Текст книги "Холодок (СИ)"

Автор книги: РавиШанкаР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Пролог ==========

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я умер.

Понимаю, это звучит как-то странно, но именно так оно и было. Но давайте обо всём по порядку, то есть, как говорил незабвенной памяти товарищ Шариков: «В очередь, сукины дети, в очередь!» Вот и пойдём по очереди.

Меня зовут Мстислав Холодов, и до пятнадцати лет жизнь моя была вполне безоблачной и даже счастливой. Мои родители были лучшими родителями на свете, у нас была большая квартира и дом в пригороде, собственный бизнес у отца и маленький цветочный магазинчик – для души, исключительно для души – у матери, большая собака колли по кличке Джек и кошка Багира, семейные вечера, ёлка на Новый Год, поездки к морю… много чего у нас было. Только вот всё рухнуло в одночасье.

В тот проклятый день мы с отцом возвращались в городскую квартиру, где ждала нас мама. Возвращались из гостей, мама тоже должна была быть с нами, но у неё разыгралась сильнейшая мигрень, и она не смогла поехать с нами. Это её и спасло.

Я до сих пор помню этот тихий зимний вечер, уютный свет фар нашей машины, затылок отца за рулём и его глаза, улыбающиеся мне из зеркала заднего вида. И вдруг… Вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед нами возник бок огромной фуры… треск… грохот… это последнее, что я помню из той жизни.

А когда я открыл глаза – началась другая жизнь. Выяснилось, что я пробыл в коме полгода и меня уже хотели отключить от аппаратов жизнеобеспечения. Но я очнулся каким-то чудом. Наверное, потому что очень хотел жить. И тут выяснилось ещё несколько печальных подробностей – мою и без того не слишком радующую глаз внешность сильно испортил шрам через всю правую щёку – на память от разлетевшегося ветрового стекла. Я ведь даже не успел понять, что произошло, соответственно, и лицо закрыть не успел. Но не это было самым неприятным – шрам, он шрам и есть, многие люди так живут всю жизнь и ничего, не жалуются. Самым неприятным было то, что при аварии я получил сильнейшую травму позвоночника. Мои ноги… Мои ноги мне больше не подчинялись. Так, в пятнадцать лет я стал инвалидом. Полным и окончательным, ибо вердикт врачей гласил – это не пройдёт, это навсегда. И с этим надо было жить, потому что умирать я не собирался.

Мама пришла ко мне на следующий день. И я удивился – как-то слишком по-молодёжному она выглядела – яркая косметика, короткая юбка, высокие каблуки. Нет, всё было безупречно, мама всегда умела одеваться, но мне показалось, что она хочет казаться моложе, чем есть. И пришёл в недоумение. Потому с этой стороны я предательства точно не ждал.

Я провёл в клинике ещё месяц. За это время я научился передвигаться на костылях, стягивая ноги ремнём и отталкиваясь от пола. Нет, не думайте, кресло у меня тоже имелось – причём самое дорогое, навороченное. Просто я с первого дня поставил себе цель – научиться жить самостоятельно и ни от кого не зависеть. Я не думал о смерти отца – это было горе, огромное горе, и я понимал, что если начну думать о своей потере и жалеть себя, то я просто не выдержу. Но я хотел жить. Несмотря ни на что. И ещё – меня всё больше настораживало странное поведение матери – она, казалось, совсем не горевала об отце и не особенно радовалась моему воскрешению. Да, она делала всё, что необходимо – покупала лекарства, приносила мне подарки – новую одежду, ноутбук, книги, она купила самое навороченное кресло, но… Но я чувствовал, что у неё теперь какая-то своя жизнь, и я больше не часть её.

Спустя три недели всё разъяснилось. Мама пришла в клинику не одна, а со спутником. Это был красивый молодой парень лет двадцати восьми – темноволосый и кареглазый, красивый, широкоплечий. Ну просто ожившая мечта. Он был одет хорошо и дорого, но когда он взглянул на меня, то я понял – всё. В его глазах была такая снисходительная брезгливость, что мне захотелось завыть волком. Да, конечно, я выглядел далеко не так привлекательно, как он – всё ещё бледный и тощий после комы, с неровно отросшими тёмными волосами, в которых после аварии появилось несколько белых прядей, со шрамом, пятнающим щёку, как отпечаток когтистой лапы. И ноги… Мои неживые, мои бесполезные ноги… Я прочёл в его глазах свой приговор – такого, как я, он рядом с собой не потерпит. Калеки – а я уже сумел принять то, что я калека – оскорбляли его благополучное существование, его идеальную картину мира. И я приготовился внутренне к тому, что сейчас грядёт что-то неприятное. И не ошибся.

Мама была такой весёлой, такой фальшиво оживлённой, она радостно поцеловала меня в щёку и сказала:

– Слава, познакомься. Это Валентин Свирский. Он… Через месяц у нас свадьба.

– Что? – вырвалось у меня. – Как? Но папа…

– Сынок, – вздохнула мама, – понимаю, для тебя всё было совсем недавно. Но ведь твой отец умер почти семь месяцев назад. Ты был в коме. Я осталась одна, без поддержки. Валентин поддержал меня, на меня столько всего навалилось.

– Понимаю, – вздохнул я. А что ещё я мог сказать? Эти двое уже всё решили. И я добавил:

– Совет да любовь.

– Не надо так, сынок, – вздохнула мама, – со временем ты всё поймешь правильно.

Я вздохнул. Приходивший утром врач сказал, что моё состояние стабилизировалось, и меня пора забирать домой. Ещё недельку поколют витамины и будут делать массаж, а потом… Потом мне нужно будет возвращаться домой и как-то сосуществовать с новой мамой и этим её… Валиком. В памяти всплыл образ перепачканного в краске малярного валика, и я невольно улыбнулся, мысленно задумывая тысячу и одну пакость для этого красавчика, который так быстро вытеснил папу из маминого сердца. И я сказал:

– Мама, я хочу домой. Я соскучился по свой комнате, по Джеку, по Багире… Доктор сказал, что меня выпишут через неделю – моё состояние стабилизировалось.

И тут по лицу мамы пробежала какая-то тень. И она сказала:

– Понимаешь, сынок, мы Багиру и Джека в приют для животных отдали.

– Почему? – вырвалось у меня. – Мама… Ты же их так любила…

– У Валентина аллергия на шерсть, – вздохнула мама. – Пришлось отдать. Ничего, они породистые, послушные, здоровые… Им быстро нашли новых хозяев.

А Валик, стоя за маминой спиной, гаденько улыбнулся и провёл ребром ладони по горлу. И я понял… Джека и Багиру никуда не отдали. Их просто усыпили – и всё. Наверняка Валик ещё и расстраивался, что нельзя так же легко и просто усыпить меня. Или… или он просто думал, что я уже не очнусь никогда. Но мама сказала ещё не всё.

– Славочка, сынок… Мы с Валентином посовещались и решили – тебе будет лучше в специализированном интернате… Для… для таких, как ты. Вот, смотри, мы подобрали очень хороший вариант…

И она стала доставать из сумочки какие-то буклеты – с красивыми заголовками и яркими снимками. Я похолодел.

– Что? – вырвалось у меня. – Мама? Почему? Я же нормальный, я просто не могу ходить. Почему я не могу остаться с тобой?

– Славочка, – мама деликатно промокнула уголок глаза кружевным белым платочком, – у нас с Валентином скоро будет маленький… Мне нужно будет ухаживать за ним… Мне сложно будет, если придётся ухаживать ещё и за тобой. Понимаешь?

Мама смотрела на меня, продолжая держать в руке белый кружевной платочек. Она хотела от меня понимания. Сочувствия. А за её спиной, глядя прямо мне в глаза, нагло скалился Валик. И я не сомневался, кто убедил маму отказаться от меня.

Можно было, конечно, заорать. Возмутиться. Устроить скандал. В конце концов, отец оставил матери достаточно денег, чтобы можно было нанять для меня сиделку. Но я понимал – гадостный Валик только ждёт моей истерики. И я не стал больше ни просить, ни унижаться. Я просто сказал:

– Хорошо. Оставь буклеты. Я посмотрю.

– Славочка… – пролепетала мама.

– Прости, мама, я устал и хочу спать. Поговорим об этом потом, – сказал я, изо всех сил стараясь не разреветься. А потом нажал на рычаг, опустив спинку кровати, и закрыл глаза. Нам было больше не о чем разговаривать, и мы оба понимали это.

А через неделю меня отвезли в интернат с красивым названием «Сосновый берег».

Отвозила меня не мама – у неё возникли какие-то сложности со здоровьем, всё-таки беременность в её возрасте довольно опасная штука. Хотя… маме тридцать восемь лет, не так уж и много. И она очень хорошо выглядит, хотя всё время пытается молодиться. Как же, молодой муж обязывает… Но я загнал эти злые мысли внутрь себя. Мама не виновата. Это всё мерзкий Валик. Это из-за него она стала такой…

Так вот, отвозили меня медсестра и санитар из клиники – все документы у них были на руках, оплату за год мама уже перевела на счёт интерната, так что меня там уже ждали. Санитар – его звали Миша – хотел вынести меня из палаты на руках, но я сказал:

– Я сам. Вы только кресло сложите и положите в багажник. Оно легко складывается – там кнопка есть, под сиденьем.

А потом связал ноги ремнём и встал на костыли. Медсестра Светочка взяла сумку с моими пожитками и ноутбуком – получилось не так и много, открыла передо мной дверь, и я поковылял по коридору – в другую жизнь. Мне почему-то было важно доказать всем, что я не такой уж беспомощный, каким кажусь. Что я всё равно выкарабкаюсь. Выживу. И буду жить, как хочу. Не в казённом доме, а с человеком, который будет меня любить таким, какой я есть – с парализованными ногами, со шрамом через всю щёку, с тихими ночными истериками. Я сумею. А мама с Валиком… Пусть живут, как хотят.

Интернат был расположен за городом, в тихом красивом месте на берегу озера, заросшем вековыми, прямыми, как стрелы, соснами. Так что название вполне соответствовало действительности. Когда машина остановилась у главного входа, Миша снова попробовал оказать мне помощь, но я снова упрямо прошипел:

– Я сам.

И выполз из машины – прямо как краб из-под камня, враскоряку. Я еле успел опереться на костыли, иначе просто позорно шлёпнулся бы. Но я успел. И только тут понял, что машину окружают дети. И никто из них надо мной не смеялся. Я окинул взглядом встречавших – да… похоже, у многих из них куда более серьёзные проблемы, чем парализованные ноги. Вот красивая девочка в кресле – у неё ног вообще нет, а из правого короткого рукава торчит что-то вроде раздвоенного розового отростка. Рядом мальчик лет восьми – у него неестественно асимметричное лицо, словно расплавленное – правая половина крупнее левой, отчего лицо кажется кривым. Вот ещё один парнишка – тоже на костылях, как я. Ещё один – в кресле, он вообще неподвижен, только палец правой руки лежит на кнопке. Девочка с лицом дауна… горбатый мальчик с тоненькими трёхпалыми ручками…

«Цирк уродов», – подумал я и тут же устыдился своих мыслей. Мне нечем было чваниться перед этими детьми. Я был такой же, как они. Такая же часть этого цирка.

Вдруг дети расступились, и ко мне подошла высокая женщина в тонком свитере и голубых джинсах. Очень красивая женщина, хоть и пожилая – ей было лет сорок, не меньше. Она подошла ко мне, присела рядом с креслом и сказала:

– Ну, здравствуй, Мстислав. Меня зовут Галина Евгеньевна, я директор интерната. Добро пожаловать в «Сосновый берег». Ребята, поздоровайтесь с новеньким.

– Здравствуй, Мстислав! – повторили дети чуть ли не хором. И заулыбались. Искренне так, тепло. И мне стало как-то легче. А через толпу пробился совсем маленький мальчишка на трёхколёсном велосипедике и заявил:

– Привет! Я Антон! Я твой куратор, пока ты здесь не освоишься, и мы будем жить вместе.

Я поразился складной речи, как мне показалось, четырёхлетнего малыша, но вдруг понял, что Антону гораздо больше. Просто он такой маленький. Так я встретил своего лучшего друга.

Это действительно был хороший интернат. Дорогой. Дорогой, потому что у всех детей, кто жил здесь, были совсем не бедные родственники. Родственники платили нехилые денежки, лишь бы другие люди занимались их детьми-калеками. Поэтому здесь условия были куда лучше, чем в каком-нибудь полунищем доме инвалидов. Это был такой замкнутый маленький мирок, где хорошие люди пытались дать детям-инвалидам то, чего не могли им дать собственные родители. Тепло, заботу, ласку…

Это были хорошие три года. Правда, хорошие, без дураков. Ах, какие каверзы умудрялись учинять мы с Антохой, какие весёлые порой устраивали посиделки… какие ставили спектакли… у нас даже были дискотеки, на которых дружно плясали все, кто мог, а кто не мог – всё равно плясали. Вы когда-нибудь видели вальс на инвалидных колясках? Я – видел. И сам танцевал. С Ирой. С той самой красивой девочкой без ног и с культей вместо руки. Она хотела стать модельером. Не знаю, стала ли…

Нас многому учили. Но прежде всего нас учили быть самостоятельными, заботиться о себе и о других и не бояться трудностей. И мы не боялись.

Я многому научился за эти три года. Одолел без троек школьную программу и стал готовиться к сдаче ЕГЭ и поступлению в институт. Я выучился играть на гитаре, рисовать, готовить и даже – не смейтесь! – шить и вязать крючком. Потом учил этому малышей – это здорово развивает мелкую моторику, а за ней идёт развитие головного мозга. Я регулярно занимался в спортзале, и мои руки стали очень сильными. Но больше всего мне нравилось плавать – в воде мои бесполезные ноги почти не мешали мне. Я ощущал себя почти нормальным – сильным, гибким – таким, каким мог бы стать, если бы не проклятая авария.

Мама за три года навещала меня… ну, раза три, быть может. Рассказывала, как она счастлива, какая у неё замечательная дочка – моя сестрёнка, Светочка. Какой хороший муж Валик – такой заботливый и внимательный… Я слушал и кивал. Это была её жизнь, в которой мне не было места. А потом кто-нибудь из ребят появлялся с воплем: «Холодок! Там…», далее шло описание – что там и почему мне надо там быть. И она откланивалась, чуть ли не с облегчением. Да, в интернате меня все называли Холодок – даже сотрудники. Потому что Мстислав – слишком официально, а от обращения Слава или Славочка меня просто передёргивало… С некоторых пор. А против Холодка я не имел ничего.

Но чем больше приближалось моё восемнадцатилетие, тем больше я понимал, что я вырос, что мне нужно начинать жить самостоятельно. И во время последнего визита матери сказал это ей. Мама очень удивилась:

– Но разве здесь тебе плохо, Славочка?

– Мне здесь хорошо, – спокойно сказал я, – но я уже взрослый человек, мне скоро будет восемнадцать лет, и я хотел бы жить самостоятельно.

– Но где? – удивилась мама. Честно говоря, меня успело достать это фарисейство, и я сказал:

– В нашей квартире пять комнат. В загородном доме – восемь. Неужели не найдётся хоть одной для меня? Ладно, пусть не найдётся. Не буду действовать на нервы тебе и Валику. Когда мне исполнится восемнадцать, я потребую свою долю наследства. Я ведь наследник папы, не так ли? Куплю квартиру, поступлю в институт и буду жить самостоятельно. Вас я не потревожу.

– Но Валик говорит… Всё в деле…

– Мама, меня не волнуют дела Валика. Ты устроила свою жизнь, теперь я хочу устроить свою.

– Но я твой законный представитель, – повысила голос мать. – И мне решать, как поступать с отцовским наследством!

– Ошибочка, – улыбнулся я. – Я калека, но не дурак. И вполне дееспособен. Так что, когда мне исполнится восемнадцать лет – я сам себе буду законным представителем. Я уже звонил адвокату. Скажи Валику – пусть готовится к разделу имущества.

Лицо матери исказилось:

– Неблагодарный! Три года я платила сюда такие деньги, я заботилась о тебе, а ты…

Я пожал плечами, попрощался и уехал. Больше мне не довелось разговаривать с мамой. Но потом я понял, что зря рассказал ей о своих планах. Валик вовсе не собирался выпускать отцовские денежки из своих цепких ручонок.

В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, за мной приехал адвокат. Нужно было съездить к нему в офис – заполнить бумаги, ещё раз встретиться с мамой и Валиком, ещё какие-то формальности. И я поехал с ним, а со мной увязался Антоха. Я уже решил, что он будет жить со мной, когда я куплю квартиру. Антоха хотел выучиться на программиста – он и сейчас хорошо разбирался в компьютерах. Но до офиса адвоката мы так и не доехали – внезапно нас нагнал тяжёлый грузовик, который ехал некоторое время ноздря в ноздрю, благо, дорога была пустынна, а когда машина адвоката въехала на высокий путепровод, грузовик странно вильнул… и вытолкнул её с дороги… Удар был такой силы, что ограждение не выдержало – смялось, как бумага.

«Дежа вю, – ещё успел подумать я, а потом в мозгу застучало, – не хочу умирать, не хочу умирать, нехочуумирать…»

А потом всё-таки умер.

========== Глава 1. Далёкие берега ==========

Там, где я оказался, было темно, холодно и ужасно одиноко. Ни низа, ни верха, ни дна, ни покрышки. Просто какая-то пустота. Она прикасалась ко мне сотней мягких лапок, гладила, обнимала, хотела забрать к себе, чтобы я растворился, стал частью её. Но я этого не хотел. Отчего-то я понимал, что оказаться здесь я успею всегда, и ужасно протестовал и сопротивлялся. Я не хочу быть здесь, в этом пустом и вязком пространстве, где кончается всё. Я ведь ещё и не жил. Пустота не унималась, шептала что-то в уши, льстила, уговаривала, приманивала… Но я не сдавался. И она сдалась первой. Разочарованно что-то прошипела и вытолкнула меня, исторгла из себя – непонятно куда, неизвестно зачем – но исторгла. И ко мне вернулась способность чувствовать. Ох, лучше бы и не возвращалась – вместе с этой способностью ко мне пришла боль. Но тут же на лицо мне что-то полилось, и я услышал плачущий голос Антохи, произносящий с удивительной мелодичностью:

– Холоооодок… Ну Холодооочек… Просыпайся, а?

Я открыл глаза и слегка охренел. Странное существо с нежно-голубого цвета кожей, белыми длинными патлами, золотыми глазами с вертикальным зрачком, но, впрочем, с вполне узнаваемыми Антохиными чертами, отчаянно теребило меня, пытаясь привести в чувство.

– Ты чего, Антоха, обалдел? – поинтересовался я и моментально закрыл рот. Голос был… мой. Но звучал он не менее напевно и мелодично, чем у Антохи. Что за ерунда здесь творится? И почему Антоха так выглядит? Что это за помесь Леголаса со смурфиком? Мы же… Мы же…

Тут ко мне в голову с безжалостностью бульдозера вломилось воспоминание об аварии. Мы же должны были погибнуть – там путепровод такой высокий был – машина навернулась и наверняка взорвалась при падении. Почему тогда мы живы? Что произошло?

Антоха же напряженно глянул на меня и тихо сказал:

– Холодок, ты не пугайся… Но мы умерли и куда-то перенеслись… кажется. И теперь мы – это не совсем мы.

– Тош, ты что, фантастики на ночь перечитался,что ли? – проворчал я. – Если мы умерли – значит, мы мёртвые. Точка.

– Ага, – ехидно отозвался Антоха, – ты ещё скажи, что это – рай, а мы с тобой ангелы. Нимб не жмёт? Крылья не режутся? Ты на меня посмотри… А потом на себя. Нет, это стопудово другой мир.

Я осторожно попробовал сесть, и это у меня получилось. После чего я уставился во все глаза на преобразившегося Антоху. Что и говорить, на райского ангелочка, равно как и на демона, мой друг походил мало. Ну, и кроме того… Он подрос. Существенно так. Расти Антоха перестал года в четыре. А сейчас – да, для своих семнадцати он, наверное, был мелковат, но в целом… Я удивлённо оглядывал весьма симпатично сложенного подростка, до пояса его кожа была нежно-голубого оттенка, ниже начиналось что-то вроде чешуи, перламутрово-белой, как жемчуг. На шее, чуть выше ключиц у Антохи были какие-то непонятные дуги с нежной кожей и приоткрытым розоватым нутром. Жабры? Моя рука непроизвольно дёрнулась к собственной шее, нащупав там примерно то же самое, что и у Антохи. Ага, судя по жабрам и чешуе – мы водоплавающие какие-то. У меня тоже ниже пояса чешуя начинается – тоже с перламутровым отливом – только не белая, а серебристо-стальная. Красиво.

Антоха смотрел, как я тихо обалдевал, рассматривая его и себя, а потом повернулся и сказал:

– Здесь тоже есть, правда?

Я глянул ему на спину. Полоска чешуек спускалась от основания шеи до гмм… сливаясь с чешуёй на пятой точке. Довольно красиво, кстати, смотрится. Но… но только… Моя рука дёрнулась, дотронувшись до паха, и я похолодел. Ничего. Гладкое место. Чёрт, вот обида-то какая – я его даже в деле попробовать не успел ни разу, как-то всё возможности не было… Что ж, теперь помирать, как Жанна д’Арк – девственником? Чёрт, да я вроде умер уже… Лицо у меня было, видимо, такое, что Антошка расхохотался от души:

– Холодок, ты чего? Всё у нас в порядке, смотри!

И мой отвязный приятель провёл рукой по чешуйкам спереди. Они как-то раздвинулись, и тут-то и обнаружилось то, о потере чего я уже успел посокрушаться. Правда, тоже нежно-голубого цвета, но это не суть важно. А то я за всю свою прошедшую жизнь успел привыкнуть к тому, что я именно мальчик, а не нечто непонятного… точнее, вовсе отсутствующего пола.

В остальном наши тела не особо отличались от обычных, человеческих, но что-то мне подсказывало, что это ещё не все сюрпризы. Однако… Ноги… Мои ноги… А если попробовать встать?

И я, осторожно перекатившись набок, встал на четвереньки. Моему восторгу не было предела, когда этот нехитрый маневр увенчался успехом. Ободрённый этим, я рывком вскочил на ноги… и пошатнулся. Оказывается я уже и подзабыл, каково это, когда собственное тело тебе подчиняется. Перепуганный Антоха подскочил ко мне и поддержал:

– Холодок? Ты как?

– Офигенно, – совершенно честно ответил я и улыбнулся. – Кажется, здесь я могу ходить.

– Скорее уж, плавать – резонно отозвался Антоха. – Что делать-то будем?

Мой желудок отозвался громким ворчанием, Антохин ответил ему полным согласием.

– А что мы есть-то здесь будем? – удивлённо спросил Антоха.

Я окинул взором тот кусочек суши, на котором мы оказались. Это был небольшой уютный островок с янтарного цвета песком, окружённый ласковым изумрудным морем. Такой же, но более насыщенный, кстати, цвет был и у здешнего неба, с которого светили два солнышка – одно побольше, другое поменьше. Красиво, конечно, но поблизости не наблюдалось ничего похожего на растительность. Просто изогнутый дугой песчаный пляж посреди океана. Однако, есть хотелось всё сильнее, и я сказал Антохе:

– Слушай, раз мы водоплавающие, похоже, что-то вроде русалок, так может, нам попробовать в море пищу поискать?

– А давай! – радостно заявил Антоха и с разбегу плюхнулся в море. Я последовал за ним… и вот тут-то моё новоявленное тело выдало новый сюрприз. На голенях откуда-то развернулись серебристые плавники, а пальцы ног странно удлинились, образовав что-то вроде ласт. На пальцах же рук выскочили недлинные, но острые серебристые когти. Ого… по интересному пути пошла здешняя эволюция.

Между тем тело явно хорошо знало, что ему надо. Оно радостно изогнулось, набрав под водой… ага, я уже под водой… прямо-таки немыслимую скорость и рвануло к стайке довольно крупных серебристо-синих рыбок. Рыбёшки прыснули врассыпную, но не тут-то было. Один взмах рукой, и мои когти вонзились в бок крупной рыбине, когти другой руки без особых усилий отсекли ей голову и выпотрошили, потом легко, словно чулок, сняли шкурку. Да, с таким умением рыбу разделывать… за три секунды… меня бы в любом японском ресторане приняли бы на ура. Однако теперь-то что делать?

Тело само ответило на мой вопрос, развернувшись к островку. Так, значит, под водой мы всё-таки не питаемся… Логично. У меня же, кроме жабр, ещё и лёгкие есть, а им лишняя вода совсем ни к чему.

Я покосился на Антоху. Тот тоже сжимал в руках рыбью тушку, разделанную так же безупречно, как моя. Ну, вот, значит, нужно выйти на сушу и пообедать.

Самое интересное, что как только мы вернулись на островок, плавники и «ласты» тут же исчезли, словно внутрь втянулись. Нет, определённо, здешняя эволюция была весьма затейливой и странной. Когти, кстати, втягиваться не спешили – ну, да, столовых приборов у нас нету, а кусочки отрезать как-то надо.

Выбравшись на берег, мы с удивлением воззрились на сырую, хоть и разделанную рыбу, которую сжимали в руках.

– А мы сможем… сырую? – с некоторым недоумением пробормотал Антошка.

– Ну, японцы же как-то едят, – отозвался я. – А мы, то есть, такие, как мы, в этом мире наверняка только сырой и питаются – не будешь же в море костёр жечь.

Антоха с сомнением отрезал кусочек от рыбьей тушки и положил в рот. Прожевал и отрезал ещё один, пробормотав:

– Ефь, это ффкуффно…

Рискнул и я. Надо сказать, на рыбу нашего мира это было не особенно похоже. Больше всего по вкусу наша добыча напоминала отварную чуть-чуть подсоленную курицу. В общем, была вполне съедобной. Так что мы умяли всё и растянулись на песочке. Когти же смирненько втянулись, едва мы закончили трапезу.

– И что теперь? – поинтересовался Антошка. Вот же неугомонный. Ладно, попробуем проанализировать ситуацию.

– Думаю, – высказался я, – что мы действительно попали в другой мир.

– А почему? Почему мы не умерли? – удивился Антоха.

– А вот ты что последнее помнишь? Перед тем, как здесь очнулся? – спросил я.

– Ну… – протянул Антоха, – я задремал, потом удар страшный, грохот, треск… А потом я словно в пустоте повис. И ещё я успел услышать, как ты думал: «Не хочу умирать…», и я к тебе так потянулся… и кричал мысленно, что тоже умирать не хочу. А потом меня словно вытолкнуло что-то. Открыл глаза – лежу на песочке, рядом какое-то чудище синее… Только потом сообразил, что это ты – у тебя лицо почти не изменилось, только голубое стало. Я и стал тебя тормошить, а ты всё никак не очнёшься. А потом… очнулся.

– Понятно, – отозвался я. – Знаешь, думаю, мы с тобой так умирать не хотели, что наше желание стало материальным, и нас зашвырнуло чёрт знает куда. Значит, так. Для начала, я считаю, нам стоит на этом островке немного покантоваться…

– Зачем? – удивился Антошка.

– Думаю, нам нужно привыкнуть к собственным телам и узнать про их возможности. Поизучать местную морскую фауну. Проверить окрестности, так сказать. Мы об этом мире ничего не знаем – может, на таких, как мы, здесь охотятся. А может, удастся встретить соплеменников и начать жизнь заново.

– Ты серьёзно? – спросил Антошка.

– Ну, да, – ответил я, – смотри – мы теперь здоровы, за себя постоять можем, с мозгами у нас тоже всё в порядке. Будем жить, если у нас появился второй шанс. Ведь не просто же так мы его получили?

Антоха помолчал, переваривая мои слова. За время нашей трапезы солнышки успели ускользнуть за горизонт, сменившись стайкой некрупных, словно теннисные мячики, лун, окружённых россыпью ярких, совершенно незнакомых звёзд. Ночь была тёплой, море нашёптывало что-то успокоительное, Антоха переместился поближе ко мне и пробормотал:

– Утро вечера мудренее… – после чего ткнулся мне в плечо и спокойно засопел – так, словно засыпать на теплом, нагретом за день песке под абсолютно чужими созвездиями было для него не в диковинку. Некоторое время я вслушивался в шум моря, а потом и сам задремал.

Ах, какими же мы были тогда наивными – словно котята, выброшенные из родного дома на улицу чьей-то безжалостной рукой.

========== Глава 2. В море ==========

Я проснулся, когда небо начало светлеть, а там, где оно сходилось с морем, заиграли совершенно потрясающие переливы красок. Это было неописуемо, но я вдруг почувствовал, как меня начинает накрывать запоздалое осознание того факта, что мы с Антошкой совершенно одни в абсолютно чужом нам мире. Что в своём мы умерли, и это навсегда. Вчера я даже не успел понять и осознать этого – ведь тот факт, что я жив и здоров, хоть и выгляжу, мягко говоря, странновато, перекрыл всё. А сейчас… честно говоря, меня потянуло забраться на ближайший камушек и поистерить со вкусом по этому поводу, но… Песок продолжал сохранять тепло, рядом ласково ворочалось и плескалось море, Антоха продолжал сопеть мне в шею, и я кое-как справился с этим, в общем-то, логичным, но сейчас на фиг не нужным желанием, и решил поразмышлять.

Мысли мои вернулись к моменту катастрофы, и я задумался. Конечно, можно было списать всё это на несчастную случайность, но уж больно вовремя эта случайность произошла. Вовремя для некоторых. Артур Владимирович – так звали адвоката, хороший, кстати, был мужик и отца знал, жалко, если погиб – так вот, Артур Владимирович говорил, что с наступлением совершеннолетия я имел полное право забрать свою долю из отцовской фирмы, и суд встал бы на мою сторону без писка – ведь я единственный наследник первой очереди, каковыми являются родители и дети. А вот мама – мама хоть и тоже наследник первой очереди, но всю фирму и прочее полностью она могла унаследовать только в случае моей смерти, что, собственно говоря, и произошло. А теперь у меня есть очень плохой выбор – либо мама пожаловалась Валику на моё своеволие, и он решил действовать самостоятельно, наняв какого-нибудь отморозка, чтобы устранить разом и меня, и адвоката, либо… но это уж совсем запредельно… но я уже не маленький доверчивый мальчик, так что учтём и эту возможность… Либо они с Валиком действовали совместно. Мама… Но как она могла так со мной… Нет, это не так, так и до того додуматься можно, что авария, в которую мы с отцом попали, тоже была подстроена, а у мамы совсем не просто так разыгралась мигрень… Но это предполагает, что они с Валиком были знакомы ещё до катастрофы… Нет, я тут чёрт знает чего себе сейчас напридумываю – проверить-то возможности нет. Если бы мне этот расклад пришёл в голову раньше, я бы попросил Артура Владимировича нанять частного детектива, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть мои домыслы. Лучше бы опровергнуть, честное слово… Только вот сейчас… Сейчас я уж точно никак не смогу повлиять на события в моём мире. А жаль. Я бы вернулся – даже не для того, чтобы отомстить – хотя и это тоже. Валику бы я отомстил по полной программе – он мне должен. Должен очень многое, начиная с ни в чём не повинных Багиры и Джека. А если он причастен к смерти отца, то его долг становится вообще неподъемным. Однако, кто сказал, что ничего нельзя сделать? Я не знаю ничего об этом мире – значит, нужно узнать о нём побольше. Вдруг тут есть какие-нибудь технологии перемещения в другие миры. Или там магия какая-нибудь? Но для того, чтобы со мной захотели общаться люди, владеющие такими знаниями – я и сам должен из себя что-то представлять. Вряд ли кто-то захочет помогать типу, у которого даже штанов не имеется. Значит… значит, нужно стать кем-то. А пока я никто и звать меня никак. А посему стоит запихнуть все подобные мысли в какой-нибудь дальний уголок сознания и приступить к делу. Кто владеет информацией – тот владеет миром, а у меня пока этой информации с гулькин нос…

Пока я раздумывал таким образом, рассвело окончательно, и Антошка сонно заворочался рядом. Что ж, пора вставать и отправляться на поиски информации – не век же нам торчать на островке посреди моря – хоть и таком симпатичном.