Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Пока я допиваю кофе в одиночестве, прислушиваюсь. Тихо. Кажется, любимый рассчитал, когда дома никого не будет, только для того, чтобы я… А-а, чёрт! Да не бывает так! Не бывает таких наивных и безотказных людей!

Бывают, ещё как. Зовёт меня из прихожей, уже полностью одетый и в курточке. Отставляю чашку и иду на зов.

– Мы пешком пойдём? – улыбается.

– Если ты хочешь.

Тянет меня за руку с детской непосредственностью. Да мне плевать, блин, совершенно, что о нас люди подумают. Этот маленький человечек готовится стать моим, и мне до задницы на их гомофобию.

Чирикает о чём-то, будто совершенно забыл всё, что было. Как же это уютно. Как это знакомо. Как же это успокаивает и расслабляет. Даже слишком.

– Эй, молодые люди!

То, что этот парень какой-то подозрительный, замечаю только тогда, когда он нас окликивает.

Почти с меня ростом, правильные черты лица. Выбеленные волосы, часть которых заплетена в маленькие косички, унизанные бусами. Диковатый вид. Странные повадки, но нетрезвым парень не выглядит. Дорого одет. Чужак, сразу понимаю я.

– Вы не видели этого человека?

Да, всё верно. На экране устройства, что он мне демонстрирует – то же самое фото. Бек.

Птенчик смотрит на меня, но, умничка, молчит.

– Нет, не видели, – отвечаю я вежливо, – меня уже спрашивали ваши друзья.

Я, кажется, сейчас зверя дразню, потому что парень нервно дёрнулся:

– Не друзья мне они.

Ага, вот это зацепка. Да и не выглядит парень принадлежащим их кругу. Но, с другой стороны, почему сам ищет Бека? Безответный вопрос.

– Девушка, – вдруг лучезарно улыбается он птенчику, – а давайте лучше я вам компанию составлю?

Девушка. Птенчик-то. Хотя с его-то милым личиком, и в яркой курточке можно за девочку принять. Наверное.

– Ты что, охуел, пёс? Я ж тебе ебало разобью, – произношу я довольно спокойно, но угрожающе.

– Не судьба, так не судьба, – противно ухмыляется парень.

Я тяну любимого за руку прочь. Ненавижу таких типов, которые сами по себе – нули без палочек, а гонора на миллион.

– Он меня девушкой назвал! – надувается птенчик.

– Ну это потому, что ты красивый, – отвечаю.

Останавливается, смотрит на меня:

– Правда?

Да что у него с самооценкой и самоопределением вообще?

– Конечно же, – улыбаюсь, – не то, что я.

Идёт чуть позади, потупившись. Возразить у него не получилось, ещё бы, от моей рожи молоко скисает. Мне так одна суеверная старушка сказала.

– А может, надо было ему сказать, где Бек? – пищит птенчик, – может, он его родственник или друг?

– Героин его друг и забор его родственник, – прерываю я любимого, – ты Бека видел вообще? Он же цветной! Какой этот блондин ему родня? Денег ему должен, это точно.

Птенчик семенит уже впереди меня, решительно отвечает:

– Вот я у самого Бека и спрошу!

Ну-ну, посмотрим, что тебе этот смугложопый скажет. Я поприсутствую, чтобы лишнего не пизданул.

Идея, вообще, была не из хороших, но другие в мою голову никогда не приходят. Бека, видимо, только что переломало, он выглядит измученным, а в сочетании с распухшими губами и мокрыми волосами – и вовсе жутковато.

– Эй, привет, – птенчик трогает его лицо, – помнишь меня?

Бек кивает, сглатывает. Любимый поворачивается ко мне, и бескомпромиссно заявляет:

– Развяжи его и одень! Он человек, а не собака!

Наркот улыбается, поторапливая меня:

– Давай-давай, слышишь, что сказано.

Пока я перекидываю цепь с его рук на ошейник, предупреждаю:

– Только тронь. Только напугай. Жить у тебя сразу кончится.

Бек трёт запястья, серьёзно кивает:

– Я в норме сейчас.

Выдам ему свои старые джинсы в качестве временной меры. Пока я их ищу, Бек с любимым о чём-то тихо шепчутся.

– Можешь пока сам о себе позаботиться, – отпускаю нарка с цепи, – но…

– Знаю, знаю, – перебивает, – я понял.

Стараюсь не нервничать и не оборачиваться каждые пятнадцать секунд, пока вожусь с духовкой, на сидящих рядом любимого и Бека. Птенчик между тем выспрашивает моего “квартиранта”:

– …такой жутковатый, длинноволосый, с косичками. Странный тип!

– Может, и должен, – вяло отвечает Бек. – Я много кому должен.

По тону его голоса понимаю, что он темнит. Не хочет рассказывать, что на самом деле хорошо знает того человека. Птенчика, впрочем, его тон обманывает:

– А сколько должен?

– Ты это, не плати чужие долги, – я резко хлопаю дверцей духовки, – эмигранты, они, знаешь ли, наглые.

– Тоже мне, абориген, – Бек складывает руки на груди.

– Татуировка у тебя красивая, – переводит разговор любимый, – что-то означает?

Бек постукивает по цветку пальцем:

– Это-то? Ну, только если то, что я отдаюсь за деньги.

Я делаю за спиной птенчика самое страшное лицо, на которое способен, хотя полукровка, похоже, не впечатлён, продолжая невозмутимо глыкать минералку. Любимый водит пальцем по столу, видимо, обдумывая ответ. Потом выдает самое неожиданное:

– Если ты заразный, я тебя в полицию сдам!

Бек смеется:

– Вы, ребята, определённо должны пожениться. Вы потрясающе не подходите друг другу! – и, перехватившись рукой за стол, добавляет: – Только есть я с вами не буду.

Его ломает всё чаще, и когда я перетягиваю ошейник так, чтобы парень не задохнулся, хлопает меня по руке:

– Спасибо. Я уже потише себя веду.

Намекает, что кляп ему не нужен. Ну, мне бы и самому не хотелось его использовать. Ещё птенчик решит, что я опять насиловать Бека собрался.

– Под честное слово, – плотно спутываю парню руки.

– Естественно, – пытается улыбнуться.

И это выглядит настолько жутко, что во всех брошюрах о вреде наркомании надо не всякие гноящиеся руки и трупы печатать, а вот такую улыбку. И смотреть потом на наркотики не захочется.

– Он как? – беспокоится птенчик.

– Он справится, – отвечаю.

Я и сам хотел бы в это верить. И, когда отламываю маленькие кусочки от пирога, который, что удивительно, даже не подгорел, чувствую, как устал. Я почти не спал эти дни, и не выдерживаю, зеваю.

– Может, отдохнёшь? Я пока с Беком посижу.

Хочется ему возразить, хочется посидеть с ним ещё, но я предательски зеваю ещё раз. И неохотно плетусь в туалет, а потом на диванчик.

– Я часик вздремну, – сообщаю я птенчику.

Открываю глаза – тьма. И тёплое, гибкое тельце на мне. Сам пришёл. Сам! Заметил, что я шевельнулся, прижался, целует. Я отвечаю ему. Губы, ушки, шею – всё покрываю поцелуями. Любимый томно вздыхает, когда я стягиваю с него рубашечку. Целую плечи, ключицы. Запах ванили и вишни.

Меня не остановить, змея внутри шипит от удовольствия. Ну же, сопротивляйся. Скажи, что тебе противно, оттолкни меня! Слишком темно, он не видит моего лица. Не видит, что его сейчас сожрёт чудовище. То самое, которое он гладит по волосам, от чьих поцелуев вздрагивает. Которому он сдался.

Расстёгиваю ему джинсы, приспускаю трусики. Он сам трётся о мою руку, тихо стонет, когда я нежно сжимаю его член. Такой твёрдый, небольшой, аккуратный.

Не сорваться, не насиловать. Играть, нежничать. Змея, заткнись.

– Давай познакомим наших мальчиков? – шепчу я в маленькое ушко.

– Д-давай, – тихо соглашается любимый.

Освобождаю свой член из плена джинсов, благословляю смазку в кармане. Так будет ещё приятней. Притягиваю птенчика поближе за восхитительную попку рукой, другой обеспечиваю мягкую стыковку. Любимый тихо ахает, когда я прижимаю его к себе и, неожиданно, подаётся немного вверх, потом вниз.

Скользит сам, мне только и остаётся, что придерживать. Вот уж воистину, кто скромнее всех выглядит – тот самый развратный. Его кожа даже там – нежнее моей. Наши члены трутся друг о друга, как две танцующих змейки в брачный период. Ритмично, волнами, зигзагами.

Не прекращаю его целовать, не позволяя стонать слишком уж громко. Всхлипывает, движения становятся более дёрганными, я решаю взять дело в прямом смысле в свои руки и порадовать нас обоих.

Это – сбывшийся сон. Это – эротическая сказка. Это – полноценный секс, если расценивать наше обоюдное желание и накал страсти.

Грубо вталкиваюсь в его ротик языком, двигаю рукой быстрее. Пусть этих сладких минут было слишком мало, пусть я не насладился в полной мере – сейчас мной управляет воля змеи. Быстрей. Острей. Жарче.

Но любимый сдается раньше, по его телу пробегает волна дрожи, он дёргается, едва не вырваясь, увлажняя мой живот своей спермой. Мне и самому не устоять, я только удивлён, как быстро и тихо нам удалось всё провернуть. Оргазм настолько короткий, что я почти не замечаю его, только последствия, которые резко пахнут и впитываются в ткань. Майку придётся стирать.

Птенчик тихо и счастливо смеётся в темноте. Я не вижу ни его лица, ни силуэта. Могу только гладить его взмокшую спину и плечи. Прижимается ко мне всем своим уютным существом, тихо говорит:

– Мы теперь встречаемся, да?

Мастер по несоответствию фраз моменту. А ведь он сбил меня с собственной мысли. Я ведь едва не сказал, что я его…

– Не совсем, – усмехаюсь, пытаясь отдышаться. – Ты будешь моим парнем?

– Да, – тихо и бесхитростно отвечает птенчик, потёршись об меня головой.

– Вот теперь – встречаемся, – я сжимаю его в объятьях.

И пока размышляю, чем бы вытереть следы нашей любви, раздаётся звук, который я не слышал много лет. И ничего хорошего он не сулит. Трель дверного звонка.

– Откроешь? – возится птенчик на моём плече.

Я бы и рад забить, но трель раздаётся снова, из спальни матерится Бек. Ладно, я должен хотя бы узнать, кого принесло.

Аккуратно встаю, чтобы любимый не упал и, когда щёлкаю выключателем, тот мило щурится на разворошённом диване, и пахнет вишней, ванилью, сексом. Пытается привести себя в порядок, но потом просто стягивает джинсы и забирается под плед в одних трусиках, всем своим видом заявляя, что он остаётся на ночь.

Я осматриваю безнадёжно испорченную майку, стягиваю её и иду открывать дверь с голым торсом. Вид моих татуировок в сочетании с лицом заставит кого угодно уйти.

За дверью – тот самый блондин, да ещё и в окружении шайки.

– Я знаю, что он у тебя, – ухмыляется, – открывай, «breeder», или мы дверь сломаем.

Вот она, ситуация из разряда «хуже не бывает». Я чуть отступаю в глубь дома. Я знаю, что делать.

========== 13. Фото ==========

Шаг – вправо. Руку – в карман куртки. Не обращать внимание на боль, которая так некстати воскресла глубоко в груди. Не задумываться о том, как давно принимал лекарства. И принимал ли вообще.

Я должен защитить свой дом и то, что мне дорого. Борясь с приступом удушья, заявляю компании:

– Ты зайдёшь без них. Я живу один, и в доме всего две комнаты. Так что это справедливо.

Не задыхаться. Голос не должен дрожать. Не глотать судорожно воздух. Человек может жить без кислорода довольно долго. Это просто страх.

– Хорошо, – отвечает блондин.

Мой расчёт на то, что он хочет всё решить самостоятельно и ненавидит шестёрок вокруг, всё же оправдался. Но парень явно вооружён, если вот так запросто соглашается.

Пропускаю его в дом только после того, как он делает знак рукой своей шушере, чтоб расходились. Понятно, что далеко они не уйдут, но это потом.

Оружие, знаете, делает человека не только уверенным в себе, но и беспечным. И блондин забывает первое правило конфликта, когда делает шаг. «Никогда не оставляй никого за спиной». Одну руку я кладу ему на плечи, резко, поперёк, наваливаюсь. Вторая уже прижимает ствол к его спине.

– Спокойно, красавчик, – произношу я тихо. – Он заряжен.

Дёргается, напрягшись. Но оценивать ситуацию способен:

– Интересненько.

– Будет ещё интересней, – обещаю я ему, подталкивая, – давай, вперёд. И руки держи, чтоб я видел.

Боль во мне пульсирует, я чувствую, как прошибает жар. Значит, не страх. Болезнь. Дышать почти невозможно. Имеет ли это значение, если сейчас нам предстоит пройти мимо птенчика?

– Улыбайся, сука, – шепчу я блондину, – и поестественней.

Слушаться этой команды он и не подумал, но я на это не очень-то и надеялся. Медленно, аккуратно. Я иду чуть боком, чтобы любимый не заметил оружие. Тот замотался в плед по самую шейку, вид имеет довольно испуганный.

– Мы просто поговорим, – поясняю я ситуацию, – верно?

– Конечно, красавица, – отвечает блондин, понуждаемый тычком под рёбра.

В речи прорезается акцент. Волнуется. И, похоже, считать птенчика девушкой он не перестал. Тем лучше. Вталкиваю незваного гостя в кухню и прикрываю дверь. Толкаю в сторону стола, и даже не обыскиваю его одной рукой – заправски шмонаю. На стол попадает Ruger LCP – игрушка детская, не будь она такой смертельной, запасная обойма к нему, несколько патронов; нож-бабочка – а вот это интересно, сейчас в основном выкидными пользуются; наркотики – таблетки, порошок; пачка сигарет с зажигалкой – я сам такие курю, хорошие. Осмотренная куртка летит в угол, дальше у нас: презервативы, две связки ключей со смешными брелоками, мобильный, даже носовой платок – аккуратные мелочи; несколько резинок и бусин – видимо, для поддержания его первобытной причёски; бумажник, в нём – визитки, деньги, карточки, права и нож-кредитка. Если что и припрятал – то только в ботинке, откуда быстро и незаметно достать не получится.

– Итак, – я бросаю гостя на стул, сам сажусь рядом, – с чем пожаловал?

Блондин озирается по сторонам, наконец, смотрит на меня:

– За Беком, красавчик, за ним.

Не люблю, когда меня называют красавчиком. Прям вот смертельно ненавижу, до змеиного шипения. Но виду не подаю, как и о том, что боль осела где-то в рёбрах.

– Давай сначала ты шавок отзовёшь, – я пододвигаю дулом пистолета к нему мобильник, – потом обсудим.

Гость щурит свои кошачьи глаза с подозрительно узкими зрачками. Понимает, что я не пальцем делан. Действительно, за мою так сказать карьеру мне приходилось бывать в сложных ситуациях. И, зачастую, не только безоружным, но и вообще голым. Сейчас всё было бы вообще элементарно, не находись птенчик в соседней комнате. И если было бы чуть легче дышать.

Послушно берёт телефон, набрав, произносит дежурные фразы, отрывисто, глотая окончания. Американец, понимаю я. Из-за океана ласточка.

Отдаёт мне аппарат, чуть улыбаясь. Я бросаю тот в стену, он с хрустом раскалывается. Бесполезная мера, я просто зол. Гость, впрочем, и бровью не ведёт. А я очень надеюсь, что он не произнёс секретный код штурма.

– С чего ты решил, что Бек здесь?

– Раз ты не отрицаешь, значит, я угадал, – блондин выглядит расслабленным.

– Это следствие, а не причина. Не строй из себя мастера дедукции.

– Если нигде нет – ищи в очевидном месте. Не могут же два самых знатных кобеля в городе не общаться?

Знал бы он, насколько вообще случайно совпала эта очевидность. Легкие снова подвело болью, вернулось знакомое ощущение удушья. Видимо, мне всё же не удалось скрыть своё состояние, потому что гость ухмыльнулся:

– Да ещё вы оба торчки, я вижу. Так я прав, этот индус здесь? Или араб, кто он там вообще?

Скрывать это, когда в любой момент Беку может стать плохо, и он очень шумно себя поведёт – я проклял свою мягкотелость, то, что не надел ему кляп – не совсем разумно, особенно, если я всё-таки хочу хоть что-то выяснить.

– Тебе от него нужно-то что?

– Ну, вообще-то я его грохнуть должен, – вот так просто отвечает блондин. – Обстоятельства, правда, против.

Я чувствую, как дыхательный спазм подступает всё выше. Спокойно, без паники. Не показать слабость.

– Так много вам должен, что они такую красивую «торпеду» отправили? – стараюсь быть невозмутимым.

– А чтоб тебя, breeder! Мне сказали, есть один лох, у него Бек. Знает лишнее. Да и видел я тебя – за бабу держался, тряпка! Не выглядело это самоубийством! – в голосе гостя я ощущаю истерику.

Но сломать его морально и додавить мне просто не хватит времени. Слишком больно дышать. Но если я подведу, этот психопат, убийца, останется с птенчиком. Мозг работает как перед смертью – быстро, лихорадочно. Как лежала зажигалка? В каком кармане ключи? Правша. Точно.

Вместо продолжения беседы я резко вскидываю Glock и стреляю. Грохот, щепки от пробитой столешницы, и в первую секунду блондин даже не кричит. Только смотрит на рваную рану кисти руки, торчащие сухожилия, и тёмную кровь.

Этого времени мне хватает, чтобы сгребсти все его пожитки, и ринуться из кухни. Сколько человек может не дышать?

За дверью – птенчик, настолько напуганный, что безропотно принимает пистолет из моих рук, я помогаю сжаться тонким пальчикам на рукояти. Только не наделай глупостей, маленький!

Ещё несколько шагов, меня сгибает пополам, и какая-то ничтожная частица кислорода всё же всасывается в легкие. Думать только о важном.

Два поворота ключа – открыть комод, бросить туда вещи. Два поворота – закрыть. Никак не вдохнуть. Не пытаться. Это всё – время, время. Бросить ключ за комод.

Бек приподнимается на локтях. Два поворота другого ключа – спустить его с цепи. Кидаю ему пакет таблеток. Сползаю, согнувшись. Сплёвываю пену на простынь, такое красноватое пятно на ней… меня тормошит Бек, но нет сил даже дышать. Темно…

…лежу на твёрдой поверхности. Пахнет кровью, по́том, ещё чем-то резким. Голоса сначала доносятся как сквозь слои ткани, но потом всё чётче. Двое о чём-то спорят. Дышать по-прежнему больно, но всё же возможно.

Я открываю глаза. Пол. Край простыни. Опора кровати. Неподалёку – чьи-то ноги в ботинках, выглядящих смутно знакомыми.

– Очухался он! – это уже явно голос Бека, орёт он во всю дурную глотку. – Я ж говорил, не подохнет!

Сгибаюсь, тяжело оперевшись на руку, сажусь. Прямо передо мной на кровати – Бек, сидит по-турецки, как он любит. Взгляд – весёлый, безумный.

А вот слева – наш гость. Очень бледный и мрачный. На руке довольно приличного вида повязка, а сам он – привязан к трубе. Очень, кстати, профессионально – ноги отдельно, шея отдельно, туловище отдельно. И верёвка такая знакомая, и узелки аккуратные…

– Лучше б подох, – выплёвывает блондин зло.

В комнату врывается маленький ураган и кидается ко мне. Птенчик. Обнимает меня, прижимается всем своим хрупким существом. Целует. Вот так вот, запросто. Отвечаю ему, прижимая к себе. Нежно, страстно. Так это что, теперь у нас обычное дело?

– Фу, блядь, педики, – комментирует это привязанный блондин.

Птенчик вздрагивает, отстраняется. Я, вдохнув острый воздух, отвечаю ехидно:

– Что, разобрался?

Меня поддерживает Бек довольно противным голосом:

– А кто меня трахал? Забыл? Всемером! – и плюёт в его сторону.

Правда, промахивается, плевок впечатывается в стену.

Вот кто переругивался, и чьи голоса я слышал. Птенчик, впрочем, наводит тут порядок:

– Бек, прекрати!

И, как ни странно, торчок его слушается, складывает руки на груди, хмыкает и отворачивается.

– Вот, – любимый пихает мне в руки флакон-ингалятор, – это от астмы. Маме бывает плохо.

Вот так вот просто. Птенчик гладит меня по лицу. Нежно. Заботливо. Я тоже хорош, ничего не скажешь. Это я должен был всех защитить, а вышло, что защищали меня.

– Сю-сю-сю, – подаёт голос связанный блондин, – я сейчас расплачусь.

Я аккуратно ссаживаю птенчика с себя. Ингалятор – временная мера. Надо выпить таблетки. Но, прежде всего, навести порядок. Поднимаюсь на ноги, окатывает жаром. Но хотя бы голова не кружится. И удар блондину по лицу получается довольно сносный.

Птенчик ойкает. Да уж, натерпелась моя маленькая птичка за сегодня. Бек же одобрительно хмыкает.

– Ты тоже заткнись, – толкаю я его в грудь, – это из-за тебя всё.

Не сопротивляется, пока я его притягиваю за ошейник, на цепь покороче, чтобы не доставал до врага, только убеждает:

– Да я в порядке уже совсем, честно.

Конечно, в порядке. Сожрал те таблетки, что я кинул, и теперь бог мира, царь вселенной. Об этом поступке я ещё пожалею, как и о том, что вообще пустил блондина в дом, а не вышел разбираться сам.

Тот сплёвывает кровь, но уже молча.

– Порядок, – сообщаю я птенчику, проверив узлы.

«Я кое-что возьму». Та самая верёвка. Вот и пригодилась.

– Оставим их, пусть ругаются, – я приобнимаю милого, толкая к двери.

Тот кивает, и увязывается за мной. Прижимаю его прямо к стене в коридоре. Обнимаю. Вдыхаю запах. Я так волновался. Я так боялся за него.

– Задушишь, – отпихивается любимый.

– Я… я так рад…

– Это мы за тебя переживали, – птенчик всё-таки отпихивает меня ручками, – когда ты так упал… Мне зато Бек помог!

Перескакивает с одного на другое, вполне в своём духе.

– Он Чара – р-раз, и приложил головой о стену! А дальше проще было!

– Кого? – переспрашиваю я.

– А? – птенчик отвлекается. – Ну, Чара! Его Чарльз зовут!

Вот так-то, птичка моя наивная, даже с убийцей умудрился познакомиться! Да что ж ты за чудо такое!

– А, вот, – любимый отдаёт мне Glock аккуратно, рукоятью вперёд, – он тяжёлый и я боюсь.

Забираю у него опасную вещь, хотя кладу его просто так, на столик. Это всё сейчас не важно. С убийцей, его ранением, возможной полицией или его дружками – разберусь позже.

Сейчас нет ничего важнее, чем поцеловать любимого мальчика. Такого хрупкого и тоненького, светлого. Увидеть, как он прикрывает глаза, пушистые ресницы ложатся на щёки. Почувствовать его тепло, его нежные руки. Запах, ванильную вишню.

И только потом действительно задуматься над его простеньким вопросом:

– И что теперь нам делать?

Действительно. Теперь у нас уже два заложника в доме, два пистолета с ненадёжной лицензией, может, и без, ещё больше наркотиков. Заебись просто, что сказать. И с течением времени ситуация только осложнится. Этого, как его бишь там, Чара, начнут искать дружки. Соседи, наверное, если и не услышали выстрел, что маловероятно, так наверняка видели толпу у моего дома. Понадеемся, что они меня достаточно сильно ненавидят или опасаются, чтобы влезать. Но, на всякий случай, надо принять благопристойный вид.

Не важно, что у тебя в спальне два связанных парня, и вся кухня в крови, а в комоде – героин и оружие. Если ты встретишь полицейских в свежей рубашке, доброжелательно-вежливо, пригласишь их пройти, постараешься ответить на все вопросы – всё будет хорошо.

Я стану обычным домохозяином, к которому предвзяты только из-за внешности, а птенчик – другом, забежавшим на чай, между прочим, отпрыском благородного рода. Выстрел? Какой выстрел? Мы просто кое-что уронили. Толпа? Какая толпа? Парни просто не местные, заплутали, зашли огоньку попросить. И всё в таком духе.

– Импровизировать, – улыбаюсь я птенчику.

– Тогда сначала ты что-нибудь выпьешь, ты болен! – бескомпромиссно заявляет любимый.

Я и сам подумывал над этим. Антибиотики, конечно, так быстро меня не вылечат, но можно ещё и что-то от спазмов принять. Ужасно. Я ведь ни разу в жизни серьёзно не болел, разве что совсем уж в детстве. И то отравился чем-то. Даже «амурные болезни» не цеплял, пронесло. И тут сразу такое. Не удивляюсь с себя, я вообще редко серьёзно отношусь к чему-нибудь, а тут мелочь такая – лечение. Оказалось, зря.

– Вот ещё что, – птенчик вдруг меняет тон голоса на какой-то тревожный, что мне не нравится, и копается в кармане, пока не извлекает на свет мобильный.

Листает, находит нужное. Снова как-то неуловимо меняется в лице и поворачивает телефон экраном ко мне. Хотя я стою слишком близко, и фото сначала не в фокусе, я его всегда узнаю.

Я, в расстёгнутой рубашке и белых джинсах. Одной рукой придерживаю шляпу. Ни татуировок, ни шрама не видно. Это специально такое фото. Чтобы поместить его на профиль и не отпугнуть клиентов. На профиль того, кто сейчас «breeder». Заводчик. Жеребец. Сборник нечистот. Проститутка.

– Это же ты? – голос птенчика вздрагивает.

И я не знаю, кивнуть в ответ или промолчать.

========== 14. Счастье ==========

Я отступил на пару шагов. Грёбанный блондин. Подгадил-таки.

– Я сам вижу, – птенчик убирает телефон, – просто скажи, чем ты торгуешь? Наркотики? Оружие?

Я сейчас готов признаться хоть в продаже восьмилетних девственниц.

– Наркотики, – с облегчением выдаю.

Птенчик выглядит серьёзным:

– Это как бы плохо.

Ага. Очень плохо. Я ещё в детском саду кашу не ел и окно в школе разбил. Плохо. Слово-то какое наивное. А насколько вообще хорошо то, что происходит?

– Тебе на что-то деньги нужны, да? – голосок птенчика почти срывается. – Руки покажи!

Я на автомате протягиваю руки ладонями вверх, но любимый осматривает мне локтевые сгибы и предплечья. Потом утыкается мне в грудь, всхлипывает. Натерпелся. Я обнимаю его, маленького, целую в волосы и, возможно, жалко, оправдываюсь:

– У меня мама… Она болеет.

Не вру ни капли, почти все мои деньги уходят на её содержание и лечение. Только вот торгую я собой, а не веществами. И Чара я придушу нахуй.

Усаживаю птенчика на диван, сажусь рядом, чтобы сползти вниз, положить ему голову на колени и перевернуться на спину. Быть незащищённым, по-звериному подставить живот и горло. Смотреть снизу-вверх на его заплаканное, но всё равно самое милое в мире лицо. И ни на секунду не забывать о своей чудовищности, внешней и внутренней, о змее с глазами-рубинами и поступках, достойных лишь последней твари.

Что я за существо вообще такое, что довёл столь чистое создание до слёз? Что я за мразь-то такая, втянувшая его в беспредел? Что я за демон, желающий падения ангела?

Который сейчас разбит и растерян, несчастен, измучен. Но всё равно не бросает меня, касаясь нежными пальчиками шрама. Я перехватываю их, целую. Разбитую ручку, уже успевшие покрыться корочками ранки с воспалёнными краешками. Не думаю, что он жаловался маме.

Отчего-то мне можно. Отчего-то это дитя света не отстраняется. Не боится. Доверяет. Разрешает вытворять с собой ещё и не такое. Не сопротивляется моей грубоватой ласке. Разрешает себя раздевать, гладить, целовать. Лишь иногда тревожно и испугано вздрагивает, закусывая губку. Ну чисто птичка в змеиных объятьях.

Только я не причиню его искусительной невинности зла, справлюсь с собой. Аккуратно уложу его и накрою одеялом, поцелую в макушку и подержу за руку. Услышу полусонное-полуосознанное тихое: «не уходи». И не оставлю его, пока он не задышит ровно, свернувшись в клубочек ванильно-вишнёвого счастья. Только потом пойду разбираться. Хотя, вообще-то, в спальне – идиллия.

Блондин закрыл глаза и делает вид, что дремлет. А неправдоподобно бодрый Бек сидит на кровати в любимой позе, и в руках у него PSP. Обыкновенная, старенькая. Угадай, что называется, откуда.

– О, ты как раз вовремя, – он протягивает мне консоль, – поставь на зарядку.

Я ошалел от такой наглости. Весь вид поправившегося дрянью торчка как бы говорит: «видишь, даже обо мне позаботились, не то, как ты обращался: голым на цепь и аренду ещё плати».

Но претензий к Беку я совершенно не имел. Особенно после того, как он помог захватить и связать потенциального убийцу. Без его помощи бог весть, что случилось бы с любимым. И теперь я вроде как в долгу.

Знать, правда, об этом нарку не обязательно.

– Сам её зарядишь, – я отстёгиваю Бека, – мне тут кое с кем поговорить надо. Только не шуми.

Блондин приоткрывает глаза. Ну конечно же он не спал. Однако никакого страха не выказывает.

Бек улыбается:

– Спит наш ангел милосердия?

Я киваю. Это он так птенчика назвал. Да, определённо, даже со стороны заметно, что мальчик как не в этом мире родился.

– Везучий ты хрен, – Бек хлопает меня по плечу, проходя мимо. – Чё пожрать есть?

– Есть, не ори.

– Ладно, ладно, – кивает на блондина, – не прибей его тут.

– Разберусь, – отвечаю я.

И уже не так доброжелательно обращаюсь к Чару:

– У тебя только один вариант уйти отсюда живым. Ты понимаешь?

Блондин хмыкает:

– Да уж, тут можно кого угодно годами держать, отлично живёшь. И друзья хорошие – труп помогут спрятать. Я слушаю.

– Ничего особенного, – я сажусь на кровать, так удобней беседовать, – ты мне всё долго, нудно и подробно рассказываешь. Не запинаясь, без пауз. Я буду помогать тебе вопросами. И даже не думай соврать.

– Да уж, глаза у тебя тёмные, нехорошие, – полусерьёзно заявляет Чар, – вычислишь. И будешь бить.

– Ты прав, – отвечаю, – Кто вы и откуда?

Блондин рассказывает. Я запоминаю. Они не то чтобы сильная организация, но и сбродом не назовешь. Скорее аферисты, чем бродяги. Скорее сутенёры, чем убийцы. В целом, дело было поставлено грамотно – нигде подолгу не задерживаясь, зарабатывали деньги торговлей всем, что незаконно, подкупая полицию и власть, затем снимались с места и снова переезжали. Иногда за океан, иногда за полконтинента, иногда – в соседний город.

Потом вещает о тонкостях управления, каналах сбыта, вооружении. Вполне искренне. Не сочиняет подробностей, которые не может знать, и особо не утаивает. Так, что даже подозрительно.

– Ты меня вербуешь, что ли?

– Хотелось бы, – откровенно признаётся блондин, – как говорится, и мужик в банде, и шлюха в хозяйстве. Но ясно, что не согласишься.

Многозначительно кивает на дверь. Да. Там птенчик. Которого я уже и так втянул по самое не жалуйся.

– Кстати, – мой голос не предвещает ничего хорошего, – ты ж меня сдал.

Избиваю его недолго, но весьма сосредоточенно. Впрочем, без особого удовольствия. Закончив, вытираю руки о простынь. Э-эх, досада, рассёк-таки костяшки пальцев.

– Да уж, застенки, – присутствия духа блондин не утратил, – горазд ты беспомощных бить.

– Что хочу, то и делаю. Частная территория, – тоже усмехаюсь.

– Курить есть?

– Потерпишь, тут не курят.

Блондин вздыхает и, хлюпнув разбитым носом, произносит:

– Я, вообще, наверное, уйду из банды нахрен.

Я не перебиваю. Настало, видимо, время подлинного откровения. Лёгкие побои этому способствуют.

– Достало всё. Просто, понимаешь… вроде как закинешься – всё хорошо. Можно хоть на смерть попереться. А потом такая тоска. Ну что дают деньги? Жизнь от дозы до дозы? Бухло? Шмотки? Достало. Мотаешься по свету, уже пятьдесят диалектов выучил, а толку. И всего-то «случайно» чёрный ход не закрыл, а приказали убить. Ну не мог я на второй подход дружка твоего насиловать. Бесконечный, мать его, вечер. А не сможешь – не мужик.

– Выходит, ты Бека отпустил?

– Я, – кивает, – знаю я схему. Сломают, посадят на «жесть» и укатают за месяц. Потом верёвку на шею и в ближайший лес. Или продадут. И снова переедут. Раз мы в «гейропе», значит, решили мальчиков набирать. С души воротит, не обижайся. Я ещё в Америке сбежать хотел, когда мы девочек из гетто…

Замолкает, харкает хровью, чтобы взять паузу. Наконец, подводит итог:

– Хочу плюнуть на всё, остаться в таком городке, как этот. Устроиться на работу, доучиться, чёрт возьми. Понять… не знаю. Смысл. Вы, парни, друг за друга любому глотку прергрызёте. А у меня из друзей только рука правая, да и ту ты прострелил, монстр. Я тебя не разжалобить пытаюсь, просто реально устал.

– Я особо не жалостливый, – отвечаю, – но ни живой, ни мёртвый ты мне в доме не нужен. И, я считаю, ты должен вернуться. Временно. А ещё будешь на меня чуть-чуть шпионить. Потом помогу тебе осесть тут.

– Шаришь. А то будет подозрительно, если сейчас свалю. Только вот меня просили убить этого… Бека. Желательно, с доказательствами.