Текст книги "На исходе дня. История ночи"

Автор книги: А. Роджер Экерч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

II

Что касается невоздержанности и неумеренности во сне, от этого зла нужда исцеляет большинство из тех, кто беден.

Уильям Беркитт (1694)⁷

Кто же трудился ночью и зачем? Чем было продиктовано решение работать: свободным выбором или необходимостью? Один из ответов на эти вопросы кроется в том, что рабочий график ремесленников был ненормированным. Не каждый час в сутках и не каждый день недели им приходилось в равной степени интенсивно работать. Воскресенье, естественно, приносило отдых от трудов. В другие дни, вместо того чтобы следовать раз и навсегда установленному режиму, люди придерживались индивидуального графика, выполняя почасовую (или поденную) работу в хижинах, небольших мастерских или на фермах. Согласно Е. П. Томпсону, «везде, где человек сам контролировал свою трудовую деятельность, модель рабочего распорядка представляла собой череду периодов интенсивного труда и праздности». Какова была доля таких людей в общем числе трудящегося населения той эпохи, сказать невозможно, но ясно, что многие предпочитали откладывать на вечер выполнение тех задач, с которыми не могли справиться раньше, работая в более спокойном темпе. Ведь дни проходили не только в трудах, но и в обмене сплетнями и выпивке⁸. К тому же некоторый род занятий, например, пекарское дело, в силу своей специфики требовал ночного труда, а в других отраслях вследствие внезапного наплыва срочных заказов рабочая нагрузка могла резко возрасти. Ассортимент и количество товаров определялись спросом. В Хертфорде ученик портного Джон Дейн «сидел за работой допоздна подряд три ночи», поскольку его хозяин «должен был пошить много сержантских мундиров». А стекольщик Жак-Луи Менетра посвятил целую ночь тому, чтобы закончить набор оконных стекол для церкви в Вандоме, так как обещал доставить их на следующий день. В 1722 году некий лондонский сапожник, «будучи обязан срочно изготовить пару туфель», трудился в своей мастерской почти до полуночи⁹.

Чаще всего, однако, на интенсивность труда в поздние часы влияли отнюдь не личные предпочтения ремесленников, интересы дела или «рабочая этика» доиндустриальной эпохи, а борьба за выживание. «День короток, а работа велика» – утверждала английская пословица. Вечера позволяли людям небольшого достатка по завершении тяжелой дневной работы найти приносящее прибыль занятие. Писатель елизаветинской эпохи Томас Деккер в своем эссе задавал риторический вопрос о значении свечи: «Сколько бедных ремесленников получили благодаря тебе большую часть своих доходов?» Житель Лондона, работник Томас Лонг, трудился две ночи кряду лишь для того, чтобы «подкопить деньжат» и заплатить к сроку ренту. «Тяжелейшая часть ежедневного труда, – заявлял преподобный Джеймс Клейтон, – нередко выпадает на долю наших бедняков именно в то время, которое Бог и природа определили им для отдыха». Так же в рассказе Франко Саккетти, написанном в XIV веке, персонаж по имени Бонамико спрашивает соседа: «Вы что, настолько бедны, что не можете прожить без работы по ночам?»¹⁰

В городах работающие ночью бедняки составляли лишь часть обширного круга трудящихся. Домашняя прислуга, которую держала примерно четверть английских семейств, в любой момент должна была явиться на зов хозяев. У некоторых слуг, таких как управляющие и горничные, были постоянные ночные обязанности, начиная с запирания дверей и окон и заканчивая подготовкой хозяйских спален и тушением свечей. Один голландский писатель жаловался, что после устроенной им дома пирушки с компанией вся домашняя прислуга занималась уборкой до двух или трех часов ночи. Люди, занятые физическим трудом за пределами жилых помещений, вроде носильщиков и извозчиков, порой усердно работали допоздна. Лондонский рабочий Джон Томсон был вызван в два часа ночи, чтобы погрузить балласт на борт пришвартованного на Темзе судна, где приливы, а вовсе не дневной свет определяли график движения кораблей. Точно так же действовали и рыбаки, занимавшиеся ловлей рыбы на продажу. По вечерам улицы городов наводняли торговцы-коробейники, такие как молодые oublieurs в Париже, продававшие вафли. На венецианских гравюрах Гаэтано Дзомпини можно видеть мужчин и мальчиков, при свете луны торгующих вразнос таким скоропортящимся товаром, как телячья кровь и свежие моллюски. «Налетай, покупай моих мидий! – кричит юноша. – Нет такой рыбы, что долго будет храниться!» В Риме уличные торговцы продавали бренди, будто бы помогавший справляться по ночам с «дурным воздухом»¹¹. И повсюду рыскали в поисках тряпок и других потерянных в толчее предметов, которые можно было продать, так называемые hunters. Возвращаясь однажды вечером домой, Сэмюэл Пепис встретил мальчика, «который собирал лоскутки», в руках он держал фонарь. «Порой мальчик мог собрать три или четыре бушеля[36]36
  Бушель – мера объема сыпучих тел в Великобритании. Равен 28,6 кг пшеницы.


[Закрыть] тряпок в день и получить по три пенса за бушель», – изумлялся Пепис. Навозные кучи, если их перетряхнуть, хранили собственные небольшие сокровища. Люди рылись в мусоре у опустевших рыночных лотков, охотясь за корками хлеба, овощами и мясными ошметками. Другие собирали на улицах экскременты, чтобы затем продать их в качестве удобрения в деревнях. Сам навоз обращался в деньги. Гёте в Неаполе обнаружил мальчишек и сельских рабочих, «не желающих покидать улицы с наступлением темноты», – такова была «золотая жила» из «помета мулов и лошадей», которой можно было завладеть¹².

Простой люд занимался различными делами, требующими элементарных навыков. Английские ткачи, вследствие бурного расцвета суконной промышленности, иногда сидели за станками до десяти вечера даже зимой. На континенте условия не сильно отличались. Мужчины-ткачи в Лионе, к примеру, работали с пяти утра до девяти вечера, такой же график был у женщин в шелкопрядильном деле. Портные, сапожники, войлочники и красильщики также терпеливо сносили многочасовой рабочий день. «Когда иной горожанин ложится спать, – утверждала шотландская поговорка, – сапожник только садится за ужин». Однажды январским вечером 1624 года в Гааге Давид Бекк, вернувшись домой после девяти вечера, обнаружил там «портного Авраама, который все еще трудился». В путеводителе XVIII века по лондонским торговым местам описывался труд свечников: «Их рабочее время таково, как позволяет сезон или насколько требуется товар, равно ночью и днем». Молодой человек по имени Том Паундэлл, почти слепой после перенесенной оспы, вечерами нарезал фитили для торговца свечами¹³.

Поздняя работа была обычной и для каменщиков, плотников, других мастеров-строителей. Разного рода рабочие трудились ночью в доме Пеписа на Сизинг-лейн. В канун Рождества 1660 года маляры закончили работу только в десять вечера. «В этот вечер я был избавлен от их и всей остальной работы», – с облегчением записал Пепис в дневнике. Из записи 1726 года Дэниэла Итона, сквайра из Нортгемптона, следует, что столяры часто работали при свечах, когда осенние дни становились совсем короткими¹⁴. Пекари трудились всю ночь, чтобы обеспечить утром покупателей теплым хлебом. «Он жжет полуночное масло для меня», – написал Мерсье о парижском булочнике¹⁵. В производстве эля и пива профессиональные пивовары после полуночи начинали трудоемкий процесс перемалывания солода, кипячения его в воде для получения мягкой массы, из которой отводилось сусло, подготовки хмеля (для пива) и добавления закваски¹⁶.

Стекольщики и железоплавильщики по сменам дежурили возле полыхающих печей. Огонь в горнах горел круглые сутки, поскольку требовалось поддерживать высокую температуру; то же относилось к известковым печам и к покрытым торфом грудам дров, где производили древесный уголь. Селия Файнс обнаружила в прибрежном городке Лимингтоне рабочих, кипятящих большие котлы морской воды для выпаривания соли. «Они постоянно, днем и ночью, следят, чтобы в очаге горел огонь… они уходят в субботу вечером и гасят огонь и начинают вновь разжигать его в понедельник утром, а разжечь пламя – это немалая ответственность». За исключением Лондона, где существовали законы, защищающие от шума, поздними вечерами часто трудились кузнецы¹⁷. Ночами работали и мельницы, использовавшие природные силы ветра или воды, которые вращали их жернова. Так же как и отжимные прессы для производства оливкового масла действовали «днем и ночью» в Южной Франции, в Англии не останавливались зерновые мельницы. «Эти мельницы не перестают работать всю ночь, если только есть условия к тому, чтобы они крутились», – заметил йоркширский фермер в 1642 году. (А мельники, в силу своих ночных бдений, часто считались вовлеченными в колдовские дела.)¹⁸ Шахты и копи также функционировали всю ночь, ибо время суток ничего не значило для тех, кто работал в забоях, освещенных шахтерскими лампами. Таков был режим работы в медных копях в Центральной Швеции и на серебряных рудниках недалеко от Фрайбурга. В Корнуолле, по мнению одного писателя, «бедняки» зарабатывали «себе на жизнь тяжелым трудом, копая шахты и добывая олово и металл из земли днем и ночью». Уже тогда, в Европе раннего Нового времени, на примере этих зарождающихся предприятий – мельниц, кузниц и шахт – можно увидеть тот огромный вклад, который в будущем привнесет использование ночного труда в рост промышленного производства¹⁹.

Работники средней квалификации считали, что для большей части стоящих перед ними задач простейших источников света будет достаточно. Предпочтение отдавалось масляным лампам и свечам. На острове Мэн слово аrпапе на языке островитян означало «работа, производимая ночью при свете свечи». В Швеции мастера каждую осень приглашали учеников и подмастерьев к себе домой на шуточный праздник ljusinbrinning, то есть «обжиг», чтобы отметить наступление сезона работы при искусственном освещении. Немецкие ремесленники, напротив, праздновали пиром, называемым lichtbraten («обжигающий свет»), конец зимней темноты. Английские сапожники также устраивали в марте ритуал, известный как wetting the block («размачивание колодки»). В ту эпоху работягам приходилось пользоваться разного рода лучинами и даже, в некоторых случаях, довольствоваться лунным светом. Другой проблемой были расходы, связанные с искусственным освещением. Писатель елизаветинской эпохи проклинал высокие цены на сальные свечи, ведь это было «большой помехой для бедных тружеников, которые не спят по ночам». Распространенное выражение «не стоит свеч» означало работу слишком незначительную, чтобы гарантировать хотя бы покрытие расходов. И все же для многих ремесленников выгода превосходила траты. В народной песенке под названием «Восторг портного» работодатель объявляет:

В достатке мыла и свечей – всю ночь они горят.

Довольно света здесь – трудись, пока глаза не спят[37]37
  Перев. А. Сагаловой.


[Закрыть].

Действительно, газета London Evening Post сообщала в 1760 году: «Несколько месяцев в зимний сезон многие ремесленники работают по семь-восемь часов при свете свечей утром и вечером», даже несмотря на то, добавлял газетчик, что им «требуется большое их количество»²⁰.

Из ночи в ночь усердно трудились и женщины. В отличие от мужчин среднего или низшего класса, которые в основном работали вне дома, многие горожанки, жены и дочери, полностью посвящали свои дни домашнему хозяйству, за исключением отлучек по повседневным делам, работ, выполняемых на улице, да визитов к ближайшей соседке. К концу XVI века женщин все чаще предостерегали от праздных шатаний «из дома в дом, чтобы послушать всяческие басни», как это делает Батская ткачиха в «Кентерберийских рассказах» (ок. 1387) Чосера. От добродетельной женщины ожидалось, что она будет скорее «трудиться дома», нежели «болтаться по улице». Ее моральные характеристики были, по общему мнению, важной частью хорошей репутации семейства, ведь ее поведение там контролировалось наиболее жестко. Пусть не хозяйка своего дома, а только жена, но тем не менее она была его хранительницей со всеми вытекающими из этого обязанностями. Приготовление пищи, уборка и уход за детьми требовали полной дневной занятости. Хотя многие женщины вставали раньше, чем их мужья, у них в течение дня было меньше шансов для отдыха. «Погода может даровать мужчинам небольшую передышку, – писал Томас Тассер в XVI веке, – но дела хозяйки не имеют конца»²¹.

Облегчение, которое приносила ночь, было скорее кажущимся. Если перефразировать слова современника, зачастую одна работа просто сменялась другой. Домашние дела неизменно продлевали дневной труд. «У хорошей жены свеча никогда не гаснет», – замечал Уильям Болдуин в романе «Остерегайтесь кошки» (Beware the Cat; 1584). Поздний июльский вечер 1650 года застал Джейн Бонд из Массачусетса за приготовлением пирога и сбором хвороста. Джейн Моррис из Лондона чинила белье с дневного времени почти до полуночи. Настолько широко была известна баллада XVII века «У женской работы не будет конца», что повивальная бабка Марта Баллард из провинции Мэн упомянула ее однажды вечером, делая записи в своем дневнике. «Счастлива та, – рассуждала Баллард, – у которой достанет сил досидеть до восхода». В самом деле, когда в 1739 году уилтширский разнорабочий Стивен Дак опубликовал свою прославленную поэму «Труд молотильщика», поэтесса Мэри Коллиер написала язвительный ответ ему: «С наступлением ночи мы измучены очень, / Только вряд ли мы сможем вздремнуть». В отличие от мужского труда, возражала Коллиер, «труды наши не знают начала и конца»²².

И правда, всегда находилось белье, которое требовалось постирать. Эта задача была не из приятных, да к тому же весьма трудоемкой. Воду нужно было привезти в чанах в дом и вскипятить, одежду отстирать, накрахмалить и выгладить. Чистящие средства, в отсутствие мыла, включали щёлок, мочу и даже помет, растворенный в холодной воде. В состоятельных домах бремя прачки несли на себе служанки. Стирка занимала столько времени, что ее, желая избежать в доме беспорядка, как правило, затевали поздно ночью. «Неприятности постирушки», – назвал Пепис ту неразбериху, что царила в его хозяйстве, когда однажды ноябрьским вечером он вернулся домой. Самые бедные женщины зарабатывали на жизнь стиркой у себя в жилище или – вариант более распространенный – приходя на дом в качестве прачек. Вдова Мэри Стауэр появилась в доме заказчика в Лидсе в два часа «в светлую лунную ночь». Энн Тиммс из Лондона утверждала: «Я стираю ради заработка, трудясь допоздна – до одиннадцати-двенадцати часов ночи»²³.

Женщины вносили вклад в семейный бюджет и другими способами; среди вечерних занятий было изготовление эля и сыра. Мэри Коллиер жаловалась, рассказывая о пивоварении: «Если мы осмелимся уснуть, сусло закипит и выльется через край». Но чаще всего по ночам женщины пряли, вязали, чесали шерсть и ткали. Начиная с XIV века во многих регионах Европы стала распространяться надомная система организации труда, при которой городские купцы обеспечивали домашние хозяйства шерстью, льном и другим сырьем, чтобы впоследствии получить готовую продукцию. Изготовление тканей было одним из основных занятий как в городе, так и на селе. От Швеции до Апеннинского полуострова долгими зимними вечерами матери, дочери и служанки просиживали за прялкой или ткацким станком. Управляющий шотландского помещика советовал: «Когда служанки не заняты уборкой или другой срочной работой, усаживай их за прядение до девяти вечера». Рассказывая о своем детстве в Баварии, Жан Поль припоминал коровницу «за ручной прялкой в комнате для прислуги, освещенной настолько, насколько позволяли сосновые факелы». Все эти занятия не требовали много света. Что до вязания, то один священник из Абердина замечал, что многие его прихожане способны выполнять «работу весь зимний вечер при очень слабом свете, исходящем от нескольких кусков торфа». Значимость прядения как источника доходов в некоторых регионах Германии была столь велика, что вдовам разрешалось оставлять себе прялку, когда все другие пожитки продавались за долги. В Норидже, на востоке Англии, согласно переписи начала 1570-х годов, 94 процента всех бедных женщин занимались разными видами ткачества. В трудных экономических условиях прядение обеспечивало семьям жизненно важную поддержку. В 1782 году во время неурожая в Шотландии, сообщал местный житель, женщины вкладывали «больше в благосостояние их семей, чем мужчины… ежевечерне сидя за работой»²⁴.

Наконец, именно в городской среде существовали сугубо «ночные профессии», которыми занимались преимущественно в темное время суток малоимущие, неспособные успешно конкурировать днем. Вместо отдыха этим бедолагам ночь предлагала возможность добыть средства к существованию. Например, помимо работы в ночном дозоре, оплачиваемой из общественных средств, можно было получить место частного «сторожа». Нанятый ремесленником и купцом, он охранял товары от разбоя, воровства и поджогов. Сторожа защищали мельницы, бухгалтерские помещения и конюшни. Во Флоренции частные охранники патрулировали склады. В 1729 году владелец лондонского угольного склада нанял четырех сторожей, так как часто терпел убытки от «пропажи угля». Хозяева использовали в этой же роли слуг. Среди населения, живущего близ Эдинбурга, был распространен, например, «обычай, согласно которому слуги мельника охраняли мельницы ночами по очереди». В Ньюкасле служанка мясника Кэтрин Паркер ночью «присматривала за его лавкой» на городском мясном рынке. Некоторые люди считали охрану своей истинной профессией. «Я сторож на складе оружия», – заявлял Джон Стабли, свидетельствуя в суде Олд-Бейли против вора²⁵.

С другой стороны, «ночные люди» опустошали подземные выгребные ямы, или «погреба». Над каждой такой ямой в подвале или в саду стояла будка-уборная, называемая «гальюн» или «дом облегчения». Тассер советовал: «Пришла пора расчистить зловонные места, / На плечи темноты возложим тяжкий груз». В условиях быстрого роста городов ночные чистильщики играли важную роль – санитаров. Уже к XVI веку городские власти Нюрнберга нанимали «ночных мастеров» (Nachtmeistes) для очистки 50 общественных уборных. Конечно, многие муниципалитеты допускали выброс человеческих отходов по вечерам прямо на улицу; теоретически их должны были незадолго до рассвета убирать работники, именуемые мусорщиками. На деле города, подобные Лондону, не поощряли такую практику, рассматривая ее как угрозу для общественного здоровья, и в некоторых «продвинутых» домах все больше пользовались личными уборными. «Ночные удобрения» – таков был эвфемизм, придуманный для нечистот, которые чистильщики таскали в ведрах к поджидающим их телегам. Некоторые семьи, в том числе Пеписа, имели смежный с соседями подвал, что являлось для хозяев значительным преимуществом. «Итак, в постель, – написал Сэмюэл в июле 1663 года, – оставив людей внизу выносить дерьмо через дом мистера Тёрнера; и, таким образом, премного довольный, наконец-то в постель». Парижские власти в 1729 году приказали gadouards, то есть чистильщикам, опустошать выгребные ямы ночью, а кроме того, потребовали, чтобы работники следовали с грузом прямо к свалкам, не останавливаясь в тавернах с целью перекусить. В Англии, где поначалу все городские отходы вывозились в сельскую местность, стоимость транспортировки возрастала по мере увеличения территории и населения городов. К тому же, в отличие от других народов, таких как японцы, которые использовали человеческие отходы главным образом в качестве удобрения, в западных хозяйствах предпочитали удобрять землю экскрементами животных. В Лондоне же большая часть нечистот сбрасывалась в Темзу²⁶.

Предосудительное отношение к этой работе нашло отражение в саркастическом прозвище, данном чистильщикам, – «золотоискатели». В Аугсбурге старшие чистильщики туалетов были известны как «короли ночи». Если яма долго стояла нечищеной, то работа могла оказаться крайне тяжелой. В доме Элизабет Дринкер в Филадельфии нечистоты собирались в течение сорока четырех лет, прежде чем в 1799 году выгребная яма во дворе была наконец вычищена. «Суровое испытание» выпало на долю пяти человек на двух телегах, которые работали две ночи подряд до четырехпяти часов утра. Дринкер впоследствии размышляла: «Если бы идеи свободы и равенства, о которых так много говорят, воплотились в жизнь, кого бы можно было найти для выполнения подобного рода изнурительных работ?» Риск был значительным; помимо прочего, работникам грозила смерть от удушья после спуска в яму, ведь из снаряжения имелся разве что фонарь. Gentleman's Magazin сообщал в июле 1753 года об истории, происшедшей в таверне «Потрепанный Дик» в Саутворке: «Первый человек, спустившийся в яму, преодолевая вонь, крикнул о помощи и тут же свалился лицом вниз; второй спустился, чтобы помочь ему, и тоже упал; затем вниз сошли третий и четвертый, но они были вынуждены немедленно подняться наверх; поскольку вонь от ямы меж тем довольно ослабла, они вытащили тех двух, что спустились первыми; но второй был уже мертв, а первый – едва жив и умер в тот же день»²⁷.

С трупами дело обстояло примерно так же, как с человеческими нечистотами. Городские власти предпочитали заниматься самыми неприятными делами ночью. Так, во время эпидемий муниципалитеты дожидались темноты, чтобы избавиться от мертвых. Считалось, что риск распространения инфекции уменьшался, если на улицах было мало людей. Да и паники в обществе можно было избежать. Во время Великой чумы 1665 года, унесшей жизни около 56 тысяч жителей Лондона, по вечерам в начале улиц и переулков ставили «труповозки», чтобы семьи могли погрузить в них тела своих близких. Муниципальные власти в Баварии велели обматывать колеса таких повозок тряпками, дабы приглушить их звук. «Все эти необходимые работы, что вселяли ужас и были столь же отвратительны, сколь и опасны, проделывались ночью», – замечал Даниель Дефо в «Дневнике чумного года» (1722). Во время чумы также ночью сжигали одежду и постельное белье жертв эпидемии. Современник сообщал о вспышке эпидемии в Барселоне в середине 1600-х годов: «Если кто-либо умирал от чумы, его тело хоронили ночью на кладбище Назарет вместе с матрасом и простынями. На следующую ночь сжигали деревянный остов кровати, занавеси, одежду и все, к чему мог прикасаться больной человек».

Эти обязанности выполняли могильщики, которых в Англии называли vespillons, так как они трудились по ночам (от слова «вечерня» – vespers). В Италии их именовали «носильщики трупов» (beccamorti). Могильщики несли фонари как знаки предупреждения, иногда они были одеты в белое. Когда в Бостоне в 1764 году разразилась эпидемия оспы, им приказали класть каждое тело в просмоленную простыню и в гроб «глубокой ночью», при этом впереди повозки с трупом должен идти человек, «предупреждающий всех, кто проходит мимо». Пепис ограничил свои ночные странствия во время эпидемии в Лондоне в 1665 году. В один из таких выходов – «в большом страхе от возможной встречи с мертвецами, которых везли для сожжения», – он заметил «факел (который и служил знаком приближения процессии) вдалеке». «Благословение Господне, не встретил ни одного», – признавался он в дневнике²⁸.