Текст книги "Последнее предупреждение"
Автор книги: Лита
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
– Да, – совсем неживым и чужим голосом отвечает он на ее невысказанную мысль.
«Что же?»
Пауза затягивается. И становится многое понятно. Все те мелочи, на которые не обращаешь внимания, но неосознанно откладываешь в памяти.
Она не форсъюзер. Она жена форсъюзера. Она политик. Она просто женщина. Проницательная.
И она уже догадывается, что они выбрали противоположные стороны в будущем политическом конфликте.
«Так ты...»
«Да, Падме. Да. Я давно за него. Вот уже третий год».
«Когда?»
«Сразу после свадьбы».
«А Орден?»
«Меня не отпускают».
«Ты пробовал?»
«В первый год – да».
«Палпатин знает?»
«О заговоре? Да».
«И?»
«Он воспользуется им».
«Вот, значит, каков его план. Выставить нас виноватыми».
«Ваши попытки обречены. В его руках вся власть, все её структуры. Он долго шел к этой цели».
«Он человек. Если рядом не будет тебя, одаренного, его можно будет просто убить. Видимо, без этого не обойтись».
«Вы его не убьете».
«Почему?»
«Он сильнее меня. Или – не сильнее. Может, такой же. Опытней – точно».
«Он – джедай?»
«Нет. Но обладающий такими же способностями».
«Но во власть не должны проникать одаренные».
«Тем не менее, это случилось».
«Как?»
«Все просто. Коррумпированность. Не те анализы крови. Может, даже воздействие на мозг. Разве это важно?»
«Конечно, важно! Вам легко это сделать?!»
«Очень легко».
«И вы можете внушить чуждые мысли?»
«На время – можем. Но, если внушение противоречит внутреннему миру, целям и ценностям, – человек его не воспримет или сломается. Это очень порочные техники. И малоэффективные».
«Значит, значит, ты мог мне внушить ощущение любви, хотя я могла и не испытывать ничего?»
«Мог, но я этого не делал».
«Как я могу верить? Вот только обижаться не надо!»
«Кто из нас форсъюзер?»
«Я простой человек. Но я многое чувствую. И твой настрой тоже».
«Я никогда тебе не врал. Потом, меня часто не бывает рядом, и у тебя есть столько времени, чтобы прийти в себя и опомниться. Но ведь ты не меняешь свое мнение обо мне?»
«Откуда мне знать, на каком расстоянии ты можешь воздействовать на меня?»
«Падме, не перегибай палку! Вы, политики, делаете это каждый день. Все люди друг на друга воздействуют. Разница в том, что я вижу, как ты это делаешь. А ты – моих методов не понимаешь».
«Значит, ты можешь чуть-чуть вмешаться в процесс...»
«Падме, твои обвинения – необоснованны. Мне не нужна кукла, в которую я буду вкладывать свои желания. Неужели ты сомневаешься до сих пор?»
«Да, начинать сомневаться на третьем году замужества – как-то странно. Тем более что он свои способности не скрывал, – запоздало думает она и тут же меняет тему, – Хорошо, твои планы?»
«Быть с тобой. Уйти из Ордена».
«Тебя же, вроде, не отпускают?»
«После получения чрезвычайных полномочий канцлер подпишет указ о роспуске Ордена».
«И джедаи его примут?»
«У них не будет выбора».
«А что ты видишь тут плохого, связанного со мной?»
«Около тебя нет никого, даже ребенка. Это там, где ты жива. Независимо от того, проиграет или нет Палпатин».
«Где же ребенок?»
«Если б я мог видеть все, что хочу! Возможно, ребенка отберет Орден. В любом случае – ты будешь одна, если вообще останешься жива. И мне страшно. Я целенаправленно меняю будущее уже несколько месяцев, но лучше не становится. Этот разговор – мой последний шанс».
«Подожди, а ты можешь внушить мне эти видения?»
«Да, но почему ты спрашиваешь?»
«И я не пойму, что это не мое?»
«Нет».
«Понятно».
«Падме, что ты задумала?»
«Я просто пытаюсь понять. Тебе не пора лететь?»
«Пора. Увы: Обещай, что ты оставишь политику, хотя бы на время».
«Обещаю, я сделаю так, как лучше для тебя, Энекин!»
Именно эта искренняя мысль и позволила ему спокойно уехать.
Проводив мужа, Падме возвращается к промелькнувшей идее.
Если Энекин может влиять на нее, то есть ли такой человек, который может влиять на него?
Такой же природы, но старше и опытней?
Да. Есть. Канцлер. Муж сам признался в его возможностях.
Если внушить можно все, даже видения, откуда Энекин знает, что его видения – правда?
Палпатину нужен союзник. И – власть.
Подумаешь, переступить через какого-то честолюбивого джедая:
Падме вскочила, подведя итог раздумьям: к кому обратиться за помощью – к коллегам-сенаторам или джедаям.
Оби-Ван Кеноби очень смущен. Забавное зрелище. Но как только Падме начинает рассказывать – смущение уходит. Оби-Ван внимательно слушает и вспоминает.
Рыцарь Кеноби снова увидел сенаторские апартаменты Амидалы три года назад. Себя, сконфуженного. Ухмыляющегося, но не менее смущенного капитана охраны, и – этих двоих. Если бы тогда он вместо того, чтобы тушеваться и невольно читать чужие мысли, заглянул бы в будущее! Его ученик, на тот момент еще падаван, неотрывно смотрел на повзрослевшую Падме. А она: она улыбалась. Если все присутствующие обо всем догадались, то что тут говорить о форсъюзере? Ощущать, тот момент, когда у этих двоих мозг отдал приказ вырабатывать гормоны, и возникла та химия, которую все поэты и писатели, все музыканты и художники считают иррациональной. Любовь.
Кеноби видел все то, что испытывает его ученик. Тот совсем выпал из реального времени. Все внимание падавана сосредоточилось на маленьких осколках вселенной: прыгающих огоньках в глазах, в уголках губ, упавшем на лоб локоне. Внешне, со стороны простых людей вся мизансцена выглядела следующим образом: смешной неопытный юноша, краснеющий и выпадающий кстати и некстати из разговора, безуспешно пытался скрыть свои чувства перед снисходительно-надменной, практически спокойной Амидалой. «Практически спокойной», только потому, что она не смогла утаить, как ей приятны знаки внимания ученика джедая. Кто кроме Оби-Вана понимал, что всё на самом деле не так. Что Энекин нисколько не робел перед важной дамой. Он просто старался не улавливать ее мысли. Ее эмоции. Ее внутреннюю борьбу. Но тщетно. Понимать, что она не может сдержать улыбки, понимать, кому эта самая улыбка адресована. Ощущать запах. Ощущать то же, что и она – и сходить с ума от этого. И в итоге отвечать невпопад и иногда смущаться из-за ее мыслей.
Знание того, чего ей стоило это самообладание и этот тон и лишь – вершиной айсберга – выдавшая свите улыбка – и выбивала его из колеи. И это тоже было понятно тогда рыцарю. Подобное с непривычки и должно выбивать.
Но кто ж знал, что падаван воспользуется собственным преимуществом и нарушит кодекс?
Нет, у Кеноби тогда даже мысли такой не возникло. И хотя он знал, что испытывают Амидала и Энекин, хотя он видел все силовые линии, скрученные вокруг этих двоих, гормональное опьянение, но никак не предполагал, что это выльется в серьезные отношения! Что оба забудут о своих обязанностях и долге!
Он отпустил падавана вместе с ней на Набу совершенно спокойно, без единого сомнения. Может, у Великой Силы был день шуток, и она не предупредила его даже обычным предчувствием. Или, что вероятнее, он сам не особо прислушивался. Был занят другим, полагая, что химия быстро пройдет. Поэтому, когда сегодня, спустя несколько лет, Падме, пришла к нему за помощью – это было шоком.
«Чисто гипотетически, что такое – влюбленность форсъюзера? Отличается ли она от влюбленности обычного человека?» – задался вопросом Кеноби.
И мысли его утекли совершенно в отвлеченную область. Оби-Ван понимал, что рассуждает чисто абстрактно, с позиции чужого опыта. Ведь, джедаи не допускают таких отношений изначально. Но тем не менее:
Влюбленность форсъюзера. На первый взгляд все, так же как и у обычных: случайный взгляд, пара слов, безо всякого анализа, без понятия кто есть кто, без твоего выбора – и пошло. Внешние данные? Разве они замечаются все в целом? Вряд ли кто скажет, что его зацепило в первый миг. Один сошлется на цвет глаз, другой на улыбку, третий на волосы или какую-то другую часть тела, четвертый на запах. Но все будут отчасти не правы. Ибо замечается все разом, и мозг мгновенно решает – партнер это или посторонний. Отличие форсъюзера было в том, что он мог заранее знать, что решит его мозг. Знать, что через секунду в твоем мозгу родится приказ организму вырабатывать целый коктейль гормонов, и ты станешь другим. Но, как и миллиарды обыкновенных – попадаться. И переставать замечать все остальное. Экранируясь от лишнего, становиться необъективным. Продолжая понимать, но прекращая обращать внимание на это самое понимание. И вот уже ее смех – самый серебристый, звучит как колокольчик, как нота си бемоль. Её разум прекрасен. Какое тонизирующее воздействие оказывает на тебя она.
Этот период очень краток. Как и у обычных, так и у форсъюзеров. Но и самый яркий по ощущениям. Никогда так не лгут, как в это время, никогда так не хотят выглядеть лучше, чем есть, выдавая себя за других.
Амидале, конечно, было сложно выдать себя за другую. С раннего детства одаренные видят людей без масок как сгустки нервов, обмана и истины. Видят, как люди балансируют в вечном выборе и поиске. Как они неуверенны и неспокойны, до конца нестабильны, не самодостаточны. Уютно ли обычным людям рядом с такими всезнайками? Поначалу, в угар влюбленности – да. Твой партнер все понимает и предугадывает. Создает целый мир и маленькую вселенную. Впрочем, обычные люди, делают все то же самое, вернее пытаются, вот только часто не попадают.
А когда сказка заканчивается, и влюбленные привыкают к гормональному коктейлю – у простых людей наступает горькое похмелье: оказывается, их объект любви не такой, каким выглядел поначалу. У одаренных и тут всё немного не так. И это самое всё зависит от того – есть ли что-нибудь потом. Хотят ли они продолжения отношений. Другого уровня. Если ответ положительный – то форсъюзеру предстоит нелегкая дилемма: объяснить, кто он есть, или продолжить игру в мечты.
Энекин, видимо, выбрал первый вариант. Глупо, но в его духе. Желать настоящего партнерства – и где? В семье, в этой человеческой трагикомедии, основанной только лишь на влечении! Разумеется, в отношениях сразу же наметился кризис. К тому же сюда прибавились бесконечные джедайские миссии, державшие его подолгу вдали от столицы. Привыкнуть к столь необычным способностям, Падме просто не успела, да и невозможно обычному человеку к такому привыкнуть. К тому же она была всегда явно выраженным лидером, даже в личных отношениях играла главную роль и вряд ли бы смирилась бы с тем, чтобы отдать кому-то главенство. А при таких способностях, все ее главенство оказывается на поверку мифом.
Оби-Ван, окончательно выпавший из разговора, стал вспоминать, как за последнее время изменился Энекин. Странно, что он не предавал этому значения. Оговаривался тем, что Скайуокер устал, придумывал сто тысяч разных обстоятельств, оправдывал его. А все было более чем просто – его бывший ученик, просто выбрал другие ценности.
Орден, воспитывая одаренных, большое внимание уделял характеру ребенка. Во время обучения сразу становилось ясно, каким будет падаван: есть ли у него качества лидера или нет, будет ли он осторожничать в кризисные минуты и щадить себя или напротив, будет рисковать. В зависимости от этого каждому потом и подбирались миссии различной степени сложности и ответственности, а так же давалась инициатива или строгий регламент. Лидеров обычно ставили в авангард, туда, где опасней, остальных – либо прикрывать спину первым, либо в более простые самостоятельные задания, не требующие от человека экстраординарной воли.
Удивительно, но факт – чем отважней и безрассудней джедай, чем меньше цепляется за жизнь, чем больше рискует и не щадит себя, тем больше у него шансов остаться в живых. Смерть отчего-то выбирает вторых. Проверено на собственной шкуре. Их миссии были самыми сложными. И столько раз они практически без серьезных потерь выкарабкивались из, казалось бы, безнадежных ситуаций – Кеноби даже не брался подсчитать.
Что тут говорить: Энекин был первым. За несколько лет он стал одним из героев войны. Орден развивал своего рыцаря, обеспечивая тылы, давал ему проявлять себя и закрывал глаза на многочисленные нарушения, отступление от правил, регламента, поощрял инициативу. И Энекин рос. Постепенно, набирая силу, он стал не без основания считаться одним из самых талантливых падаванов. Не зря же его так рано произвели в рыцари. Но внезапно, пару лет назад, Скайуокер словно замер в своем развитии. И бывший учитель никак не мог понять, что же его притормозило. Он придумывал тысячу причин, удивляясь метаморфозе, случившейся с учеником, который вдруг шагнул без видимой причины назад, в вечные вторые. Стал выжидать, а не действовать.
Теперь Кеноби не удивлялся.
Шок сменился горьким сожалением: так вот ради чего Энекин отказался от своего потенциала.
Ради семьи.
А ведь он мог стать самым лучшим. Но вместо продолжения развития он, как и миллиарды обычных пустых людей, нырнул в водоворот рутинных забот, не выходящих за рамки семейных проблем и карьеры. То, чем любят заниматься люди, называя настоящей жизнью, бессмысленно бегая по кругу, не понимая, зачем они живут и отчего страдают.
Это однозначно регресс. Падение. И частично виноват в этом – Оби-Ван. Он заметил влюбленность, но не отреагировал. А мог бы вспомнить, что, к сожалению, Скайуокеру не так повезло, как ему. Что в отличие от Кеноби Энекин до десяти лет жил с матерью, и впитал в себя плюсы семейного болота. И вот те ценности, отложившиеся в раннем детстве, постепенно проявились. И талантливый юноша, который мог бы стать гением, забыл, что только когда нет привязанностей, только когда ты одинок – только тогда ты свободен. Любовь цепкой хваткой опутала молодого рыцаря и заставила играть в старые как мир игры. Человек в таком положении ничем не лучше представителя животного мира: только там, чтобы привлечь самку, самец должен как-то выделиться, убить или отпугнуть противника. А люди пошли дальше по части «выделения», создав: искусство, науку, турниры и соревнования. По части отпугивания – тем более! Так как убийство совершенно не вписывалось в общие ценности, то «отпугивание» заменилось социальным расслоением. Престиж, статус, деньги – вот в какие игры вынужден играть человек, будучи рабом биологической программы. А все остальное лишь следствие древних инстинктов по продолжению рода, которым так легко подчиниться. Ибо, поддавшись однажды на ощущение счастья, трудно отказаться от желания повторить это состояние, продлить и удержать. Вот так поддавшись природе, три года назад, Энекин потерял свободу.
Присоединение к Палпатину, игнорирование долга, интриганство – это уже следствие. Конечно, а что ему остается делать. Кто он в этом другом мире, населенном простыми обывателями? Где его стержень здесь? Только статус. Вот поэтому-то и приходится цепляться за положение в социуме. Но каково оно? Кто он? Герой войны? На это не проживешь. Слава – явление временное, и завтра о герое забудут. Энекин должен был все это понимать. Неудивительно что, следуя за своими амбициями, он пришел к канцлеру. И почему Падме считает, что именно Палпатин манипулирует джедаем? Разве, не-форсъюзеру такое под силу, пускай он сто раз гений комбинаций и самый умный человек в Галактике?
Как объяснить это все Амидале?
И что теперь делать ему?
Стоит ли вмешивать сюда Орден? Возвращать Скайуокера или отпустить?
Хотя Амидала просит о другом. О помощи.
Нужно ли джедаям выбирать какую-то из сторон в конфликте? Есть ли какая-нибудь разница между всеми политиками?
Что-то она утаивает:
– Рыцарь Кеноби, вы поможете? Джедаи ведь должны быть на страже демократии и свободы.
Что-то не то: за пустыми фразами тревога. Сенатор настолько принимает к сердцу политические игры? Личная заинтересованность?
– Я предлагаю быстрый переворот, – Кеноби слышит фразу Амидалы, выныривая из раздумий, – Не смуту. Заменить одного руководителя. Это последний наш шанс. И ваш тоже.
– А его аппарат? – на автомате возражает Кеноби. – Ваша так называемая смена одного руководителя приведет к лавине чисток и еще больше дестабилизирует обстановку, в которой пышным цветом расцветет диктатура. То против чего вы якобы боретесь. А так – Палпатин не продержится у власти долго. Пару лет – не больше.
– Вы чересчур самоуверенны.
– Падме, – Кеноби решил позволить себе фамильярность, – Палпатин, конечно, рвется к безграничной власти, но идти против него – значит раскалывать общество. Независимо от того, кто победит – будут чистки. Государство еще не оправилось от гражданской войны, мы ее даже не закончили:
– Закончили.
– Простите? – удивился Кеноби.
– Считайте, что закончили. Через пару суток – лидеры сепаратистов будут убиты.
– Откуда такие сведения? А: Энекин.
Падме кивнула.
– Совет джедаев ведь за этим послал его на Мустафар. Вести совершенно обычные «агрессивные переговоры».
– Падме: то есть – сенатор Амидала, если Энекин, решится уйти с Ордена, то вправе выбирать, кого ему поддерживать. И мы не может вмешиваться. Вы же знаете. Только по решению Сената.
Амидала усмехнулась. Не могут вмешиваться. Как бы не так.
– Значит, вам все равно, будет у нас монархия или останется республика? А то, что первый приказ Палпатина будет о роспуске Ордена?
– До этого дело не дойдет. Сенат не поддержит антиконституционные действия:
– Наивный оптимизм! Канцлер манипулирует всеми. И Сенатом в том числе.
– Но не джедаями.
– Даже джедаями!
– Вы, разумеется, не в курсе, но мы видим:
– Да-да, я в курсе: но дело в том, что не в курсе вы:
– Он обычный человек, – заявляет Кеноби и вдруг видит усмешку. И все понимает.
– Да, – в ответ на немой вопрос рыцаря отвечает Амидала не без некоторого удовлетворения, – Палпатин обладает такими же необычными способностями, как и вы.
– Откуда у вас такая информация? – мысли сбиваются, и Оби-Ван растерян. – Энекин в курсе?
– От него-то и информация.
Палпатин – форсъюзер? Просто не выявленный форсъюзер или... ситх, которого мы ищем?
Амидала надменно улыбается, словно знает, о чем думает джедай: теперь в любом случае Ордену придется вмешаться.
ГЛАВА 15. ЦЕНА ОШИБКИ
Время – штука такая: иногда ты проживаешь год за пару минут, а иногда, напротив, минута как будто длится вечность. В первом случае ты не меняешься, а во втором – вчерашний Энекин совсем не тот, что нынешний. Даже если их разделяют секунды.
Любил ли он Падме? Что называется – хороший вопрос. Это было так давно, что ему трудно вспомнить ее голос, а ведь когда-то, казалось, что это самый красивый голос на свете. Если и были чувства – то они осталось в прошлом. На обугленном берегу кипящего озера. И он сам – тот, безумно влюбленный, – тоже покоится там.
Тогда да, любил, скорее всего. А сейчас?
Нет.
Нет?
Не обманывай себя. Если бы оставалось равнодушие, ты бы не помчался в первую же свободную минуту на Татуин за сыном.
Аксиома, «форсъюзеры видят людей без масок, без прикрас» – насколько она верна по отношению к самому себе? Не заблуждаться насчет других и ошибаться по поводу себя? Может, стоило попросить учителя о сканировании памяти. Все-таки иногда полезен взгляд со стороны.
Вероятно, сама Падме и стерлась из памяти, но та часть его, что любила её, что дремала, проснулась, как только он увидел на экране – «Люк Скайуокер». А влюбленность – ушла безвозвратно, и ему даже не вспомнить сейчас ни счастливых минут, ни несчастных.
Только свою ошибку.
Результатом ее стали белые стены и постельный режим в течение нескольких лет.
«Я до сих пор помню бесконечные минуты, проведенные в реанимации. И хотя тот Энекин мне сейчас не близок, но я помню все его ощущения и мысли, словно недавно прочтенную книгу о человеке, которому сопереживал».
Ценой ошибки стали белые стены, снежно белые по контрасту с кровавым Корускантом, который навсегда останется для него таковым. Стерильная чистота и невыносимый свет, человек в белом напротив. Как же это он возненавидел!
Энекин Скайуокер был удивительно здоровым человеком, так что его столкновения с медициной можно было пересчитать по пальцам. Забор крови для подсчета мидихлориан – ни на что не похожее царство камня и пластика, именуемое «медицинский центр Храма», равнодушные лица джедаев – и глаза, расширившиеся при виде результатов. Затем – несколько мелких ран на миссиях, собственноручно залеченных Оби-Ваном. Еще одно воспоминание, связанное с медициной – бледное лицо Кеноби поверх ящика с медикаментами, в то время как он, десятилетний, зажимает рукой рваную рану на предплечье. Вероятно, Учитель тогда перетрусил значительно больше, но это воспоминание досадливо гонится прочь, резанув по сердцу ассоциацией с Мустафаром. ТОГДА у Бена тоже был потерянный взгляд и та же обреченная решимость. Вроде: «боюсь, но иду». Третий кадр – обретение искусственной руки после глупого поединка с Дуку. Да – глупость-то его сюда и привела. Сколько дней он тут, месяцев, лет? Холодное помещение, полное металла, стекла и сложных механизмов, и человек – сухой ученый, который рад такому пациенту. Еще бы – на одном нем одном можно наклепать с десяток научных работ и открыть кучу новых препаратов.
Память щадила его и не давала вспоминать Мустафар, срабатывала как предохранитель, но в отместку отыгрывалась на постмустафарном периоде. Тогда у него бесконечно прокручивались в голове одни и те же мысли и одни и те же воспоминания.
«Неужели мне хочется всю жизнь оставаться куском мяса для исследований?» – размышлял он долгие месяцы в реабилитационной палате.
«Хотя, вероятно, тут я несправедлив. От лечения, несомненно, стало лучше, а Линнард, по крайней мере, не лезет с вопросами. Верховный Канцлер, – нет! – Император редко ошибается в людях. Он нашел самое лучшее для неблагодарного ученика, занятого саможалением».
Именно тогда Энекин и решил: пора перестать жалеть себя и вспоминать прошлое. Иначе навсегда останешься здесь. Пора перестать бороться с желанием сообщить Падме, что он жив.
Раз она уехала на Альдераан, прячась от него, от своих родных, если предала его, решив вычеркнуть этот этап из своей жизни, – стоит ли напоминать о себе?
Потеря ребенка вряд ли пробудило ее прежние чувства к нему. Ненависть в родных глазах – что может быть больнее? Даже тогда, когда их еще было трое, он ошибся в ее приоритетах. Думал, что их семья и их любовь станут для жены дороже политики и Республики. Ситхов глупец! Теперь уже – ситхов в буквальном смысле. А ведь тогда он еще был человеком. Сильным, самоуверенным, полноценным. И впереди была вся жизнь.
А в таком виде, когда ты не человек?
Нет.
Жалость, сейчас ты вызовешь только жалость...
Падме любила джедая и героя Республики, а не ситха и сторонника Императора. Ты и прежний-то был бы ей не нужен после случившегося. А уж такой!
Пора перестать строить воздушные замки. Надо начинать жить заново.
А людей из прошлого оставить прошлому.
Этой программы он придерживался и по сей день. По крайней мере, старался. Но, встреча с Кеноби и особенно беседы с Императором, наводили на мысли, что прошлое временами стоит вспоминать, хотя бы для извлечения уроков. Острота эмоций ушла. Для этого понадобилось много лет, но сейчас Вейдер с удивлением осознал, что жизнь, действительно, продолжается. Возможность беспристрастного анализа тех событий – о таком сложно было даже мечтать. Тогда, двадцать лет назад это напоминало незаживающую рану. Сейчас... можно было все взвесить. И Лорд Вейдер начинал думать, что эмоции снова могли сослужить ему дурную службу. Ребенок остался жив. И ситх ошибся в мотивах, по которым его старый учитель прятался все эти годы. Хотел вырастить Люка, а не боялся мести Императора. Знала ли Падме, что их сын – жив? Возможно, ее тоже обманули? Может, он ошибался, и тогда, на Альдераане, она просто ждала инициативы с его стороны?
Альдераан. Одна из комнат во дворце Бейла Органы – и старый человек, сидящий на кровати. Казалось что Бен Кеноби, бывший рыцарь джедая, сидя спит или медитирует.
Но это было не совсем так.
Он ощущал прежнюю хозяйку комнаты, которая жила тут много-много лет назад. До его прилета, после той дамы, этой комнатой никто не пользовался. Да и он поселился сюда, лишь затем, чтобы не мелькать в городе.
Ему каждую ночь снился один и тот же сон.
Он видел женщину. И слышал ее мысли.
Что это? Разыгравшееся воображение? Муки совести? Или просто Сила показывает ему другую точку зрения?
«Энекин, Энекин, – беззвучно повторяет как будто специально для Бена призрак прошлого, – ты меня никогда не простишь. Мне говорят, что ты умер. Какая глупость! Я – не одна из вас, но я бы поняла, почувствовала, возможно, ошиблась бы в очередной раз, но не чувствую ничего. Вероятно, это сумасшествие – или ты просто прячешься от меня? Даже если так, мне сложно тебя осудить. Я, конечно, могла бы вернуться в столицу, прийти к Императору и спросить где ты.
Но я боюсь. Боюсь увидеть лед в твоих глазах. Боюсь, что мои предположения – правда. В последние годы я постоянно живу в страхе. Я не страшусь смерти, не боюсь ссылки или ареста. Я боюсь льда.
Ведь, если бы ты меня простил, то был бы уже здесь. Никогда не поверю, что ты не смог бы меня найти. Я была твоей женой слишком долго для подобной ошибки.
Ты просто не хочешь. И мне остаются только сновидения, и воспоминая прошлого. Но с каждой ночью, ты приходишь ко мне все реже и реже. Память, память, что же ты со мной делаешь? Зачем оставляешь боль, стирая образы? Как хотелось бы наоборот – хранить все то хорошее, что у нас было, как голографии в альбоме, показывать детям. Радоваться и навеки забыть о своей глупости. И о своем малодушии. Пять лет назад, когда между нами возникла связь, я была уверена, что знаю себя. Сегодня – сложно сказать, что за женщина глядит на меня из зеркала. Я переступила через нормы, что считала незыблемыми, предала любовь, а потом – предала себя. И главное – не могу понять зачем? Наверное, это называется совесть. Вероятно, настоящая Падме умерла на Мустафаре вместе с тобой, а в ее теле поселилось это ненасытное чудовище, грызущее душу упреками. И ведь не выгонишь, не попросишь пощады. Сама виновата. Сама. Вот бы еще узнать – для чего? Но – умные мысли всегда приходят с запозданием.
Моя девочка, которую удочерил Органа из страха, когда нам казалось, что с минуту на минуту явятся солдаты и арестуют меня, все меньше и меньше похожа на тебя. Сын, сын был бы похож больше. Но я его отдала. Сама. И за это тоже ты меня никогда не простишь. Да и как ты можешь? Если я сама себя не прощу? И не могу простить. Как будто надломила что-то в душе – и не могу даже взвыть от боли утраты. Что может быть хуже потери мужа? Вероятно, потеря ребенка – но ТОГДА эта женщина с непонятной мне логикой жила по иным законам. Как возможно простить то, что она поддалась панике и отдала Лею? Хотя я вижу ее каждый день, я не могу назвать ее дочерью и услышать в ответ – мама. Этой женщиной тоже была я – так говорят зеркала. Как печально. Будь это пять лет назад – я бы первая осудила мерзавку. Но остальные – остальные ее жалеют и – о, ужас! – даже оправдывают! В такие моменты я начинаю думать, что свихнулась не я, а окружающий мир. Причем давно и прочно, а Падме Амидала всю жизнь видела лишь кривые зеркала.
Из нашей дочери делают принцессу Альдераана. Прививают манеры. Но иногда в ней проскальзываешь ты. Вскинутой головой. Резкостью. Силой... Непонятной и пугающей всех. И в этот момент меня пронизывает сладчайшая боль. Лея... Скайуокер...
Она могла быть Леей Скайуокер».
Бен Кеноби помнил, как добился согласия. На третий день после рождения близнецов, понимая, что если детей не разделить, то воспитанием нельзя будет заглушить проявления Силы. И если не спрятать, то их обнаружат. В этом случае Орден окончательно и надолго проиграет. Можно конечно вообще забрать детей и воспитывать их с пеленок воинами. Но Бен свои возможности оценивал вполне реально. Гонимый и объявленный вне закона, с двумя младенцами на руках – нет, он бы погубил бы не только себя и детей, но и дело. Воспитывать здесь? Органа откажет. Он слишком любит её, и его можно лишь обмануть, а вот прямо манипулировать нельзя.
Нужно смотреть реальности в глаза: Амидала добровольно не отдала бы детей, а Бейл поддержал бы любое ее решение и не дал бы сделать из них идеальных джедаев.
Внушить тревогу об аресте – оказалось нетрудным, потому как Император на самом деле начал чистки, но от Альдераана его что-то отвлекло. Добиться согласия на разделение у Падме, пока она находилась в шоке после родов, воздействуя на ее мозг силой, в принципе – тоже, ведь он просто усилил ее собственные страхи. И это был максимум, что он мог вообще сделать.
Сожалел ли он о своем поступке? До недавнего времени – нет. Так было надо. Эти три слова всегда были для джедая Кеноби достаточным оправданием. Для Оби-Вана, но – не для Бена после двадцати лет ссылки. Со стороны обычных людей его поступок, возможно, и выглядел жестоким, но не со стороны форсъюзера, который на себе узнал преимущества Орденского воспитания. Без родителей, пытающихся привязать к себе детей на всю жизнь, не давая им самостоятельности и мешая самореализации. Однако он за столько лет так насмотрелся на обычные семьи, что, наверное, уже не может оценивать мир, как настоящий джедай. Светлые рыцари свободны от сомнений вроде тех, что не дают ему покоя. Кеноби, действительно, видел много примеров того, как родители портили детей излишней опекой. Особенно – властные и высокопоставленные. Уж кто-кто, а Падме была властным человеком. Воспитывай Лею она, та бы стала бледной копией своей мамы, – безвольной и меланхоличной барышней. И уж точно, не осмелилась бы сбежать из дома. А Люк, который и в суровых условиях Татуина получился достаточно изнеженным юношей – что бы с ним стало во дворце?..
Беда в том, что за двадцать лет бывший рыцарь насмотрелся и на противоположные примеры... когда родители ПОМОГАЛИ самореализации детей. Что не очень-то укладывалось в прежнюю концепцию Ордена... и служило пищей для сомнений. Бен тряхнул головой: все же, в данном конкретном случае – дети только выиграли. Побег Леи Кеноби расценивал как обычный подростковый бунт. Девочка слишком похожа на отца, а уж на последнего в подобном возрасте – он в свое время насмотрелся. И может авторитетно заявить, что если на такого ребенка давить – должна последовать реакция. Хорошо хоть такая, а ведь могло быть и что-то похуже. Органа еще должен сказать спасибо, что Лея не подпалила дворец. Или не добилась того, чтобы Император отдал приказ взорвать ту планету, где воспитывалось это «сокровище».
Бен больше сожалел о другой, более трагичной, ошибке. О том, что сразу не пресек развитие отношений между своим учеником и Амидалой.
Ведь до этого падаван не выказал ни капли честолюбия.
Кодекс мудр – не зря там отрицаются любые эмоциональные связи, кроме взаимодействия мастер-ученик. Если ты хочешь что-то привязать и удержать, это неизмеримо тянет за собой и прочее. Тебе начинает хотеться прочного положения и власти.
