Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

========== 1. Змей ==========

L.E.D.

Часть первая.

Can you see it’s just the beginning,

And I know I’ll fall and keep on crawling to the

Guilty pleasure of my own,

‘Cause you are my Polaris, I know.

«Ginger Snap5»

«Polaris»

Холодно. Как же в этом проклятом всеми богами мире холодно.

Я поёжился, старая тонкая куртка совсем не грела. На занесённой снегом улице зажигались фонари. Один, другой, третий… Последний вспыхнул прямо над головой, и от меня появилась тёмная, скукожившаяся от холода тень. Выбившаяся из-под капюшона прядь волос покрылась инеем.

Я вытряхнул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой. Ещё раз. На пятый или шестой наконец-то затрепетал слабый огонёк. Затянулся совсем не полезным дымом, эта крошечная искра на кончике сигареты была единственным источником тепла. Выдохнул, пополам с паром.

Окна в университете напротив ещё светились, иногда двери выпускали одного-двух задержавшихся студентов или аспирантов. Я ждал.

Наконец, когда часы на руке, переведённые для моего удобства в суточный режим, показали две двойки, он вышел. Такой маленький. Тощий. В нелепой шапке с завязками, в трогательных сапожках и дутой курточке ярко-жёлтого цвета, что придавало ему сходство с птенчиком. Ну иди, иди сюда, цыплёночек. Заметил, ускорил шаг, точнее, засеменил по сугробам.

Сейчас поздоровается и спросит, давно ли я его жду. И я скажу, что недавно. Хотя стою здесь едва не с обеда.

Так и есть, он снова мне верит. И, как всегда, убегает вперёд, я вижу концы его полосатого шарфа, завязанного так по-детски, поверх курточки. Кажется, он сейчас обернётся и скажет: «А мне мама не разрешает с тобой гулять».

Ну как гулять. Эти пара кварталов вниз по улице, немного около реки, поворот и всё. Но они – только мои. Только для нас двоих. Я слишком долго добивался этого.

Смеётся. На лицо падают отсветы гирлянд. Город уже украсили к празднику. Как и в прошлом году, и позапрошлом, и много лет до этого. Но всё же сейчас атмосфера особая. Каждый вечер теперь – праздник. Нетрезвая компания на противоположной стороне улицы поёт про колокольчики, хотя с их исполнением это скорее похабная песня. Скоро канун Рождества.

Мы познакомились прошлым летом, в один из тех самых деньков, когда все выбираются на пикники к реке. Я обратил внимание на мальчишку, выглядящего очень жалким, и гогочущую компанию рядом. Да, это показалось им смешным – стащить вещи у явно более слабого парня и издеваться над ним. И никто на пляже не вмешивался. Многие наблюдали. Как будто это цирк уродов. Мерзкие, самодовольные лица.

Я просто подошёл и вежливо попросил шутников отдать имущество. Они послушались. Не знаю, что сыграло свою роль – то, что у меня татуировка «рукава» и во всю спину с изображением шипов и роз, то, что я вежливо попросил, или то, что у меня через всё лицо огромный шрам, «подарок» от отчима на моё семнадцатилетие.

Я протянул мальчишке скомканный рюкзачок и он, наконец-то, успокоился. Вокруг улыбались не зря – пока он бедствовал, вещи из рюкзака украли.

Мальчишка трясся, всё твердил про новенький навороченный мобильник. Сам понимал, что вызывать полицию уже поздно – кого искать, воры уже сбежали. Я помогал ему собирать разбросанные мелкие предметы, не обращая внимания, что на нас смотрят, и думал о том, что какие родители отпускают пацана одного. А потом понял, что он просто мелкий, но никак не маленький.

Я отдал ему свою куртку, которая повисла мешком, – холодало, и предложил проводить его, а заодно поговорить с его родителями. В самом деле, он же не виноват. Пока мы шли по берегу до подъёма, где я бы мог безопасно доставить свою довольно тяжёлую скутеретту на дорогу, я узнал, что паренёк живёт совсем недалеко отсюда.

Было сухо, его кеды быстро покрылись пылью, а слёзки – высохли. Как будто куда-то опаздывая, он бегал вокруг, поторапливая меня, время от времени разглядывая. Останавливая свой взгляд на моём лице чуть дольше, чем надо. И это было правильно.

За три года я привык к такому вниманию. Раньше отшучивался про «украшение мужчины» и «хорошо, хоть глаза остались и рот, есть и видеть могу». Потом перестал. Всем наплевать, в сущности. Важно выразить сочувствие. Им. Выразить. Для них и важно. У меня от этого шрам ни на миллиметр не уменьшится и не посветлеет. Маленькие дети более искренни – пугаются, плачут.

Единственный парень, кроме птенчика, кто мне не посочувствовал – татуировщик. У нас с ним было даже нечто вроде дружбы, как я думал, мы проводили вместе, пока он работал, часы. Такие татуировки, как у меня, работа не на один вечер. Тогда у меня был период отрицания и саморазрушения, все свои деньги я убил на эти узоры из роз. А потом нашёл свои фото в одной из соцсетей. И поддерживали репостами и оценками не работу мастера. Уродца со злым лицом.

Тогда я обиделся. Сейчас мне всё равно. Снимайте хоть для каталога зоопарка. Вам это нужнее. Вам это поможет для собственной самооценки, что и так ниже плинтуса из-за бесконечных таблоидов, что вы листаете, и передач по TV, что вы смотрите. А есть тот, кто хуже вас. Тот, кто точно гаже. С такими чувствами на обезьян ходят смотреть.

Естественно, меня прогнали от дома, спасителя. Я не гордый. Я сел и уехал. Но как-то само повелось, что в последние тёплые дни лета провожал его с пляжа. Стрекотали насекомые. Он всегда шел впереди, наверное, чтобы лишний раз меня не видеть, и его голос звенел в воздухе. Хвастался новым мобильным, тем, что удалось пробиться в институт и «детство кончается». Я смотрел на его тоненькую шейку и думал о том, какой он в сущности одинокий.

Родители, которым вечно некогда, просто откупались от него. Даже никакой живности ему не завели. Ровесники его явно дразнили. Но он словно не замечал этого и не унывал, без умолку рассказывая о том, в какой чудесный универ его приняли, и как ему хочется на занятия. Я молча кивал, хоть он этого и не видел, я учился там уже третий год и переживал, что некоторые курсы для архитекторов будут на цокольном этаже, где зимой жутко холодно и сыро. Не похож он был на человека с крепким здоровьем.

Лето умерло. Осенью меня вежливо попросили всё-таки на пары его не сопровождать. И вообще не видеть. Со скрытой такой угрозой. Понятное дело, как благополучный элемент я не выглядел. Может быть, навели какие-то справки о моей семье. Но жить без голоска птенчика, без его мелких проблемок и крошечных радостей я уже не мог. И выкрал время после занятий, когда мог быть с ним.

Вот как сейчас. Из подворотни вылетает порыв кусачего ветра, птенчик утыкает нос в шарф и плотнее прижимает к себе тубус с чертежами. Я бы понёс за него. Просто хотел до его руки дотронуться, до перчаток хотя бы. Я не могу это сделать. Я для него просто «подушка безопасности» – в меня можно выговориться, со мной можно никого не бояться, я и так уже самый страшный. Не знаю, почему он разрешает мне за собой ходить, не знаю, почему не замолкает, хотя я ни звука не издаю.

Дорога изучена до боли. Я знаю все хитрости, все повороты, как сделать так, чтобы идти как можно дольше. Сегодня это не сложно, птичка на тоненьких ножках бегает от витрины к витрине, показывает мне разложенную внутри замануху, ненужные вещи по псевдоскидкам, я киваю, улыбаюсь, но близко к стеклу не подхожу – не хочу видеть, как выглядит улыбка на моём лице. Жильцы окрестных домов и постоянные покупатели провожают нас взглядами, полными узнавания. И тихого презрения. И вас с наступающим, спасибо.

Вот и тот самый миг, ради которого я и живу, наверное, вообще, от дня ко дню, ненавидя выходные. Человек-птичка останавливается около входа в свой дом, у резной калитки, которая сейчас украшена разноцветной электрической гирляндой, такой, что сначала медленно, а потом быстро-быстро-быстро, и поворачивается ко мне.

Всего пара секунд, когда он смотрит на моё лицо, таким немного удивлённым взглядом серо-зелёных глазищ, чтобы сказать мне «пока». Наверное, мама учила его, что прощаться, не глядя на собеседника, невежливо. Сомневаюсь, что это приятно.

Вот и сейчас он смотрит. Немножко дольше, чем обычно, потом отводит глаза и тихо пищит о том, что мы могли бы на выходных сходить куда-нибудь. Канун Рождества. Суббота. День рождения человека, который мне незнаком, да и никому не знаком из живущих. И всё равно его день рождения все празднуют, и верующие, и неверующие. С истерией распродаж, поздравлений, украшений ёлок, подарками.

Не могу отказаться. Это как праздничное чудо. Это как свидание. Птичка улыбается и бежит по дорожке в дом. Я некоторое время смотрю на цепочку следов, на то, как на кухне загорается свет, а потом разворачиваюсь и ухожу обратно в свой холодный мир.

Безуспешные поначалу щелчки, огонёк сигареты. Давно пора заправить зажигалку. Множество рухнувших планов. Рождество – самый прибыльный день. И если с доставками я днём успею, то со своими «личными клиентами» повстречаться, увы, не судьба.

Солидный пробой в моём финансовом положении. Я засунул руки в карманы поглубже, и почти бегом направился к стоянке. Сегодня-то всё успею. И, пока есть время, попробую уплотнить расписание. Доставка товаров с почты, некоторых магазинов, мелкие поручения, – даже двух собак иногда выгуливаю – не сложно, хотя, кажется, я многих одиноких домохозяек в одних халатиках, настроенных игриво, отучил смотреть в лицо курьерам.

Для «ночной» профессии моё лицо не имеет значение, клиенты смотрят на меня, как на хищника, важно то, что ниже шеи, или вообще ниже пояса. Как выглядит тот, кто прижмёт их к кровати или нагнёт и хорошенько трахнет, без прелюдий и особых изысков ночью, выкурит пару сигарет потом и выпьет бокал-другой, им не важно. Некоторых наоборот, заводит – может, в их фантазиях я бандит-насильник. Мясо. Тело. Животный секс.

Как же их много, а это я ещё только с мужчинами работаю. И одиноких, и тех, что играют роль примерных мужей и отличных работников. Худые, толстые, красивые, некрасивые. Всякие. В основном из большого города рядом. Телефон, адрес, кодовое имя. Всегда глупое. Некоторые даже встречали меня в масках. Я говорю, что это необязательно. Я не запомню их лиц. Они все одинаковые.

Беру не очень дорого, но пристойно, работаю хорошо. Только без рук, ок? И да, только в презервативе. Спасибо. Можно выполнять несложные капризы – страстно порычать, постонать, или заломить клиенту голову назад, покусать немного, поиграть в насилие. Платите деньги. Дополнительные деньги.

Это работа. Удовлетворение приносит редко, разве что на выходных я иногда позволяю своей очень грязной фантазии представить на месте какого-нибудь опрятного клиента моего птенчика. Всего на несколько секунд. Хватает для вспышки оргазма и угрызений совести до понедельника. Нельзя. Грязно. Шипение змеи. Мне любить его – не дозволено. Особенно так.

С неба срывается снег, когда расщёлкиваю замок на скутеретте. Старушка недовольно фырчит, но я знаю – она исправна, ухожена. Просто с характером. И очень не любит зимнюю погоду.

Отмечаюсь в офисе, с наслаждением застёгиваю рабочую куртку, которая теплее моей собственной, надвигаю на глаза кепку. Грею руки стаканом с шоколадом. Заказов много, но набираю ещё дополнительных. Хочу сводить птенчика куда-нибудь. И всё равно, и без новогоднего «обслуживания», мне должно хватить, чтобы выкупить подарок. Я его уже купил по кредитной карте и сам доставлю. Утром, под дверь, как грёбанный Санта.

То, на что у семьи птенчика, без сомнения, хватит денег, но не заботы – его родители думают, что архитектор это вроде художника. У меня немного другой профиль, коммуникации, так что меня греет мысль, что в призрачной вероятности невозможного будущего, птенчик будет руководить строительством домов, а я – обеспечивать их водой, газом, светом…

И всё же я разбираюсь, выбрал не столько дорогой, сколько лучший из многих аналогов набор архитектора-дизайнера. Импортный. На этой неделе уже смогу осмотреть и упаковать красиво. Непременно с розовым бантом. И в дурацкую фольгу с оленями, такую, аляповатую, красно-зелёную. А как же иначе, без этого и праздник – не праздник.

Проезжая мимо больницы, по кольцу с разнаряженной елью, бросаю взгляд в тускло светящиеся окна палат. Сколько раз меня посещала мысль, что если мама умрёт, мне, да и ей, будет намного легче. Да, я плохой сын. Но и она уже измучилась с этими трубками и капельницами. Я знаю, чего бы она хотела. Выпить хорошего виски и умереть.

Отравление метиловым спиртом и ещё какой-то дрянью. У запойных это бывает. Может, и я виноват. Не уследил, не отобрал. Работал ночью, и она никогда не интересовалась, в качестве кого. Если я – плохой сын, то весь в мать. Компания таких же запойных, некачественный алкоголь. В результате для неё – слепота, отсутствие части кишечника, ожоги. Почти кома. И как назло, опять курс лечения. Под праздники.

Вчера в торговом центре, когда забирал доставку, уже набралась приличная очередь из детишек к очередному ряженому под Санту аниматору. Я тоже стал, не знаю, зачем – мне на новый год даже трезвые родители в качестве подарка не доставались. Дети подрасступились, я, как нужно, подошёл, сел на подлокотник кресла – на колени к Санте теперь нельзя никому садиться, все боятся педофилов – убедился, что тот, после стандартного и шутливого: «И что же ты хочешь в подарок, мальчик?», разглядел меня как следует, и произнёс достаточно громко, чтобы слышали дети, но не достаточно, чтобы их родители: «Я хочу, чтобы моя мама умерла».

В очереди заплакали. Несчастный аниматор убеждал детей, что я очень плохо себя вёл в этом году. Я прошёл по торговому центру, двери распахнулись и в лицо ударил снег. Вы просто не знаете, сколько стоит один день в палате интенсивной терапии, лекарства. Никаких пособий не хватит.

Это было вчера. Сегодня я бы уже так не сделал, сегодня я самый счастливый человек. Он. Пригласил. Меня. Сам.

Кажется, я улыбался, как дурак, всё время, пока развозил заказы. Наверняка, не переставал это делать и работая с «особыми» клиентами. Потому что когда переступил порог своего маленького родительского дома, как всегда, мрачного и холодного, всё так же был счастлив.

Мне снилось жаркое лето. Где-то далеко, в стране снов. Не здесь. Блестящие брюшки деловитых стрекоз, тонкие шелестящие листья рогоза. Берег с серо-бежевым песком и крутым спуском к зеленоватой воде. Мой маленький любимый, весь в солнечных брызгах, мокрые волосы прилипли к шейке. Смеётся, ныряет, зовёт меня с собой. И, поскольку это сон, я соглашаюсь. Захожу к нему, ближе, ближе, касаюсь его загорелого тельца, вижу его огромные глазищи, прижимаюсь, вижу, как раскрываются мне навстречу его розовые губки, вижу…

Просыпаюсь. Под тёплым пледом жарко, на постельном расползается пятнышко. Очередной «мокрый» сон, как будто я прыщавый подросток. До звонка будильника осталось шесть минут. Отвратительно. Зато есть время на душ.

Струи воды еле тёплые, экономлю. Зато стряхнул с себя сонное наваждение. В реальности я ни разу специально не касался его кожи. Ни разу не ходил с ним наедине в безлюдных местах, прикрываясь тем, что надо сторожить его вещи. Или нужно домой. Чтобы не спугнуть. Чтобы он ничего не заподозрил. И самому не сорваться.

Но теперь я останусь с ним на целый чудесный вечер. Могу не сдержаться. Постараюсь, но не уверен. И как так вышло вообще? Почему мне эта идея раньше в голову не пришла?

Будильник звонит, я кидаю в него чем-то, как какая-нибудь малолетняя истеричка. Эти дни до Сочельника будут мучительны.

========== 2. Рождество ==========

В животе копошилось приятное чувство тепла, не только от выпитого чая, но и от предвкушения. Даже сюда, на окраину города, через все снежные заносы и темноту просочилось чудо.

Я насвистывал дурацкий мотивчик, подхваченный где-то в торговом центре, отглаживая новёхонькую, хрустящую рубашку. Потом мой взгляд упал на жилет, и я замолк. Тёмно-бордовый монстр решительно не годился. Только не для свидания. Но термометр на пузе смешной обезьянки за окном показывал 13°F, поэтому поход в одной куртке отменялся без вариантов.

Я почти приуныл, пока не вспомнил о вещах, оставшихся от отца. Пожалуй, единственное, что мать с отчимом не пропили. Открыл антресоль шкафа, раздвинул пустые банки из-под энергетиков и инструменты, извлекая пыльную увесистую коробку на свет.

Моль так и не добралась до этого воспоминания – чёрного свитера с норвежскими узорами. Снежинки. Ёлки. Олени. Я как будто держу своё детство в руках, такое далёкое и уютное. Когда отец был жив. Когда мы все были счастливы. Решительно встряхиваю свитер. Я и сейчас счастлив. Больше, чем заслуживаю. И никакие призраки прошлого меня не расстроят.

Смотрится в сочетании с белым воротником рубашки и тёмными джинсами даже лучше, чем я мог представить. Я бы был даже чертовски хорош, но… Попытки зачесать волосы так, чтобы хотя бы половину шрама было не видно, снова бесполезны и мешают смотреть. Так и разбиться на трассе можно. Зачёсываю их назад, перехватываю скранчем. Надо подстричься, всё равно же бесполезны. Рассматриваю себя. Ничего. Всё то же самое. За ночь не прилетела фея и не сделала меня принцем. Та же тёмная, широкая полоса через левую бровь, глаз, нос, правую щеку. Наискосок, до самой шеи. Красота. Тюремный срок для отчима, проклятие для меня.

Как же отвратительно. Только представить, что мой милый птенчик будет ходить, сидеть рядом с этим… этим отражением чудовища. Все будут смотреть. Весь город тыкнет пальцем. И уж точно сообщат его родителям. Наивный он. Наивный я. Нет. Я стукнул рукой по крышке трюмо. Нет. Не позволю. Не позволю им отобрать у меня счастье.

Ковыряюсь в коробке-спасительнице, среди мишуры и ёлочных украшений, фотографий, писем, извлекаю на свет полумаску. Потёртую, но вполне себе пригодную. Чёрный лик короля в серебристой короне. Если надеть, будет видно только край носа, рот и подбородок. Идеально. Рождественский карнавал. Там, на дне – маска королевы и маленького принца. Засушенные отголоски прошлого.

Закрываю крышку. Бросаю в рот уже привычные таблетки, запиваю. Шнуруя ботинки, удовлетворённо провожу рукой по шуршащей фольге. Я выкупил подарок. У меня хватило денег, хотя, конечно, меня вчера от усталости шатало. Вот с утра птенчик проснётся, а тут я. Улыбнувшись, я затянул плотнее клёпки.

Снег шёл большими хлопьями, превращая освещённый город в сказочную страну. Как будто кто-то тряхнул стеклянный шар с блёстками, и теперь они медленно оседают, танцуя в густом холодном воздухе. Припарковав скутеретту, я влился в толпы гуляющих, стараясь не проглядеть того, кого искал.

Хотя невозможно не заметить, даже в пёстрой толпе его яркая курточка светилась, как маяк. Солнышко. Птенчик мой любимый. Вместо шапочки с завязками на нём колпак Санта-Клауса. Показывает большие пальцы вверх, когда видит мою маску, вязаные перчатки запорошены снегом. Я рад, что ему нравится. Хотя мне и непривычно, что никто не смотрит вслед, не обращает на меня внимания.

Свет, шум, счастье. И… сердце моё замерло, потом стукнуло неуверенно. Мой любимый потянул меня сначала за рукав, а потом за руку. Маленькая ладошка оказалась в моей, я осторожно сжал её. Чтобы не потеряться в толпе. Только чтобы не потеряться. Через ячейки вязки проникало тепло, снег растаял, намочив мне кожу. Птенчик тянул меня за собой.

Мы смотрели на фокусников, на живых северных оленей и сани Санты, на детей, переодетых ангелочками, в тёплых беленьких шубках. Они пели рождественские ирмосы тоненькими хрустальными голосами. Повсюду – радостные лица. Кто-то зачем-то наклеил на окно разноцветного петуха из фольги, а рядом курицу с пасхальными яйцами. Наряжённые ёлки светятся огнями. Свечи, запах корицы и цитруса, улыбки. Дороги перекрыты, дети бегают, толкаясь. Волшебная ночь, когда даже самым маленьким разрешается лечь спать попозже.

Вокруг полно палаток со всякой ерундой, сладостями, напитками. Продают фейерверки и карнавальные костюмы. Чуть любимый подзадержался, отвернулся, и я уже вручаю ему снеговичка, как будто состоящего из кристалликов льда. На нём нелепая шапочка и шарфик, а внутри пустота и разноцветная лампочка. Птенчику нравится, он тут же вцепляется в игрушку, что мигает разными цветами. Зелёный. Синий. Белый. Жёлтый.

Не заметив подвоха, мы проходим под аркой, а люди почему-то улюлюкают нам вслед, показывая вверх. Ну конечно, омела. Как же без неё. Любимый смущается, смешно переступая сапожками. Краснеет. Он ещё ребёнок почти, наверное, и не целовался ни разу. Тем более с мужчиной. Ну что с ним делать будешь? И вообще, с каких пор двум парням тоже надо? Когда мир так поменялся? Наклоняюсь, звонко чмокаю его в макушку и волоку за рукав подальше от криков «не считается». Ещё как считается. Дурацкие традиции.

Никогда бы не подумал, что моё приглашение даже не в ресторан, так, в кафе посидеть, будет встречено с такой смесью смущения и восторга. Птенчик заметно вымотался от беготни туда-сюда. Все места, естественно, заняты, и я укоряю себя, идиота счастливого, что не забронировал. Планы угостить птенчика по-королевски не удались. Я вообще хоть о чём-нибудь буду беспокоиться заранее? Только на пятый раз везёт, и нам предлагают столик в оконной нише. Его никто не хочет занимать, сломалось освещение. Я соглашаюсь, любимый тоже кивает.

Нам на скатерть ставят красивую свечу в остролисте, шишках и мишуре, с улицы также проникает свет. Снеговичок из пластика светится изнутри, пустой и счастливый, стоя на столике. Но всё равно недостаточно ярко. Я расслабляюсь, снимаю маску. Птенчик приглаживает волосы руками, и когда я спрашиваю, что ему заказать, растерянно хлопает глазами. Ничего, я давно его знаю, сладкоежку, и заказываю штоллен, какао, а себе имбирных кексов и чёрный чай.

Мы смотрим на улицу, на гуляющих людей и снег, на всё это великолепие праздника, молчим. Я усиленно делаю вид, что у нас не свидание. Приносят заказ, и любимый сжимает ладошками кружку, мило дует на жидкость. Ребёнок как он есть. Мне хочется прижать его к себе, прямо к отцовскому свитеру, обнять крепко, и не выпускать, но я лишь протягиваю ему кусочек своего кекса.

Птенчик перехватывает угощение, кладёт к себе на тарелку, а потом снимает тоненькими пальчиками крошку с моей ладони. Я чуть сжимаю руку, пленя его на несколько секунд, и он нерешительно отнимает пальцы, когда неловкость уже чувствуется, вцепляется в спасительную кружку.

Вот я дурак. Взял и напугал его, теперь мало ли что он подумает. Хотя могу догадаться, что. Плохо, блин, ну как так я облажался? Кажется, кончики его ушек порозовели, но я в свете свечи ни в чём не уверен.

Спасением от неловкости оказывается повозка Санты, проезжающая мимо за окном, в окружении детишек-эльфов. Аниматор с белой бородой машет руками, и могу поклясться, произносит своё фирменное «хоу-хоу-хоу», хотя тут и не слышно. Птенчик сам трогает меня за руку, показывая. Я вижу. И я чувствую его тепло, нежность его кожи. Пусть всё и предельно невинно. Ну в самом деле, может, для него мы как друзья, можем же контактировать.

Что-то дикое, тёмное ворочается во мне, поднимается от низа живота к горлу. Страсть. Похоть. Пошлость. Отвратительная змея, что нашёптывает мне эротические кошмары, что толкает меня в звериную ипостась. Пугает меня. Танцует во мне чёрными кольцами. Мрак внутри меня. Огненная чешуя, стальное брюхо, глаза – кровоточащие камни. Такая она, и такой изнутри весь я. И снаружи не лучше. Я борюсь. Я – Шива, змееносец, и я – Гаруда, змееед. Я спокоен, я – гладь зеркала.

Часы в кафе щёлкнули, отмечая половину десятого, и любимый засуетился. Ах да, праздничный фейерверк, как же его не посмотреть. Маску я оставляю на столике, всё равно вечер уже кончается.

Снова привычная дорога, и мы выходим к реке. Никто кроме нас не догадался прийти сюда, на обрыв. Набережная Тэй здесь необлагорожена, и местами замусорена. Но очень красивый вид. Холодно, поднялся ветер, а снег срывается уже реже. Птенчик спрятал снеговика, топчется вокруг, и оттого, что его рот замотан шарфом, я не сразу разбираю бормотание.

Первая волна счастья, вызванная тем, что любимый вроде как определённо зовёт меня к себе на ужин, сменяется сначала холодком нерешительности, когда узнаю, что его родители дома, а потом и вовсе определившимся отрицанием. Ещё и гости, дальняя родня. С девушкой, дочерью, что совсем уж “поцелуйная кузина”, примерно возраста птенчика, как я понял.

И следующие минуты он говорит только о ней. О том, куда она собирается поступать, откуда приехала, что любит. О том, что она приболела, и поэтому не смогла с нами пойти. О том, что в следующий раз обязательно мы вместе куда-нибудь сходим. Сразу всё понятно. Приличная семья должна заботиться о будущем наследника. И это будущее – красивый дом с мансардой, умница-жена из хорошей семьи, ухоженные дети. Не изуродованный антисоциальный элемент типа меня. Резко, несдержанно возражаю, змея внутри одобрительно шипит. Любимый сбивается с мысли, замолкает, обходит меня вокруг, останавливается за спиной и тихо сообщает, что я, в общем-то, прав.

Дикая обида и ярость наперегонки ударяют в голову, сжимаю кулаки, ногти впиваются в кожу, но боль меня не трезвит. Демон внутри меня буйствует, мне только и сил хватает, что промолчать, ссутулиться и уйти. Неважно уже куда.

Разгадав мой манёвр, птенчик хватает меня за рукав, тянет. Но я уже не я прежний, а вырожденец, то самое уродливое существо, что работает с клиентами по ночам и желает смерти собственной матери. Я высвобождаюсь, отталкиваю его… слишком сильно.

Такой ненадёжный снег. Такой предательски-близкий обрыв. Такой неуклюжий птенчик.

Он падает, неумолимо и неостановимо, взмахнув руками в ярких перчатках. Я не успею. Он падает, даже не пикнув. Я только слышу хруст льда, намёрзшего у берега, и влажное чавканье воды. Как будто его сожрал монстр.

Сбрасываю куртку, съезжаю по крутому обрыву вниз. Любимого поглотила чёрная, ледяная, прожорливая бездна. Ныряю не задумываясь, тут не глубоко, и вытащить его, лёгонького, мне на приступе адреналина не трудно.

Потерял сознание, наверное, ударился, но наглотаться воды не успел. Дурацкий колпачок Санты благополучно уплыл. Об этом думать некогда. Расстёгиваю его мокрую куртку, снимаю, заворачиваю в сухую собственную. Тут недалеко. Поворот и за угол. Дороги я перед собой не вижу, только бледное личико любимого с прилипшими ко лбу прядями волос.

Калитку пинаю, мысленно умоляя, чтобы дверь в дом была не заперта. Так и есть, я с хрустом едва не с петель её сношу, и вваливаюсь в гостиную, прямо под ошарашенными взглядами. Все наряжают рождественскую ель. Укладываю птенчика на диван, бормочу что-то невнятное. И в общей тишине вдруг резко ойкает девушка, прикрывая рот рукой. Замерла в дверном проёме и смотрит мне в лицо. Настолько же красива, насколько я – уродлив. Брюнетка с голубыми глазами, стройная, но с тяжёлыми грудками и округлыми бёдрами.

Ярость во мне даже сильнее, чем страх за здоровье любимого. Ему помогут. О нём позаботятся. Так будет лучше. Тихо извиняюсь, и постыдно сбегаю, пока меня не начали расспрашивать.

Это я, и только я виноват. Мысль бьётся в висках, я когда бреду, когда бегу сквозь снег и ветер, дальше и дальше, не замечая холода. Небо озаряется вспышками. Красный. Зелёный. Золотой. Лиловый. Салют, на который мы так хотели посмотреть. Вот только этого «мы» не существует больше. И не существовало никогда. Не для нас.

Что было у меня? Самоуверенная надежда? Болезненная тяга к тому, кто не спрашивал о шраме? Что я хотел от него? Неужели я был настолько дерзок?

Только закрыв за собой дверь собственного дома, и прислонившись к ней спиной, я с удивлением разглядел ледяную корку на одежде, и с трудом согнул пальцы рук. Оказывается, я замёрз, а в ботинках всю дорогу хлюпала вода. Расшнуровав обувь, вылил жижу на пол и, с трудом поднявшись, побрёл в спальню, стягивая влажный свитер. Телефон благополучно намок и умер. Комната встретила меня неуютной тишиной и холодным светом уличного фонаря из окна. Праздник закончился.

Я снова обратился в спокойную зеркальную гладь. Нельзя потерять то, чего у меня и не было никогда. Я, урод, если подумать, не должен был иметь и секунды от счастья. Даже тени его. А я получил его достаточно.

Три года назад, когда мне сняли швы и бинты, и наконец-то разрешили посмотреть на «нового себя» в зеркало, я поверил в свою новую внешность тут же и, стоя на пахнущем дезинфектантом кафеле больничного туалета, ощупывая тёмный шрам, понял одно. Я никогда больше не буду собой. Никогда не буду счастлив. И всегда – одинок.

Вот и сейчас, пока я, голый, сутулый и промёрзший до костей, сижу в пледе, тупо созерцая стену, внутри меня опять бьётся хрупкий ёлочный шар. Как тогда, под Рождество. Я был так мал и так хотел повесить свою любимую игрушку на самую высокую ветку, что отец поднял меня, и я был горд, счастлив, видел всех сверху, и звезду на макушке так близко…

И вот зелёно-синий шар, в котором, как казалось тогда, внутри – маленькое море, целый мир: киты, рыбы, русалки и корабли, выскальзывает у меня из рук и падает. Разлетается на тысячи осколков, сверкающую пыль, в которой сиротливо лежит золотистая верёвочка. Испорченный праздник.

Так и в больнице. И сейчас. Я почти что слышу этот звук, как от лопающегося мыльного пузыря. Треснувший и рассыпавшейся мир.

========== 3. Снеговичок ==========

Я проснулся до рассвета на промокшей от пота кровати. Холодно, дико холодно. Надо прибавить отопление. Резко встал, ноги подкосились, я упал на колени и локти. Голова кружилась, сил совсем не было. Охватило холодом, да так, что зубы застучали.

Стянул с дивана накидку вместо одеяла, завернулся. Опёрся о стену. Встал. Медленно, борясь с шатанием стен, побрёл в потёмках на кухню. Хотелось пить.

Здесь было намного теплее, отпив из чайника, я забрался с ногами на кухонный уголок и снова провалился в сон.

Открыл глаза, когда уже закат освещал комнату алым. Первый день года прошёл. Нужно было собираться, работать. Хоть что-то делать. Доставки, ночные заказы. Я сполз на пол.

За унитаз держался, как за последнюю надежду. А вот ванная подвела, я всё-таки упал, ударившись о борт животом. Вырвало чем-то вязким и едким. Смыл, умылся, прополоскал рот.

Но работать был по-прежнему не годен, даже на таблетках. Снова забрался в кокон на кухне. Нужно было позвонить по десятку номеров, отменить всю работу. Телефон лежал в спальне, промокший и сломавшийся. Как и я.

Не помню, когда последний раз болел, и тут, видимо, жизнь решила отыграться за купание в мороз в реке. Ничего, просто нужно ещё поспать.

Меня пеленали жуткие кошмары, в которых птенчик был таким же беспомощным, как мать, бледным, умирающим. Так и не развернувшим подарок. Красная, зелёная, синяя вспышки. Снеговичок. Салют. Мигалки машин. Я бредил.