядом очень кстати; человек прижал пылающий лоб к ее прохладному боку, а затем сел на пол, прислонившись к дивану спиной.

Он помнил все так, словно это было вчера, и долгие годы не притупили памяти ни на грош. Он помнил: когда мать ушла, его охватил испуг, затем на смену страху пришла ненависть, и детское сердце принялось придумывать разнообразные кары в отместку: то оно представляло, как сестру и мать схватили солдаты, то показывало их же умершими от голода, растерзанными лесными зверями.

А потом Колян начал искать. Искать след женщины, которой он причинил столько боли, искать след своей маленькой сестренки, чьи тоскливые голодные глаза виделись ему средь бела дня. Искал и не находил, и тогда только понял, что никто не укажет дорогу к давно истлевшим и никому не нужным костям. С той поры к нему стали приходить черные, мучительные сны с девочкой, высохшей от изнуряющего жара и голода, которые заставляли его страдать и каяться, и бежать от своей жизни.

С десяток лет минуло после встречи на кладбище, когда Николай осознал, что перестал стареть. Вначале его это даже обрадовало. Сменилось множество имен, городов, профессий, прошла череда выворачивающих наизнанку душу сновидений, прежде чем жизнь начала казаться ему страшной мукой. После нескольких бесполезных попыток самоубийства смертный, не способный умереть, смирился со своей судьбой. Были и годы беспробудного пьянства, и легких, коротких, на одно свидание, отношений, но ничто не спасало его от самого себя.

Слова юноши в белых одеждах про обещание не выходили из головы, и чем дольше Колян жил, тем страшнее ему мерещилась плата за существование. Он и помыслить не мог, чего потребуют в конце. Голодный мальчишка всего лишь хотел поесть, и не просил себе лишних лет, но за него распорядились иначе.

Со временем он возненавидел людей – каждый напоминал об отобранном куске хлеба, в их глазах читался немой укор и обещались годы пыток. И тогда Николай исчез, спрятался, скрылся в своей скорлупке, выбирая работу, не требовавшую частых встреч с человечеством. А сны продолжали приходить, и мучить, и потому ложился он далеко за полночь, предпочитая занимать голову чем угодно, лишь бы не видеть ничего в темноте.

Но это последнее видение было странным. Смертный сидел на полу, стряхивая с себя остатки ночной лихорадки, и размышлял об увиденном, когда его вдруг осенило, куда он должен был поехать с утра. Вечерний звонок сообщал приветливым голосом незнакомца, что некто очень интересуется его трудами и желает заказать у него перевод серьезных объемов.

Николаю очень не хотелось никуда выезжать и тем более ни с кем видеться, но деньжата в стеклянной банке, претендующей на копилку, медленно заканчивались. Как он уже уразумел, от голода ему не помереть, но есть будет хотеться обязательно. А вот когда ему наклюнется еще такой заказ, непонятно. Тем более, если все пройдет, как надо, можно будет на месяц или два забиться в свою нору и никуда не выползать.

Колян еле встал с пола, держась за диван, присел на краешек, потряс головой. Туман, поглотивший разум, медленно сдавал позиции. Наконец парень пришел в себя полностью, натянул футболку, небрежно брошенную на кресло, и ополоснул лицо холодной водой. Поднял валявшийся будильник – судя по часам, он уже опаздывает – и решил отложить завтрак. Пригладил волосы, надел джинсы, захватил ключи, проездной и вышел на лестничную площадку.

Соседка в выцветшем ситцевом халате высунулась из дверного проема наполовину, собираясь вылить на нахала очередное ведро ненависти, но не успела.

– Отлично выглядишь, – сделал ручкой опешившей бабке Николай и сбежал вниз по ступенькам.

Хорошо, что встреча была назначена недалеко от дома – всего-то пара автобусных остановок или три трамвайных. Автобус успел раньше своего конкурента, и юноша лихо запрыгнул в него, сразу же заняв свободное сиденье. Отвернулся в окно, разглядывая слякотные октябрьские улицы, подернувшиеся утренним пластинчатым ледком. Выходя из транспорта, он с удовольствием наступил в одну из застывших луж – хруст замерзшей воды заметно поднял настроение.

Клиент должен был сидеть тоже у окна – по крайней мере, вчера они именно так и договаривались. Колян толкнул дверь кафе, и, отчаянно зевая, вошел внутрь, с ходу оглядывая помещение. За столиком рядом со стойкой болтали между собой две женщины, чей возраст приближался к стадии зрелости, чуть поодаль, приспустив очки на переносицу, читал газету пенсионер. Больше никого не было.

Внезапно смертный почувствовал чужой взгляд и повернулся. За его спиной возле окна, задернутого занавеской, в темном углу, сидел юноша с льняными кудрями, одетый в алебастрового цвета брюки и дымчато-белую футболку.

На негнущихся ногах Николай прошествовал к накрытому столику, отодвинул стул и присел на его краешек. «Вот оно, – в панике думал он, чувствуя, как быстро бьется его сердце – как у глупого олененка, пойманного в очевидную ловушку, – пришло время платить долги».

– Вижу, ты меня не забыл, – проницательно улыбнулся молодой человек.

– Зачем ты... вы пришли? – казалось, кто-то чужой хлюпающими толчками выдавливает из его груди эти слова.

– Облегчить твою жизнь. Ну и, возможно, совесть – это как посмотреть, – юноша пододвинул ему стакан сока. – Ешь, пей, можно сказать, это за счет заведения.

Сок ни за что бы не полез ему сейчас в горло, но, повинуясь внимательным глазам, Николай отпил несколько глотков и поставил стакан на середину скатерти, стараясь, чтобы руки дрожали не так заметно.

– Да ты не бойся, – рассмеялся собеседник. – В любом случае, ты окажешься в выигрыше. Я думаю, ты не очень доволен своей судьбой, не так ли?

Мысли пьяной толпой колотились в голове Коляна. А ведь действительно, сколько раз он хотел покончить со всем этим, сколько раз мечтал не видеть наполненные тоскливой болью сны, сколько хотелось уснуть и не проснуться. Он внезапно приободрился и принял сухой, деловой вид.

– Слушаю, – отрывисто бросил вперед. Чего ему бояться? Вряд ли будет хуже, чем есть сейчас.

Парень напротив кивнул головой.

– Помнишь о твоей неожиданной находке? – и, не дожидаясь ответа, продолжил, – я хочу, чтобы ты забрал ее.

– Себе? – удивленно спросил Николай.

Юноша в белом захохотал.

– Нет, конечно же, ее надо будет отдать. Не совсем отдать – подложить одному человеку. Скажем, пусть это будет вроде как подарок. Взамен у меня для тебя есть награда – мучения твои закончатся, и весьма скоро.

Колян задумался.

– Я умру? – наконец произнес он. Слова давались с трудом.

– Ты попадешь в рай, – вновь заулыбался «клиент». – Я думаю, смертный вроде тебя, с таким-то багажом за плечами, вряд ли может надеяться на что-то лучшее.

– А разве рай существует? – чувствуя себя полным глупцом, сказал Николай.

– Конечно, существует, – усмехнулся несостоявшийся заказчик. – Я прямое тому доказательство.

Вконец обомлевший от объема свалившейся информации, Колян тупо разглядывал своего неожиданного знакомого.

– Посмотри сюда, – поманил его пальцем тот, отдергивая занавеску. По забрызганному осенней грязью тротуару шел, пританцовывая в такт музыке, звучавшей в наушниках, ничем не примечательный, если не считать дорогой одежды, темноволосый студент лет двадцати. Его серые глаза развязно взирали на окружающий мир.

– Вот ему и подбросишь, – сообщил Иерем, перегнувшись к Коляну прямо через стол. – Никита Скворцов – прошу любить и жаловать, учится вооон в том неказистом учебном заведении.

Сквозь заляпанное оконное стекло действительно виднелось малоэтажное, но зато многокрылое приземистое здание.

– А как я найду серп? – окончательно растерявшись, спросил Николай.

– Тшшш, – поднес палец к носу ангел. – Вернешься на то же место – он сам тебя и найдет. Запомнил человека?

Колян еще раз посмотрел на студента, стараясь внимательно разглядеть черты его лица, а когда повернулся к Иерему, того уже не было.