Текст книги "На исходе дня. История ночи"

Автор книги: А. Роджер Экерч

Даже у самых незначительных и заурядных представителей рода человеческого в ночном мраке разыгрывается фантазия.

Томас Гарди (1886)[72]72
  Перев. М. Богословской, Н. Высоцкой.


[Закрыть]²⁵

«Кто зло творит, света не любит» – утверждала шотландская поговорка. Помимо взломщиков, грабителей и других закоренелых преступников, немало людей использовали преимущества вечерней темноты с противоправными целями. Мелких жуликов было гораздо больше, хоть они и не вызывали такого страха. Ограничения социального и юридического характера для бедных были слабее. Так, именно ночью, дабы не платить приходские сборы, хоронили умерших в семьях неимущих. Ночные похороны имели и дополнительное преимущество: место захоронения было защищено от воров, которые и сами зачастую пребывали в нужде. Грабители могил по ночам воровали одежду и гробы, а так называемые воскресители выкапывали только что захороненные на погосте тела, чтобы продать их медикам для последующего вскрытия на учебных занятиях²⁶. С наступлением темноты находящиеся в бедственном положении матери избавлялись от новорожденных, о которых сами не в состоянии были позаботиться. В Лондоне местом, где находили брошенных младенцев, была Королевская биржа. В Париже несчастные матери оставляли с младенцами и записки, называя в них пол ребенка, дату рождения и имя. К началу XVIII века больница для подкидышей в Париже, одно из множества подобных заведений по всей католической Европе, ежегодно принимала около 2 тысяч брошенных младенцев. В провинции детей оставляли иногда вдоль дорог. Однажды темным зимним вечером 1760 года новоиспеченная мать Джейн Брюэртон из йоркширского городка Чэпелл-Аллертона положила свою незаконнорожденную дочь на обочину дороги и, отойдя недалеко, стала выжидать. Вскоре ребенка обнаружила некая пара²⁷.

Те бедолаги, которые считали себя слишком гордыми, чтобы просить милостыню днем, заполоняли улицы городов в отчаянном поиске хлеба после захода солнца. Монах Вальтер Якобсзоон так писал о некой монашке в Амстердаме: «Она выходила ночью, в темноте, поскольку днем ей было стыдно, ведь в душе она оставалась вполне благовоспитанной»²⁸. Во тьме предпочитали передвигаться должники, а также все, кто опасался ареста и тюрьмы. Томас Деккер писал, что ночью «банкрот, преступник и всякий должник, из страха перед арестом проведший весь день дома, подобно улитке, начинает выползать из своей раковины». При свете луны, «стараясь перевезти хозяйство с наименьшим шумом», сбегали многие арендаторы, неспособные заплатить ренту²⁹. В темное время суток неимущие получали возможность незаконно вселиться в пустующие строения – городские сараи и конюшни или в амбары, а также другие постройки в сельской местности, – пусть даже всего на одну ночь. Деккер утверждал, что йомены «не осмеливались им препятствовать» из страха перед поджогом. В некоторых западных областях Англии и в Уэльсе скваттеры[73]73
  Скваттеры — земледельцы, самовольно занимавшие пустующие, как правило общинные, земли. Пополнялись из рядов поденных рабочих и выходцев из городских низов.


[Закрыть] предъявляли права на более длительное проживание. Местный обычай неизвестного происхождения (под названием caban unnos) позволял человеку занимать кусок пустоши или общинных земель, построив за одну ночь торфяную хижину. Работу с помощью семьи и друзей следовало завершить в промежутке между сумерками и рассветом³⁰.

Ночь предоставляла богатые возможности для занятий колдовством. Неимущие и обездоленные прибегали к помощи магии по обе стороны Атлантики, особенно в периоды роста нищеты и отсутствия поддержки со стороны частных благотворителей. «Бедность, – писал в XVI веке некий авторитет в области ведовства, – часто служит источником многих зол, которые люди не выбирают по собственной воле и вынуждены терпеливо сносить». Те, кто находился на грани разорения, по ночам охотно вовлекались в «торговлю сверхъестественным», возлагая надежды на магические заклинания и веря, что с их помощью можно обнаружить закопанное где-то золото и серебро. В заговорах, используемых Гансом Генрихом Рихтером, кузнецом-инвалидом, проживавшим в Пруссии XVIII века, следует искать как христианские, так и языческие корни. Лучшее время для поиска кладов наступало после полуночи. Предпочтение одних ночей перед другими объяснялось прямой зависимостью успеха мероприятия от той или иной фазы луны. Крайне необходимым условием была и тишина. В качестве защиты от демонов на месте, где предположительно были зарыты сокровища, чертили один или несколько кругов. Власти сильно беспокоились по поводу возможности обращения кладоискателей за помощью к злым духам. Так, в Англии статут от 1542 года угрожал смертной казнью тем, кто «вызовет и станет заклинать духов» с целью «получить в корыстных целях сведения о месте, в котором сокровища из золота или серебра должны или могут быть обнаружены»³¹.

Для некоторых наиболее отчаявшихся мужчин и женщин чародейство было средством отмщения гонителям или соседям, якобы не замечающим несчастий других людей. Когда однажды ночью вустерширский фермер схватил старуху с целой охапкой ворованного хвороста, она тут же упала на колени, воздела руки к небесам и стала просить, чтобы «тому всегда было холодно и он никогда бы не испытал на себе тепло огня». Другие практиковали прокалывание восковых фигурок шипами или взывали к самому Сатане. Рабы прибегали к помощи магии, чтобы избавиться от гнета хозяев. В Кентукки Генри Бибб, имея «великую веру в заклинания и волшебство», научился у другого раба, который был старше его по возрасту, готовить колдовское варево. Он подогрел смесь из свежего коровьего помета, красного перца и «волос белого человека», превратил ее в мелкий порошок и рассыпал ночью в спальне своего хозяина; и все это производилось с целью, как писал позже Бибб, помешать «тому когда-либо впредь обижать его любым способом». Более нелепым был план, вынашиваемый немецким слугой Иохан-несом Бутцбашем. Чересчур опасаясь бежать от хозяина по суше, он собрался нанести визит «старой ведьме» в надежде заполучить «черную корову, на которой мог бы сбежать по воздуху»³².

Колдовство применялось в любые часы, но считалось, что оно наиболее действенно в период, когда в воздухе носятся духи. Народ верил, что некоторые проклятия и заклинания надо произносить обязательно ночью. Многие соседи относились подозрительно к одиноким женщинам, которых они встречали на улицах после наступления темноты. В Новой Англии женщин нередко предупреждали, что их «ночные блуждания» способны вызвать подозрения в ведовстве. Когда в 1692 году во время процессов над салемскими ведьмами семнадцатилетнюю Лидию Николс спросили, «как она не боялась проводить ночи в лесу в полном одиночестве», она ответила, что «ничего не боялась», ибо «продала дьяволу целиком свое тело и свою душу». В 1665 году колонист из Коннектикута по имени Джон Браун был обвинен в том, что однажды поздно ночью в доме своего соседа нарисовал дьявольский символ для своего брата. Согласно свидетельству очевидца, «он подошел к двери и выкрикнул своему брату, чтобы тот посмотрел на звезды, потом сказал, что он [Сатана] был там в звездах, затем зашел внутрь и сжег бумагу, сказав, что если бы он не сделал этого, то дьявол явился бы во плоти»³³.

Однако ни одно из этих ночных занятий – будь то черная магия или другие темные делишки – так сильно не привлекало людей, как мелкое воровство. Слуги, рабы, ученики, работники, крестьяне – все были повинны в незначительных кражах. «Они берут все, что плохо лежит!» – восклицал Артур Янг об ирландских бедняках. Автор поэмы «О природе простолюдинов» (De Natura Rusticorum; XIV в.) бранил итальянских крестьян:

 
Они бесшумны и всевидящи, как совы,
И, как разбойники, напасть на вас готовы[74]74
  Перев. А. Сагаловой.


[Закрыть].
 

В XVIII веке в Париже две трети всех мелких краж совершали работники, ученики и подмастерья³⁴. Наряду с хищениями, производимыми в местах работы, процветали и домашние кражи, в которых повинна была прислуга. Как-то вечером Сэмюэл Пепис обнаружил в своем погребе исчезновение половины запасов вина. Пропажу он объяснил полуночными пирушками слуг: «…после того, как мы уже были в постелях», – ворчал он. Воровство, распространившееся среди прислуги, вынудило парламент принять в 1713 году драконовский закон, предусматривающий за кражу из жилища товаров на сумму, превышающую 40 шиллингов, смертную казнь. Избежать этого наказания не могло даже духовенство³⁵.

В сельской местности особенно привлекательными для воришек были зерно и скот. Крали также ульи, садки для рыбы, вывешенное на просушку белье недельной стирки. «Никогда не оставляй свое белье висеть после наступления темноты», – советовал один из авторов. Землевладельцы присматривали за посевами, но поля были слишком большими, а ночи – слишком темными. В 1709 году в шотландском приходе Каткарт некая Агнесс Парк таскала у соседей горох, бобы, капусту, солому и солод из пивоварни. Путешественник в Ирландии обнаружил: «Репа крадется целыми повозками, и два акра пшеницы могут быть опустошены за ночь». В семьях, не владеющих собственной землей, пищей для скота обычно служила ворованная трава. Иногда крупный рогатый скот выпускали ночью пастись на соседские пастбища. Ради молока от чужих коров порой ломали загоны; виргинский плантатор Лэндон Картер жаловался, что его рабыня Крисс подбивала своих детей «доить мою корову ночью». Пожалуй, самыми ценными считались лесные деревья, растущие или срубленные: летом необходимые для приготовления пищи, зимой – еще и для тепла. Люди не только собирали упавшие от ветра сучки, но и «отсекали» от деревьев зеленые ветви или разбирали до остова изгороди чужих владений. «Ворота могли быть порублены на части и развезены в разные стороны так же быстро, как их поставили; бревна диаметром с человеческое тело и требующие как минимум 10 человек, чтобы сдвинуть их с места, исчезали за одну ночь», – сообщал Янг³⁶.

Большая часть ворованных предметов предназначалась для домашнего обихода, но какие-то из них всплывали на местных рынках. Например, в 1664 году Норфолкский суд обвинил трех женщин в ночной краже у соседа гороха, который они якобы собирались скормить своим свиньям, а остаток продать на рынке. В Америке рабы и свободные чернокожие оживленно занимались товарообменом, продавая семьям и мелким торговцам краденые продукты наряду с плодами, собранными с собственных участков. Моравский путешественник, оказавшись в Виргинии, обнаружил, что вечером чернокожие «болтаются повсюду», и поэтому он счел, что в колонии полно воров. Джордж Вашингтон обвинял в пропаже овцы рабов, которые совершили эту кражу при помощи собак: «Просто поразительно, как им подчиняются их псы». Житель Мэриленда заявлял о неких трех чернокожих: «Хорошо известно, что ночью эти трое негров воруют домашнюю птицу и созревшие плоды с целью продать все это на городских рынках»³⁷.

В сельской местности по вечерам многих из дому влекло браконьерство: арендаторы, крестьяне и слуги отправлялись на промысел с ловушками, сетями и ружьями. Некоторые, не владея никаким ремеслом, были попросту бродягами. В 1599 году сэр Эдвард Кок описывал браконьеров в Стаффордшире как «беспутных, мятежных и неуправляемых людей, в основном ночных бродяг и воров». Охота была запрещена не только в оленьих парках, принадлежавших аристократам, но также часто и в королевских лесах. Обычно жертвами браконьеров становились кролики, зайцы, куропатки, фазаны и олени. Некоторые виды ночной рыбалки также были незаконны, хотя и широко практиковались. Охотничье законодательство в Европе считалось более строгим, чем в колониальной Америке, хотя в Виргинии и Каролине существовал закон, согласно которому запрещалась охота с огнем – индейский ночной способ ловли, когда охотники использовали горящие факелы для ослепления загнанного зверя. Кроме того, такая охота увеличивала риск пожаров, а за оленей порой ошибочно принимали лошадей и скот³⁸.

В сельской Англии браконьерство было излюбленным времяпрепровождением, а зачастую и важным источником дохода. В народной балладе под названием «Линкольнширский браконьер» есть такие строки:

 
Когда-то в славном Линкольншире я подмастерьем был
И господину своему семь долгих лет служил,
До той поры пока не стал я браконьером сам.
Все расскажу тебе сейчас, поверь моим словам:
Нет для меня другой мечты, чем полнолунья ночь,
Всегда готовая в делах «охотничьих» помочь…[75]75
  Перев. М. Буланаковой.


[Закрыть]
 

Разумеется, молодые люди были лучше подготовлены к «лесному ремеслу»: они владели знаниями о переменах погоды, о фазах луны, о запахах животных, а также прекрасно были осведомлены о поведении егерей. «Родители тщательно наставляют своих детей», – отмечал современник. Годы спустя отошедший от дел браконьер вспоминал свое детство: «Мы знали каждый дюйм местности, и темнота была нашим другом»³⁹.

Столь же удобным ночное время было и для контрабанды. Это преступление было распространено на всем Европейском континенте. На Британских островах контрабанда достигла масштабов эпидемии в XVIII веке. После введения пошлин на импорт таких товаров, как бренди, табак и чай, в незаконную торговлю включились тысячи людей. Контрабандисты разгружали товары, как правило по ночам, по всему побережью Британии, но особую славу приобрел южный берег. Остров Мэн и Нормандские острова служили перевалочными базами. Через наземную сеть посреднических пунктов и распространителей большая часть контрабанды оказывалась в крупных городах. Лондонская газета писала в 1738 году: «Наступившие темные ночи как будто предназначены для замыслов контрабандистов, джентльмены этой профессии усердно извлекают из них пользу и провозят в город значительное количество чая и других дорогих товаров». Так, Джозеф Джуэлл, сын беркширского торговца лошадьми, подростком работал на владельца постоялого двора, чей дом служил «укрытием для контрабандистов». «Мой хозяин занимался контрабандой на свой страх и риск, – записывал позже Джуэлл в автобиографии, – так что ночью мне часто приходилось возить чай, алкоголь и т. д. Обычно у меня с собой был кнут с двумя фунтами свинца, зашитыми в его широкий конец, это было оружие на случай встречи с акцизными чиновниками». Для того чтобы спрятать свой «товар», он надевал «длинный широкий плащ»⁴⁰.

В свою очередь, возникла оживленная нелегальная экспортная торговля шерстью, известная в народе как «совиная» преимущественно из-за ночных операций. По той же причине алкоголь, поставляемый на побережье Сассекса или Кента, нарекли «лунным светом». Именно на этих берегах действовали крупные и порой жестокие банды контрабандистов, вроде той, что промышляла в Хаукхёрсте в 1740-х годах. Местных жителей это, правда, не особо волновало, в основном они приветствовали появление на рынках более дешевых товаров. Приходский священник Вудфорд, например, ночью периодически пополнял свои запасы джина при содействии деревенского кузнеца, также прозванного Лунным Светом, который просто оставлял алкоголь на его крыльце. «Почти все утро был занят тем, что разливал по бутылкам два бочонка джина, который доставил сегодня очень рано Лунный Свет», – писал Вудфорд в дневнике. Джуэлл в один из своих многочисленных «ночных рейдов» проделал путь длиной 15 миль, с тем чтобы доставить контрабандные товары некой пожилой даме. Контрабандисты внушали так мало страха, что под них замаскировались даже взломщики, объявившиеся в саффолкском городке Орфорде в 1782 году. Поэтому «никто не заметил их появления», и по ночам воры успешно проникали в некоторые дома. В других местностях, если только не осмеливались вмешаться деревенские жители, контрабандисты порой наряжались призраками или распространяли слухи о пещерах, где якобы обитали привидения. «Призраки, чародеи и ведьмы были лучшим и самым дешевым средством охраны от бродяг, блуждающих ночами», – рассуждал впоследствии ветеран контрабанды⁴¹.

Большинство контрабандистов были из бедных семей. Подобно поставщику Вудфорда, они являлись мелкими сошками, статистами, надеющимися за счет контрабанды увеличить свои скудные доходы. Местная контрабанда во Франции преимущественно осуществлялась наемными работниками и крестьянами, часто из числа женщин и детей. Однажды декабрьской ночью 1775 года 300 человек, в основном крестьяне, ожидали прибытия груза с табаком на бретонском берегу. Вооруженные пистолетами и дубинами, они вымазали свои лица черным, чтобы быть менее заметными в лунном свете⁴².

Ночная вольность была порождена прежде всего экономической необходимостью. Казалось естественным, что в ситуации непрекращающейся борьбы за средства к существованию бедняки занимались браконьерством, контрабандой или кражами пищи и топлива. По мнению Тобайаса Смоллетта, «все простые люди – воры и попрошайки, и я полагаю, что таковые все те, кто крайне нуждается и живет в нищете». Порой мужчины и женщины шли на преступления, считая делом чести и собственного достоинства добывать пищу и кров для своей семьи, чем сводить концы с концами. Или, как выразился очень бедный школьный учитель Джон Кэннон, они отстаивали право любого «бедолаги» на то, чтобы на него «не мочились». В 1752 году Джон Уилкс, собираясь ограбить лондонский экипаж, объяснял другу: «Я задолжал ренту моему лендлорду, и, чтобы выплатить ее, ты должен помочь мне ограбить экипаж, а через пару ночей мы станем жить как настоящие люди». Подобным же образом грабитель Дэниэл Драммонд пытался завербовать себе в сообщники работника из Лидса, уверяя, что «если им удастся добыть достаточно денег, чтобы хватило на дорогу до Лондона, то они смогут зажить как люди». Воровство помогало залечивать комплексы, присущие тем, кто имел положение прислуги или раба, – ночью к ним возвращалось то, что у них отнимали днем. В конце XVII века управляющий одним имением сообщал: «Поголовно все люди ломают и воруют изгороди и охотятся на нашей территории, как будто хозяин – всеобщий враг». Многие годы спустя в английской деревне Бауэрс-Роу девизом браконьеров был лозунг: «Он грабит нас весь день, мы будем грабить его всю ночь». Несмотря на риск разоблачения, некоторые браконьеры хранили оленьи рога в качестве трофеев, напоминающих о собственных «похождениях». В 1641 году в Восточном Сассексе Томас Биш похвалялся перед друзьями, что «он будет ежегодно добывать две пары [рогов] от самцов и две – от самок на землях сэра Ричарда Уэстона и что однажды ночью он уже убил там четырех оленей»⁴³.

Как заметил адвокат (avocat) парижского парламента (Верховного суда), «ночь часто одалживает свою вуаль для продажной любви». В отличие от браконьерства, мелкого воровства и контрабанды, которые нередко служили дополнительным источником дохода, многим обнищавшим женщинам в возрасте от пятнадцати до тридцати лет проституция давала основные средства к существованию. В XV и XVI веках, по мере того как все больше женщин прекращали заниматься привычными для них ремеслами и торговлей, эта тенденция усилилась. В переписи 1526 года сообщалось, что проститутки составляли почти десятую часть 55-тысячного населения Венеции. В любом крупном городе и множестве провинциальных городков обитало изрядное их количество. Некоторые из них жили в борделях, но большинство «населяло» улицы и пивные заведения. В 1681 году некто, оказавшийся в Норидже, сообщал: «Этот город кишит пабами, и говорят, что всякий паб заодно является и публичным домом». Уже к концу XVII века проститутки наводнили Бостон и Филадельфию, а в 1744 году друг сообщал доктору Александру Гамильтону относительно Нью-Йорка, что после наступления темноты прогулка в парке Бэттери «была для чужака верным способом встретиться с куртизанкой». Даже по заниженным оценкам, в Лондоне того времени обитало около 3 тысяч проституток. Корреспондент газеты Public Advertiser сообщал, что вечером «практически невозможно» пройтись по городу и «не услышать от них какого-нибудь грубого словечка или не натолкнуться на сцену самого гнусного разврата»⁴⁴.

Для молодых малообразованных женщин, пребывающих в нужде, альтернатив занятию проституцией практически не существовало, разве что тяжелый труд в качестве служанки или швеи. И хотя многие из них становились жертвами насилия и венерических заболеваний, но в своем ремесле, не контролируемом патриархальными отношениями, они обретали редкую степень независимости. «Свобода – самый ценный бриллиант, которым владеет куртизанка, ибо содержит в себе все, чего она желает», – замечает куртизанка, одна из действующих лиц пьесы «Светильник» (La Lucerna; 1630) Франческо Поны. Такая женщина «неподвластна была тирании мужа или родителей». Очень уязвимые, в отличие от большинства женщин, проститутки, особенно уличные, не ограниченные правилами, царившими в публичных домах, были в то же время и самыми независимыми. Хозяйки своих тел и своего труда, они сквернословили, были задиристы и прямолинейны – одним словом, были «нахалками». «Шлюха – не женщина, – комментировал один из писателей, – поскольку она должна отказаться от всех тех недостатков, что делают их пол слабым и ничтожным»⁴⁵.

Судя по судебным разбирательствам, проводимым в лондонском Олд-Бейли, проститутки были склонны к насилию. Тогда как некоторые из них находились под защитой сутенеров мужского пола, основная их часть работала сама по себе. Они не только воровали часы и деньги у клиентов, слишком пьяных или усталых, чтобы беспокоиться об этом, но еще и прибегали к грубой силе: ранили своих жертв или связывали им руки, пока шарили по карманам. В 1743 году Джон Кэтлин свидетельствовал против двух женщин, одна из которых сначала его «крепко обхватила руками», а затем «они вспороли мне штаны и вытащили деньги». Джозеф Лейсби был ограблен двумя проститутками в переулке. Одна из них удерживала его силой, пока другая убегала: «Она обругала меня и не отпускала; это внушило мне такой ужас, я уж думал, что она перережет мне горло»⁴⁶.

Ночное насилие часто являлось следствием демонстрации силы в компаниях молодых людей. Столицы и провинциальные местечки, города от Падуи до Нью-Йорка – все в различной степени страдали от ночных потасовок между юношами, разминающими мышцы, причем их численность значительно превосходила число гуляк-аристократов. В бандах преобладали ремесленные ученики и наемные работники, чей боевой дух изрядно подпитывался молодостью; временами к ним присоединялись слуги, а в колониях – рабы и свободные чернокожие. Достаточно типичной была жалоба лейпцигского муниципалитета в начале XVIII века: «Поздно вечером многие ученики, парни, горничные и прочий неженатый народ болтаются без цели на улицах и совершают многие непотребные вещи», кричат и «носятся повсюду». В XVIII веке волнения в различных районах французского города Лаваль происходили «почти каждую ночь». Такую молодежь называли «ночные бродяги» (coureurs de nuit). В итальянских городах молодежные банды были известны как nottolones. Один чиновник в 1605 году переживал за жителей Ковентри, которые «не чувствуют себя в безопасности, даже засыпая в собственных домах», из-за «распутных молодчиков». В ремонстрациях[76]76
  Ремонстрация – заявление, содержащее решительный протест.


[Закрыть] говорилось о «ночных беспорядках и разгуле», о «буйных компаниях мужчин, детей и негров». В пиренейской деревеньке Лиму дюжина молодцов якобы ежевечерне собиралась «в одном частном доме, где они и решали, какое безобразие учинить в эту ночь»⁴⁷.

Для достижения максимального эффекта необходим был шум, и чем громче, тем лучше. Злобные ругательства, непристойные баллады и отдельные выстрелы служили глашатаями ночного царства молодежи, бросавшей вызов жителям респектабельных районов и возвещавшей о сопротивлении их господству днем. Молодые люди в Германии заслужили дурную славу тем, что распевали йодлем (Jauchzen). В Дании излюбленным «ритуалом» была безумная беготня по городу (grassatgang). Даже житель маленькой швейцарской деревеньки жаловался в 1703 году: «Молодые неженатые парни со свистом и криком носятся по улицам, издавая ужасные вопли и распевая йодлем». Часто какофонию усиливали горны, трубы и другие музыкальные инструменты, а также городские колокола, звон которых сонные горожане иногда принимали за пожарную тревогу. Возле здания суда в Филадельфии каждую ночь собиралось «много негров и прочих» с ведрами, используемыми в качестве барабанов. Еще более дерзкой была реакция рабов одной из ямайских сахарных плантаций на несчастный случай, в результате которого утонул племянник надсмотрщика. Томас Тистлвуд (сам надсмотрщик) записал в дневнике: «Вчера между восьмью и девятью вечера слышал звук выстрела у реки, а потом ночью на реке напротив хижин наших негров палили из двух ружей, громко выкрикивали „ура!" после каждого выстрела, полагаю радуясь смерти моего родственника. Странное бесстыдство»⁴⁸.

Часто за этим следовали акты вандализма. Основной удар принимали на себя жилища: стены забрызгивались грязью и экскрементами, медные дверные молотки выдирались из петель, а окна разбивались камнями. Перед входной дверью могли повесить мертвую кошку. Особенно страдали уличные фонари. И дело было не только в том, что молодежь впадала в неистовый восторг от битого стекла, но и в том, что тусклое свечение ламп угрожало лишить банду анонимности. В одну из мартовских ночей 1752 года манчестерские хулиганы совершили массовую кражу дверных молотков, предварительно разбив «множество фонарей на большей части главных улиц». Вскоре после установки верхних фонарей в Париже в 1667 году, вышло предписание, угрожающее наказанием «пажам, лакеям и другим людям, ведущим дурную жизнь, возмутителям общественного спокойствия, тем, которые разобьют фонари». А когда в Лавале купец вышел из дому, дабы проверить, что за беспорядки происходят на улице, какой-то юнец подстрекал своих товарищей «подстреливать любого, у кого есть свеча»⁴⁹.

Сельская местность также не была избавлена от подобной напасти. Жертвами ночного хулиганства становились сады, дома, а также амбары и прочие подсобные строения. В XVII веке в одной из деревень компания молодых людей несколько раз навещала аккуратный фермерский двор, «чтобы освободить животы». Проказники рядились вурдалаками и прикрепляли свечки на спины животных, чтобы они выглядели как призраки. Хуже было, когда травили рыбу в пруду, выкорчевывали деревья и поджигали скирды сена. В «Легенде о Сонной Лощине» Вашингтона Ирвинга сельский персонаж Бром Боне и его «буйная ватага» однажды ночью так разнесли здание школы Икабода Крейна, «что бедный школьный учитель готов был подумать, что у него в школе справляли шабаш колдуны и волшебники здешних мест»⁵⁰.

Проверяя собственную смелость и физическую силу, банды время от времени дрались друг с другом на улицах, с гордостью демонстрируя свои раны на следующее утро. Ночь была их испытательной площадкой. Неожиданно замеченная компания из соседнего прихода или деревни неизменно мобилизовывала молодежь. В 1633 году на острове Гернси священники жаловались на молодых людей, шатающихся «большими компаниями от прихода к приходу и от места к месту, вследствие чего часто происходят всяческие стычки, произвол и дебош». В 1673 году группа слуг из Нортгемптоншира, возвращаясь однажды весенней ночью со свежим пивом, была жестоко избита вооруженными кольями соперниками из деревни. «У слуги мистера Бакстера, – сообщал Томас Ишэм из Лэмпорта, – фактически перелом костей черепа с пробоинами в нескольких местах»⁵¹.

Случайные прохожие тоже становились жертвами кровопролития. Так, однажды ночью в 1513 году компания мюнхенских подростков решила «избить до смерти первого встреченного ими на улице». Отпустив однорукого беднягу, они решили «испытать мужество», напав на слугу герцога Вюртембергского. Джон Ивлин обнаружил, что студенты Падуи «вечерами позволяют себе варварские вольности». Он и его товарищи были вынуждены вооружиться пистолетами, чтобы «защитить» свои двери. Большинство людей по понятным причинам предпочитали держаться подальше от мародерствующих банд. Как-то вечером Пепис, опасаясь «шляющихся повсюду» ремесленных учеников, решил, что должен возвратиться домой до темноты⁵².

Обычно банды демонстрировали склонность к дискриминации. Излюбленными мишенями становились путешественники и прочие чужаки. «Небезопасно для чужестранца, а тем более для англичанина, гулять по этому городу после ужина, когда простой люд в основном подогрет выпивкой», – открыл для себя, находясь в Гамбурге, Файнс Морисон. Легкой добычей были девочки-подростки, хотя, как правило, сексуальная энергия находила выплеск в «играх» вроде толкания их по кругу (от одного к другому) и растрепывания волос. Но были известны и тяжкие случаи. В XV веке ремесленники и чернорабочие Дижона приобрели дурную славу из-за групповых изнасилований. В год случалось не меньше двадцати нападений, и, вероятно, половина всего мужского населения города в юном возрасте «развлекалась» подобным образом. Прогуливаясь ночью по Гааге, Давид Бекк и некая супружеская пара были окружены шестью, а то и большим количеством слуг, которые, по ошибке приняв даму за проститутку, пытались отбить ее для себя. В Лондоне часто совершались нападения на девушек-служанок, а в XVII веке в Массачусетсе у молодой женщины вырвали из рук фонарь, после чего к ней пристала «компания грубых парней», один из которых несколько раз «засовывал руку под» ее «фартук и произносил гадкие и мерзкие слова». Дефлорация молодых девушек по своей сути была диким глумлением над установленным порядком, который предусматривал сохранение их доброго имени до замужества; тем позорнее было, если насильниками являлись мужчины, занимающие очень низкое положение в обществе⁵³.

Каждую ночь риску подвергались даже «столпы существующего порядка», включая купцов, лавочников и представителей местных властей. Ночь обнажала социальные конфликты. «Нет такого оскорбления, которое бы не досталось мне», – горевал сборщик соляной подати в Лиму. В сельской общине Отельфинген у казначея, подвергшегося «мести Ночного Парня», сломали изгородь и разбросали по земле восемь вязанок дров. Банды терзали и священников всех мастей. «Это как искать пасхальные яйца», – описывали в 1529 году швейцарские работники свои планы по выманиванию «мерзких священников» из «их тайных укрытий». Мало кто избежал этой участи, и не важно, насколько праведным был человек. В 1718 году в Норфолке небольшая группа молодежи проникла в церковь сразу после полуночи. Они трезвонили в колокола, пили крепкое пиво и ломали церковные скамьи, а кроме того, развели огонь на колокольне, чтобы приготовить бифштексы. Вооруженные банды Дижона – malvivantz — были виновны в том, что разбивали окна в домах «уважаемых горожан», включая «господ из парламента». Женатые мужчины представляли в неменьшей степени соблазнительные мишени. В одной французской деревне этим «образцам пристойности» из среднего класса кричали: «Вон в постель! Вон в постель!» – едва заставали на улице в поздний час. Так, некий сердитый юноша орал: «Я не стану тебя слушать! Ты женат! Давай вали спать к своей женушке!»⁵⁴