Текст книги "Я слышу плач за горизонтом (СИ)"
Автор книги: NUna MOon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)
А в один очередной такой раз за мной так никто и не пришел. Я запомнила этот случай до конца жизни. Я провела в той чертовой клетке почти три гребаных дня, без еды и воды. Голод просто сводил с ума, как и жгучая нехватка воды под палящим солнцем – уже к концу первого дня началось головокружение, стало темнеть в глазах, а к концу второго – организм не выдержал, и я вовсе отключилась…
Я не знала, как долго находилась без сознания, но сквозь глубокий сон я почувствовала, как кто-то приблизился к клетке и лег возле нее – когда же на заднем дворе послышались поспешные многочисленные шаги приближающихся к клетке пиратов, этот «кто-то» подорвался с места, издавая угрожающий рык.
«Адэт…»
Она никого не подпускала, никому не позволяла притронуться ко мне. К этому времени пираты уже успели заметить, что я отключилась, и, судя по их неуверенным, но отчаянным попыткам добраться до клетки через свирепую тигрицу, видимо, я все еще была нужна живой. Была нужна ему.
И ведь вскоре он и сам пришел. Я знала, это точно был он. Только перед ним Адэт так послушно отступила бы в сторону…
Да, я привыкла.
Я привыкла к бесконечным ссорам. Привыкла слышать в свой адрес самые незаслуженные оскорбления и привыкла бросаться ими в ответ. Привыкла к тому, что в разгар очередного скандала Ваас толкает меня к стене, сжимая пальцы на моей шее. Привыкла к тому, как он скалится и шепчет мне на ухо о том, как сильно ненавидит меня. Привыкла к тому, что он впивается в мои губы, наконец-то одаривая меня таким желанным вниманием, и все заканчивается жарким и грубым сексом.
Животным и бездушным сексом.
«Подстилка босса…»
Хотя в повседневной жизни никто из пиратов и не мог осмелиться сказать мне это в лицо, все же это прозвище засело в моей памяти и не покидало меня ни на минуту. Сначала я чувствовала себя униженно, раздавленно, грязно – теперь же я не чувствовала ничего. Больше я не пыталась оправдать ни себя, ни Вааса – я действительно стала для него всего лишь подстилкой, с этим было бессмысленно спорить.
Теперь, когда связь с прошлым была окончательно разорвана, мои друзья убиты, а татау воина ракъят сведено, я больше не представляла никакого интереса для Монтенегро. Наше совместное существование и деление постели не было ничем иным, как привычкой, привязанностью, пускай и остывшей. И как бы больно мне ни было это признать, но я знала: у Вааса были десятки таких же, как я.
«– Ты – это я. А я – это ты…»
Все изменилось. Больше я не была им, а он не был мной. Больше не было «нас». Он превратил меня в одну из тысячи своих верных псов, и лишь моментами я до сих пор осмеливалась демонстрировать ему клыки и протестующий лай.
Я привыкла.
Привыкла к тому, что Ваас нередко напивался или закидывался какой-нибудь дурью. Привыкла к животному страху, который испытывала каждый такой раз, когда видела его черные, заполнившие всю радужку зрачки и безумную улыбку. Привыкла, что он возращался в свою комнату только под утро. Привыкла чувствовать, как он заваливался на кровать, иногда закидывая руку на мою талию и сразу же засыпая, и от него снова несло виски и дешевыми женскими духами. Оставалось надеятся, что с местными шлюхами Ваас хотя бы использует защиту, дабы не подхватить от них никакой херни…
Блять…
Сколько раз в разгар очередного скандала я в истерике кричала Ваасу, чтобы он остановился. Чтобы он не смел меня трогать, чтобы не смел больше прикасаться ко мне. Я кричала о том, что меня нельзя унижать, мне нельзя причинять боль. И каждый гребаный раз в ответ на это я получала лишь равнодушную усмешку и ироничный вопрос:
– И что же тогда можно с тобой делать, принцесса?
– Меня можно любить, ублюдок ты больной! – в один день все же ответила я, скрипя зубами и с ненавистью смотря на мужчину напротив. – Я достойна любви! Достойна, ты меня слышишь?! Я прошу тебя, прекрати это все! Ты мучаешь нас обоих! Отпусти меня! Отпусти и позволь жить нормальной жизнью, Ваас!
– Забудь, Mary, – процедил пират, прижав мои запястья к стене, и вдруг плотоядно усмехнулся. – «Ни себе, ни людям», а? Так ведь говорится, amiga? Можешь считать меня последним уебком, моральным уродом и прочим куском дерьма, но я не собираюсь остаток жизни провести посреди этого говна и скучать по своей принцессе, которая будет жить долго и счастливо на гребаном материке… Что такое, Mary? Mary, что не так? – наигранно обеспокоенно спросил Ваас при виде моих слез, склоняясь к моему лицу. – Почему ты не улыбаешься мне, как прежде? Почему больше не смеешься? Больше не смешно? Я тебя не радую? Разве ты не хотела этой чертовой любви? Разве не хотела провести со мной остаток жизни и сдохнуть в один день, как во всех этих ебучих мелодрамах, а?
– Скажи… – в отчаянье попросила я, поднимая глаза на пирата. – В чем я виновата? В чем я виновата, что за всю жизнь так и не получила любви от своей семьи? Все бы сложилось совсем иначе… ПОЧЕМУ, ВААС?! Почему они так обошлись со мной?! А ты? – сорвалось с моих губ. – В чем ты был виноват? И почему поступаешь со мной точно так же…
– Тс-с-с… Всей окей. Не плачь. Все окей…
Ваас отпустил мои запястья, проводя тыльной стороной ладони по моей мокрой щеке. За дрожащие плечи главарь пиратов притянул меня к себе – я обмякла в его сильных руках, жадно вдыхая запах этого чертового одеколона…
Да, я привыкла – мне уже давно не было больно.
И нет, это…
Вовсе не было самовнушением.
***
– Не подходи ко мне… – с угрозой в голосе предупредила я, пытаясь не выдать жуткого волнения.
Монтенегро преспокойно проигнорировал мой пыл и, словно издеваясь и наслаждаясь моим страхом, молча сделал несколько неспешных шагов мне навстречу, и я по инерции отступила в сторону. Не сводя с меня хищного взгляда, полного опасности, азарта и угрозы, Ваас припер меня к холодной кафельной плитке, застывая напротив – придерживая обернутое вокруг тела полотенце, я пыталась совладать с бешено стучащим сердцем и сбившимся дыханием, которое с потрохами выдавали мои подрагивающие плечи.
Ваас снова был под чем-то: об этом говорили его черные, бездонные зрачки, заполнившие всю радужку, и нездоровая ухмылка. А его гребаное настроение менялось с бешеной скоростью. Еще минуту назад главарь пиратов был готов прикончить меня одним нерасчитанным ударом в солнечное сплетение, но каким-то чудом сумел сдержаться, дав мне возможность отойти от него подальше, а теперь с улыбкой невозмутимо разглядывал черты моего напуганного лица. Путь из его душевой все еще оставался не достижимым для меня, и Ваас прекрасно об этом знал – пирату нравилось наблюдать за тем, как я всеми силами пыталась не выдать своего страха, он питался им и откровенно пожирал меня глазами…
Нет, в очередной раз оставлять на мне синяки, чтобы отыграться за все, что уже успело выбесить его за этот день, было бы слишком скучно. Эта идея уже не привлекала мужчину, не приносила таких желанных эмоций, которые он так жаждал получить под гребаной дурью.
Нет, теперь Ваасу было нужно совсем другое…
– Боишься меня, Mary? – оперевшись одной рукой о стену, спросил главарь пиратов.
Он прекрасно знал ответ на этот вопрос, а потому с его губ так и не исчезла эта легкая, но не менее маниакальная ухмылка.
– Нет, – все, что я сумела из себя выдавить, не отводя сурового взгляда от лица Монтенегро.
Вот только ком, вставший в моем горле, заставил меня нервно сглотнуть, что не укрылось от внимания пирата.
– Mary, Mary, Mary… – разочарованно произнес Ваас, качнув головой. – Ты же знаешь… Я НЕНАВИЖУ, КОГДА МЕНЯ ПРИНИМАЮТ ЗА ИДИОТА! – рявкнул пират, и его рука мертвой хваткой вцепилась в мое предплечье.
– НЕ ТРОГАЙ! ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ! – в панике закричала я, когда мужчина грубо развернул меня к себе спиной, вновь прижимая к стене.
Когда его горячий торс коснулся моей спины, я принялась судорожно вырываться из его лап, выкрикивая ругательства одно за другим, пока мужчина с раздраженным рыком не вцепился в мои волосы, намотав их на свой кулак и резко натягивая на себя, чем вызвал мое сдавленное шипение и протестующий удар кулаком по стене.
– Нехорошо ты стала вести себя, принцесса… Что скажешь, а? – озлобленно процедил пират мне на ухо, но с его губ так и не сошла эта безумная улыбка. – Сначала пыталась выйти за пределы моего лагеря, куда я тебе, сука, ясным языком сказал не лезть блять. Теперь виляешь своей аппетитной задницей перед моими людьми… Что, соскучилась по члену, mi querida? А? Разве я так давно тебя трахал, чтобы ты вела себя, как последняя блядь? И что же прикажешь папочке с тобой делать, м?
Уже в следующий миг я почувствовала его грубые пальцы, приподнимающие край полотенца и касающиеся моей ягодицы – меня прошибло, словно током. До этого мне приходилось многое сносить от Монтенегро, однако до сексуального насилия надо мной он никогда не опускался. Ваас никогда не брал меня без моей воли: каждый такой гребаный раз ему каким-то чудом удавалось раскрепощать меня, заставлять саму желать его и не противиться…
Но только не в тот день: обдолбанный главарь пиратов не только не возбуждал меня, но и отталкивал, и причиной тому был вполне себе обоснованный животный страх и отвращение. А еще тяжелые воспоминания – воспоминания о чертовом ублюдке Оливере, и о том, как эти грубые мужские руки по-хозяйски бродили по моему телу, в то время как сама я в истерике молила его остановиться, будучи так же прижата к стене. И самым убийственным для меня было то, что затуманенный взгляд Вааса в тот момент ничуть не отличался от взгляда этого конченого урода…
– Прошу, не надо! Ваас, не делай этого, я прошу тебя! ТВОЮ МАТЬ, Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА!
Слезы сами собой наполнили мои глаза, но пирату на это было глубоко наплевать – его горячее неровное дыхание коснулось моей шеи, а рука уже вцепилась в край полотенца. Ваас сорвал его без лишних слов, отбрасывая в сторону, и теперь ничто не мешало его рукам бродить по моему телу.
– Пора напомнить моей бунтарке, кому эта сучка принадлежит, а? – раздался над ухом довольный голос Вааса, который продолжал удерживать меня за волосы и теперь свободной рукой расстегивал ремень на своих штанах. – Радуйся блять. Я знаю, как ты истосковалась по моему члену, принцесса.
– Нет, остановись! – я попыталась оттолкнуть пирата спиной, но в ответ получила лишь злорадную усмешку и сильный шлепок по ягодице.
Ваас насильно раздвинул мои ноги коленом и резко вошел меня – острая боль пронзила мое неподготовленное, напряженное тело, от чего я не смогла сдержать вскрик. На глазах невольно выступили слезы. Пират наконец оставил мои волосы в покое, отпустив их и припечатав меня к стене – его движения были резкими, грубыми и быстрыми. Ваас довольствовался каждым моим сдавленным стороном от боли, не забывая оставлять на моей шее новые и новые отметины.
Да, в тот момент его обкуренный мозг возбуждало не столько мое тело, сколько вид моего подчинения, моей принадлежности ему – его горячее, сбившееся от нахлынувшего удовольствия дыхание опаляло мое ухо, заставляя меня чувствовать себя еще более униженно и беспомощно…
– Хватит… Мне больно… Ваас, пожалуйста! – жалобно умоляла я.
Но мужчина равнодушно воспринимал мои слезы, как что-то обыденное. Что-то, что он ежедневно выслушивал от сотни таких же беспомощных пленников. И новый сильный шлепок по ягодице, приказывающий мне заткнуться и перестать скулить, был тому доказательством…
Ладонь Вааса легла на мое горло, и он притянул меня к себе – всхлипывая и продолжая стонать от боли, я обеими руками вцепилась в пальцы пирата и вновь была прижата спиной к его горячему торсу. Я чувствовала над ухом его неровное дыхание и этот приторный запах алкоголя.
– Кому ты принадлежишь, Mary? – обманчиво спокойно задал вопрос мужчина и, не дождавшись ответа, сильнее сжал пальцы на моей шее, а затем шлепнул по ягодице. – Я блять спрашиваю, кому?! А?!
– Тебе… – сквозь зубы процедила я, вновь содрагаясь от режущей боли внизу живота и беспомощно обмякая в руках мужчины. – Тебе…
Ваас был на пике, когда у меня уже не оставалось ни физических, ни моральных сил. Я была унижена, раздавлена, убита. Глупо было ожидать от такого морального урода, как Монтенегро, что он ни при каких обстоятельствах, даже будучи под чертовой дурью, не причинит мне такую боль. И все же до этого момента я отчаянно и наивно верила в то, что Ваас никогда не опустится до гребаного изнасилования и тем более не сделает меня своей жертвой…
Когда все закончилось, отдышавшись, главарь пиратов развернул меня к себе – он накрыл мои дрожащие губы своими, попутно стирая большим пальцем слезы с моей щеки.
– Не реви, – сухо бросил Ваас, застегивая ремень и кидая на мое дрожащее обнаженное тело последний оценивающий взгляд, а затем направился на выход из душевой…
Стоило послышаться захлопывающейся входной двери, и на подкошенных ногах я припала к кафельной плитке, сползая на пол – слезы, которые, казалось, высохли еще минуту назад, вновь покатились из глаз. Я судорожно запустила пальцы в волосы, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик обиды и отчаянья, и поджала колени к груди, как маленький ребенок, прячаясь от внешнего мира. Внутренняя сторона бедра уже была испачкана в струйке крови, и боль внизу живота так и не притупилась, от чего хотелось на стену лезть. Но еще больше хотелось исчезнуть отсюда, провалиться сквозь землю. От унижения, от несправедливости, от нехватки сил…
Да, у меня кончились силы, кончилось терпение, кончился стимул.
Да, Ваас окончательно сломал меня – ему все же удалось.
Я уже ни о чем не думала, когда вставала под холодный душ, трясущейся рукой держась за кафельную плитку. Ни о чем не думала, пока отрешенно смотрела в одну точку и смывала с себя всю ту невидимую грязь, которой я пропиталась на этом гребаном острове, всю ту кровь, в которой измарала свои руки, весь тот путь, через который прошла. Я ни о чем не думала, когда мой взгляд зацепился за один из сотни осколков разбитого зеркала, которые главарь пиратов никогда бы так и не удосужился убрать из-под грязной раковины. Ни о чем не думала, когда рука потянулась к одному из них…
Выйдя из-под струи воды, я ступила на холодный пол в опасной близости от битого стекла. Не тратя времени на то, чтобы обтереться полотенцем, я накинула на себя майку Вааса, брошенную им на раковину – мокрые волосы тут же пропитали ее ткань, неприятно стекая по шее и лопаткам и заставляя кожу покрываться мурашками.
Я бросила последний взгляд в зеркало: больше лицезреть себя я уже не желала – на меня смотрела сломленная, потерянная душа. Нелюбимая душа. Несчастная душа. Душа, которая потеряла все на этом острове – начиная от близких людей вплоть до самой себя.
Кем я была раньше?
И кем стала?
Я уже с трудом могла вспомнить ту девушку, ту Марию, которая всю жизнь искала семейного тепла и заботы, которая всю жизнь считала себя сломленной, но которая никогда бы не окрасила свои руки в чужой крови, никогда бы не посмела назвать себя убийцей. Теперь на меня смотрел совершенно другой человек, человек, которого я всем сердцем и душой ненавидела – гребаная Mary, ебнутая на голову сука, одержимая жаждой мести своим обидчикам и сломленная по всем фронтам. Убийца, чьи руки уже по локоть были в чужой крови, и убийца, виноватая в смерти всех ее друзей. Я ненавидела Mary, ненавидела. И самым страшным было то, что мне не было оправдания:
Не Монтенегро сотворил Mary.
А я сама. Я позволила ей наконец выйти наружу.
Потому, что эта сука всегда скрывалась внутри меня…
Личность Mary уничтожила меня, сожрала с потрохами. Она не оставила мне сил, ни физических, ни душевных. Она убила моего внутреннего зверя, который был так предан ей, и превратила меня в бездушную марионетку.
И теперь, уверенно поднося к запястью острый осколок, я лишь желала освободиться от ее контроля.
Желала наконец-то спастись…
***
« – Вокруг тебя всегда будет много людей, Ваас. Но меня уже не будет. Я хочу, чтобы ты прочувствовал, каково это.»
Как давно я произнесла те слова? При каких обстоятельствах? Вроде бы, после очередного скандала…
Вспоминал ли их Ваас, когда нашел мое побледневшее тело в своей душевой? Вспоминал ли, когда пытался привести меня в чувства?
«– Я не хочу знать, что ты почувствуешь в тот момент. Правда не хочу. Мне лишь важно, чтобы ты сам смог разобраться в себе… А будешь ли ты жалеть или же устроишь гребаный праздник – мне плевать. Мне будет уже наплевать, Ваас…»
Каково это – уходить из жизни? Что человек чувствует, когда умирает? Людей столетиями интересовал этот вопрос, и я не была исключением: не раз я представляла собственную смерть, не раз она снилась мне. И каждый такой раз моя смерть была не от старости, я не умирала среди десятка своих любящих внуков и такого же дряхлого верного пуделя, как это обыгрывают, пожалуй, в любом семейном кино…
Только со временем я стала задумываться над тем, почему так происходило. Почему я не видела своего будущего? Почему буквально каждую ночь лицезрела во снах собственную смерть? Молодую, раннюю смерть? И однажды пришла к выводу, что так и должно быть – я должна была уйти раньше, намного раньше. И, если быть до конца честной, я не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, с того момента, как покинула семью и вместе с тем потеряла смысл существования…
Так и теперь – мне было наплевать. Было плевать на то, что все вокруг заволокла пугающая тьма: я была к этому готова. Была готова к тому, что за человеческой смертью не скрываются никакие ад и рай – что за человеческой смертью стоит лишь пустая, глухая темнота. Мне было плевать на то, что я все еще могла слышать отдаленный звук открытого душа, что я все еще могла ощущать холод от ледяной воды. Было плевать на то, что всепоглощающая темнота не позволяла мне разглядеть собственное запястье, которое должно было быть исполосано несколькими глубокими порезами.
К черту.
Я всего лишь хотела убедиться, что мертва и наконец-то обрела свободу…
– Моя девочка, открой глаза… Давай, Mary. Ну же, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ТВОЮ МАТЬ!
Голос.
Его голос.
Его голос не давал мне уйти – громким неразборчивым эхом он отзывался в моем сознании, заставляя мои виски трещать по швам.
«Я мертва… Я МЕРТВА! Так какого хера я все еще слышу его?! Почему этот ублюдок не даст мне спокойно уйти?!»
Несколько раз я приходила в сознание, вновь начиная чувствовать физическую боль и чужие прикосновения, но, будучи даже не в силах открыть глаза, буквально сразу же возвращалась в непроглядную, пустую тьму, продолжая слышать обрывки всего того, что говорил мне Ваас.
Или мне всего лишь казалось, что он говорил это…
– Нет, ты не умрешь, принцесса. Я не позволял тебе умирать. Не позволял, ты слышишь меня? Да, ты слышишь меня, ты слышишь, я знаю это, Mary. Ты всегда меня слышала…
Я помнила лишь то, как главарь пиратов, после нескольких попыток привести меня в чувства легкими шлепками по щекам, наконец взял меня на руки и куда-то понес. Помнила его расплывчатые черты лица и торопливый, но успокаивающий голос, в котором Монтенегро так и не смог скрыть своего волнения.
– Моя глупая nena… Ты думала, что так легко избавишься от меня? Думала, что я так легко отпущу тебя? Нет, Mary, ты не оставишь меня… Я знаю, моя девочка не бросит меня. Моя девочка знает, как дорога мне… Ложись… Вот так, тихо… Все будет хорошо, Мария… – сквозь шум в ушах услышала я, и эти слова буквально полоснули по моему сердцу.
«Какого черта? Какого черта он говорит мне это теперь?! Теперь – когда я так хочу уйти, когда я окончательно решила для себя, что не нуждаюсь в этих гребаных словах, которых ждала всю свою жизнь! Ну почему именно сейчас? Господи…»
Если бы он сказал мне это раньше, я бы жизнь за него отдала! Я бы все стерпела, любое унижение, любую боль, если бы только он дал мне надежду – да, я до последнего наивно продолжала бы верить в то, что он сказал мне.
А сказал бы он, что однажды, рано или поздно, у нас все будет хорошо…
***
Первым, что я почувствовала, когда приоткрыла глаза, было теплое плечо пирата, лежащего рядом – попыталась пошевелить некогда здоровой рукой, и острая боль пронзила всю зону запястья и даже отдало в предплечье. Теперь и вторая моя рука была туго замотана бинтом, слегка испачканным в красных пятнах от пальцев Вааса. Даже лежа без малейшего движения я чувствовала, как моя голова трещала по швам и как тяжело мне было сфокусироваться на всем, что меня окружало…
Сбоку послышался шорох – сквозь пелену в глазах я разглядела главаря пиратов, приподнявшегося на локте и теперь внимательно разглядывающего меня нечитаемым взглядом. С трудом мне удалось рассмотреть его зрачки, уже не такие широкие и бездонные. Аккуратным движением рука Вааса коснулась моей побледневшей щеки – меня словно током прошибло, стоило в мыслях всплыть ярким картинкам того, что произошло в душе…
– Не прикасайся, – все, что я смогла из себя выдавить, уводя взгляд.
На душе словно кошки скребли. Я была зла на Вааса. Очень зла. Не столько за всю ту причиненную им боль, сколько за его чертов эгоизм и жестокость. Я не смогла уйти, не смогла, потому что он не позволил мне. Не позволил освободиться от своего безумия, не позволил обрести покой. Он хотел, чтобы я остаток своей никчемной жизни медленно сгорала, подобно ему, в его же чертовой компании. Чтобы остаток жизни я терпела боль и унижения, чтобы сгорала от ревности и страха, чтобы не видела спасения ни в ком, кроме него, а он – так и не подарил бы мне этого спасения…
– Какой же ты ублюдок… – процедила я охрипшим голосом, прикусив губу, чтобы сдержать ком в горле.
– Mary.
– Я бы лучше умерла сегодня, Ваас! – сорвалась я, переводя взгляд на мужчину. – Умерла бы, как и все мои друзья. Моя жизнь тогда имела бы хоть какой-то гребаный смысл! Но ты меня и этого лишил…
Тяжело вздохнув, Ваас откинулся обратно на подушку, потирая переносицу, а затем закинул руку за голову, уставившись в серый потолок. По аналогии я увела полный ненависти взгляд в сторону окна, наблюдая за заходящим солнцем и скользящими по полу занавесками. Повисло долгое, напряженное молчание. Главарь пиратов ушел в себя, о чем-то задумавшись. Я же старалась думать о чем угодно, только бы вновь не проигрывать в своей голове воспоминания о смерти ребят…
– Ты никогда не задумывалась над тем, почему до сих пор жива? Почему я до сих пор не прикончил тебя, хотя у меня было столько гребаных шансов? – тихо и отрешенно спросил пират, продолжая смотреть в потолок.
Вдруг он грустно усмехнулся.
– На самом-то деле… Я ведь и сам в душе не ебу, amiga… Знаю, ты считаешь меня конченым эгоистом, и у тебя есть на это веские основания… Но я часто думал о тебе, принцесса, когда оставался один. Не, серьезно… Я даже представлял себе, что изменилось бы, исчезни ты из моей жизни. А еще чаще я размышлял о том, на что бы смог решиться, если потерять тебя стало бы нахуй неизбежным. Прикончил бы я тебя собственными руками или же оставил в живых и отправил домой?
На время в воздухе повисла тишина, но спустя минуту, задумчиво облизнув губы, Ваас наконец продолжил.
– Если бы у меня была возможность вернуться в тот момент, когда я нашел тебя без сознания в душе, и встать перед этим гребаным выбором…
Пират выждал неуверенную паузу, но затем твердо произнес, посмотрев мне в глаза:
– Я бы все равно не смог убить тебя, Мария.
Несколько секунд я пыталась прочесть обман во взгляде пирата, но тот был абсолютно серьезен. Ваас смотрел на меня с искренностью и той еле заметной заботой, которую я так мечтала встретить в его изумрудных глазах…
– Да, я просто… Вряд ли смогу смириться с этим… – уже беззлобно ответила я, отрешенно разглядывая потолок и скользящие по нему тени от пальмовых листьев. – Но даже если ты не решишься подарить мне шанс начать новую жизнь вдали от этого острова… Я все равно попытаюсь простить тебя, Ваас.
Я поймала взгляд пирата и поняла, что тот не поверил мне. Ваас не верил в то, что его можно простить, что он достоин прощения. И тем не менее, мужчина мягко улыбнулся мне уголком губ, протягивая ладонь к моему лицу.
– Спасибо, hermana.
***
Kavinsky – nightcall
И вновь эта громкая музыка, доносящаяся из колонок. Вновь этот свет сафитов и бликов цветных прожекторов. Вновь терпкий запах алкоголя и сигаретного дыма. Вновь сотня людей, заполнивших танцпол, и еще сотня, устроившаяся на диванчиках возле шестов, где красивые девушки плавно изгибались под Kavinsky – nightcall, искренне ловя кайф от этой песни…
Все было неизменно, кроме одного.
Ваас.
Он наконец-то был рядом. Этот вечер должен был стать последним, который мы проводили вместе. Возможно, поэтому мужчина не отпускал меня ни на шаг, приобняв за плечи и позволив мне уложить голову на его горячее плечо. Полночи мы просидели вдвоем, разговаривая о том, о чем прежде никогда не говорили. О чем-то абсолютно бессмысленном: о том, какими мы были в детстве, о наших самых абсурдных, но забавных косяках, о первой подростковой влюбленности, о которой Ваас, к слову, рассказывал с такой улыбкой, словно ему было безумно неловко и стыдно вспоминать все то, что он творил, будучи «глупым, влюбленным» подростком. Впрочем, кто из нас этим не грешил?
– Не знала, что ты в душе романтик, – хитро улыбаясь, подвела итог я.
– Я блять ангел во плоти, amiga… – иронично усмехнулся в ответ Монтенегро, отпивая из стакана со льдом.
I’m giving you a nightcall to tell you how I feel.
(Я звоню тебе, чтобы рассказать о своих чувствах)
I want to drive you through the night, down the hills.
(Я хочу провезти тебя сквозь ночь по холмам)
I’m gonna tell you something you don’t want to hear,
(Я расскажу тебе о том, чего ты не хочешь слышать)
I’m gonna show you where its dark, but have no fear…
(Я покажу тебе темноту, но не бойся…)
Спустя столько времени я вновь улыбалась, искренне, счастливо, ведь я знала, как Ваас любил мою улыбку. И спустя столько времени сам Ваас вновь открылся мне, вновь позволил себе расслабиться и делать то, что он действительно желал делать. Каждый раз я застывала на доли секунды и завороженно любовалась тем, как он громко смеется, тем, как активно жестикулирует, рассказывая очередную историю, тем, как выпускает сигаретный дым изо рта…
There’s something inside you,
(Что-то есть в тебе)
It’s hard to explain.
(Это тяжело объяснить)
They’re talking about you, boy,
(Они говорят о тебе, парень)
But you’re still the same…
(Но ты так и не изменился…)
Мне не хватало Вааса. Настолько не хватало, что, получив его сполна, мне все равно было мало – я не хотела, чтобы эта ночь заканчивалась. Я хотела всегда разговаривать с Ваасом так, чтобы не подбирать слов, дабы не разозлить его. Хотела всегда уверенно касаться его губ своими, мимолетно, без надобной на то причины, и не быть отвергнутой. Хотела всегда видеть в его взгляде не туман и ненависть, а осознанность и… Что-то такое, хотя бы отдаленно похожее на взаимную любовь.
– Скажи, ты забудешь обо мне? – спросила я, откинув затылок на спинку дивана и не отрывая глаз от лица главаря пиратов, находящегося в таком же положении. – Ты ведь забудешь… – грустно улыбнулась я, кивая своим мыслям.
Мы уже не слышали музыку, не замечали людей вокруг. Для нас существовали только мы сами. И это была последняя ночь, принадлежащая только нам…
I’m giving you a nightcall to tell you how I feel.
(Я звоню тебе, чтобы рассказать о своих чувствах)
I want to drive you through the night, down the hills.
(Я хочу провезти тебя сквозь ночь по холмам)
Ваас задержал на мне изучающий, немного хитрый взгляд и вдруг засмеялся, устремляя взгляд в потолок и оголяя ряд ровных белых зубов. Иронично изогнув бровь, я улыбнулась уголком губ, как-то тоскливо рассматривая черты его лица. Я просто не могла перестать думать о том, что вижу этот ирокез, этот глубокий шрам на виске, эти изумрудные хищные глаза, эту улыбку, подобную оскалу, и эту густую темную эспаньолку последние, считанные часы…
I’m gonna tell you something you don’t want to hear,
(Я расскажу тебе о том, чего ты не хочешь слышать)
I’m gonna show you where its dark, but have no fear…
(Я покажу тебе темноту, но не бойся…)
Ваас вдруг отпрянул от спинки дивана и потянулся руками к своему затылку – садясь напротив, я внимательно следила за тем, что он делает, и с каждой секундой все больше отказывалась верить в то, что наблюдала. Монтенегро снял со своей шеи тот самый зеленый, поблескивающий под неоновыми бликами кулон, который прежде всегда был вместе с ним и который так завораживающе привлекал мое внимание – я недоверчиво подняла глаза на мужчину, когда тот протянул его мне.
– Я помню, amiga, как тебе он понравился. Ты все время норовила полапать его своими ручонками, а? – усмехнулся пират.
Я неуверенно протянула руку к такому своеобразному, но дорогому подарку, когда Ваас вдруг сжал его в кулаке, серьезно смотря мне в глаза.
– Я вернусь за ним, mi querida. Помни об этом.
Слова были бы лишними – невольно задержав взгляд на губах мужчины, я прильнула к ним, забирая стакан виски из его руки и отставляя на стол. Мои пальцы зарылись в густую эспаньолку, притягивая лицо пирата как можно ближе. Рука Вааса уже по-хозяйски оглаживала мою талию, а его язык проник в мой рот, оставляя на моих губах слабый горьковатый вкус виски.
There’s something inside you,
(Что-то есть в тебе)
It’s hard to explain.
(Это тяжело объяснить)
They’re talking about you, boy,
(Они говорят о тебе, парень)
But you’re still the same…
(Но ты так и не изменился…)
– Давай уйдем отсюда? – оторвавшись от губ пирата и пытаясь выровнять сбившееся дыхание, спросила я.
Ваас не маленький мальчик – он сразу все понял. И, что самое главное, желал не меньше, чем я…
***
Стоило нам оказаться в его комнате, Монтенегро прижал меня к столу, впиваясь губами в мою шею и оставляя на ней новые отметины. К этому времени наши майки уже благополучно были отброшены на пол, как и мои шорты, и ничто уже не мешало моим рукам бродить по напряженному, горячему мужскому торсу – я вцепилась в ремень на штанах Вааса, судорожно пытаясь как можно скорее расстегнуть его и освободить пирата от такой лишней в тот момент одежды.
Теплая ладонь Вааса проскользнула вдоль моей спины, вызывая мурашки по всему телу – она коснулась застежки моего лифчика, который через секунду полетел в сторону. Губы главаря уже спустились к моим ключицам, а вскоре добрались и до груди, заставив сладкий стон сорваться с моих губ…
Когда я жадно впилась в губы пирата, притягивая того за затылок, он подхватил меня под бедра и усадил на стол – Ваас грубо раздвинул мои ноги, и его выпирающий из боксеров член теперь терся о мои трусики, заставляя все сжиматься внутри меня от непреодолимого желания. Одним движением пират стянул их с меня, отбросив сторону – к этому времени я уже вся намокла, сгорая от желания, и пальцы пирата без труда проникли в меня, заставляя прогнуться в пояснице от удовольствия. Я запрокинула голову, подставляя шею таким желанным губам мужчины. Но мне было мало его пальцев, и мои сладкие стоны вскоре наполнились разочарованием.
