Текст книги "На исходе дня. История ночи"

Автор книги: А. Роджер Экерч

Узник, окованный цепями деспотизма, находясь вдали от своей темницы, обличает своего тирана перед цивилизованным миром. Отвратительное неравенство среди людей в определенном смысле прекратилось.

Луи-Себастьян Мерсье (1788)³⁹

Нередко люди пробуждались от первого сна, чтобы осмыслить калейдоскоп не совсем ясных образов, слегка расплывчатых, но вместе с тем живых картин, рожденных сновидениями, – то, что Тертуллиан справедливо назвал «делом сна». Так, согласно ранней английской легенде, к императору Долфину «во сне» приходит пророческое видение, а Канака в «Рассказе сквайра» просыпается после «первого сна» от приснившейся ей теплой вспышки света – «ибо такая большая радость наполнила ее сердце». Мистик Джейн Лид записала о мартовской ночи 1676 года: «Во время моего первого сна, ночью, много волшебных деяний и мыслей было даровано мне». Менее удачлив был Оливер Хейвуд – «во время первого сна» его посетило «ужасное видение»: его сын «стал изучать магическое, или черное, искусство». А в «Аллее баранов» (Ram Alley; 1611) сэр Оливер говорит о предрассветных часах, «когда служанки просыпаются от первого сна и, обманутые сновидениями, начинают плакать»⁴⁰.

Как и в предшествующие эпохи, в период раннего Нового времени сны играли существенную роль в жизни человека, согласно общему мнению всякий раз открывая как будущее, так и прошлое. О разнообразных источниках сновидений поэт эпохи Стюартов Френсис Хьюберт писал:

 
Сны – это дети безмятежной ночи,
Происходящие от разных матерей,
премного суетных и тщетных;
Одни порождены раздумьями
иль чувственными искушениями дня,
Другие – болью опьяняющей в желудке,
что поражает разум, словно яд.
 
 
Истоком снов послужит и характер:
так, жизнерадостным натурам
Приснятся маскарады, представленья,
застолья или сладкие напевы;
Другие сны у мертвецов и привидений ищут силы,
Являясь порождением тоски глубокой
и души меланхоличной.
 
 
Есть сны – предупреждение кончины,
И, несомненно, меж них пророческие есть виденья —
То сны, что Милосердный Бог великодушно нам дарует,
Предупреждая нас, остерегая и путь спасенья указуя[94]94
  Перев. М. Буланаковой.


[Закрыть]⁴¹.
 

Задолго до конца XVIII века, когда представители образованных классов высмеивали «простонародное» толкование снов, критики, подобные сэру Томасу Брауну, осуждали рожденные ночью «вымыслы и ложь». По мнению Томаса Нэша, сон был не чем иным, как «дурманящей пеной и вздором воображения»⁴². Тем не менее даже скептики признавали широко распространившееся обаяние сновидений. Автор Томас Трайон писал в 1689 году, что «большое число невежественных людей (глупые женщины и слабовольные мужчины) во все времена и нередко в наши дни, основываясь на своих сновидениях, делают множество нелепых и суеверных умозаключений». Weekly Register в 1732 году писал: «В мире существует определенный сорт людей, которые больше всего доверяют тому, что рождается воображением в снах»⁴³. Однако критики иногда были противоречивы в своих обвинениях. Браун, например, признавал, что сны могли помочь людям «более хладнокровно понять» себя; а губернатор Массачусетса и религиозный лидер Джон Уинтроп, утверждая, что сны не заслуживают «ни доверия, ни уважения», в то же время увековечил в своем дневнике взгляд колониста на Божественное вмешательство»⁴⁴.

То, что «английская нация всегда была знаменита сновидениями», как писал в 1767 году Somnifer, подтверждается нахлынувшими продажами сонников (дешевые издания для широкого читателя, разделы в книгах предсказаний или справочниках), посвященных толкованию различных типов видений, часто с замечательными уточнениями. Сонники, продававшиеся в середине XVIII века по ценам всего лишь от одного до шести пенсов, долго оставались общедоступной альтернативой местным предсказателям. Лишь несколько наиболее полных собраний включали в себя единственный сохранившийся древний путеводитель по сновидениям – «Толкование снов», – написанный во II веке н. э. Артеми-дором Эфесским. На протяжении XVI века этот труд привлекал к себе столь огромный интерес, что был переведен на итальянский, французский, немецкий, латинский и английский языки. К 1740 году только английский текст выдержал 24 издания. Его доморощенными конкурентами, опубликованными в Лондоне, стали первые издания 1571 и 1576 годов книги «Наиприятнейшее искусство толкования снов…» (The Most Pleasaunte Arte of the Interpretation of Dreames…) Toмаса Хилла и сочинение «Ночные застолья, или Всеобщая книга снов» (Nocturnal Revels, or, a Universal Dream-Book), впервые увидевшее свет в 1706 году. Этот сонник включал в себя расположенные по алфавиту главы, от «Знакомства» до «Письма», в которых освещалось несколько сотен снов; каждый из них был наделен смыслом благодаря скрытому в нем знамению, например: «Если вам снятся белые куры на навозной куче, это означает позор, вызванный ложным обвинением»⁴⁵.

Широкая публика ценила не только пророческую функцию снов, но и открываемую ими возможность более глубокого понимания тела и души. По мнению врачей, некоторые сновидения были обусловлены состоянием здоровья, как в свое время утверждали Аристотель и Гиппократ. Хирург XVI века Амбруаз Паре говорил: «Тем, у кого избыточное количество слизи, снятся половодья, снега и наводнения, а также падение с большой высоты». Больше повезло «тем, в чьих телах было слишком много крови»: им «снились бракосочетания, танцы, объятия женщин, праздники, шутки, смех, фруктовые сады и парки»⁴⁶. Другие сны, по всеобщему признанию, проливали свет на внутреннюю сущность человеческого характера. Задолго до философов-романтиков XIX века, а также Зигмунда Фрейда европейцы высоко ценили сновидения за их проникновение в личность, в частности за то, что они отражали отношения человека с Богом. «Мудрый человек, – писал в 1628 году Оуэн Фелтэм, – учится познавать себя как под покровом ночи, так и в поисках верных дневных путей». Однако ночь считалась высшим учителем, ибо «во сне мысли наших душ обнажены и естественны». По мнению Трайона, отрицавшего пророческие свойства снов, они «выявляли не только действительное состояние каждой человеческой души… но и то, каковы наши бодрствующие характеры, внутренняя сущность и намерения»⁴⁷.

Некоторые откровения были нежелательны. Пуританский священник Ральф Джосселин записал в своем дневнике: «Говорят, что сны отражают темперамент человека; этой ночью мне приснилось, будто я необыкновенно зол на мужчину, который был несправедлив ко мне и моему ребенку, настолько зол, что мне за себя стыдно; Господь по милости своей оградил меня от этого греха». Англиканский архиепископ Уильям Лауд был очень обеспокоен сном, в котором он «примирился с Римской церковью», так же как и Сэмюэл Сьюолл, когда ему приснились «ступени к Небесам», ведущие в никуда⁴⁸.

Обременявшие дневную жизнь тягостные ритуалы и правила не столь часто посягали на безграничную свободу сновидений. Отсюда поговорка «Собаке снятся хлеб, просторы и охота». В 1762 году маркиз де Караччиоли отмечал, что душа в конечном счете способна «видеть, говорить и слушать… Мы завоевываем новый мир, когда спим». Люди, вынужденные пользоваться иностранным языком в течение дня, ночью могли смотреть сны на родных языках; другие в сновидениях спокойно раздавали клятвы или наслаждались эротическими фантазиями. Похотливые мужья, подозревающие друг друга супруги совершали прелюбодеяние, на протяжении ночи ни разу не встав с постели. Тем более бережно Пепис хранил такие сны в памяти в разгар Великой чумы. После того как ему пригрезилась любовная связь с леди Кастлмэйн («лучшее из того, что когда-либо снилось», – «весь флирт, какого я с ней желал»), Пепис размышлял: «Вот было бы счастье, если бы мы находились в своих могилах… мы могли бы спать и видеть сны, но только сны, подобные этим. Тогда нам не надо было бы бояться смерти, как мы боялись ее во время чумы». Жена относилась к его снам настолько подозрительно, что, когда он спал, ощупывала его пенис с целью проверить, нет ли эрекции. Джону Кэннону, напротив, снился «чудесный сон», наполненный «различными поворотами и позами», а в итоге он обнаружил, что его партнершей была собственная жена⁴⁹.

Можно лишь догадываться, как много сновидений не было упомянуто в дневниках. Большинство снов, вероятно, казались слишком обыденными, чтобы их фиксировать. Лауд с 1623 по 1643 год отметил в своих дневниках 32 сна, тогда как Джосселин описал в общей сложности 33 сна за весь период с 1644 по 1683 год⁵⁰. Кардано в своей автобиографии объяснял: «У меня нет желания подробно останавливаться на ничего не значащих деталях», рассказывая взамен «о тех важных аспектах, которые кажутся самыми яркими и определяющими». К сожалению, то, что Кардано опустил как незначительное – его интересовало, «какая будет польза», – могло быть важнее не столь прозаических видений. К тому же он сообщал своим читателям, что «не хочет пересказывать» множество «поразительных снов», в которые «трудно поверить». Таким образом, он исключил сны либо слишком банальные, либо слишком шокирующие. Один из виргинских плантаторов XVIII века не стал «записывать дурной сон» в свой дневник из-за боязни, что «эти страницы попадут в плохие руки». Неудивительно, что даже Фрейд, самый известный современный сторонник толкования снов, выражал пессимизм относительно своей способности постичь видения исторических деятелей⁵¹.

Все же сформировать общее впечатление, основанное на широком круге сновидений, зафиксированных отдельными людьми, возможно. Кажется очевидным, что большинство снов являлись в известной степени заурядными, отражавшими повседневные заботы. Посетителю Северного Уэльса приснилось «бесконечное восхождение на скалы», в то время как ученому снились книги – как он терял их и как находил⁵². Несмотря на утверждение одного историка, что сны до XIX века были в большинстве случаев связаны с символами неба и ада, видения изобиловали разнообразными сюжетами – и мирскими, и духовными. Даже в снах представителей клира религиозные темы не доминировали. Сэмюэлу Сьюоллу в 1686 году приснилось, что Христос собственной персоной посетил Бостон, остановившись на ночь в «Фазер-Халлс». Кроме того, по признанию Томаса Джолли, «иногда мои сны праведны и дела соответственно таковы, но Господь знает, что, как правило, они суетны»⁵³.

Большинство снов не доставляло удовольствия. Многие сны, записанные в дневниках, отражали обеспокоенность, грусть или злость. «Плохих снов больше, чем хороших», – сожалела Маргарет Кавендиш⁵⁴. Хотя отрицательные эмоции, рождаемые сновидениями, были обычным явлением, при сравнении их с видениями XX века можно открыть специфические источники тревоги, характерные для тех, кто вел дневник. Некоторых во сне преследовали особые страхи, к примеру страх нищеты, судебных разбирательств, политической интриги или даже военного нападения. Сьюоллу дважды приснилось вторжение французов в Бостон⁵⁵. Преобладали, однако, более обыденные темы. Физические недуги принимали угрожающий характер, – кажется, в первую очередь это касалось боязни гниющих зубов (даже в наши дни постоянный источник тревоги). Лауд в одном из сновидений из-за цинги потерял почти все свои зубы⁵⁶. Тематика других страданий распространялась от вспыхнувшего огня (не только в аду, но и в постели) до растерзания бешеными собаками (бешеные животные составляли немалую заботу). Элизабет Дринкер приснилось, что ее сын подавился кожурой жареной свинины⁵⁷. Всеобщим был страх насилия. Многие боялись отравления или еще более ужасной смерти. Илайесу Эшмолу снилось, что его отец во время бегства из тюрьмы, помимо страдания, причиненного ударом по голове, «обрезал правое бедро в паховой области». А Босуэлл, находясь в Эдинбурге, увидел во сне, «как в Лондоне с бедняги, лежавшего голым на навозной куче, омерзительный бандит ножом срезал кожу, словно с освежеванного быка»⁵⁸. Сны изобиловали злыми духами – и в аду, и в кругу семьи. Методист Бенджамин Лэйкин записал, как во сне, возвращаясь с церковной службы, он вынужден был скрываться от преследования демонов⁵⁹.

Смерть была неизбежна. Все видели во сне свою смерть, и среди прочих – Джосселин, Сьюолл, пастор Вудфорд и Уильям Бёрд II. В 1582 году сон предвещал Джону Ди и потрошение, и смерть, а кембриджскому олдермену Сэмюэлу Ньютону в 1708 году приснилось, как он копает себе могилу. И Джосселину, и Сьюоллу приснилось, что они потеряли своих жен и детей, а Босуэллу – смерть дочери и отца (в трех разных случаях), с которым у него были натянутые отношения⁶⁰. Другим снились выкидыши и смерть от чумы. Ньютон в 1695 году видел во сне «великое множество людей», несущих трупы. В одной из дневниковых записей Лауд вспоминал: «Мне приснились похороны, чьи – не знаю, и я стоял около могилы. Я проснулся в унынии»⁶¹.

В более приятных сновидениях преобладали посещения ушедших из жизни или бывших возлюбленных – немалое утешение в эпоху высокой морали. Автор «Полуночных размышлений» писал о «частых разговорах во сне с умершими друзьями». Венецианский раввин Леон Модена сделал запись об одной такой встрече с почитаемым им учителем и о другой – с матерью. «Очень скоро ты будешь со мной», – сказала она ему. Леди Уэнтворт видела во сне находящегося далеко от нее сына. «Эти три ночи, – написала она ему в 1710 году, – я была намного счастливее, чем в те дни, когда мечтала о встрече с тобой». В Альпах многие верили в существование Nachtschar, «ночных призраков», посланников мертвецов из видений шаманов. Считалось, что лишь некоторые праведники, например баварский пастух Конрад Штеклин из Оберстдорфа, обладают чудесной способностью во сне присоединяться к пиршествам призраков. По свидетельству Штеклина и других шаманов, там были пляски и веселая музыка. В обеих Америках рабы в своих снах иногда летали домой, в Западную Африку. Раб из Новой Англии рассказывал об одном из путешествий под защитой «доброго духа»: «Наконец мы достигли берега Африки и увидели Нигер… Казалось, ночные тени исчезли, и неожиданно передо мной открылся прекрасный вид Дейи (Deauyah), моего родного города»⁶².

Если сон, романтизированный драматургами и поэтами, приносил облегчение уставшим и удрученным, то в основном это облегчение, наверное, шло от сновидений. Одна лишь возможность видеть сны, хотя и не всегда приятные, являлась свидетельством независимости душ. Как размышлял французский писатель в 1665 году, способность сна освежать «тело и разум» имела меньшее значение, чем та «свобода», которую он давал «душе». В то время как сон часто не приносил удовлетворения, сновидения открывали не только путь к самоосознанию, но и прямую дорогу к избавлению от дневных страданий. Очарование снов, видимо, возросло с концом эпохи Средневековья, когда на протяжении многих лет Католическая церковь прочно удерживала веру в то, что только монархи и священнослужители способны видеть наделенные смыслом сны. Персонаж одной из басен Жана де Лафонтена утверждал: «Судьба сплела мне жизнь не из золотых нитей, / Нет роскошных портьер у моей постели; / Все ж мои ночи столь же ценны, сколь глубоки их сновиденья: / Удачи прославляют сон мой»⁶³.

Разумеется, для некоторых бедняков, как отмечал сатирик Уильям Кинг, «ночью повторяется каждодневный труд». Но другим сны давали утешение. «Постель обычно рождает сны, а посему приносит радость, которую больше ничто не может доставить», – писал корреспондент газеты XVIII столетия. Если больному снилось здоровье, то не получившим взаимности влюбленным снилось супружеское счастье, а бедным – внезапное богатство. В Норфолке, как гласит народная молва, коробейнику из деревни Сваффхем трижды приснилось, что на Лондонском мосту его ждала «радостная весть». Преодолев длинный путь, он терпеливо стоял на том мосту, пока какой-то лавочник, случайно проходивший мимо, не спросил, «что же он за дурак, если отправился в путешествие по такому никчемному делу». Более того, далее рассказывают, что лавочник поведал свой собственный сон, увиденный накануне ночью: ему приснилось, что он обнаружил огромный клад, закопанный за домом коробейника в Сваффхеме. «Что может быть глупее?» – удивился лавочник. Поблагодарив его за эти слова, коробейник вернулся домой, конечно же, только для того, чтобы откопать клад у себя на заднем дворе⁶⁴.

Реже сны предоставляли возможность робким мужчинам и женщинам бороться со злом и мстить за прошлые обиды. Философ Синезиус из Кирены в V веке прославлял неспособность тиранов контролировать сновидения своих подданных. Сны, как заметил Джордж Стайнер, «могут быть последним прибежищем свободы и сердцем сопротивления». В период раннего Нового времени это особенно относилось к крестьянам итальянской области Фриули, принадлежавшим к последователям культа плодородия. Известные как benandanti, они во сне сражались с ведьмами, чтобы защитить урожай и домашний скот. Один из сторонников этого культа – Баттиста Модуко объяснял: «Я незримо воплощаюсь в дух и оставляю тело; мы служим Христу, а ведьмы – дьяволу, мы боремся друг против друга: мы с пучком укропа, а они со стеблями сорго»⁶⁵. В английской балладе «Сон поэта» выражалось недовольство законами, «доводившими до стона бедняков». «Когда я проснулся, – говорится в балладе, – мир перевернулся вверх ногами». Во время английской гражданской войны лидер диггеров Уильям Эверард ссылался на пророческое видение в поддержку своего радикализма. Действительно, сон направил диггеров избрать Сент-Джорджз-Хилл в Саррее для основания там их эгалитарной коммуны⁶⁶.

Некоторые оскорбленные души даже воплощали в действительность те сцены насилия, которые видели во сне, и эта склонность подтверждается современными исследованиями в психиатрии. В испанском трактате середины XV века упоминались лунатики-убийцы: «как известно, они встречались в Англии». Во Франции ссора школьника с товарищем настолько отравила его сновидения, что во сне он встал, чтобы нанести удар кинжалом своему спящему врагу. Шотландский ученик Мэнси Вауч однажды ночью чуть не избил кулаками свою жену, когда ему приснилось, будто она в действительности была его хозяином, который пытался выгнать его из театра. «Оказывается, даже во сне, – рассказывал позднее Вауч, – я люблю свободу воли» – как видно, во сне больше, чем наяву⁶⁷.

Сновидения никогда не имели в доиндустриальном мире столь же сильного влияния, какое уже на протяжении многих веков они имеют в большинстве незападных обществ. В некоторых африканских культурах сны по-прежнему не только служат источником критики руководства, но и формируют альтернативные сферы действительности с особыми социальными структурами. На острове Алор (Ост-Индия) целые семьи просыпаются один или несколько раз в течение ночи, разбуженные домочадцами, горящими нетерпением обсудить новые сны⁶⁸. Столь же большое значение придавалось снам в сообществах раннего Нового времени. Многие владели «искусством вызывать приятные сновидения»; для этого читали перед сном, отказывались от тяжелой пищи или клали под подушку кусочек кекса. Не друживший с суевериями Франклин посвятил целый очерк теме жизнерадостных снов, советуя среди прочих мер умеренную еду и свежий воздух. Согласно молве, деревенские девушки прибегали к колдовству, чтобы взглянуть на своих будущих мужей. Одно заклинание XVI века, перепечатанное в английском дешевом издании, предписывало девушке положить лук под подушку, а затем продекламировать короткий стишок. После этого, «лежа на спине с широко разведенными руками, засыпай как можно скорее, и в своем первом сне ты его увидишь»⁶⁹. Сны были настолько обычным явлением, что их содержание часто пересказывалось в семьях, среди соседей, в письмах и дневниках. В конце лета 1745 года Эбенизер Паркман записал: «Рассказ начинается сном госпожи Биллингс, я позволил себе вольность его разузнать, и она его подтвердила». «Есть еще немало людей, – произнес критик в 1776 году, – которые имеют обыкновение мучить себя и соседей рассказами о своих нелепых сновидениях». Почти тридцать лет спустя сон одного человека о неминуемом землетрясении в Джермантауне (Пенсильвания) сорвал с места нескольких жителей, которым он сообщил по секрету о необходимости поспешного бегства в целях безопасности⁷⁰.

С такого расстояния трудно представить себе, какое воздействие сновидения оказывали на людей и их личные взаимоотношения. Отголоски снов могли ощущаться как в течение скоротечных минут, так и, в редких случаях, всю жизнь. Проснувшись, в дневниках писали о своем «возбуждении», «ошеломлении» и «сильной тревоге». Сны Маргарет Бакстер об убийствах и пожарах, по свидетельству ее мужа Ричарда, «раздражали ее почти так же, как действительность». «У многих мысли в состоянии бодрствования полностью соответствуют мыслям во сне», – сообщалось в журнале Spectator за 1712 год. Дружба могла быть разорвана, любовь могла вспыхнуть, и дух мог либо воспрянуть, либо сникнуть. Виргинский колонист Джон Рольф под влиянием сна принял решение жениться на индейской девушке Покахонтас. В 1738 году Георг II был так обеспокоен сновидением о болезни жены, что глубокой ночью отправился в карете в Вестминстерское аббатство к ее гробу⁷¹. Некоторые обогащали свою жизнь, черпая из сновидений религиозное вдохновение. Хотя Ханна Хитон из Коннектикута называла сны «фундаментом из песка», она, как и многие другие, верила, что они способны «творить добро, когда направляют или ведут душу к Богу и Его слову». Подобным образом ланкаширский врач полагал, что «ниже достоинства христианина быть слишком суеверным и любопытным» по отношению к снам, к тому же он верил в «незаурядные сны в незаурядных случаях»⁷².

Видения имели такое значение, такой огромной была «привилегия сна», что границы между бодрствующим и незримым мирами все более размывались. События из сновидений несколько дней спустя вдруг оказывались подлинными. Увидев однажды необычное зрелище за своим окном, священник из Абердина не мог потом вспомнить, «приснилось оно ему или он наблюдал его в действительности». Корреспондент Sussex Weekly Advertiser утверждал: «Как много снов нам пересказывают ежедневно, причем так убедительно и правдоподобно, будто рассказчик сам верит в то, что не спал». В 1783 году в суде Олд-Бейли Ричард Дивилл оправдывал свое воровство четырех брусков железа тем, что он совершил это с согласия владельца. Мысль о том, что все происходило во сне, пришла Дивиллу слишком поздно, или же он так утверждал. Еще удивительнее, что доверчивый суд признал его невиновным⁷³.

Поскольку семьи доиндустриальной эпохи спокойно спали до рассвета, многие самообличающие, утешающие и одухотворяющие сновидения погибали у постели – одни терялись за муками сна, другие рассеивались волнующими событиями нового дня – «уносились с возвращением света», как писал поэт Джон Уэйли. «Словно утреннее сновидение, – сказал Эдип Джона Драйдена (1679), – исчезли в суматохе дня»⁷⁴. Напротив, привычка пробуждаться в середине ночи, после первого сна, позволяла многим запомнить свежие видения, перед тем как вновь впасть в забытье. Если не отвлекал шум, болезнь или какое-либо иное беспокойство, проснувшиеся, видимо, находились в расслабленном и полностью сосредоточенном состоянии. Действительно, некоторые сновидения – их воздействие увеличивается с повышением уровня гормона пролактина – могли сдерживать ночное раздражение. После момента пробуждения было достаточно времени для того, чтобы, начавшись с «хаоса несвязных образов», сновидение «вошло в свою структуру». Вероятно, не случайно Босуэлл, чей сон прерывался редко, так же редко, проснувшись утром, «предавался воспоминаниям» о своих снах. Серьезный автор «Нового искусства процветания» (The New Art of Thriving; 1706), наоборот, считал необходимым предостеречь читателей от обдумывания снов: «Какой стыд – проводить полжизни в сновидениях и дремоте; оставьте свои постели, как только первый сон покинет вас, чтобы не позволить привычке привести ваше тело в расслабленное состояние или (что хуже) обратить ваш рассудок в средоточие грязных мыслей (курсив мой. – А. Р. Э.)»⁷⁵.

Почти двести лет назад европейский психолог Сигизмунд Эренрайх, граф фон Редерн, установил, что люди, «редко пробуждающиеся» после «первого сна», имеют при этом «такое же ощущение», как если бы их «прервали за выполнением очень важного задания». Клинические эксперименты в Национальном институте психического здоровья подтвердили, что у субъектов, практиковавших две стадии сна, перед самым пробуждением около полуночи глаза находились в быстром движении (rapid eye movement — REM), притом что REM – это стадия сна, прямо связанная со сновидением. Более того, Томас Вер обнаружил, что «переходы к бодрствованию, скорее всего, зависят от периодов REM, характеризующихся особенной интенсивностью», и, как правило, сопровождаются отличающимися своим «повествовательным свойством» «наиболее живыми сновидениями», которые многие участники эксперимента обдумывали в темноте⁷⁶.

Так, в драме «Галатея», представленной перед публикой в присутствии королевы Елизаветы в ночь на новый, 1592 год, Эурота, один из женских персонажей, заметила: «Мой сон прерывист и полон видений». Ханна Хитон пробудилась ночью от сна, несшего вести от ангела, посланца Бога. «Добрую часть ночи, – кратко записала она в дневнике, – я боялась, что забуду этот чудесный сон». А в Ланкашире Ричард Кей рассказывал: «Мне снилось, что темной тихой ночью я не сплю и стою на коленях, испытывая мучительное унижение» ⁷⁷.