Текст книги "На исходе дня. История ночи"

Автор книги: А. Роджер Экерч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц)

Даже собственный дом не мог гарантировать защиты от несчастных случаев по вечерам. В отсутствие достаточного освещения открытые двери, пролеты лестниц и очаги становились ловушками для неосторожных, а особенно выпивших людей. В 1675 году «полный выпивки» ланкаширский доктор получил ужасные ожоги, упав спиной в горящий камин, – одно из обычных происшествий, если верить отчетам современников. После подобного случая в Бостоне (Массачусетс) преподобный Сэмюэл Сьюолл так описывал жертву: «Лицо было обожжено настолько, что остатки напоминали обгоревшую головешку». Одна женщина из Ковентри, упав с кровати на свечу, воспламенилась легко, «как лампа», поскольку «ее вены» были наполнены «чистым спиртом». Многие спотыкались на лестницах и, даже если им удавалось не сломать спину, наносили себе тяжелые увечья. Новая служанка Пеписа, Люси, еще плохо знакомая с домом, однажды ночью упала с лестницы и едва не проломила себе череп. Во дворах следовало обходить стороной заборы, ворота, а также пруды и открытые ямы. Люди часто падали в колодцы, которые на ночь оставались открытыми без всякого ограждения. Если колодец был глубокий, то не помогало и отсутствие в нем воды. Зимней ночью 1725 года в Лондоне пьяный мужчина упал в колодец, где и умер от полученных травм, – его сосед проигнорировал крики о помощи, опасаясь, что это демон. Из отчетов коронеров видно, что особенно страдали от ночных падений женщины и слуги, пришедшие за водой. Более необычным был несчастный случай, происшедший с пятилетней девочкой в 1649 году в Новой Англии. Пока родители гостили у соседей, она поднялась с кровати и упала через люк в погреб. Там девочка скатилась во внутренний колодец и утонула. Ее отец, за день до того нарушивший предписанный Церковью порядок, объяснил смерть дочери Божьей карой⁶⁰.

* * *

Известная поговорка утверждала, что «ночь человеку недруг». Но по крайней мере в Англии простых людей по вечерам уже не беспокоили традиционные напасти, столь досаждавшие их предкам. Притом что сохранялись все другие ночные опасности, дикие животные, за исключением редко наведывающихся лис, больше не терроризировали сельские поселения и не трогали скот. Если медведи и волки и обитали когда-то в сельской местности, то к позднему Средневековью они были отловлены и уничтожены. Напротив, в континентальной Европе, несмотря на постоянно увеличивающиеся сельскохозяйственные угодья, все еще сохранялось немало неосвоенных территорий, например Арденнский лес, где обитали свирепые хищники. Это также относится и к восточному побережью Северной Америки, где волки были серьезной проблемой для английских поселенцев. Коттон Мазер предупреждал о «вечерних волках, бешеных и воющих диких волках». В 1691 году жители Кембриджа в Массачусетсе проснулись однажды утром и обнаружили трупы более пятидесяти овец; хищники разорвали всем горло и выпили кровь⁶¹.

Однако и обжитые сельские территории в Англии привечали ночных вредителей. Хотя совы, летучие мыши и жабы вызывали опасения в разной степени, все они неизбежно связывались с Сатаной. В то же время люди по большей части отдавали себе отчет в том, что прямая угроза от этих тварей меркла по сравнению с опасностью, которую несли другие ночные хищники, и не только свирепые животные, но прежде всего сам человек. Он-то в основном и был в ночи главной угрозой жизни и здоровью собратьев. Доиндустриальная Англия, возможно, и была свободна от волков, но, как гласила пословица, «Порой и человек человеку волк». В такой породе людей недостатка не было⁶².

Глава вторая
Смертельные напасти
Грабеж, насилие и огонь

I

Хорошим людям люб день, плохим – ночь.

Французская поговорка¹

От дьявола уберечься можно, от человека – нельзя», – утверждал датский писатель барон Людвиг Хольберг. Homo Homini Demon[14]14
  Человек человеку черт (лат.).


[Закрыть] – заклеймил человечество один англичанин в 1675 году. Ночной ландшафт и без того был достаточно зловещим, но от рук смертного человека можно было ждать еще больших мук. Ни злые духи, ни природные катаклизмы не вселяли такого хронического ужаса, как человеческая злоба. Томас Гоббс, который панически боялся оставаться в одиночестве ночью, уверял, что он «не испытывает страха перед духами, но опасается получить удар по голове, нанесенный ради 5 или 10 фунтов»². Считалось, что именно ночью преступники представляют наивысшую опасность. Словно дикие звери из логова, мошенники и негодяи выбирались на улицы после заката солнца в поисках свежей добычи. «Ночные коты» (Gatos de noche) – такое разговорное выражение существовало в Испании для обозначения воров. Лисой и волком в час ночной свои хватают жертвы», – писал в 1620 году Сэмюэл Роуланде о преступниках. А другой автор замечал: «Ночь служит удобным покровом для совершения темных дел», – этот термин («темные дела») использовался в буквальном и переносном смысле для описания преступных актов³.

В Англии уже во время царствования Эдуарда I (1239–1307) Винчестерский статут 1285 года разрешал арест подозрительных лиц ночью. В Нортгемптоншире, например, Джону Ки из Бригстока были предъявлены обвинения в «шатании ночью по улицам и общественным местам, к вреду всех окружающих и дурному примеру другим». Noctivagator, латинский термин, придуманный специально для обозначения таких праздношатающихся лиходеев в Средние века, к 1500 году в Англии уступил место nightwalker — «ночному бродяге», и это слово широко употреблялось там на протяжении веков; в Париже их называли rodeurs de nuit, а в Италии – andattores di notte. В 1659 году лондонский автор писал о ночных бродягах, что они, по сути, «бездельники, которые обычно спят днем и появляются на людях ночью, и их подозревают в том, что живут они, занимаясь нечестными делами»⁴.

К этому времени тот факт, что ночью по сельской местности рыщут лишь разбойники, уже не был столь бесспорным, а по крайней мере в окрестностях Лондона термин «ночные бродяги» все чаще применялся для обозначения проституток. Если праздное времяпрепровождение поздним вечером признавалось вполне приемлемым, то «шатание по улице» всю ночь напролет оставалось предосудительной моделью поведения. Первые часы после полуночи, утверждал дозорный в 1748 году, «время, когда все честные люди должны быть в постели». «Во времена моей молодости, – делился автор более поздней эпохи, – если о ком-либо говорили, что он придерживается ДУРНОГО РАСПОРЯДКА, то это бросало тень на его достоинство». Более того, широкая публика твердо верила, что темнота служит плодотворной почвой для выращивания преступников всех мастей. Джон Краун писал в 1681 году: «Наш час настанет темной страшной ночью, / Когда пожары города сметают, / Когда царит повсюду беззаконье»[15]15
  Перев. А. Сагаловой.


[Закрыть].⁵

На самом деле численность преступлений возрастала прямо пропорционально количеству прохожих в ночных городах: их было достаточно, чтобы они служили привлекательными мишенями, но недостаточно, чтобы отпугнуть вооруженных бандитов. Как правило, ночью грабителям было проще воспользоваться шансом и при минимальном риске получить незаконную добычу.

II

Первый же встреченный мной человек или будет сопротивляться, или умрет, или отдаст все, ибо стоят темные ночи, а я твердо намерен воспользоваться этим преимуществом.

Филип Томас (1727)⁶

Преступления в раннее Новое время варьируются по типу, частоте совершения и месту совершения. Уровень преступности в отдельно взятом графстве или провинции разнился в зависимости от культурных норм, принятых в данном регионе, степени урбанизации и сложности социально-классовой структуры. Внутри неоднородных территориально-административных образований вроде графства Саррей, граничащего с Лондоном, на рост преступности в значительной мере влиял и характер местности – село либо город. От поколения к поколению показатели также менялись. Два вывода тем не менее неизбежны. Преступность, разжигаемая хронической нищетой и социальными беспорядками, была очень серьезной проблемой для большей части западного мира, за исключением недавно созданных американских колоний, где на протяжении почти всей колониальной эры приезжие поражались уровню безопасности частной собственности. В Европе правонарушения обычно предполагали не только такие покушения на имущество, как кражи в лавках и мастерских или карманные кражи, но и грабежи, убийства и другие акты насилия⁷. Кроме того, как и в случае с другими опасностями, в темное время суток увеличивалась, по-видимому, и численность таких преступлений, и степень их жестокости. Для драматурга-елизаветинца Томаса Кида ночь была «покрывалом для проклятых преступлений». «Ночью, – подтверждал Исаак Уоттс, – здесь, на земле, мы подвержены грабежам и насилию от рук злых людей, будь мы в Англии или за границей»⁸.

Эти страхи, хоть и преувеличенные, ни в коем случае нельзя считать необоснованными. Без сомнения, большинство ночных преступлений были относительно мелкими: в основном кражи без применения насилия. Пристрастие воров к темному времени суток было столь известным, что в словаре 1585 года они описывались как опасные преступники, «которые спят днем», с тем чтобы «красть ночью». В городах распространенным правонарушением были кражи из доков или со складов. Любые виды имущества в глазах воров выглядели законной добычей. В Олд-Бейли, центральном уголовном суде Лондона, некоему Френсису Мальборо было предъявлено обвинение в том, что он ранним утром снимал свинцовое покрытие с крыш домов. В сельской же местности, где процесс обнищания оставался непрерывным вплоть до конца XVI века, воровство принимало формы браконьерства, грабежей в садах, а также кражи дров. В декабре 1681 года Оливер Хейвуд из Йоркшира писал в своем дневнике, что «множество народа выходит попрошайничать, да и воруют тоже достаточно», в чем он мог убедиться в том числе и на собственном опыте: однажды вечером у него украли трех кур, а две ночи спустя последовала кража денег и «жирной гусыни» из двух соседних домов. В XVIII веке почти три четверти краж в сельских районах Сомерсета и 60 процентов во французской области Либурн производилось после наступления сумерек⁹.

Подобные преступления хоть и были широко распространенной проблемой, но не вызывали такого страха, как кражи с применением насилия. Кражи со взломом и вооруженные ограбления случались реже, но повсеместно сеяли в обществе ужас. Однажды ночью 1666 года, например, Сэмюэл Пепис, будучи разбужен шумом, доносившимся в его спальню извне, сначала почувствовал «сильный страх». Выяснив, однако, что обеспокоившие его звуки долетают с улицы, где воришки крадут соседское вино, он, совершенно успокоенный, вернулся в постель. Большую тревогу внушала опасность вооруженного ограбления: например, Пепис, боявшийся «мерзавцев», мог ей подвергнуться, проделывая путь пешком поздно вечером от Гринвич-паласа до Вулиджа. Самым устрашающим моментом в ограблении была явная угроза физической расправы. Хотя смертельные случаи были редкостью, по крайней мере в Англии, вряд ли у кого-то вызывало сомнения, что разбойники всегда готовы использовать силу. Действительно, обычно для устрашения жертву сначала бесцеремонно сбивали с ног, а уж потом приказывали «встать и отдать». Оружием служили пистолеты, палки и кинжалы; большие банды были нетипичным явлением, но мало кто из разбойников орудовал в одиночку. И мало кто демонстрировал деликатное обращение с жертвами, благодаря которому несколько конных разбойников с большой дороги, вроде Дика Терпина или Джека Шеппарда, получили известность в 1700-х годах. «Проклятия на ваши головы, мертвецы вы все, если сию же минуту не отдадите часы и деньги!» – пригрозил вооруженный бандит пассажирам дилижанса на Принцесс-сквер в Лондоне. Начальник полиции в Сити сообщал в 1718 году: «Владельцы таверн, кофеен, лавок и тому подобных мест в один голос жалуются, что клиенты боятся приходить к ним в заведения после наступления темноты, опасаясь, что с их голов стащат шляпы и парики, отберут оружие или могут их ослепить, побить, зарезать или заколоть»¹⁰.

От ограблений страдали почти все европейские города. В некоторых случаях воры натягивали поперек узких улиц веревки, о которые и спотыкались жертвы. В конце XVI века пешеходы в Вене или Мадриде не чувствовали себя в безопасности с наступлением темноты. В 1620 году некий приезжий обнаружил, что бандиты – постоянная угроза на улицах Парижа; а сто лет спустя уже парижанин писал, что «редкая ночь проходит без того, чтобы после не обнаружили тело убитого»¹¹. При дневном свете грабежи не были столь частым явлением. Поговаривали, что в XVI веке в Ирландии какие-то разбойники, наоборот, не грабили по ночам, так как это противоречило их кодексу чести, однако такое великодушие было исключением. В Лондоне «редко можно было услышать» о грабежах, совершенных «на открытых улицах днем». На смену им приходили новые виды воровства, менее связанные с насилием; особенно процветало искусство карманных краж, идеально подходящее для шумных многолюдных улиц¹².

Эпидемия грабежей не обошла стороной и сельскую местность. Разбойники, чаще пешие, чем конные, скитались по большим дорогам, соединявшим города и деревни. В темноте из-за оград они свистом подавали друг другу сигналы. За пределами Лондона low-pads[16]16
  Подлые отребья (букв., англ.).


[Закрыть] прославились тем, что сбивали всадников на землю длинными шестами. Однажды ночью 1773 года двое солдат, Томас Эванс и Джон Эрли, вооруженные пистолетами, вышли на большую дорогу близ поселения Донкастер в Западном Йоркшире, поскольку это был «рыночный день и должно было быть много фермеров, возвращающихся с рынка домой с деньгами». Даже в колониальной Америке путешественники иногда были вынуждены следовать далеко не безопасными маршрутами. Так, на окраинах Филадельфии в Северном Делаваре несколько напуганных путников укрылись в частном доме и всю ночь провели без сна. «Эта часть страны едва населена, – разъяснял Джон Фонтэйн, – и те люди, что живут здесь, считают своим долгом ограбить всякого проезжего»¹³.

Судя по ужасу, который испытывали путешественники перед ночными нападениями, о чем свидетельствуют многочисленные путевые заметки, дороги на Европейском континенте были куда опаснее, чем в Англии или Америке. Сельская местность, с ее густыми лесами и пышной растительностью, кишела бандитами, многие из которых были закаленными в битвах вояками. Среди разбойников встречались также бродяги и дезертиры, имевшие дурную славу из-за того, что не щадили своих жертв. Путешественники называли их «человекоубийцы» и классифицировали от Strassenraubers в Германии до briganti в Италии. Во Франции, утверждал некий приезжий, «если вы подверглись нападению на большой дороге, вы потеряете не только деньги, но и жизнь»¹⁴.

Повсюду злоумышленники охотно использовали преимущества ночи. «Ночью мне достанется больше денег», – говорил в 1750 году Деннес Брэннам своему лондонскому сообщнику, что в его устах означало, что людей сначала с помощью молотка лишат сознания, а потом заберут кошелек. Другой его «коллега», будучи обвиненным в дневном ограблении, принесшем ему почти пять гиней, настаивал на своей невиновности: «Совершенно невероятно, чтобы я заставил человека бояться за свою жизнь в середине дня». Для некоторых воров, не склонных специализироваться на одном виде преступлений, день подчинялся определенному распорядку. У преступности имелось собственное расписание. Чарльз Масколл, разорившийся лондонский извозчик, так описывал типичный день: «Мы встречались, как правило, около девяти часов утра в пабе „Кингс Армз" и там оставались до шести или семи вечера, поскольку именно в это время обычно отправлялись собирать добро по карманам. Если же нам доводилось обнаружить носовые платочки, то мы приносили их хозяйке „Кингс Армз". Затем мы ужинали, а после выходили на уличное дело». В девять часов вечера на Олбемарл-стрит Масколл и трое его вооруженных сообщников напали на слугу, ударили его в лицо пистолетом, завязали глаза и приставили второй пистолет к горлу – это принесло им чуть меньше 20 шиллингов. «Взгляните на дневную нищету и ночные грабежи по всей стране», – взывал некто в 1650 году¹⁵.

Но если бы грабеж был худшим из того, что могло случиться ночью, тогда городские семьи спали бы крепче. Больше всего они страшились вторжений взломщиков в свои жилища. Каждый вечер хозяин с семьей укрывался в доме, неприкосновенность которого он призван был охранять. Дом служил защитой от стихийных бедствий, а также убежищем от повседневных опасностей и суматохи. В молитве XVI века говорилось: «Дома построены для нас, чтобы мы укрывались в них от плохой погоды, лютых зверей, а равно от волнений и суеты этого беспокойного мира». Считалось непростительным для кого-либо проникновение в чужой дом в ночное время, то есть когда, пользуясь определением правоведа сэра Эдварда Кока, «наступает темнота, а дневной свет уходит, так что… невозможно разглядеть внешность человека». Даже сама по себе кража не была обязательной, достаточно было насильственного проникновения в «жилой дом» с «намерением совершить преступление». В английском законодательстве взлом наряду с поджогом трактовался как преступление не только против собственности, но также и против «места жительства» собственников¹⁶.

Ремесло взломщика требовало тщательного планирования, поэтому многие преступники объединялись в профессиональные банды и, что хуже всего, нападали на спящих, то есть беззащитных и безоружных, людей. Некоторые бандиты – их называли «черномазыми» (smudges) или «ночными воришками» (night-sneaks) – забирались днем в дома и оставались под кроватями до тех пор, пока семья не укладывалась спать. «Простак храпит» – на уличном жаргоне это означало, что жертва спит. Любая дверь в темное время суток представляла собой вход. Большие дома были особо заманчивыми для разбойников: в них проще попасть и из них можно больше унести с собой. «Мой дом очень опасен, – жаловался Пепис, – существует столько разных способов проникнуть в него»¹⁷.

Никто не давал гарантии тому, что во время кражи удастся избежать насилия, так как семья могла проснуться и попытаться оказать сопротивление незваным гостям. Не всякий взломщик легко проникал в дом: он не всегда мог взломать дверной замок (это искусство именовалось «черным ремеслом» (black art) или открыть окна железными прутьями. Как следует из самого термина «взлом» (housebreaking), двери иногда вышибали, а ставни ломали. Такие грабежи, как, например, случай в графстве Корк, когда воры бесшумно вытащили оконную раму из стены, были редки. После вторжения в лондонский дом в 1734 году один из злоумышленников рассказывал: «Я выдернул замок из двери в погреб с помощью долота, но это наделало много шуму. Посмотрев наверх, мы увидели свет в окнах и, испугавшись, что люди там встревожены, отошли немного». Воры вернулись, как только свеча погасла, а семья снова уснула¹⁸. Необычные звуки, несомненно, внушали ужас каждому обитателю дома. Как и «все богатые и скупые люди», Пепис начинал волноваться, как только в доме оказывалась крупная сумма денег. Однажды ночью, когда у него на руках была тысяча фунтов, он «покрылся холодным потом», едва заслышав какой-то шум, «вспотел еще сильнее», пока почти не «превратился в воду». Автор памфлета «Повешение не является достаточным наказанием» (Hanging, Not Punishment Enough; 1701) подтверждал, что взломщики наводят «ужас больший, чем можно себе вообразить»¹⁹.

Несмотря на риск быть казненным в случае поимки, кражи со взломом привлекали значительное количество жадных до быстрой наживы. В домах было много вещей, которые лотом охотно приобретали скупщики краденого, например столовое серебро и ювелирные украшения. В предместье Лондона, в Саррее, менее 10 процентов грабежей приносили доход в 10 фунтов каждый, тогда как четверть краж со взломами имела такую же и даже большую прибыль. Случалось добыть и воистину царские суммы – в несколько сотен фунтов. «Сегодня ночью у нас был хороший улов», – заверял сообщника лондонский взломщик в 1707 году, на что его товарищ выразил надежду, что «завтра ночью улов будет еще лучше». Банда взломщиков бахвалилась перед карманником Ричардом Оуки: «Мы навещаем „трущобы", когда все „беднячки" в высшем свете [то есть вламываются в дом, когда это безопасно], и получаем за одну ночь больше, чем ты за целый месяц». В Женеве один взломщик был настолько жаден, что совершил две кражи с интервалом в два часа из спальни с двумя хозяевами, несмотря на то что жертвы проснулись и преследовали его после первой попытки²⁰.

В начале XVI века кражи со взломом стали считаться в Англии особым преступлением, отличным от краж из домов в дневное время, по причине того, что представляли повышенную угрозу. В Саррее в период между 1660 и 1800 годом соотношение между количеством привлеченных к суду взломщиков и количеством домушников было четыре к одному. В своем стихотворении «О темноте» Хамфри Милл высказывал мнение, что воры готовы «врываться в дом лишь по ночам, / Когда ты в доме сам, а все семейство спит». В XVII веке в Авиньоне говорили, что его жители «каждую ночь трясутся, как бы разбойники не залезли к ним в окно». В 1715 году посетивший Орлеан путешественник сообщал о частых кражах со взломом, о том же говорил и странствовавший по Испании Генри Суинберн²¹.

Кражи со взломом были известны и в сельской местности, хотя происходили реже. В Восточном Сассексе с 1592 по 1640 год в судах рассматривалось 67 таких случаев (9 процентов от всех краж). Эти преступления чаще принимали жестокие формы. Типичными были банды, состоящие из полудюжины и более членов, равно как и насильственные вторжения, которые иногда называли «пламя и буря» (faggot and storm). Деревянные двери выбивали таранами, ставни разносили вдребезги дубинами. В плетеных и мазаных стенах прорезались зияющие дыры. В 1647 году сразу девять воров ворвались в йоркширский дом Сэмюэла Сандерленда. Связав всех членов семьи и прислугу, они скрылись, прихватив 2500 фунтов стерлингов. Банда Хейлс – Берли в Мидландсс на пике своей мощи состояла не менее чем из сорока человек, вооруженных луками и пистолетами²².

Некоторые банды, орудующие на континенте, могли похвастаться несколькими сотнями членов. Французские бандиты, известные как «истопники» (chauffeurs), имели дурную славу в связи с тем, что пытали огнем. Даже деревни, расположенные далеко друг от друга, не были в безопасности от налетчиков. В сельской местности бандитам помогала скрыться не только темнота, но и расстояние. «Что толку кричать: „На помощь! Убивают!" – сетовал один писатель. – За то время, пока эта помощь подоспеет, можно совершить дюжину убийств». Показательно, что в урбанизированных провинциях Голландии ворам приходилось рыть туннели под дверями и прорезать дыры в крышах, но и в сельских районах Брабанта банды воров грабили дома и измывались над семьями совершенно безнаказанно. Голландский суд в 1620 году объявил, что кражи со взломом были более опасны в открытой сельской местности, «где люди менее способны защитить себя от воров и насилия, чем в замкнутом пространстве городов». Немецкий трактирщик с окраины Оберау приветствовал строительство кузницы неподалеку, поскольку, будучи «совсем один каждую ночь, он опасался нападения злых людей»²³.

Наиболее часто кражи совершались в период с поздней осени до ранней весны, когда остро ощущалась нехватка продовольствия, а ночи были длинными. Еще в XIII веке венецианский служащий с беспокойством писал об «этом времени долгих ночей», и эта тревожная тенденция сохранялась на протяжении всего раннего Нового времени. «Сезон, когда в основном вламываются в дома, – это зима с ее долгими ночами», – обращал внимание Даниель Дефо. Прохожие, если им приходилось бежать куда-то по поручениям с закатом солнца или возвращаться в темноте домой, также становились привлекательными мишенями. «Именно тогда и совершается большая часть убийств, грабежей и других опасных „столкновений"», – заметил парижанин в 1643 году²⁴.

Но воры в любое время года ценили ночь, когда естественного света было мало или не было совсем. На жаргоне матерых преступников выражение «добрая темень» (a good darky) означало «подходящую для их промысла ночь». Наименее желанными были ночи, когда светила полная луна – болтун» (tattler). Чарльз Доррингтон отказался участвовать в ограблении ночного дилижанса близ Ноттингема, поскольку «было слишком светло». В некоторых случаях «луна, светившая слишком ярко», заставляла преступников сомневаться в успешности взлома, как это было с лондонским вором Джозефом Дэвисом и его партнером. Они собрались с силами лишь однажды ночью, напившись допьяна бренди. Но даже в те вечера, когда ярко светила луна, городские воры всегда могли в качестве укрытия использовать переулки, дворы и ниши. «Действительно, была лунная ночь, – свидетельствовала жертва нападения в 1732 году, – но меня ограбили на темной стороне улицы». На печально знаменитой большим количеством грабежей Хэмпстедской дороге, ведущей из Лондона, банда стащила человека с лошади, чтобы обчистить его за стогом сена, «потому что тогда была лунная ночь»²⁵.

Преступники предпринимали и дополнительные меры, чтобы остаться неузнанными. Они красили лица черным, а некоторые надевали шляпы и тяжелые плащи даже в теплые летние ночи. Йомен[17]17
  Йомен — свободный и владеющий земельной собственностью крестьянин, приближающийся по своему положению к низшему дворянству.


[Закрыть] из Пенрита Джон Нельсон, в спальню которого в августе 1738 года проникли двое взломщиков, описывал одного как «довольно высокого, в плаще темного цвета и в шляпе, надвинутой на глаза, а другого – меньше ростом, в белом плаще всадника и накидке, застегнутой под подбородком, а также в шляпе, надвинутой на глаза». Воры изменяли свои голоса и в самых крайних случаях использовали «темные фонари», которые пропускали свет только с одной стороны²⁶. Если во время ограбления или кражи со взломом происходили стычки, то они немедленно гасили свет, которым располагали жертвы. «Мальчишек-проводников», освещавших пешеходам проход по улицам города, валили с ног в первую очередь. Лампы и фонари разбивали, свечи задували, факелы гасили. «Закрыть глаза, к черту, и погасить огонь, а не то вышибем мозги» – такова была часто повторяющаяся команда, равно как и требование молчать, чтобы крики о помощи не разнеслись в темноте²⁷.

Уильяму Картеру, ограбленному мужчиной и женщиной под угрозой расправы ножом, заткнули рот фартуком, погасив его свечу. Кляпы делали из носовых платков и даже из помета, смешанного с соломой. Когда октябрьским вечером на Хамфри Коллинсона напали трое молодых грабителей, ему просто открыли рот и держали язык, чтобы он не мог закричать. Разбойники одной из лондонских банд, стремясь перекричать призывы жертвы о помощи, громко звали извозчика²⁸.

На преступников, совершавших подобные преступления днем, порой смотрели как на безумцев. Как минимум существовал риск, что будут свидетели. После того как воришка украл пару ботинок «один за другим» с витрины магазина, свидетельствовал продавец в суде Олд-Бейли, «я подумал, что человек выглядел как будто не в себе, – взять ботинки среди бела дня и выйти с ними на улицу через двери мимо меня?!». Бедняга был признан виновным «по льготному тарифу» в мелкой краже. В 1727 году разбойник с большой дороги был признан non compos mentis[18]18
  Невменяемый (лат.).


[Закрыть] после того, как неподалеку от Хакни остановил дилижанс воскресным днем. Помимо того что он «восседал на лошади, которая по здравом размышлении не стоила и 20 шиллингов», выяснилось, что он остановил экипаж «среди бела дня, когда люди возвращались из церкви»²⁹.

Секретность была не единственным преимуществом, которое приносила темнота. Воры охотно использовали страхи перед злыми духами: чтобы избежать преследования, многие разбойники маскировались под демонов. В 1572 году Людвиг Лафатер, пастор из Цюриха, свидетельствовал, что преступники «под этим видом много раз грабили в ночное время своих соседей, которые, полагая, что шум производят духи, никогда не выходили, чтобы прогнать воров». В XV веке дижонские взломщики часто изображали чертей, к ужасу обитателей домов и их соседей. В Англии злоумышленники, воровавшие овец, пугали деревенских жителей, наряжаясь привидениями. Иоганна Элеонора Петерсон вспоминала о немецких взломщиках, которые надевали белые рубашки и обсыпали лица мукой: «Они двигались по дому с огнями, взламывали кладовые и шкафы и брали все, что хотели. Мы были так напуганы, что на четвереньках прятались за печью и дрожали». С другой стороны, члены банды Никола Листа, орудовавшей в Центральной и Северной Германии, считались наделенными сверхъестественной силой – таковы были их мастерство и ловкость³⁰.

В самом деле, разбойники постоянно обращались к магии всякого рода, которая, как считалось, была особенно могущественна ночью. «Опыт показывает, что очень часто знаменитые воры также являются чернокнижниками», – замечал немецкий ученый-правовед Якоб Андреас Крузий в 1660 году. К концу Средневековья заклинания стали представлять большой интерес для преступников. Верили, к примеру, что лунная трава, если ее положить внутрь замка, поможет отпереть любую дверь, так же как и мандрагора – наркотическое растение, которое будто бы цвело в заводях из мочи и экскрементов под мостовыми. В Дании взломщики не сомневались, что их не смогут обнаружить, если они оставят на месте преступления несколько монет. Часто по той же самой причине и в Скандинавии, и в других частях Европы воры оставляли после себя испражнения. Некоторые убийцы надеялись избежать ареста, употребив в пищу снедь, разложенную на трупе. В 1574 году человек был казнен за ночное убийство мельника и за то, что изнасиловал его жену и заставил ее присоединиться к нему в поедании яичницы с тела покойного. «Мельник, как тебе этот кусочек?» – глумился он³¹.

Самое известное колдовское приспособление – «воровская свеча» – с легкостью прижилось в большей части Европы. Свеча изготавливалась либо из ампутированного пальца, либо из человеческого жира, и исходным материалом служили расчлененные трупы казненных преступников. Ценились также пальцы, отделенные от останков мертворожденных младенцев. Поскольку последние не были крещены, их волшебные свойства считались очень сильными. Чтобы усилить могущество свечи, в качестве подсвечника иногда использовалась рука мертвого преступника, известная как «Рука славы». Встречались и беспощадные нападения на беременных женщин, которым вспарывали животы, чтобы добыть младенца. В 1574 году Никлаус Штюллер из Эйдсфельда был признан виновным в трех таких случаях, за что его «трижды рвали раскаленными клещами» и колесовали. (В Германии воровская свеча называлась Diebeskerze.) Взломщики использовали эти отвратительные амулеты, дабы быть уверенными, что члены семьи не проснутся, пока они обшаривают дом. Подражая магу, французский сатирик XVII века Сирано де Бержерак заявлял: «Я заставляю воров жечь свечи из жира мертвецов, чтобы удерживать хозяев во сне, пока они грабят их дома». «Пусть спящие спят и дальше» – так начиналось типичное заклинание, которое использовали английские воры. В 1586 году, перед тем как войти в дом, немецкий грабитель поджег целую руку мертвого младенца, веря, что несгоревшие пальцы укажут на количество людей, которые все еще не спят. Даже в конце XVIII века четверо человек в Касллайонсе (Ирландия) были обвинены в том, что выкопали тело недавно захороненной женщины, чтобы из ее жира изготовить воровскую свечу. Муж женщины заподозрил неладное после того, как рыбаки в процессе поиска наживки наткнулись на берегу на ампутированную руку³².