Текст книги "Нова Проспект (СИ)"

Автор книги: J.C.Elliot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

Элрик в ужасе поднял на наставницу глаза.

******

– Что, опять? – спросила королева, взглянув на него из-под полуопущенным век. – У меня страшно болит голова.

У мамы часто болит голова. Так часто, что Элрик и не помнит, когда она у нее не болела. Особенно худо ей становилось, когда восходили две луны – тогда Элрик старался и вовсе не приближаться к ее покоям.

Сейлан, будь она неладна, принялась перечислять список его проделок – рек не выучил (то вина Лавены), за косу дернул (тоже ее вина), егозил и дерзил (и в помине не было), погнался за кошкой (было дело, погнался, так она ж убегала).

– Скажи мне, Сейлан, это все, – мама сделала неопределенный жест в воздухе, – кого-нибудь удивляет?

– Полагаю, что нет, королева, – церемонно ответила Сейлан. – Полагаю, что нет.

– Оставь нас.

Наставница ушла. Ну, сейчас начнется. Элрик внутренне сжался в комок, а внешне надулся, как индюк.

– Не дрался! – начал защищаться Элрик, не дожидаясь, пока его начнут обвинять. – Не дергал! Выучил!

– Лжец, – со скучающим видом ответила Дейдра. – Маленький, бессовестный лжец.

Говорила она тихо, но вид у нее был такой, будто она кипит, как суп в кастрюльке.

Да что он такого сделал? Подумаешь! Элрик потупил взгляд.

– И ради чего я тебя рожала? – тихо спросила мама. – Трое суток… И в каких муках! Неделю было не унять кровь.

Элрик покраснел от стыда, что такое натворил; он ведь совсем и не хотел.

– Прости, пожалуйста, – извинился он.

– А ведь в тебе ни-че-го от меня. Ни капельки.

Она взяла его за ухо, притянула к себе, чтобы рассмотреть поближе.

– Прости, мамочка, – повторился Элрик. – Я не нарочно.

Но как бы он ни извинялся, мама никак не могла успокоиться и кипела еще больше, прямо перекипала, вот-вот – и соскочит крышка, и суп польется через край.

– Да и от него, – зло добавила она. – Да и от него – крохи.

Отпустив ухо, она покачала головой, и сказала:

– Ступай прочь, маленький dh’oine.

Нет слова, которое Элрик ненавидел бы больше. Когда еще шептались слуги, ладно, когда его одними губами произносили другие дети – ладно, но когда даже мама…

– Я не dh’oine! – вскрикнул Элрик. – Я – принц Aen Elle! Я – Король Королей! Я Великий Мститель!

Он, правда, еще и не знал, кому и за что будет мстить – так, подслушал у магистра Альбериха, но титулы ему так понравились, что он много раз повторял про себя, перед сном – Король Королей, Великий Мститель. Куда уж лучше dh’oine!

Мама засмеялась, откинув голову и взмахнув рыжими кудрями. Элрик вцепился в свои пепельные «сосульки», как она их называла, и дернул от негодования.

– Ты – несносный мальчишка. Ступай прочь, – рявкнула Дейдра. – И не попадайся мне на глаза!

Даже не накажет. Значит, совсем плохой! А раз плохой, то чего уж и бояться?

– Неправда! – огрызнулся Элрик.

И тут его понесло. Магистр Альберих говорил ему – следите за темпераментом, принц Элрик, или он вас погубит.

Вот и погубил.

– Ты злая! – заорал Элрик. – Ты ужасная! Ты мне не мама!

Сказав такое, он сам перепугался до чертиков.

– Вот как? – тихо переспросила мама. – Не мама, значит? Интересный выбор слов, принц Элрик. Я предлагаю вам подумать над ним в одиночестве.

Он приказал себе: «не плакать», но его губы уже кривились, и ломались, а голос начинал дрожать.

– Не надо, – задрожал Элрик. – Пожалуйста, не надо!

Мама кивнула всадникам. Те подхватили его на руки – Элрик страшно сопротивлялся, вопил и дергался, но в нем самом едва ли два аршина, а во всаднике – ого-го! А когда понял, что деваться некуда, так захныкал, так заканючил, что один из всадников презрительно шепнул ему:

– Будьте мужчиной, принц.

Не хотел он быть мужчиной! И dh’oine быть не хотел!

– Не запирай! – закричал Элрик королеве вслед. – Мамочка, не запирай! Я больше не буду! Клянусь! Больше не буду!

Пока его несли прочь, мама отвернулась и поморщилась, потирая виски.

*******

«Не надо», – повторил Элрик, когда замок щелкнул и все уже ушли.

Маленькая комната, три на три аршина, куда его запирали после самых страшных проделок – «комната для раздумий». Темная, аж жуть. Однажды его оставили в такой на целый день, а когда открыли дверь, Элрику показалось, что прошла уже целая вечность, и он уже седой и дряхлый.

– Откройте… – проскулил Элрик. – Откройте… Не буду больше бедокурить…

Никто не ответил. Подождав еще немного, он свернулся калачиком (чтобы чудища не достали до пяток) и стал напевать песенку, которую подслушал у рабов, чтобы не было так тихо и страшно.

«Волки спят в глухом лесу, – пропел Элрик. – Мыши летучие спят на ветру… Одна лишь душа во тьме бредет…»

Нет, песня совершенно не помогала.

Темно-о-о-о. Он поежился.

Цок-цок. Элрик зажмурился. Может быть, это Человек-без-Кожи? Пришел однажды за мамой, теперь придет и за ним. Страшнючий демон с безумными глазами, придет за ним и будет мучить. Стягивать с него кожу, как на картинах, и жутко хохотать.

«Там кто-то языком цокает, кто-то в темноте языком цокает, – подумал Элрик и заплакал от страха. – Там в темноте живет кто-то и смотрит на меня».

Даже не в темноте, а за ее гранью, там, где едва видит глаз.

«Мальчик, – сказала темнота. – Мальчик, мальчик-с-пальчик, Великий Мститель. Скоро ты останешься совсем-совсем один».

Божечки!

Элрик вскочил на ноги и забился о дверь, отчаянно вереща:

– Выпустите! Откройте!

Он бился об эту дрянную дверь, как птица о скалы.

«Мальчик, мальчик, – сказала темнота. – Только ты и Серая Смерть».

Элрик вытаращился на дверь, словно та – самый страшный в его жизни враг – и со всей силы влетел в нее плечом…

…чтобы вылететь с другой стороны и пребольненько удариться о каменный пол, плюхнувшись прямо под ноги стоявшего с той стороны двери всадника, сжимающего в руках длинную пушку.

Глаза эльфа от удивления стали как две огромные плошки.

*******

– Просто захотели, – посмотрел на него магистр Альберих, повторяя слова Элрика. – И перепрыгнули сквозь дверь.

Альберих был такой старый, что видел Начало Времен. Глаза его были подернуты дымкой: казалось, старее магистра вообще ничего не бывает.

Элрику всегда казалось, что когда ты такой старый, жить ужасно скучно.

– Угу, – насупился он, потирая ушибленное плечо. – Там внутри что-то сидело и на меня смотрело. Я испугался.

– Вот как, – кивнул головой старый эльф.

И замолчал. Уснул, наверное. С ним такое часто бывало. Элрик посидел еще немного, и уже собрался вставать, когда магистр сказал:

– Вы – нечто очень особенное, юный принц.

Если бы…

– Правда? – с надеждой переспросил Элрик. – А мама так не считает.

– Королева – вздорная, глупая, и себялюбивая женщина, – пробормотал старый Альберих. – Но, как вы когда-нибудь узнаете, к вам, мой юный принц, она не имеет ни малейшего отношения.

*****

Даже вернувшись в свои покои, Элрик так и не успокоился. Трус, сказала бы мама, трус и плакса. Только девчонки и dh’oine так много хнычут.

Рабыня уже постелила ему кровать. Новенькая, очень смешная – молодая, дородная и плоскоухая, она напоминала Элрику коровку, пасущуюся на лугу. Носила серое и держалась скромно, как мышка. От нее пахло хлебом и молоком.

– Ну чего вы плачете и плачете, милсдарь?

Элрик так обомлел, что подавился собственным всхлипом – от того, что с ним заговорила рабыня, и от того, какой ласковый у нее голос. Пару мгновений он не знал, что и делать – мама крепко-накрепко запретила говорить с рабами – но, помявшись, все же решил ответить:

– Мама, – признался Элрик, – мама меня не любит.

Уши у него плохие, никуда не годные – круглые. А были бы острые, то любила бы…

Рабыня вздрогнула, и неуверенно протянула к нему руку, погладив загрубевшей от тяжелой работы ладонью по залитой слезами щеке. Во дает! Видела бы мама, отсекла бы ей руку.

Мысль Элрику не понравилась, и он воровато оглянулся – не наблюдает ли кто за ними.

– Ну что вы, – не слишком уверенно сказала dh’oine, – ну что вы, милсдарь, такое говорите. Конечно, любит.

– Неправда, – возразил Элрик.

Тихо и осторожно, лишь бы руку не убрала. Она у нее хоть и шершавая, но теплая.

– Просто… – начала говорить dh’oine и тут же осеклась. – Просто вы… напоминаете ей… о чем-то не очень приятном.

Желудок Элрика сжался. Он догадывался, о чем толкует рабыня.

– Ваш батюшка… стало быть… сильно обидел королеву. Ну и вот… вы получились. Война, милсдарь. Страшные вещи случаются. Мужики без баб звереют…

Элрик представлял, о чем она, другие дети рассказывали о чем-то подобном – как иногда на войне dh’oine ложатся на женщин, те страшно кричат, а потом появляются такие, как он, и их все ненавидят.

– Человек-без-Кожи, – выдохнул Элрик. – Мамочку обидел Человек-без-Кожи. Значит, я его сын?

Рабыня сглотнула, поправив пшеничную косу.

– Ох, не знаю, – наконец сказала она, – милсдарь, ох, не знаю. Знаю только, что кем бы ваш батюшка ни был, он был… одним из нас.

Он догадывался, но слышать – горько.

– Я полукровка, – роняя крупные слезы на пол, прошептал Элрик. – Бастард, метис, полудхойне…

Он вспомнил еще одно страшное слово.

– Вы… выбедок…

Рабыня прижала указательный палец к губам. Элрик пододвинулся к ней поближе, и положил голову ей на плечо. До него редко касались, почти что никогда, разве что обмыть и одеть. Почувствовать чужое тепло, пусть даже и dh’oine, до ужаса приятненькое ощущение.

– Ну что вы, что вы, милсдарь, – пробормотала девушка. – Куда ж такие нежности… Не дай Лебеда увидит кто… Ох, батюшки…

Она провела мягкой рукой по гладким пепельным волосам.

– Бедный мальчик, – тихо прошептала она. – Бедный, бедный мальчик.

****

Рабыню звали Анника, и она оказалась страсть какая забавная и говорливая. Такие сказки рассказывала – ух! – про мир dh’oine, про единорогов, не знаешь, то ли верить, то ли нет. Она, вроде как, раньше жила под Бронницами, пока ее не забрала Дикая Охота.

Они крепко сдружились – так крепко, что Элрик начал называть ее по имени, – а когда пришла Саовина, Анника подложила ему под кровать подарок. В серой замызганной тряпице, зато – подарок.

Он как развернул, аж обомлел.

«Колбаса», – сказала Анника. Здоровенная, остро пахнущая, вся в специях. У Элрика от одного запаха выступили слюнки, хоть мама и говорила, что падаль едят только стервятники.

Он не удержался.

Ах, что это была за вкуснота! Передать нельзя! Элрик грыз палку тихо, как мышка (за чавканье, причмокивание и любые звуки при еде выгоняли из-за стола) и из нее брызгал горячий пахучий сок. Жалел только об одном – что без хлеба. С хлебом было бы – ух! Да…

– Только никому, – шепнула Анника. – Вы ж чахлый совсем, кожа и кости… Людям мясо нужно.

– Могила, – поклялся Элрик, и от полноты чувств чмокнул Аннику в щеку. На коже остался мясной сок.

Анника засмеялась.

******

Человек-без-кожи часто снился ему; пепельноволосый, он жутко хохотал и грозил пушкой, и лицо у него было безумное и страшное. От таких снов Элрик, бывало, мочил простыни и страшно смущался поутру, но Анника ему и слова не говорила.

В основном по дворцу он шатался в одиночестве – другие дети приглашали его играть только из вежливости, взрослых он совсем не интересовал, разве что старого Альбериха, но Элрик был еще слишком маленький, чтобы пойти к нему в ученики. Рассказывали, что Aen Elle его так ждали и хотели, что аж по Междумирью гонялись (интересно, за чем?), а на деле и поиграть не с кем.

В общем, размышлял Элрик, это совсем и не мамина вина, что она его не любит. «Любви нужно быть достойным, – повторял про себя чужие слова Элрик. – Любовь нужно заслужить. Нужно быть сильным, смелым, храбрым…»

Как Эредин Бреакк Глас.

Он с благоговением смотрел на портрет бывшего короля. Эредин Бреакк Глас; мамочка говорила, что именно таким должен быть настоящий мужчина. Элрик приосанился, состроил грозное лицо, пытаясь подражать статному воину на картине, и важно прошелся туда-сюда по зале.

Возлюбленная Эредина, жрица храма Рассвета – светловолосая и тоненькая, как веточка ивы, Эльтара так и не оправилась от его потери. Каждый раз, когда Элрик встречал жрицу в стенах храма, та склонялась к нему, поправляла камзольчик и говорила, что юного принца оберегают боги. Она ему ужасненько нравилась.

Когда-нибудь, он обязательно станет таким же высоким, сильным и красивым, как эльф на картине, и Лавена, дура такая, будет томно вздыхать, а он – отворачиваться с суровым видом.

Гроза dh’oine! Лучший из фехтовальщиков!

«Если бы только Эредин Бреакк Глас был моим отцом, – размечтался Элрик, – а не Человек-без-кожи!».

Вот тогда бы он! Эх, тогда бы!..

Элрик вытянул руку вперед, представляя, как милостью своей безграничной помилует воображаемого dh’oine, что трясся перед ним от страха. С ужасом взглянул на рукав своего изумрудного, расшитого диковинными цветными и витиеватыми узорами камзольчика и понял, что опять где-то вымазался, да так гадко, что пятно аж до локтя доставало. Вот ему Сейлан уши оттяпает!

Эредин Бреакк Глас неодобрительно смотрел на него с картины, нахмурив брови.

*****

А немногим позже, в стране Снов, у прозрачного ручья, он повстречал Белую Даму. Она была одета в черное платье с вышитым на нем золотым солнцем и выглядела величественно и немного пугающе. А еще у нее были пепельные волосы, как и у него самого.

– Ты кто, мальчик? – спросила Белая Дама.

В стране Снов он встречал много странных людей и зверушек; тут зачастую было интереснее, чем наяву.

– Элрик Сеабагар, принц Тирналийский, – представился он.

– Как ты меня нашел? – удивилась она.

Белая Дама смотрела на него с каким-то ужасом. Наверное, потому что он наполовину чудовище.

– Шел, шел, – ответил Элрик, – и нашел. Когда долго идешь по стране Снов, обязательно кого-то находишь. А вы – кто?

– Никто, – на глаза пепельноволосой женщины навернулись слезы. – Никто…

Чудная какая. И глаза зеленые, как недоспелый крыжовник.

– Ну тогда я дальше пойду, – сказал Элрик.

Она молча проводила его взглядом, и выражение лица у нее было такое, будто ей ужасненько грустно.

*****

После Солтиция похолодало, и ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом. Обеденная трапеза продолжалось уже третий час, и было так тоскливо и скучно, что аж выть хотелось.

– Не барабаньте пальцами по столу, принц, – сказала ему Сейлан. – И держите спину прямо.

Элрик надул губы и продолжил ковырять вилкой вареные коренья. Что ему те коренья, после Анниковской-то колбасы? Та как раз ее недавно раздобыла – всадники угощали людей мясом, чтобы те не хворали и не погибали так быстро.

– От вас пахнет падалью, принц, – вдруг ни с того ни с сего сказала Сейлан. – Объясните мне, каким образом?

Как же так?! Он же руки мыл и перемыл три раза!

– Не пахнет, – ответил Элрик.

– Вы же знаете, – поджала губы наставница, – что у лжеца со временем чернеют уста и отваливается язык?

Да будь оно так, у дуры-Лавены бы давно отвалился.

– Знаю, – ответил Элрик. – Но я ничего не ел.

– А я и не говорила, что вы что-то ели, – медленно ответила Сейлан. – Я сказала, что от вас пахнет падалью.

И замолчала. Но лицо у нее сделалось при этом загадочное и препротивное.

*****

А потом случилось страшное.

Анника не пришла. Вместо нее пришла какая-то худосочная грустная девица, еще и немая – рот раскрыла, а там ничего нет, даже языка. Элрик так возмутился, что выскочил в обеденный зал, где заседали Сейлан и ее возлюбленный – черноволосый всадник по имени Лаордан – в одном исподнем.

– Где Анника? – выдохнул Элрик.

– Кто? – переспросила Сейлан, нарезая идеальными дольками спелое красное яблоко.

– Анника! Моя служанка!

Кто теперь дорасскажет ему сказку про короля дхойне и его возлюбленную сирену?! Кто будет угощать колбасой?! Нет, жизнь без Анники ему не мила, прям хоть сейчас на пол ложись и помирай!

– Откуда вам ведомо имя рабыни, принц? – прищурилась Сейлан.

– Будет тебе, Сейлан, – сказал Лаордан. – Не волнуйтесь, юный принц – ваша зазноба ушла прислуживать другому дому, через долину Трех Сестер.

Элрик запыхтел от ужаса.

– Ну что вы, принц, – подмигнул ему Лаордан. – Когда подрастете, у вас этих девок-dh’oine еще будет столько, что имен не вспомните.

– Верните Аннику! – потребовал он.

– Ее отослали в другой дом, принц Элрик, – теряя терпение, сказала Сейлан.

– Врете! – выпалил Элрик.

Миндалевидные глаза Сейлан опасно сузились.

– Прошу прощения? Если вы будете продолжать в том же тоне, юный принц, вас придется отправить в комнату для раздумий.

– Врете! – не успокаивался Элрик. – Все врете!

– Лаордан, – сказала Сейлан всаднику.

Нет, что угодно, только не комната для раздумий!

Дико заверещав, Элрик бросился наутек от всадника прямо в чернющую ночь, прямо в одном исподнем, и пространство расплылось вокруг него, словно воск вокруг свечи, и он сделался быстрым-быстрым, как молния. Аж ветер в ушах свистел!

Даже быстрее Лаордана, а тот, ни много ни мало, предводитель Дикой Охоты.

Так бежал, так запыхался, что очухался аж когда пересек долину Трех Сестер и оказался у самой грани Запретных Земель. Погони нет?

Нет погони.

Зарыдав, Элрик бросился на холодную от росы траву и принялся во всю глотку звать кого-нибудь – хоть кого-нибудь! Кого-нибудь не отсюда, кого-нибудь, кто услышит и придет за ним.

Он представлял, как по рекам Тир на Лиа спускаются корабли великих воинов, которые заберут его и воспитают, как родного сына, как открываются порталы в обители великих магов, которые обучат его тайным искусствам. А потом он вернется и покажет всем, где раки зимуют. Он всем покажет!

Нашли его только поутру, замерзшего и едва живого.

*****

Заболел он после той ночи так страшно, что, считай, всю весну без ног и провалялся. Ему вновь снилась печальная Белая Дама у ручья, и он хотел с ней заговорить, но не находил слов.

Мама зашла проведать его один раз. Постояла пару минут, пожелала выздоровления и тотчас вышла.

Даже не коснулась.

Но Элрик не заплакал. Он твердо решил той ночью, что стал совсем взрослый и больше плакать не будет. Никогда.

******

Выздоровев, Элрик часто стал уходить в лес, через долину, и сидел там, пока совсем не замерзнет или до темна. Бывало, рисовал, бывало, сам себе сочинял сказки. Он как раз сочинял одну такую – про великого воина (маленький мальчик с большущим – вот такенным! – клеймором) и не менее великого дракона-без-чешуи, когда из леса послышался треск.

Элрик принюхался; запах какой-то чудной, словно в лаборатории придворного алхимика, а к нему еще какое-то жужжание. Сердце его быстро-быстро забилось. Наконец-то! Так обычно и бывает – сидишь, никого не трогаешь, и вдруг появляется портал, оттуда старец, и отправляет тебя на приключение всей жизни.

Он, как кошка, пошел на звук, пробираясь через густые ветки – и зажмурился, когда заприметил зарево. Страшно чудной портал, из черной слизи, будто бы живой, а вроде бы и нет. Он протянул к нему руку – портал задрожал, и из него медленно, как в страшной сказке, кто-то вышел.

Чудище. Страшенное. Лицо плотно скрывала черная маска, а руки, покрытые плотным черным панцирем, сжимали оружие, похожее на то, которым недавно разжились всадники.

Элрик чуть там и не помер.

– Эй, шкет, – сказало ему чудище. За ним вышли еще пять таких же.

Сердце Элрика норовило выскочить из груди. Он пришел за ним! Чудище пришло за ним и мамой!

Разум шепнул ему «беги», но как он может побежать? Как мама полюбит труса? Нужно быть храбрым. Нужно быть сильным!

– Вы – Человек-Без-Кожи? – прошептал Элрик. – Вы знаете мою маму?

Еще немного – и он наделает в штаны. Низ живота распирало, как всегда, когда ему было очень страшно. И тогда будет не только ужас, но еще и позор.

– Я чьих только мам не знаю, шкет, – оскалилось чудище. – Кто твоя?

– Королева Ольх, – ответил Элрик. – Ее Высочество Дейдра Сеабагар.

Стоило ему произнести титул, как страх чуточку отступил. Он – принц Тирналийский. На земле Ольх его никто, кроме мамочки, не обидит.

Чудище и его свита, переглянувшись, присвистнули в унисон. Значит, королеву знают и боятся. Оно немудрено! Он и сам ее страсть как боялся!

– For fuck’s sake, boys, finally a bull’s eye! (Блядь, пацаны, бинго, прямо в яблочко!) О да, – осклабился Человек-Без-Кожи, и многозначительно добавил: – Я очень хорошо знаю твою маму, шкет.

Неужели это чудище – его отец? Божечки!

Нужно быть храбрым. Как поступил бы Эредин Бреакк Глас? Элрик шагнул вперед, сам не ведая, что творит, и сказал:

– Ты ее обидел! Немедленно извинись!

Ну, все, пиши пропало. Сейчас с него снимут кожу. По кусочкам… И будут страшно хохотать…

– Я ее обидел? – изумилось чудище. – Ну ни черта ж себе!

Элрик набрал в грудь воздуха, дрожа от ужаса, и повторил:

– Извинись!

– Ну ты и борзый, шкет, – засмеялось чудище. – Такой маленький, а уже такой борзый. Видимо у вас, эльфов, это в крови.

Элрику даже стало немного лестно, что тот назвал его эльфом, а не dh’oine. Чудище отложило оружие и присело на корточки. Глаза у него были серые и страшнючие.

– Ладно, ладно, шкетенок, – примирительно сказало чудище, пребольненько хлопнув его по плечу. – Я ведь и правда пришел извиниться.

– Неправда, – не веря своему счастью, сказал Элрик.

– Честное слово, – заговорщически сказало чудище. – Хотел лично извиниться перед твоей мамой. У меня для нее и подарок есть.

– Быть не может, – изумился Элрик.

Чудище рассмеялось и обратилось к своей свите:

– Ребята, подарок?

Один из демонов протянул своему предводителю аккуратный флакончик. Он искрился и переливался серым, как живой.

– Что это? – завороженно спросил Элрик.

– Духи, – сказало чудище. – Твоя мама любит духи?

Как-то маловато для извинения. Мама, в конце концов, его трое суток рожала, и чуть не умерла.

– Ну да, – нехотя согласился Элрик. – А чем пахнут? Не розами?

Розы она терпеть не могла.

Но с другой стороны, мама сразу поймет, что он – ого-го-го! Разыскал Человека-Без-Кожи и заставил его извиниться. Ай да Элрик, ай да Великий Мститель!

– Дома понюхаешь, – ухмыльнулось чудовище. – Будешь хорошим мальчиком и передашь ей флакончик, хм-м-м? Скажи, что от старого друга Джарона Намира в качестве извинения за… прежние недомолвки.

Он вытянул по направлению к нему скрюченный кроваво-красный мизинец, словно предлагая Элрику его пожать.

– Обещаешь? – спросило чудище. – А мы здесь подождем…

Элрик предпочел не заметить жеста и коротко кивнул. А если – обман? И духи – ядовитые? Хотя, мама непременно опробует их на рабах…

Он осторожно взял хрустальный флакончик из рук чудовища.

– Look, Namir (Слушай, Намир), – неуверенно сказал один из демонов. – What about “thou shalt not punish children for their fathers’ sins”? (А как же… Дети за грехи отцов не в ответе, и все такое?)

Он посмотрел на Элрика с жалостью, с которой демонам смотреть не пристало.

– Then I suggest you re-read the Holy book (Писание перечитал бы), – отрезало чудище. – For the fathers ate the sour grapes, and the children’s teeth are set on edge. I also strongly suggest you not to argue about guilt and blood law with an old Jew. («Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». И мой тебе совет: не спорь со старым евреем о вопросах вины и крови.)

– Maybe at least take the kiddo… (Ну может хоть мелкого с собой…)

Дослушивать предложение Элрик не стал, потому что ничем хорошим такие разговоры закончиться не могут. Дал деру, да так, что пятки засверкали, сжав в руке небольшой флакончик.

*****

Назад, во дворец, он бежал так, будто бы за ним гналась сама Смерть. Скорее, скорее! Сначала – к маме, потом – к страже, к Лаордану! Мамочка должна узнать первой!

Когда его попытались остановить всадники, он перепрыгнул через пространство прямо в тронный зал.

– Кто тебя пустил? – устало спросила мама. – Меня мучает мигрень, Элрик… Будь добр, оставь меня.

– Но, мамочка, – запротестовал Элрик. – У меня подарок…

– Прочь, – отрезала мама.

Если не закричать, она его никогда не услышит!

– Мамочка! – завопил Элрик, со всей мочи топнув ногой. – Подарок!

– Несносный ребенок, – зашипела мама. – Несносный, избалованный, ни на что не годный ребенок! Давай сюда свой подарок!

Закусив губу от предвкушения, Эрик сунул ей в тонкие руки флакончик, испускавший тусклую серую дымку; мама подняла его вверх к свету, и серые блики весело заискрились.

– Что это? – прошептала Дейдра. – Откуда ты это взял?

Мамочка удивилась! Мамочка никогда и ничему не удивляется, ей все пресно и скучно, а сейчас – удивилась!

– Мне дал его Джамир, – выпалил Элрик. – Джамир… Нарон. В качестве извинения!

Мама вытаращилась на него, ее красивый рот стал напоминать большущую букву «О».

– Нет, – сказала она ослабевшим голосом. – Не может быть.

Флакон выскользнул из ее тонкой руки и покатился по ступенькам тронного зала, оставляя за собой сероватую дымку.

Комментарий к EPILOGUE 2: The End of the Empire (Мир Тир на Лиа)

Иллюстрация к главе: https://www.deviantart.com/krigraydo/art/NovaPr0spekt-2-815104018

FYI: Маленький Элрик не погибнет; эта fic-specific биоверсия Серой Смерти запрограммирована только на эльфов (люди знали, что эльфы – рабовладельцы), и человеческая ДНК для нее антидот.

А вот все остальные…

И да, Элрик Тирналийский назван в честь Элрик Мелнибонийского =) и внешне, думаю, будут чем-то схожи. https://www.mirf.ru/wp-content/uploads/2017/12/Elric-Cover.jpg

========== EPILOGUE 3: The Iron Maiden (Мир Ведьмака) ==========

Цири никогда не забудет глаза Йеннифэр, когда та ее впервые увидела.

Чародейка примчалась первой, воспользовавшись наспех открытым порталом Ассирэ Ван Анагыд. Перелетела через весь Нильфгаардский дворец, угрожая кровавой расправой всем, кто попадается ей на пути, и ворвалась в спальню, где как раз переодевали ослабевшую от ран Цири. Приложила руку в белоснежной шелковой перчатке к губам и сказала:

– Мамочки.

Столетняя чародейка, видевшая горы мертвых, видевшая такие ужасы, что описать не хватит слов, посмотрела на нее и сказала «мамочки».

Значит, дела и правда хуже некуда.

– Доченька, – прошептала Йеннифэр. – Доченька, что они с тобой сделали?

Цири обещала себе держать лицо. Наказала себе: она все расскажет, как оно и было. О том, что никто не виноват. О том, что это был ее выбор. О переплетениях времени и судьбы. О злой шутке Междумирья.

У нее и речь была заготовлена, вплоть до последнего предложения.

А потом вслед за чародейкой вошел Геральт и сказал всего одно слово, дважды:

– Дела, – сказал он, почесав седую бороду. – Дела…

И тогда Цири взглянула на родителей, а потом – на свои блестящие, отполированные, сверхдорогие, черно-золотые ноги с дотла сгоревшей проводкой – два бесполезных куска углепластика – и горько разрыдалась.

****

Тем же вечером Ложа собралась в полном составе. Чародейки явились, временно отбросив склоки и распри, одна наряднее другой.

На ноги глядели, но не комментировали. Как и на костыли (Цири предпочла ковыляние на них позору сидения в инвалидной коляске). В васильковых глазах эльфки Эмеан она заметила что-то вроде отвращения, в лазурном взгляде Трисс Меригольд – жалость.

Цири рассказывала. Какие-то моменты опускала, какие-то – приукрашивала, какие-то преуменьшала.

– Как интересно, – сказала Фрингилья Виго и поджала подведенные облепиховой помадой губы. – Удивительнейшая история, право сказать.

В переводе с чародейского – ни черта я тебе не верю.

– Не вижу в рассказе ничего невозможного, – возразила Ассирэ вар Анагыд, поигрывая гранатовым браслетом. – Вопрос только в том, что мы можем перенять.

Цири качает головой. Путь на Спираль ей закрыт. Стоит открыть еще одну дверь; оставить маленький и незаметный след; как Они поднимут свои уродливые головы, и стребуют отлитый в безвременьи долг.

– Что нам нужно перенять, – поправила ее Филиппа Эйльхарт. На ее довольно смело оголенном декольте поблескивала нить из чёрных агатов. – Половину из описанного я бы оставила в том богами забытом мире.

Йеннифэр едва слышно вздохнула.

– Нет, милые дамы, вопрос совершенно не в ваших непомерных амбициях, – возразила Йеннифэр. – Вопрос в том, как мы вернем Цирилле ноги.

– Видимо так же, – со спокойной улыбкой сказала Филиппа. – Так же, как вернули мне глаза.

А Трисс Меригольд, все такая же рыжая, веснушчатая Трисс Меригольд, ничего не сказала. Просто подошла и обняла ее. И сказала, что ей жаль.

Больше ей ничего и не нужно было говорить.

****

С Геральтом они пили до самого утра. Глушили нильфгаардскую лимонную как не в себя, даже не закусывая, но, как ни странно, не пьянели ни капли. В основном рассказывала Цири, Геральт за весь вечер произнес, пожалуй, всего три-четыре слова, в разных комбинациях.

«Ублюдки», «суки» и «они заплатят». И сжимал кулаки.

– Если бы, – криво усмехнулась Цири, и тут же опрокинула стопку. – Если бы.

И – верил. В отличие от Ложи, верил каждому слову.

Даже в машины, что умнее людей. Даже про киборгов. Даже когда она рассказывала о лабиринте Междумирья – а тому, что она там увидела, Цири и сама не верила.

Уехал на следующее утро, прежде чем Цири успела проснуться. Оставил записку: «Отправляюсь на Скеллиге, на поиски Ока Бафомета». Того, что, как говорят легенды, смотрит сквозь миры.

Оставшаяся на завтрак Филиппа фыркнула и сказала, что Око Бафомета придумали эльфы, в глубоком алкогольном делирии и сугубо потехи ради.

Йеннифэр, окунув маленькую ложку в ореховый пудинг, назвала ее жестокой сукой. Та, кажется, восприняла оскорбление как комплимент.

****

Эмгыр дал ей отлежаться пару недель, а после – пригласил на ужин. Не лично, конечно, прислал со слугой приглашение на надушенной бумаге. Варианта отказать у и так слишком долго пользовавшейся его гостеприимством Цири не было.

Ужин подали в главной комнате верхнего замка, ассорти из осенней птицы – глухарь в яблоках и фазан в винном соусе. Когда пажи принесли второе блюдо – суфле из гусиной печени – Эмгыр, наконец, спросил.

– Да, – согласилась Цири. – Я буду Императрицей. На что я еще теперь гожусь?

Она хлопнула по гладкому углепластику под бархатной черной юбкой.

Эмгыр, облаченный в черный дублет с брошкой в виде серебряной саламандры, сидел на другом конце стола и нанизывал мидии на вилку. Проглотив вторую, ответил, взвешивая каждое слово:

– Ты понимаешь, что это значит, дочь моя? – спросил, морща лоб, Эмгыр. В волосах цвета воронова крыла начала появляться седина, как первая изморозь на витражах дворца из темного стекла.

От такого обращения Цири шумно выдохнула через нос.

– Ты не будешь принадлежать самой себе.

– Никогда не принадлежала, – хмыкнула Цири. – Что уж теперь и начинать?

– Замуж выйдешь во благо Империи, – без заминки продолжил Эмгыр.

– Выйду, – безразлично ответила Цири.

– Будешь править Империей Великого Солнца, огромнейшей из существовавших, – закончил Эмгыр.

– О, pаpa, – скривилась Цири. – Вот тут ты совершенно не прав.

Есть такие империи, на фоне которых Нильфгаард покажется ничтожной букашкой. Эмгыр не ответил. Только усмехнулся, взглянув на дочь.