Текст книги "Через двадцать лет (СИ)"

Автор книги: Nat K. Watson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Пролог

Моей маме и Незабвенной дружной троице – за поддержку и веру в меня!

Парк был пуст – и фактически, и лирически. Хотя осень – одно из самых лучших времён года для прогулок, сегодняшние условия никак нельзя было назвать подходящими. Факт в том, что начавшийся с утра дождь разогнал по укрытиям всех, кто, так или иначе, высунулся из дома. Сперва лёгкий и приятный, через пару часов он усилился, лишая радости от уикенда вообще и прогулок в частности. Что же касается лирики – многочисленные участки парка, где удалось бы побродить, закрыли на ремонт, перекладывание дорожек, перенос клумб, скамеек и прочего. Почему закрыли осенью – никто не знал, но ещё недавно свежий ландшафт, не требовавший глобальных переделок, вдруг смешался с грязными лужами, песком, мусором и паутиной ярких лент, преграждавших путь. Последний островок безмятежности – небольшую площадку и деревья возле озера – пока не трогали, позволяя горожанам насладиться тем, что есть. Учитывая некоторые события, это было почти символично…

Он стоял под переплетением густых ветвей уже минут тридцать. И нельзя было сказать, что, заняв позицию, он нервно переминался с ноги на ногу или периодически поглядывал на часы. Нет, он просто стоял под деревом, которое давно частично растеряло листья, и от дождя укрывало скверно.

Ожидание, надежда… На что тут можно надеяться, если ожидания не оправданы? Какой толк? Одна минута сменяла другую, мгновения тикали, делая виток напрасно потраченного времени. Потраченного и упущенного. Он смотрел по сторонам, глядя то на озеро, то на следы затянувшегося ремонта, и думал, как это, в самом деле, символично.

– Дурак ты, Джим Роджерс. Нелепый глупый дурак, – «ласково» вещал внутренний голос, – она не придёт, неужели не ясно?

Чувство вины, досада, проклятая надежда и какой-то смешной окрыляющий энтузиазм – всё узлом завязалось внутри, не давая понять и разобраться. Смести в кучу горы пустых обещаний, похожих на карточный домик… Иначе ведь ветерок подует – развалятся.

Всё развалилось и так, здесь-то он разобрался.

Мысли перенеслись на год назад, когда ветреный Ромео встретил свою наивную Джульетту и влюбился. Он сыпал перспективами, бегая в университет, «искал себя», рисуя безоблачные картины их совместного будущего. Снова «искал себя», забывал одни мелочи и не выполнял другие, кидался из крайности в крайность, ослеплённый счастьем и не сообразивший, что о счастье нужно заботиться, неустанно и неутомимо. Вроде бы он заботился, разве нет?

Вроде бы…

Что-то пошло не так, как надо. Джульетта, устав за целый год, поняла, что с наивностью пора завязывать. С другой стороны, осознание возникло поздновато – время потратили впустую. Идя в парк, на запланированную встречу, ветреный Ромео чувствовал, что начинает терять себя. Если она не появится – это можно будет списать на дела-обстоятельства-трудности. На чуть более замысловатый виток. Если же появится… Значит, всё действительно кончено.

* * *

– Привет, прошу прощения, что задержалась. Я собирала вещи.

Слева возникло маленькое яркое пятнышко, лишающее последних надежд. Луиза, шедшая сквозь грязно-серые останки парка, была одета в тонкое красное платье и того же цвета пальто. Наряд выглядел чудесно и модно. Джим, сморгнув упавшие на ресницы дождевые капли, рассматривал девушку и вспоминал их первую встречу, год назад, когда она выбрала то же самое платье.

Когда время ещё умело проходить с пользой, а не утекать сквозь пальцы…

Когда проблемы не пугали.

Решительно вздохнув, Луиза приблизилась к молодому человеку, закрывая их обоих от дождя большим зонтом. Тоже красным. Она вообще любила данный цвет, не то из-за его пламенной страстности, не то из-за прямых ассоциаций с любовью. Джим в её пристрастии разобраться не успел, зато ощутил невидимый мимолётный уют, будто вокруг потеплело. Он мастерски научился читать выражения лица своей любимой. Ему нравилось, когда Луиза улыбается – беззаботная, невинная, быстрая, похожая на сказочную птичку. С правильными искренними эмоциями. Ему нравилось видеть её задумчивой и чем-то всерьёз заинтригованной – будь то просмотр фильма или очередное радужное обещание (в конце концов, пустое)… Главное – верить, и девушка верила. Доверяла. Ему нравился её дразняще-непосредственный смех, всякий раз точно щёлкавший по носу и заставлявший хотеть и мечтать.

Джим Роджерс хотел и мечтал дать Луизе столько всего… В итоге не дал ничего, кроме ребёнка под сердцем и массы разочарований.

Сейчас девушка смотрела на него молча, сосредоточенно и выжидающе. Это было ново для гаммы старых прочитанных выражений. Улыбка едва наметилась уголками губ – грустная, вымученная. Джим знал, что виноват, однако дурацкий энтузиазм и не менее дурацкая надежда заставляли молить о чуде.

– Поговоришь со мной, хм? – попросила Луиза. – Или всё и так ясно?

Риторический вопрос. Джим не сдержал болезненной усмешки, ощущая, как надежда плавится, а вина умножается. Что он мог сказать?

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, Лу, – тихо произнёс он, – прости, может быть… Может, у нас есть шанс?

– О, Джимми…

– Знаю, что сильно подвёл и обидел тебя, знаю. Но я могу попытаться исправить это, просто время…

– Время? – Луиза обречённо сжала ручку зонтика и покачала головой. – Времени, согласись, было достаточно – целый год.

– Не уезжай, Лу…

– Ты слушаешь, но не слышишь меня. Джимми; поздно что-то менять, поздно спохватываться. Мы прежде обсуждали это, разве нет?

Пауза. Опустив глаза, он смотрел куда-то между рукой собеседницы и узором из плиток развороченной под ногами дорожки. Последний, исчезающий островок прошлого… Поправив сумку на плече, Луиза проследила за взглядом возлюбленного, но не нашла для себя ничего интересного. А прежде поняла бы без слов, кажется.

– Давай назовём вещи своими именами, – предложила, наконец, девушка, – тебе двадцать один и мне двадцать один. Я беременна. Родители считают, что наши отношения обречены, и тут они мудрее меня. Я уезжаю с ними, хотя могла бы продолжить обучение в университете, уезжаю и начинаю новую жизнь. И тебе не грех бы сделать то же самое. Так лучше.

Сейчас она меньше всего напоминала наивную Джульетту в красном, встреченную прошлой осенью. Джим вдруг с отчаянием понял, что за минувший год – столь маленький и столь великий отрезок времени – его Луиза изменилась и повзрослела. Она извлекла урок из ситуации, в которой он остался мечтательным дураком, постоянно извиняющимся и сожалеющим.

Так лучше… Для кого именно?

– Ты… сохранишь ребёнка, не правда ли? – спросил Джим, переводя взор на пальто Луизы с крупными чёрными пуговицами. Там, внутри… Кое-что они не обсудили, поскольку встретились сегодня впервые за пару недель. Поскольку мучила вина. И поскольку надежда до сих пор ещё трепетала в душе.

Луиза кивнула, щурясь и глядя молодому человеку в глаза.

– Сохраню. Не буду отрицать, родители, возможно, предпочли бы другой исход – по их мнению, мне рано заводить семью. Но ничего не поделаешь, я не стану множить глупости – предыдущих сполна хватит.

В сердце остро кольнуло – под глупостями девушка наверняка подразумевала их встречу, яркую, обречённую на провал связь и весь безумно-мармеладный год, прошедший за витанием в облаках. Несчастливое совпадение.

– Значит, ты жалеешь о том, что было?

Несколько капель упали между ветвей, упруго отскочив от скатов красного зонтика. С озера подул сильный ветер.

– Жалею? – Луиза, шагнув ближе, улыбнулась. Не так беззаботно, как прежде – улыбка её скорее соответствовала образу старшей сестры, мягко журившей непутёвого братика. – Брось, Джимми, не нужно жалеть о случившемся, нужно идти вперёд. Ты ведь славный парень, добрый, хороший, – женская рука вспорхнула вверх, коснувшись его щеки, – правда, хороший. Но очень ненадёжный. Я жалею, в какой-то степени, что не помогла… Но без меня, уверена, тебе скорее удастся исправить ситуацию.

Кажется, она серьёзно входила в образ ответственной сестрёнки, деликатно закругляя беседу на том, с чего всё началось: пора расстаться – так решено, озвучено и вот-вот будет исполнено. Лу… Маленькая, яркая, быстрая. Больше не наивная.

– А ты о чём-то жалеешь, Джимми?

Она постоянно звала его так, отвергая официальное «Джеймс», считая, имя слишком тяжеловесным и категоричным. Даже теперь, когда парень, вздыхая, вспоминал, о скольких оплошностях и неудачах стоит жалеть – даже теперь он был «Джимми».

– О том, что подвёл и обидел…, – прозвучало сказанное ранее, но девушка оборвала фразу.

– Не нужно, прошу. Я благодарна тебе за время, проведённое вместе, – Луиза, словно прочла чужие мысли и внезапно усмехнулась, – очень благодарна. Забавно, я предложила поговорить, а разговор слегка натянутый выходит, тебе не кажется?

Куда уж неправильнее… Джим не знал, что ответить и чего она ждала от беседы, не знал, убедит ли, что готов измениться, изменить всё вокруг и удержать девушку. Та ни в чём толком и не обвиняла, говоря лишь очевидное – но с каждым словом окрыляющего энтузиазма становилось меньше.

А правда ли он готов измениться? Шанс-то упущен, вместе со временем… И с собственным ребёнком.

– Ладно, закончим, – кивнула Луиза, не дождавшись его реплики и сделав собственные выводы, – я пойду, нам с родителями через пару часов на поезд садиться. Береги себя и постарайся не делать новых глупостей.

Легонько погладив Джима по щеке, она шагнула из-под дерева в обратном направлении. Ярко-красное пятно, бодро перемещающееся по остаткам дорожки. Молодой человек смотрел вслед возлюбленной, порываясь сорваться с места и явить очередную порцию убеждений, порываясь сопровождать и обещать готовность к любым новым началам. Порываясь… и понимая, что вера в чудо сошла на ноль. Слишком разбила его изнутри короткая грустная встреча. Слишком многое отняла, ничего не дав взамен.

– Лу!

Момент расставания долог, но и он не может длиться вечно. Девушка, обогнув лужу, замерла. Развернулась.

– В чём дело?

Готовность изображать героя и стремиться на подвиги тоже испарилась, явив большие неосуществлённые планы. Джим поднял воротник тонкой куртки, под которую заползал недружелюбный осенний холод.

– Я… я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты и малыш… Там, куда едете.

Она не назвала место назначения, полагая, что вторые шансы и «А вдруг?» им ни к чему. Кивнула, будто сомнений в собственном счастье вовсе не имелось.

– Спасибо, Джимми.

Он тоже кивнул, получая крохи от своих планов, понимая, что большего уже не будет. Луиза, вновь поправив сумку, заторопилась вперёд, но тут неведомая сила заставила шагнуть за ней, вцепиться в крохи и потянуть на себя:

– Скажи, мы ещё увидимся когда-нибудь?

Ярко-красное пятно, борясь с ветром, притормозило впереди, похожее на густую акварельную кляксу. Он впитывал в память эту кляксу: каждый крохотный нюанс и оттенок и – вот оно – неопределённое пожимание плечами.

– Если только лет через двадцать, Джимми. Может, тогда судьба снова сведёт…

* * *

Всё кончено…

Она ушла, уехала, исчезла. Зачеркнула саму себя и нелепо-романтичный год, как если бы ничего и не было. Его Луиза… Теперь не его. А маленькое продолжение жизни? А ребёнок?

Джим не мог не думать о них, даже если б захотел. Не мог не винить себя за то, какой он есть – беспечный, метущийся, непостоянный. «Ненадёжный», – сказала она. Странно, сам был уверен, что может относиться к серьёзным людям. Видимо, серьёзность и надёжность – не всегда синонимы.

Следовало доказать, что он – подходящий и правильный парень. Что может заработать, создать, помочь и позаботиться. Что в маленькой квартирке в захудалом районе Эйвери-маунтин есть место для двоих, а то и троих. Что ветреность пройдёт и превратится однажды в стабильность… Джим не выполнил указанных пунктов – а понял, разумеется, также с опозданием. Как часто, выходит, приходилось опаздывать!

Всё кончено.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к кровати и держа в руках снимок. С единственной и крайне некачественной совместной фотографии смотрели двое, стоявшие на мосту. Раскинув руки в стороны, словно крылья, они смотрели и напоминали о случившемся. О том, что было «до», когда Джимми Роджерс метался между Политехом и университетом Хоуарда, подрабатывая то там, то тут, не зная, чего хочет от жизни и как это получить. Потом пришла Луиза, – с ней метаний меньше не стало, но зато они приобрели авантюрно-приключенческий вкус. Всё казалось, время есть, ещё успеется, ещё получится. Любовь затмевала трудности и никуда не могла деться… Однако, Лу ушла столь же внезапно, как и появилась, прозрела первой. Трудности были ей не по плечу, а может, наоборот, она переболела и набралась сил, поняв, что из тупика надо выбираться.

Оторвавшись от разглядывания фото, Джим посмотрел вокруг. Квартирка и вправду напоминала тупик. И всё, что «после».

– Тряпка. Жалкое существо. Неудачник, – сказал парень самому себе, поражаясь, как смешно и высокопарно звучат слова, когда их никто не слышит. Сделал ли он что-нибудь хорошее и полезное? Луиза права, он даже на роль отца не подходит, весь какой-то не такой, как надо. Настоящая тряпка.

Возле кровати, рядом с правым бедром, стояла пустая пивная бутылка, и Джимми, налившийся без обеда, в красках начал представлять будущее любимой и взросление ребёнка. Сначала она одна станет растить малыша, родители будут помогать… Потом замуж выйдет – хорошенькая девушка ведь не может не выйти замуж, а?

За кого-то другого.

Как странно, его родители были уверены, что Луиза мудро и положительно влияет на их сына, «привязывая» его к действительности и повседневным делам. Стабилизируя, что ли… Её же родители, выходит, полагали иначе, поспешив при первой возможности оградить дочь от такого болвана.

«Ну и доказал бы им обратное, что же ты! Явил бы миру свою надёжность!»

Ан нет, совесть и разумные аргументы всегда активизировались после того, как были нужны. С самым большим опозданием во всей истории. Может, им вообще не стоило встречаться? Джим с сомнением повернул голову в другую сторону – туда, где у левого бедра, прямо на полу, лежал кухонный нож, неуместный, словно из контекста вырванный.

Может, его родителям тоже не следовало обзаводиться таким неправильным отпрыском?

Где-то за окном по-прежнему шумел дождь, вносивший свою лепту во внутреннее состояние молодого человека. В глазах позорно защипало, но Джим не мог сказать наверняка, текли ли слёзы от собственной слабости или началась маленькая пьяная истерика, вызванная дешёвым пивом. Второе казалось вполне реальным, ибо стены квартирки-тупика понемногу начинали раскачиваться и пошатываться.

«Остаётся только ловить их повороты, раз ни в чём другом не преуспел, нытик…»

Почему у них не получилось? Почему она не подождала немножко, если он и правда такой хороший и добрый? Может, он всё-таки, чуть-чуть сильнее любил, чем она? Или чувство не было особенно взаимным?

«Или ты полный придурок, раз начинаешь обвинять женщину в своих прегрешениях».

Всё кончено!

Сознание заволакивал алкогольный туман, многочисленные «Почему?» играли в догонялки и не давали покоя. Хотелось напоследок подняться и красиво что-нибудь сломать, разбить, швырнуть об стену, разумеется, не попав… Хотелось перевернуть квартиру и истребить осевшие на предметах следы присутствия Луизы – записки, оставленную на полке помаду, единственную фотокарточку. Почему единственную? Почему не сделали больше? Или позор был неминуем? Интересно, а она свою уничтожила – такую же маленькую, нечёткую, единственную? Или у их ребёнка есть шанс однажды увидеть папу во всей красе?

Скорее то, что останется от папы… Не наркоман, не алкоголик, просто неприспособленный к жизни дурак. Распространённая болезнь, верно? Кивнув самому себе, Джимми с силой провёл ножом по руке и тут же вскрикнул. Ох-ты-ж-чёрт-как-больно! Он не предполагал, что будет так больно, за первыми позорными слезами моментально набежали новые, плавившие и без того неустойчивую картинку. Взирая с интересом первооткрывателя на глубокий надрез, наливавшийся кровью, молодой человек воображал будущего супруга Луизы и её свадебное платье. Ну и что, что мужем станет кто-то другой, так правильнее. Он сам не заслуживает ни своей девушки, ни сына или дочери, ни прочих приятностей. Да и вообще, родителям без ноющей «тряпки» тоже будет лучше.

Закусив губу, Джимми сделал ещё один надрез на руке, с трудом подавив тяжёлый стон. «Параллельные прямые не пересекаются». Где это было, в Политехе или у Хоуарда? Впрочем, какая разница? Опьянение постепенно вытесняло боль, а боль выцеживала кровь из бледной вспоротой кожи. Мелькнули в памяти слова Луизы о том, что не стоит делать новых глупостей, но тут подсуетилась совесть, заметив, что он не глупит. Он достойно избавляет людей от своего жалкого существования. Вряд ли они ещё встретятся через двадцать лет – зачем долго ждать и копить проблемы, если те решаются так быстро?

Дождь за окном ласково баюкал, отбивая по стеклу непонятный ритм, но Джим его уже не слышал. Мысли стали лёгкими, практически невесомыми. Предметы перед глазами, качающиеся стены, совпадения, самобичевание и глупые неудачи – всё смешалось в одну пустоту, чей звон, усиливаясь, перекрывал картинку и звук. Перекрывал даже некий голос по ту сторону двери. Или голоса? Лужица крови на полу разрасталась, подползая к краю забытой фотокарточки, похожей на миниатюрный айсберг. Почему-то потянуло смеяться – тихо, из последних сил, забавляясь элегантностью ассоциаций. Айсберг-фотокарточка… А кровь – это вино, много-много красного вина…

Голоса за дверью неожиданно затихли. Или давно затихли? Вот и чудно, не нужно никому его сейчас видеть, потом, через пару дней, спохватятся, найдут – пускай. А сейчас лучше побыть одному, расслабиться, отключиться. Забыть Луизу и уничтожить себя. От мысли о девушке стало холодно… Или он уже достаточно крови потерял, потому и замерзает?

– Простите меня, – шепнул Джимми, неловко скрючившись у кровати, не зная, к кому конкретно обращается, и кто через желанную пару дней его найдёт. Если вообще кто-то вспомнит…

Пальцы подрагивали. Тяжёлая голова с лёгкими мыслями клонилась всё ниже, рассудок, уставший от борьбы, перестал заботиться о каких-то тряпках и фотографиях. Ушёл от проблем и других уберёг… Там, по ту сторону, ничего не будет – ни влюблённостей, ни Джульетт, ни ненадёжности. Ничего, не так ли?

Ведь всё кончено?

  Глава 1. Теория Рождества

(Семнадцать лет спустя.)

Праздник – это время, когда происходит волшебство, сбываются мечты, неожиданности ожидаются, а сюрпризы возникают в два раза чаще обычного. Люди по праздникам добреют и не работают, у всех в голове начинается беззаботный милый кавардак. Особенно зимой. Особенно в декабре.

Ладно, почти у всех.

Александр Гаррет в волшебство не верил, на работе старался не мечтать, а сюрпризов и неожиданностей вовсе избегал. Тем более декабрьских.

На сей раз всё началось с добермана, подтвердившего теорию праздничной «засады»…

– Перерыв полчаса, парни, – хлопнул в ладоши режиссёр, сигналя молодым людям о свободном времени, – рекомендую поесть, попить, покурить, сгонять в туалет и снова покурить. На оставшуюся пару часов вы нужны мне бодрыми и дееспособными, понятно?

Будущие студенты Оксбриджа[1], кивая, рассредоточились по малому репетиционному залу, вновь превращаясь в труппу театра Гордона, точнее, в меньшую её часть. Кто-то, похватав сигареты и куртки, отправился на улицу, вдохнуть свежего морозного воздуха вместе с несвежим вонючим дымом – «Любителям истории»[2] это здорово прочищало сознание и творческие каналы. Тим Стронг, игравший Гектора, аккуратно сдвинул на угол дивана сумки, шарфы и прочее барахло, устраиваясь на свободном месте и открывая зачитанный сценарий. Опытнейший «морской волк» и трудоголик… Что до оставшейся молодёжи, несколько парней рванули в буфет, возглавляемые Гертрудой Вудс – единственной женщиной, имевшей как по пьесе, так и по жизни особый авторитет, благодаря щедрости в угощении, мудрости в советах и неиссякаемому запасу богемно-пошлых анекдотов.

– Жаль, Герти самоустранилась, – вздохнул с дивана Стронг, шурша страницами, – Алекс, не хочешь побыть моей миссис Линтотт? Временно, разумеется – я тут подумал об интонации в одном из диалогов…

Режиссёр, набросив поверх толстовки куртку, сделал вид, что взволнованно хватается за сердце.

– Извини, Тим, не смотря на лестное предложение, минут десять придётся подождать. Я должен позвонить жене, узнать, как там наша псина.

– А, понимаю. Удачи.

Улыбнувшись оставленному в одиночестве мэтру, Александр вышел из зала, на ходу доставая мобильник. К рабочим помещениям, не смотря на ранние сроки, потихоньку подползало общее декорирование интерьера мишурой и огоньками. В коридоре было свежее и сырее, чем в комнате, нагретой коллективной беготнёй. И это притом, что отопление здания исправно работало, не вынуждая думать о починке. Видимо, дело заключалось в погоде – зима в этом году выдалась причудливой, радуя в первую половину декабря солнцем и почти весенними дождями, здорово вводившими в заблуждение. Настолько здорово, что, когда на прошлой неделе ударили морозы и как бы между прочим выпал снег, люди кинулись за тёплыми вещами, жалуясь и стремительно заболевая. Погодный бардак мало заботил Александра, зато очень волновал чувствительных к вопросу окружающих. Взять, например, машинистов или мебельщиков – парни проявили аккуратность, носясь по лестницам и залам уже не в футболках, а в свитерах. Миссис Райт – старая дева, занимающая кассу, таскала в сумочке спрей для носа. На всякий случай. Актёрская братия перешла с курток на пальто и благоразумно вспомнила о перчатках.

Погода сказалась и ещё на кое-ком – узнав, что дражайший босс намерен взяться за творчество Беннетта, Джулиан Джексон, он же Джей-Джей, он же просто заместитель, поспешил деликатно удивиться:

– «Любители истории», Алекс? А почему зимой?

Из всех подчинённых только один Джексон и умел сбивать с толку своими вопросами, подбираясь к сути нестандартно. Маленький, рыхлый, дотошный, с аналитическим умом, двумя карманными калькуляторами при себе и извечной ручкой за ухом. В виду исключительного сочетания качеств, про Джей-Джея в театре постоянно ходили слухи, любопытные и «так себе». Недавно заговорили, что он гей и знает наизусть таблицы Брадиса.

– А почему нет? – ответил тогда не менее удивлённо Алекс, которому не терпелось уступить кресло начальника и финансовые баталии, чтобы снова стать «простым режиссёром». – Что же, как в том году, «Зимнюю сказку»[3] предлагать? Пускай люди в холода вспоминают лето и молодость.

– Да, но темы…

– Темы? – постановщик воззрился на зама своим коронным взглядом с прищуром. – Они в полном порядке. Англичане уже несколько лет с ума сходят от пьесы, спектакль на Бродвей переехал, а мы чем хуже? Или у тебя к Беннетту что-то личное? Может, тема сексуальной ориентации, а, Джулиан?

– Алекс, – жалобно протянул тот, перепутав носовой платок с чехлом от калькулятора и вытирая лоб последним, – хоть ты не будь занудой, прошу.

– Не буду, не буду, – ухмыльнулся режиссёр, дружески хлопая сконфуженного Джей-Джея по плечу. Видимо, тусовка не лукавила про «это дело», следовательно…, – а кстати, ты правда учил таблицы Брадиса?

– Ну, знаешь ли!

Мужчина, довольный произведённым эффектом, поспешил умчаться по лестнице, хихикая и слыша за спиной возмущённое пыхтение. Джулиан неизменно первым разведывал слухи о себе и изрядно утомлялся от популярности на скромном посту. Но ничего, он никогда не умел долго обижаться – в крайнем случае, служебные расходы придётся пополнить небольшой кондитерской премией: при всей своей внешней рыхлости, мистер Аналитический Ум избегал чизбургеров, зато любил шоколадные конфеты и пончики.

Итак, теперь-то было, на кого оставить бухгалтерию и годовой запас шариковых ручек. И кабинет. Предвкушая подбор молодняка на роли студентов, Александр Гаррет, он же главный режиссёр, он же владелец театра Гордона, внезапно вспомнил, что до Рождества осталось несколько недель…

* * *

Как именно это началось, он точно не помнил. Наверное, в тот первый раз, когда мужчина решил, что не желает целый праздничный сезон куковать в офисном кресле на колёсиках. Жизнь не стояла на месте, культура требовала самовыражения и очередного вклада, а ведение бизнеса, умело сочетаемое с периодическим возвращением к профессии, великодушно звало его, Алекса, на сцену. Нет, просто обязывало его быть на сцене, ибо за окнами наступало Рождество и время сюрпризов!

Взявшись за «Сенную лихорадку»[4] Коуарда, мужчина так себе и сказал. И получил тогда, не смотря на довольно успешную карьеру и известность, прохладные отзывы. Неприятно-противно-прохладные. Прикинув, что надо обернуть ситуацию себе на пользу, а становления мастерства без ошибок не бывает, Алекс сменил репертуар, углубился в новые проекты и документацию, от коей Джексона иногда следовало избавлять. Хронический оптимизм играл на руку – вскоре неудача вылетела из головы, пока однажды, точно через один сочельник, не последовала вторая.

В городской квартире прорвало трубу. Без причин, оснований и предупреждений.

Дебора позвонила днём, отрывая от работы и обеда, матерясь, как только визажисты умеют. Велела срочно гнать домой и успокаивать соседей, уже «порадовавших» целый дом. Причём делать это велела самому, потому что она, мол, на съёмках, а с ней – полный аврал, модель-психопатка и пробки в оба конца маршрута. Александр с типично режиссёрским терпением выслушал драгоценную половину и отсоединился, срочно распуская репетицию и хватая ключи от мотоцикла. Происшествие вылилось в небольшой ремонт, финансовое «успокоение» соседей и перенесение сроков премьеры на пару дней. Дебора получила новую кухню, а Алекс, счастливо вздохнув, нырнул обратно в театральный омут. Легко отделался, ибо кухня – ерунда, ни один из супругов у плиты всё равно надолго не задерживался.

Тогда главреж ещё не знал, что, по странной нелепой традиции, каждый сочельник, грозящий новой личной постановкой, будет заодно сопровождаться и мелкими (или не очень) происшествиями. В случаях, когда он усаживался в кресло босса и приглашал к сотрудничеству молодых, фонтанировавших идеями собратьев по цеху, всё проходило гладко. В прочих же ситуациях… Наслаждаясь оптимизмом, Алекс не собирался сдаваться – подобное положение дел он назвал «теорией Рождества», неизменно подтверждаемой одним конкретным человеком. Попытки найти решение и теорию опровергнуть в настоящем неустанно продолжались, с анализом, по методу Джей-Джея. Из того, что сразу приходило на ум, стоило вспомнить прошлый год, когда жене приспичило обзавестись питомцем. Так в семье появился щенок-доберман по кличке Бемоль, путешествовавший между квартирой и особняком на Стрейт рут. Труппа любила прикалываться по поводу собаки и хозяйки, зовя их «Деб и доб». Алекс прекрасно знал о прозвище и не возражал, привязанный к тёплому коллективу и – самое любопытное – привязавшийся за год к доберману. Бемоль здорово вымахал, облаял соседей, сгрыз предметы интерьера до невменяемого состояния, но, вопреки условностям, его любили и многое позволяли. Наверное, даже слишком многое: нынешним утром, собираясь на работу, режиссёр обнаружил собственные заблёванные ботинки со следами непереваренного корма внутри. Бемоль томно возлежал рядом, демонстрируя, что отравился, плохо себя чувствует и вообще его нельзя ругать.

– Колосники тебе под хвост, собака, отполз бы в сторону, для приличия! – досадливо протянул мужчина, созерцая картину и гадая, куда заныкал номер ветеринара.

Бемоль и ухом не повёл, актёрствуя на уровне подопечных Алекса. Как ни крути, а теория Рождества начинала вновь работать – ботинки было жаль.

Вытаскивая из шкафа старые зимние кроссовки, разношенные и уютные, Алекс сделал несколько телефонных звонков: вызвал доктора, моментально пообещавшего приехать и давшего инструкцию об оказании первой помощи; предупредил труппу, что задержится. Затем оставил Деборе сообщение на голосовой почте о хворающей псине, которую кое-кто – и явно не он сам! – разбаловал перекармливанием. Супруга не подвела – перезвонила ровно через пять минут, искренне переживая, сыпя мелкими профессиональными ругательствами и требуя уточнений. Мужчина уточнил, что на данном этапе промывает доберману желудок.

По счастью, причин для реальной паники не имелось – приехавший ветеринар, осмотрев пострадавшего и проделав необходимое, конечно, счёл своим долгом предложить услуги клиники, но буквально сразу за ним влетела хозяйка дома, успевшая совершить настоящий подвиг: промчаться через полгорода и перенести дневные съёмки. Отказавшись от клиники, Дебора вздумала остаться и следить за «бедным-несчастным», клятвенно обещая с деликатесами не перегибать. Александр, успокоенный, снова засобирался в театр, напоследок получив от жены сладкий поцелуй, а от Бемоля – драматический взгляд в духе Сары Бернар.

– Ничего, дружище, тебе поголодать полезно.

Выводя мотоцикл из гаража и радуясь, что без начальства актёры никуда не денутся, мужчина украдкой перекрестился. Хорошо бы в нынешнем году на добермане всё и закончилось…

* * *

– Да, без проблем. Да-да, конечно, понял. И ему тоже. Почеши его за ушком от меня, Деб, – хлопая себя по карманам куртки в поисках сигарет, Алекс улыбнулся. После репетиции неплохо было бы заехать в универмаг – зверски хотелось курить, а пачка нынешним утром опустела. Кроме того, Бемоль, при всей драматичности и погубленных ботинках, заслужил какую-нибудь ерунду из зоомагазина. За моральный ущерб.

Что же до репетиции… Посмотрев на часы, режиссёр прикинул остаток перерыва и засвидетельствовал мгновенное появление Алана Кросса – старшего из «студентов». Промчавшись мимо с криком «Чёрт, где шапка?!», парень повозился минут пять в зале, а затем столь же мгновенно и ретировался. Компании не последовало. Алекс, болтая с женой, весело глянул ему вслед и составил мысленно планы на день. После магазина нужно вернуться и посмотреть, как идёт подготовка сцены… Или лучше до магазина? Через неделю из малого репетиционного коллектив переезжает – время осваивать разметку и декорации.

– Ладно, детка, мне пора, – предвкушая творческую реализацию, заключил мужчина, – Тим просил вообще-то побыть его миссис Линтотт, прогнать несколько диалогов, так что…

– Так что не скучайте, договорились. Привет Стронгу от Деб и доба, – хихикнула в телефон супруга, осведомлённая о театральной шутке.

Главреж, звонко чмокнув мобильник, нажал красную кнопку и приготовился вжиться в роль боевой престарелой учительницы. А если он сейчас сядет в зале за пианино и, бегая по сценарию, заодно «побегает» немного по клавишам, вживание пройдёт на самом высоком уровне и…