Текст книги "Последнее предупреждение"
Автор книги: Лита
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Не Мон – Амидала.
Виноватый взгляд Бейла.
Перекрещенные клинки. Так заметные в тусклом свете планеты. Воздух, насыщенный пылью, разъедающий роговицу глаз. Слеза катится по щеке, а в горле першит. Жарко. Красное море магмы и синяя плазма клинков. Черный берег. И белая пустыня ночью, заметающая все следы. Маленький мальчик, стоящий на гребне дюны и глядящий вдаль. Мечтающий об отце.
Бледное лицо женщины на подушке. Отчим, прислонившись к стене, внимает молодому человеку, который призывает к логике и грозит опасностью. Гамма чувств: страх, надежда, желание помочь.
– Вы... вы... так это вы отняли нас у нее...
Качаясь от боли, она занесла руку, и старик не остановил ее.
Громкий звук пощечины.
«Я знал, откуда-то знал, что девочки обычно в отца. Из тебя бы никогда не получилось джедая, Лея».
«Я ненавижу джедаев! Вы отняли у меня мать. Отца. Брата».
Лее кажется, что она кричит, хотя на самом деле она задыхается от слез. От возмущения. Стены всколыхнулись и потемнели, прежде чем поплыть. Хан, кубарем сорвавшийся по лестнице вниз, подхватил ее. Обнял и стал успокаивать, укачивая, словно маленького ребенка. Но все внимание принцессы сконцентрировалось на отце, нет, не отце, а отчиме, застывшем у стены. Бледном и неживом. Жалость пришла на смену гнева. Лея готова была уже подойти к нему и обнять, даже просить прощения, но:
Пришла мысль, что он тоже ее обманывал. Во имя любви и добра. Во имя блага. Худший вид насилия – под маской заботы. И что он виновен не меньше этого джедая.
Мысль не дает ей потерять сознание. Не дает окончательно раскиснуть.
Лея выпрямляется.
– Поехали отсюда, Хан. Я сделала что хотела. Посмотрела им в глаза. Довольно.
Лучше уехать сейчас – еще несколько минут и она не сможет не простить отца, нет, не отца, Бейла Органу.
Ей никогда не привыкнуть к тому, что он ей не отец.
Люк отошел от стены, где простоял все это время и занял место Леи. Должно быть, со стороны это выглядело очень эффектно: трое мужчин, словно стоящие в вершинах равностороннего треугольника. Бен Кеноби. Рыцарь джедай, переживший крушение своего Ордена и нашедший силы выжить. Учитель, некогда остановивший смертельный удар – чтобы теперь из-за этого потерять второго ученика. Бейл Органа. Сенатор. Вице-король. Человек, безнадежно влюбленный в призрак прошлого, без права на взаимность. Желавший добра – но запутавшийся в приоритетах. И – Люк, которому эти двое хотели отказать в сознательном выборе. Он стоял перед ними, как укор – позволяя каждому видеть собственных демонов.
«Так похож на него... Сила, неужели Мон права? Мог ли я подсознательно желать зла лишь потому, что он – ЕГО сын? Я ведь любил ее. Запомни это, мальчик. Все, что я сделал – было сделано ради любви и во имя долга. Помни меня, выбирая себе цель, во имя которой живешь. Я смотрю в твои голубые глаза, на твое мальчишеское лицо и светлую челку – и по-прежнему вижу совсем иное отражение. Но теперь... после Леи... после Мон... после «Экзекъютора» я могу сказать этому призраку: «У меня нет к тебе ненависти, Энекин».
И – повторить это вслух:
– У меня нет к тебе ненависти, Люк. Ты похож на Энекина, но ты – не Энекин. Сегодня я это понял. Иди своим путем, мальчик. Но помни: я люблю твою сестру и мне очень больно... больно от мысли, что я мог причинить ей зло. Скажи ей это как-нибудь... на досуге. Нельзя жить ради прошлого, Люк. Нельзя жить ради другого.
– Вы это поняли?
– Я этим переболел.
Люк кивнул и перевел взгляд на второго мужчину. В глазах Бена была печаль – но не было раскаяния:
– Ты, наверное, хотел спросить почему, но теперь просто знаешь, верно?
– Я не пойду вашим путем.
– Обида?
– Неприятие. Организация не стоит подобных жертв. И, я боюсь, что у вас слишком абстрактные ценности.
Кеноби вздрогнул. Фраза прозвучала эхом его собственных размышлений об Иблисе: «Слишком абстрактные, для достижимости».
– Предложишь свой меч Императору?
– Я САМ это решу, рыцарь джедай. И все же... спасибо, что нянчились со мной все эти годы.
– Я был просто обязан...
– Нет. Я был ребенком врага.
– Он – мне не враг.
– Вы хотели его убить. Вы ждали смерти от его руки. Если это дружба, то у меня что-то с бейсиком.
– Ты просто не понимаешь.
– Понимаю. А вы просто отказались объяснить. Кто из взрослых сказал, что дети глупые, Бен? Боюсь, что вы – слишком далеки от семьи, чтобы понять истину. Дети просто живут более честно. Я ведь гораздо крепче, чем вы думаете. И разве я заслужил эту ложь?
– Я боялся тебя потерять, – слова, идущие из самого сердца.
– Неужели это – причина для того, чтобы построить свою жизнь на фундаменте изо лжи? Если бы я все узнал – и захотел к нему: вы бы меня остановили? Запрятали бы в клетку – ради моего блага, – и считали, что, завладев телом – выдрессируете душу. Может, у вас бы и получилось. Но кому нужен тот Люк. Люк, изменивший себе? – он покачал головой. – У нас разные дороги, Бен. И... простите меня, если сможете.
– Мне нечего тебе прощать... – эти слова были уже сказаны в пустоту.
Палпатин взглянул вниз на «семейную сцену» и молча, без особого веселья, усмехнулся. Он просто стоял и смотрел, как уходят Хан и Лея, как уходит Люк. А потом – повернувшись, оказался лицом к лицу с Беном Кеноби. Два форсъюзера долго смотрели друг другу в глаза...
– Ну что, ты доволен? – спросил Оби-Ван, признавая поражение. Надежда утекала как песок. Он ждал это уже давно, еще до того, как увидел желтые глаза Императора на галерее... до обвинения Леи. Наверное, и до Мустафара. Горечь – все что осталось ему?
– Конечно, – невозмутимо откликнулся Палпатин. – А ты что ждал извинений и благодарностей? За все надо платить. Ты только сейчас начал это понимать, мой недальновидный враг.
– Разве я мало заплатил?
– Мало, – жестко ответил Император. – Ты просто не понимал, за что тебя наказали. Вот теперь – пожалуй, да. Или – нет? Пояснить?
– Уж будьте так любезны!
– Ты решал за других. Сломал чужую жизнь, – нет! – жизни, в угоду своим идеалам. Нет, четкая структура ценностей – вещь довольно полезная. Признаю – даже если оные ценности мне глубоко чужды. Я ведь понимаю тебя куда лучше этой девочки, – ситх качнул головой в сторону двери, закрывшейся за Леей. – Я тоже не воспитывался в семье – хотя у ситхов все немного иначе, чем в Ордене. Я тоже решал за других. Но – мне хватило ума не злоупотреблять манипулированием.
– С ума сойти, какой положительный дедушка! Послушать тебя, так вся Империя выстроена исключительно на альтруизме и доброй воле!
– Ну что ты, – тон в тон отозвался Палпатин, – альтруизм – это по части джедаев. Но – вот, мне интересно – как же ты светлый рыцарь втиснешь то, что сделал в альтруистические рамки? Только не повторяй, что «сделал это для их блага». Столь старому и эгоистичному ситху, как я, кажется, что, говоря «их», ты имеешь в виду Орден, Галактику, человечество, словом кого угодно, но не конкретных людей. Глобализм – это хорошо. Но – как же с постулатом «жить сейчас»? В мусорный контейнер?
Кеноби не успел придумать ответ: Органа, внезапно очнувшись от невеселых раздумий, обнаружил, что остался в одиночестве. Оглядевшись, он заметил Кеноби увлеченного дискуссией на галереи, и не думая, решил присоединиться к нему.
– Кеноби, – задыхаясь от быстрого подъема, взволнованно проговорил вице-король, – что же нам теперь делать?
Оби-Ван и Палпатин обернулись. Узнав собеседника джедая, изумленный Бейл отступил на шаг назад. Не ожидал. Уж кого-кого, а самого...
– Хороший вопрос, мне тоже интересно, – промурлыкал Император и обернулся к Кеноби, – и что там у нас с дальнейшими планами?
«Попал», – почему-то подумал Бейл, а Сидиус в ответ ему продемонстрировал свою лучшую улыбку, на редкость содержательную.
«Шел бы ты... на Корускант!» – подумал Кеноби так, чтобы ситх его услышал, а вслух сказал:
– Ну, так что, арест отменяется?
– Ну, разумеется, – сладко-елейно промолвил правитель. – Я при всем своем желании не смогу выдумать для вас большего наказания, чем то, что вы накликали собственной глупостью. Потом, мне совершенно не выгодно делать из вас мучеников.
Органа судорожно вздохнул, мысленно соглашаясь. Но джедаи так легко не сдаются:
– Думаешь, ты победил? Сомневаюсь, что ты врал близнецам меньше нашего!
– Не меньше, а по-другому. В этом вся соль. Мою ложь можно простить. А вашу... – тут Палпатин развернулся и, посмеиваясь, направился к выходу.
Органа и Кеноби переглянулись. У них впереди была масса времени для осознания ситхской правоты.
Пусть говорят они, что я злодей
Лишь улыбнусь, ответив: «Воля ваша»,
Судить легко, а поступать – трудней,
Скажите, устраниться, – было б краше?
Ведь нет врагов безжалостней друзей,
Ведь нету большей боли, чем измена.
Его вина – последствие страстей,
Моя – расчет и холод вниз по венам.
Винишь меня? Вини, коль не играл
Фальшиво, позабыв про верность нотам.
А сам живи – не знай, как я сгорал
С учеником и с Храмом, и с восходом.
Я был жесток, я был, возможно, прав,
Я был – и «был» здесь значимое слово.
Тебе я, мальчик, не совсем солгал –
Я просто не желал тебе такого.
«Простите, я вам помешала».
«Да, помешали».
«Я ухожу».
«А смысл?»
«Неужели, для тебя не помеха и семнадцать километров?»
«Для меня не помеха и Галактика».
«Хвастун. Думаешь, я поверю в безграничность твоих способностей?»
«Нет. Но вот в безграничность возможностей Великой Силы...»
«То есть, где б я не была – я тебя буду отвлекать? Даже в мире Великой Силы?»
«Разве что там не будешь».
Он улыбался искорками глаз. Да на нем был все тот шлем и та же маска, но он улыбался – она это знала. Теперь знала.
Челнок приземлился в ангаре, а они молча стояли у трапа. Мужчина в черной броне и хрупкая женщина в белом платье. Конечно, Лорд Вейдер ощутил, кто именно прилетел на «Девастаторе». И только по этой причине, внезапно появившийся из гиперпространства разрушитель не встретили залпом из всех орудий. Корабль беспрепятственно обогнул менее маневренную громаду «Экзекъютора» – и нырнул в тень планеты. Молча. И, лишь после старта челнока на поверхность, недоумевающий Вейдер увидел на экране грустное лицо Линнарда:
– Мы все спишем на помехи, – были первые слова доктора. Лорд согласился молча – стиль прибытия Повелителя к шушуканьям не располагал. А дальше следовал быстрый и четкий рассказ о событиях. Вейдер, как и Линнард, самостоятельно докопался почти до всего, но в устах другого человека откровения звучали совершенно ошеломляющими.
Наверное, он не привык... переключил свое внимание на Мон и не успел обдумать, каково это – быть отцом взрослой дочери? Ситх! Да он и насчет сына ничего не решил, все откладывал, отгораживался делами, как щитом. И теперь – вот, приходится стоять на полу ангара в полном недоумении – чего ждать от ситуации. Криков? Слез? Презрения? Или приятия?
Хорошо, что Мотма рядом. Странно, но за последние дни он как-то привык к ее постоянному присутствию в собственной жизни. К тому, что эта женщина всегда неподалеку и, если и не одобряет его действия, то хоть интересуется, старается понять. Даже – удивительно.
Первым по трапу спустился Император – и то, КАК они стояли, от него не укрылось. Во взгляде Повелителя, обращенном на ученика, промелькнул невысказанный вопрос, но Вейдер его проигнорировал. Внимание младшего ситха привлекла другая персона – Люк, спускавшийся по трапу вслед за Властелином Галактики. Темный Лорд невольно сделал шаг вперед, совершенно игнорируя имперский протокол. По ангару «Экзекъютора» прокатился удивленный вздох, кажется, его издали все солдаты и техники одновременно. Вейдер не обратил внимания и на это, и на тень, промелькнувшую на императорском лице. На самом деле хорошо вышколенные военные не проронили ни звука, а лица оставались беспристрастны. Снаружи. Но это не интересовало Главкома. Сейчас его интересовал сын, и то, какими будут его первые слова. Все же узнать правду вот так, от чужих, практически случайно... не так он представлял себе это событие, не о таком думал, не это планировал. Увы, не судьба.
– Жаль, что ты не сказал мне раньше, – проговорил Люк, мысленно. Без страха или ненависти – он никогда не мог похвастаться сильной интенсивностью этих чувств, как чуждых натуре. Даже банальная злость давно успела перегореть, а разговор с Беном на Альдераане отбил охоту к обвинениям. Теперь, и правда, оставалось одно лишь сожаление. Светлое, как и положено Рыцарю Джедаю. А его слова словно разбили лед – и Лорд наконец-то поклонился своему Властелину. Незачем посвящать во все тонкости любопытных штурмовиков.
– Значит, ты так все решил.
– Да... но ведь ты знал. Ты знал!
– Еще с Татуина.
– Теперь я понимаю твою осторожность. Умом понимаю. Логикой понимаю. Но сердцем...
– Должно пройти время. Поймет и сердце. И ты меня простишь.
– Я уже простил. Разве ты не чувствуешь?
– Я хотел услышать от тебя. Иногда, можно принять желаемое за действительное, если это касается напрямую твоих желаний.
– Вот я и хочу разобраться в своих желаниях. Не удерживай меня.
– Не стану. Хотя хочу предостеречь.
– Я слушаю... отец...
Впервые произнести это слово, вслух. Замереть. И вслушиваться-вслушиваться-вслушиваться. Сами слова – ничто, но за ними, за ними – многое. Всё. Буря эмоций, сдержанные чувства.
– Видения будущего – завораживают. Но жить грезами и ЖИТЬ – разные вещи. Можно навсегда погрязнуть в себе и проспать всё. И никогда не понимать причин. Ход истории. Людей.
– Как я могу понять все это, если не понимаю себя?
Можно вслух спорить, но эмоционально быть на одной частоте, быть рядом, быть вместе.
– Я сожалею. Ты выбрал трудную дорогу. Сам того не зная.
– А что хотел предложить мне ты? Военную славу? Власть? Это ведь так мало.
– Мало. Для форсъюзера – мало.
– У меня было желание, попросить тебя снять маску. Но теперь...
– Ты видишь меня сквозь нее?
– Да. Ты такой, каким мне снился. Строгий. Чуть уставший. Хотя, – мне кажется или нет? – уголки глаз, в них появилось...
– Что?
– Надежда? Оптимизм? Не знаю. Во всяком случае – нет обреченности.
– Обреченности?
– Когда ты впервые появился, я подумал: вот этот человек себя считает обреченным. Этого не было видно внешне. И эмоционально это не чувствовалось. Но у меня возникла именно такое нелогичное ощущение.
– Может быть... ты и прав.
– Трудно? Да, как же тебе трудно. Теперь я многое понимаю. От этого ты меня предостерегал?
– Никто не хочет, чтобы дети совершали их ошибки или повторяли жизненный путь.
– Но я выбрал другой.
– Я бы не сказал, что он легче.
– А разве бывает что-то легче? Все в той или иной мере одинаково. Везде есть свои трудности.
– Ты слишком молод, чтобы понимать это. Дурной знак.
– Я просто дольше жил на Татуине.
– Это – хорошая школа выживания. Но добровольно я бы тебя туда не отдал.
– Что толку сожалеть о прошлом? Разве его можно изменить? Я такой, какой есть.
– Да. И ты уходишь.
– Лея меня заменит. Она продолжит все, что делаешь ты.
– Твоя сестра – не пришла...
Показалось или нет? Похоже, в отцовском голосе – печаль. Наверное, это трудно – вот так, сразу осознать себя отцом взрослых детей. Собственных – но чужих и далеких, а сейчас – собирающихся стать еще дальше.
На секунду юному Скайуокеру стало грустно за свой выбор. Но ведь там, на Альдераане он тоже произнес правду. Кому нужен Люк, идущий чужим путем, пусть даже из благих побуждений? Не ему самому, да и тем, кто его, наверное, по-настоящему ценит – он тоже не нужен. Вот так и уходит все напускное, оставляя истину. Твой мир – таков, каким ты его делаешь. Он отражение тебя – и твоего отношения.
Ты же знаешь это, отец.
– Ей нужно время, – произнес Люк. – За сегодняшний день на нее свалилось слишком много правды.
– Император? – понимающе спросил Темный Лорд.
– Император, Бейл Органа, Бен. Если для меня истина была просто неожиданностью, то для нее она стала болью. Особенно то, как Кеноби заставил мать от нас отказаться...
Ослепительная вспышка ненависти из-под шлема как ответ на последний, не заданный сыном вопрос. Он ее любил, – конечно, любил! – если до сих пор приходит в ярость от причиненной этой женщине боли. Но это было давно – а жизнь продолжается. И ярость быстро сменяется чем-то вроде сожаления.
Минус во владении Силой – практическая нереальность одиночества. Разве что... щит, но он остановился, не продолжив ставшее почти рефлекторным движение. Хватит! Едва ли это выход – прятаться от родного сына. Тем паче, что в Люке нет осуждения. Он, действительно, не джедай.
– Я должен был догадаться, – черная перчатка сжимается в кулак.
Тонкие пальцы на черной броне. Все-таки – хорошо иметь собственную семью.
– Думаю, у тебя были веские причины, отец. А теперь ничего не изменишь. Лея тоже переболеет, хотя в ее потрясении есть плюс: сестра поймет, насколько ее Хан лучше, чем кажется. И я искренне желаю Лее счастья.
– Я тоже, Люк. Я тоже.
– Она похоже на, – голос молодого человека дрогнул, – мать?
Он видел хроники. Он помнил лицо Амидалы Наберрие, но хотел услышать от отца.
Ведь отец ему говорил другое.
– Да, – выдохнул Вейдер.
– Ты же говорил, что я...
– Она похоже на мать внешне. А внутренне...
Люк понял.
– На тебя?
– На Энекина. На меня в прошлом.
– А я – наоборот?
– А ты – наоборот. Внешне пошел в Энекина, но внутренне – в Падме.
– Ты так звал ее – Падме? Не Амидала?
– Я так ее звал с девяти лет. Привычка.
Юноша порывисто отвернулся к входу, и разом перестал быть серьезным. Улыбка озарила его лицо. Что ж, Мон Мотма и на этот раз удивительно кстати.
Ведь Люк чуть не задал вопрос, на который отвечать перед посторонними не хотелось. Даже перед собственными детьми.
Мысленно самому себе – только так и можно:
«Что бы ты сделал, если бы абстрактный благой, некто, предложил вернуть твою жену... подарить все ее мысли и чувства, чтобы ты снова видел ее, как наяву, видел себя ее глазами?»
«Она всегда была в моем сердце – и никогда не была для меня игрушкой. Я был бы рад, если бы она позволила мне узнать свои мысли... и чувства. Но вот так... похоже на воровство, и это при том, что этот «благой абсолют» вернул бы лишь призрака... призрака ее-тогдашней, смотрящего на меня-тогдашнего. И ничего более. Кому нужна такая истина? Зачем такая... откровенность? Я знаю, что любил. Я знаю, что она тоже любила. Этого достаточно. И она всегда была со мной – даже тогда, когда формально моей не была. Истинная любовь не проявляется в собственничестве. Она чужда жажды обладания. Это – низшие инстинкты, весьма далекие от высших чувств – и почему-то их подменяющие. Наша любовь – была чудом. И я не предам ее память... ни за что. И, тем более – в угоду любопытству».
– Люк улетает? – поинтересовалась Мон у Лорда Вейдера. Тот просто кивнул головой, будучи погружен в собственные мысли.
– Не одобряешь его выбор? – осторожно переспросила женщина. Если она что и поняла в психологии мужчины напротив, так это – то, что говорить с ним о чувствах надо очень осторожно. Если, конечно, желаешь услышать что-то кроме: «да», «нет» и «идите к ситхам».
– Я его отпустил, – сложно понять интонацию – благодаря респиратору и вокодеру – но, похоже, Милорд сейчас где-то далеко.
– Отпустил, – но не смирился? Все еще думаешь о нем? – продолжала настаивать женщина.
– Нет, я – куда эгоистичнее. Думаю о себе, – кажется, он усмехался под шлемом. А потом – ожидаемый – но, все же, неожиданный вопрос: – Почему ты не завела детей?
– Было некогда, – теперь уже Мотма говорила рассеянно, погрузившись в воспоминания. – Ждала, пока все устроится, какой-то стабильности, наверное.
– Ты говоришь это, как взрослая женщина, понимающая, что почем в этом жизни. Цинично – но факт. А в молодости думается по-иному, и причина, верно, была иная, – задумчивость в голосе Лорда некуда не делась.
– Неужели ты когда-то был наивным? – сенатор спрятала за сарказмом невольное смущение. Древняя и, вероятно, давно закрепившаяся в женской голове связь: если мужчина начинает говорить с тобой о детях – значит, доверяет, имеет серьезные намерения. Она сама завела этот разговор, но теперь сомневалась в собственной готовности обсуждать подобные темы. Наверное, дело в том, что они прошли путь от врагов до друзей слишком быстро.
– В том смысле, который ты подразумеваешь, скорее всего, нет. Я очень рано перестал чувствовать себя ребенком, но в ряде вещей понимание все равно приходит лишь с опытом, – он секунду помолчал, – но потом все же продолжил: – Мы с Падме тоже как-то не думали о детях в разгар войны. Но, когда видишься так редко и каждый раз прощаешься навсегда... короче, Люк с сестрой родились не по плану. К слову – представить себя в роли родителей оказалось неожиданно легко, а «стабильности» захотелось еще больше. Такова одна из причин того, что мы там, куда пришли.
– Неужели, вместо всего этого, ты когда-то хотел сидеть на крыльце и укачивать младенцев, – она решила обратить разговор в шутку. Но собеседник не «повелся»:
– Я не хотел, чтобы мой ребенок имел отношение к Ордену.
– Почему?! – Мотма ожидала чего угодно – жалоб, ностальгии, воспоминаний и счастье и обидах – но только не этого.
– А ты – посмотри на нас, – просто ответил Вейдер. – На меня, на Императора, на Кеноби, да и других джедаев вспомни. Скажи мне, кого ты видишь?
– Ну, не знаю. Общих черт у вас довольно-таки мало, разве что Сила, – озадаченно нахмурилась сенатор.
– Да, мы разные, у каждого свои пунктики, своя правда и даже свои темные стороны, но все мы – убийцы.
– Как и любые солдаты.
– Нет. Ты – не человек Ордена, и не понимаешь разницы. Солдат, это профессия, в то время как джедай, или ситх, без разницы, – это образ жизни. В каком возрасте призывают в армию? В семнадцать? Восемнадцать? Форсъюзеры получали учеников намного раньше. Ты никогда не задумывалась, почему рыцари так часто ходили на миссии парами?
– Передавали опыт падаванам.
– Да, но и не только. Понимаешь, будь я твоим учителем и занимайся мы тренировочными боями – я был бы лучше тебя. Но все же, я был бы много медленнее, чем противник моего уровня в реальной схватке. Ученикам об этом говорят. Но многие, почти все, забываются. Бывают слишком самоуверенны, – губы под маской скривила горькая усмешка – как дань прошлым ошибкам: – И еще – недооценивают мастеров.
– Почему? – Мотма поняла, что Милорд говорил и о себе, но не устояла перед соблазном. Мир форсъюзеров манил своей неизвестностью, и вот теперь, впервые за годы, ей что-то о нем рассказывают, а не отделываются отговорками.
– Рефлексы. Нас обучают не спортивным стойкам и красивым позам. Задача – в кратчайшее время нанести несовместимые с жизнью повреждения максимальному количеству противников. Руками, ногами, лайтсейбером. Уличный боец бьет, чтобы причинить боль. Спортсмен сражается ради победы. Любой удар, наносимый форсъюзером, имеет цель – убить. И останавливаться на тренировках приходится усилием воли. Используя сознательный контроль, который противоречит концепции «почувствуй Силу» как таковой. Падавану же сдерживаться не надо, он точно знает, что не может ранить мастера случайно, и именно поэтому Мастер – звание, которое сложно получить. Вопросы безопасности при подобном подходе очень важны, а учителям приходится постоянно балансировать на грани. Зато, если они хотят именно убить: настоящий поединок – это красиво. Такая скорость, такие эффекты, но – в нем практически нереально быть просто раненым. Обычно более слабый или ошибшийся получает несовместимые с жизнью травмы по полной. Не из-за жестокости и жажды чужих мучений, нет. Просто, там практически нереально остановиться. И я не хочу ЭТОГО для Люка.
– Погибнуть можно от любых причин.
– Это так. Но – иногда сложно жить с таким знанием. Я не хотел бы для сына собственной судьбы. Я сделал много опрометчивых шагов, пытаясь уберечь его от подобного еще до рождения. Теперь – он взрослый, и я едва ли могу мешать ему, если Люк выбрал свой путь. Надеюсь, он все же не пожалеет, увидев последствия.
– А ты, ты хотел бы быть другим? Не быть частью ни одного форсъюзерского Ордена?
– Мне сложно такое представить, наверное, я слишком стар – и слишком принадлежу ИМ. Я ведь не Люк. Я родился в другое время, в других обстоятельствах – и прожил свою жизнь. У меня не было выборов Люка, а у него – не будет моих. Мы – разные.
– И, все же, вы – отец и сын.
– Да, хоть одна приятная новость.
Мон показалось, что их улыбки появились одновременно. Его улыбку, конечно, она не видела, но откуда-то знала, что Главком улыбается.
На одной эмоциональной волне:
– Ну, что – поговорил со своим сыном? – Император Палпатин отвернулся от огромного, во всю стену, обзорного экрана и посмотрел на ученика. Последний неподвижно замер у двери, со склоненной головой – живое воплощение почтения, в противовес поведению в ангаре. Вейдер всегда был очень чувствителен к настроению Повелителя и наверняка заметил, что его задело подобное невнимание. Палпатину как-то некстати вспомнился тот давний разговор с Линнардом.
«Вы ревнуете?»
Наверное, все же да. Раз это видят другие, пора признать кое-что и для себя. Наверное, ревнует. К тому, что у столь близкого ему человека, – ученика! – вдруг появилась семья. Линнард прав – он не понимает и не принимает подобных ценностей, и именно чувством внутреннего родства, пониманием эмоций объяснялась совершенно алогичная снисходительность Властелина к бывшему джедаю Кеноби. Он не любил этого рыцаря – как и то, что олицетворяли собой все, подобные ему. Однако чувства Оби-Вана после ухода Люка каким-то странным образом вошли в резонанс с его собственными. С ощущением некоторой потерянности и, наверное, обиды на саму жизнь: оттого, что ученик выбирает нечто, непонятное и недоступное его, Мастера, пониманию – и приобретает желаемое. Наверное, то же самое ощущают родители, когда приходит осознание страшной правды: дети уже выросли и пора выпустить их из гнезда.
Орден заменял ученикам семью – так было в обоих Орденах, и в Темном и в Светлом. И как-то неожиданно пришло в голову, что Мастера, удерживающие воспитанников возле себя, не дающие им уйти в самостоятельное плавание – ничуть не лучше, а даже порой и хуже, тех самых властных родителей, над которыми там принято смеяться. Та же психология, но игнорируемая веками. Ибо изучить человеческую природу и играть на чужих эмоциях – легко. А вот включить себя любимого в эту массу под названием человечество со вполне конкретной природой – трудно. Ну, как же! У нас все по-иному, есть новый путь... чушь! Люди. Все равно – люди, пусть и с искусственно вскормленными комплексами избранности и величия.
Интересно, понимает ли Вейдер, какой раздрай воцарился в душе его наставника? Вероятно, нет, только чувствует, что Мастер расстроен. Оно и к лучшему: данные материи не относились к числу тех, которые Дарт Сидиус рвался обсуждать.
– Почему, Ваше Величество? – Палпатин непроизвольно вздрогнул, чего со старым политиком не случалось долгие годы. И лишь потом сообразил – Милорд заговорил в ответ на его собственный вопрос о Люке, а не услышав последнюю из мыслей Повелителя. Их не так легко прочитать, даже Лорду Вейдеру.
– В каком смысле «почему»?
– Почему вы позволили Люку поехать на Дагоба?
«А-а-а, догадался. Значит. Что же, все правильно – мальчик не решился бы говорить о поездке, как о решенном деле, не будь у него поддержки кого-то весомого. А чье слово на флоте тяжелее приказов Главкома? Выбор невелик».
– Он не принадлежит нам.
– Значит, вы хотите отдать его им? – голос Лорда исполнен такой подозрительности, что губы против воли растягиваются в улыбке.
– ИМ он тоже не принадлежит. Но поймет это только со временем.
– Он хочет стать джедаем.
– Джедай – это термин, Энекин, – теперь уже вздрагивает Вейдер – в ответ на то давнее имя в устах учителя. Имя рыцаря-джедая и хранителя мира. – Тебе ли не знать, как быстро может меняться содержание терминов? Даже у слова «долг» есть много значений.
Милорд подумал о Бейле Органе – и мысленно согласился с Императором: их понимание долга расходилось очень существенно. А Сидиус тем временем снова повернулся к окну и тихо продолжил:
– Посмотри, ученик, сколько звезд. Если мы со светлыми не можем разделить некоторые аспекты философии, кто сказал что нам надо делить и эти миры – тоже? Древние пробовали: ничего хорошего из тех историй не вышло. Теперь здесь есть моя Империя, но это не империя ситха, хоть я и стою у руля. На девяносто процентов она создана вполне обычными интригами и подкупом, управляется вполне обычными бюрократами, а охраняется – военными. У нас нет сотен ситхов, заправляющих всем лишь по праву наличия Силы, и у меня отсутствует желание это менять, – он снова обернулся и пристально посмотрел на ученика: – Мне есть что делить с Оби-Ваном Кеноби, но это, скорее отголоски старых противоречий Орденов, и давние следы личных обид. С Люком – нет ни того, ни другого. У нас вполне приличные отношения. Зачем мне их портить лишь потому, что ему хочется именоваться «джедаем»? – Палпатин пожал плечами и подумал: «а тем более, зачем мне портить отношения с тобой», но вслух произнес: – Джедай – это лишь слово. А Люк никогда не станет человеком старого Ордена.
– Как я? – так же тихо спросил главнокомандующий.
– Как мы, – ответил Император, делая ученику знак подойти. Некоторое время они просто стояли рядом и молча смотрели на звезды. Иногда в жизни надо просто помолчать.
ЭПИЛОГ
Галактика... мы вошли в интереснейший парадокс. Малейшее движение, одно слово – и история пошла бы другим путем. Время, когда от каждого человека, попавшего в водоворот интриги, зависело все. Эпицентр бури создал человек, искусственно создал, чтобы держать нити всех вероятностей событий, чтобы менять... будущее. Наше будущее.
Враг? Друг? И то, и другое. Некогда враг, ставший другом. Я сам этого хотел. И он тоже.
Вмешался в ход событий и как всегда ушел на второй план. Как всегда.
У каждого есть свой особый талант, дар, который либо дремлет, либо развивается. У меня – комбинаторный ум. Мне интересно решать задачи и понимать причины. У него дар – менять. Смешна обида джедаев, смешны проклятия Кеноби, обвинившего на Мустафаре своего бывшего ученика в измене. Он не понимал, что измена – в крови Энекина. Измена – это он сам. Измена – это сама жизнь, и даже больше чем жизнь. Нет ничего неизменного, все подвержено движению. С немалой скоростью разлетаются звезды от центра Галактики, сама Вселенная расширяется, до определенного предела, до нового взрыва? Мы родились из пепла звезд, в него мы и уйдем. Жизнь – это краткий миг жизни большего, того, что не может понять разум, ограниченный воспитанием и языками, разум обычного человека или алиена. Но не разум одаренного. От постижения безграничного, которого не постигнуть и за всю свою жизнь, бежали мои враги, бежали в старые догмы, создававшиеся, чтобы первые, кто научился владеть Силой, не сходили с ума. Элементарная гигиена. Но если начать ее обожествлять...
