Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Очнулся кристально прозрачным, почти невесомым. Смотрел вверх, а комнату заливал матово-снежный свет. Невозможно только было дышать. Не тяжело, просто вдохнуть глубоко не было сил. Тепло. Светло. Ни страха, ни боли. Только белые лучи. И мне показалось, что мне и вовсе не нужно дышать воздухом, я могу дышать ослепляющей яркостью, цветом белизны. Я закрыл глаза, и дал свету проникнуть в себя…

…вой. Звериный, или ветра, или завывание сигнализаций вдали. Холод, обжигающий. Свет, душащий меня, заполнивший все лёгкие и грудную клетку, рвущийся наружу. Тошнота. Лицо матери, с осмысленными глазами, в сухонькой руке – белая тряпочка, источающая ядовитый свет, что убивает меня. Я не могу им дышать. Я задыхаюсь. Я не в силах выплыть, свет смыкается надо мной, как ледяная вода, в которой живут алмазные змеи, блестящие тысячами граней. Они обвивают меня кольцами, сжимают сильнее и сильнее, больше нет воздуха внутри, свет плотный и вязкий, я не могу вдохнуть то, чего нет, лишь липкая масса заполняет рот и уши, но я бы и хотел ослепнуть, так нестерпимо сияние…

…красный. Золотой. Зелёный. Медленно сменяют друг друга. Из окна на потолок падают разноцветные всполохи. Я могу смотреть только вверх, я связан и спелёнат, как новорожденный. Вдох. Выдох.

В лёгких не свет, а обжигающая боль, внутри – тупой твердый прут от рта до живота. Вдох. Крошечный, нестерпимо болезненный. Внутри хлюпает, я слышу. Выдох, с ощущением, что всё внутри слипается и хрипом.

Рядом что-то тихо гудит, и как только отказываюсь делать очередной вдох, воздух с силой впихивается в меня, раздирая и распирая грудь. Колючий воздух, не свет. Выдыхаю я на всякий случай сам. Через рот, нос забит. Шелест и хлюпанье. Хочется вырваться и крикнуть, что осознал урок, и буду сам дышать, как обычные люди, но рот словно ватой заткнут, а сверху пробка. Хочется пить, челюсть свело усталостью. Синий. Ярко-белый. Лиловый. Красный.

Мир вокруг приобретает разные оттенки. Ну как мир – потолок, край окна с жалюзи. Вот и всё, что мне видно.

Всё-таки светом невозможно дышать. Всё-таки он отверг меня, такого чёрного изнутри. Я в больнице, уж не знаю, чьими стараниями. Но страховка явно не покроет счёт. Кому, как не мне, знать, сколько стоят хотя бы сутки здесь.

Шум ночного города, притуплённый оконным стеклом. Тоненькое попискивание аппаратов, что следят за моей жизнью. Который сейчас час? Который сейчас день? Насколько плачевно состояние моего банковского счёта?

Я пытаюсь освободить одну из рук, у меня получается. Мне знакомы такого рода защёлки – их можно расстегнуть осознанно, но невменяемый пациент ни за что не справится. Отстегнул вторую, чувствуя себя неуклюжим насекомым, сел.

Ощупал лицо. Отлично, у меня во рту – трубка, к аппарату ИВЛ. Замечательно, я уже настолько беспомощен, что уже дышать не могу. Хотя бы никаких капельниц и катетеров в интимных местах.

За окном – зимний вечер с высоты многоэтажки, огни машин и освещённый фонарями снег. Украшенные дома. Разноцветные вспышки. Это не салют, просто на площади – огромная рождественская ель в гирляндах.

Оставаться надолго здесь нельзя. Дорого, ворох документов о доходах. Осторожно вынимаю затычки из носа, пробую вдохнуть. Но у аппарата ИВЛ другие планы. Нет, так дело не пойдёт. Осторожно вытягиваю из себя трубку, поборовшись с загубником. Я уже испытывал такое. Наверное, надо было всё-таки позвать медсестру, так как аппарат всё равно заверещал, и дежурная прибежала довольно быстро.

Увидев меня, сидящего и смущённо вертящего трубку в руках, сразу напустилась с упрёками, употребляя не очень понятные слова, такие как «интубирование» и « самостоятельная экстубация»

Должно быть, я здорово её побеспокоил. Я извинился и попросил воды. Медсестра, отключив аппарат, покосилась на меня и что-то процедила сквозь зубы. Надеюсь, что согласие. Как она при этом меня обозвала, мне было не важно. Жаловаться на хамство я в любом случае не буду. А уж задерживаться дольше положенного и вовсе не собираюсь.

Дышать было нестерпимо больно, но я очень старался. Я буду настаивать на собственной выписке, сразу же. Завтра. Я же так и не отдал подарок. Наверное, теперь придётся это сделать уже анонимно.

Сейчас боль в груди можно списать на неприятности с лёгкими. Я справлюсь. Я снова попытаюсь выжить. Больше не буду пытаться вдохнуть свет.

Если подумать о том, зачем я живу, делаю эти трудные вдохи и выдохи, то однозначного ответа снова не будет. Чаще всего мне кажется, что просто для какого-то всемирного равновесия. Не всем в этом мире уготовано быть красивыми, богатыми и счастливыми. Обычно достаётся что-то одно, или как мне – ничего. А знаешь, Вселенная, я даже рад, что кто-то в противовес богат, красив и счастлив. Или только богат и красив.

Потому что маленький мальчик, прелестный, как ангел на рождественской открытке, пихнув тяжёлую дверь ручкой, заходит ко мне в палату. Мой крохотный любимый птенчик, один вид которого заставляет всё внутри свернуться в горячую тугую спираль змеиных колец. Чудо, как оно есть.

Как всегда, взъерошенный, в свитере в полоску и вельветовых брюках, прижимает к груди пластиковую игрушку. Снеговика в нелепой шапочке. Синий. Зелёный. Красный. Нереально яркие цвета. Едва ли успевает пройти секунда, как сувенирчик лежит на боку на белом одеяле, поблёскивая глазками-пуговками. А его хозяин прижался ко мне, обвил тоненькими ручками, положил голову мне на плечо.

Я чувствую запах его просвечивающей кожи, шейка так искусительно-близко от меня, его дыхание такое громкое, а стук сердечка такой частый. Как нестерпима моя жажда, на какой же тонкой грани балансирую, прижимая его к себе и едва заметно, плавно, как бы естественно поглаживая спину. Его свитер колет мне грудь. Всё прилично. Объятие – не дольше дружеского. Пакет с вкусностями, что приносят больным. Неизменные апельсины, оранжевые надутые чудовища, и их пузатые детёныши – мандарины. У меня на них аллергия.

Птенчик не знает. Он щебечет, не давая мне ни слова вставить. У него своя версия, по которой я – герой. И не толкнул его с обрыва, а наоборот, пытался удержать. И спас. Хотя на самом деле это он мой спаситель, единственный, кто волновался за меня. Единственный, кто меня нашёл.

Забавно хмурится, кривляется, изображает жителей и моих соседей, которые отвечали на вопросы. Рассказывает, как искал в моём доме другой вход. Про бригаду помощи, про больницу.

И всё мне в этой истории нравится, всё похоже на сказку, кроме одного – любимый всё это делал в компании той самой симпатичной девушки. «Мы, мы, она…» Я душу свою злость, как могу. Нельзя больше разрушать. Нельзя больше ничего позволять змее внутри. Он здесь, со мной. И больше ничего не должно существовать. Спрошу себя ещё раз – а достоин ли я хотя бы одним воздухом с ним дышать? Я, который толкнул его с обрыва только из-за собственного эгоизма?

Но нельзя до конца убить тьму. Если понадобится, решусь. Если ситуация станет критической, я что-нибудь сделаю с этой девушкой. Пригрожу, убью, сам соблазню. Не знаю. Но не позволю. Не позволю ей украсть у меня голос любимого. Чёрные, чешуйчатые кольца внутри снова двигаются. Кажется, слышу шипение. Они питаются ненавистью и моим эгоизмом. Они растут.

Птенчик не подозревает об этом. Он вообще ни о чём не догадывается, не знает, какая опасность может угрожать уже ему, когда озвучивает свою просьбу. Он хочет дотронуться до моего шрама. Я в смятении, не знаю, что это значит, но отказать – не могу.

Закрываю глаза, чтобы не смущать его, и этот вдох боли, эта пара ударов сердца до того, как пальчики касаются моего лица – самые долгие в моей жизни. Намного теплее моей кожи, маленькие, нежные, осторожные. Дотрагиваются до лба, следуют по шраму дальше, задевая веки и ресницы, потирают мне переносицу, гладят щёку, останавливаются, отрываются от кожи. Снова повторяют свой путь, на этот раз до конца.

Настолько приятно, что почти больно, пощипывает и обжигает. И так мне нравится, что даже ноги приходится переложить, иначе палаточный городок из одеяла будет. Как будто он не лицо мне гладит, а совсем другое место.

Мягко перехватываю его руку, открываю глаза. Хватит. Иначе поднесу эту хрупкую ручку к губам и буду целовать. Иначе его всего затяну к себе, сожму, словно удав, и не отпущу никогда.

Любимый кажется немного разочарованным. Ну да, шрам и шрам, ничего необычного, не светится, током не бьёт, рождественские песни не исполняет. Рассматриваю его розовенькие ноготки, наверное, опять дольше, чем это нормально, птенчик отдёргивает ручку. Смущается, краснеет. И ведёт себя точь-в-точь как спугнутая птичка – собирается, произносит какие-то дежурные слова-пожелания здоровья и уходит. Я не могу его остановить. Я не здоров и не достоин. Чудо исчезает.

Топоток ножек затихает за дверью. На одеяле остался снеговичок. Чтобы я не скучал. Розовый. Голубой. Красный. Отключаю его и ставлю на столик у кровати. Свет из окна преломляется, и фигурка окрашивается в бледные оттенки. Пить хочется до сих пор, но открывать сок, который мне принёс любимый, я не стал. Слишком хорош он для моих простых желаний. И да, он цитрусовый. Вода – вот что меня сейчас устроит.

Тапочек, оказывается, мне не положено, хорошо хоть не операционный «фартук» на мне, или «ночная рубашка», а обычные больничные штаны. Встать с кровати у меня получилось сносно, хотя я едва не задохнулся, в лёгких хлюпнуло. Решил не спешить.

В коридоре, вымощенном холодным кафелем, ощущался слабый аромат. Ваниль и вишня. Так пахнет шампунь птенчика, я уверен, такой, который разливают во флаконы с изображением супергероев, чтобы детям нравилось.

Странно, в палате я совсем его не чувствовал. Любимый у меня так и не выросший ребёнок и есть. Все эти его яркие куртки, шарфы, носочки с машинками, рассказы о том, как капитан чего-то там победил какого-то там человека, а доктор овладел магией, да ещё так эмоционально.

Точно. Я остановился, придерживаясь за стену. Какой я дурак. Уже давно мог бы пригласить его в кино.

Пусть себе смотрит на свои комиксы, ест попкорн и сюрпает колой. А я могу весь фильм на него смотреть, в полумраке, на последнем ряду… Наши руки даже столкнутся, я организую, в тарелке с чипсами, и мы будем над этим смеяться, как в классике романтики. Я, правда, несколько лет как отстал, но в кино постоянно какую-нибудь фантастическую белиберду крутят. Отзывы в интернете прочитаю и найду. Хотя я сомневаюсь, что мой телефон оживёт, никаких надежд, я сам чуть не умер после такого купания.

Кулеров с водой в коридоре нет, дверь в туалет оказывается предательски закрыта. Медсестра и не подумала выполнить мою просьбу. Вечерняя пересменка персонала или элементарная лень. Перевожу дух. Вопиющий в пустыне. Хотя, скорее, угрюмо вздыхающий. Ну, в больнице же не один этаж, спущусь и выясню, как там дела с водопоем.

Явно лучше, чем раньше, в отгороженном от лестницы стеклянной дверью коридоре даже цветы в горшках и кушеточки для сидения есть. И кулер заветный. И стаканчики в нём одноразовые. И водичка холодная.

Как мало человеку для счастья надо. Напившись, я двинулся в сторону туалета, в целях профилактических мероприятий перед сном. И заметил сидящую на пуфе старушку только тогда, когда вплотную подошёл, так она сливалась со стеной своей белой одеждой и седыми волосами. Я уже хотел было ретироваться, поискать другой путь – вид полуголого меня может кого угодно напугать.

Не её. Глаза – помутневшие и неподвижные. Слепая. В руках – ослепительно-белый платочек, кусок ядовитого света. Сколько раз я желал её смерти? Плохой, очень плохой сын.

Мама меня не видит, поворачивается в сторону окна, из которого тоже видно рождественскую площадь. Да, это та же самая больница, мимо которой я проезжал не один раз, так и не навестив родительницу. Привёз – увёз. Сопроводил. Достаточно, всегда так было.

Может, подойти? Поговорить с ней? Только вот о чём? Что сказать человеку, который перестал для меня существовать уже давно?

Родственные связи, родная кровь? На помойку эту чушь. Потом всё равно отвозить её обратно в пансион. Я иду обратно по коридору быстро, едва не задыхаясь. Давно перестал что-либо чувствовать, кроме ответственности, к человеку, что способен собственного ребёнка не замечать годами. Поднимаюсь по чистой лестнице, не уверенный, что запомнил номер своей палаты.

Предоставленный самому себе, я считал остальных людей лишь опасностью. Теми, кто вторгался в мой мир. Все вокруг лишь хотели что-то у меня отнять. Мамины собутыльники и мелкие бандиты в подворотнях – деньги. Отчим хотел отнять жизнь. Хотя, сначала, конечно, хотел со мной, что называется, содомским грехом пожить. Кричал, что он знает, что я и так шлюха. До сих пор помню его силуэт в дверном проёме, как будто вырезанный из плотной чёрной бумаги, блеск выкидного ножа, оружия тру́сов и уголовников. Момент, как он бросился на меня, а мать заверещала. Это показалось мне странным, она же до этого спала.

Помню, как по лицу прошлась горячая волна, стало неудобно дышать и на глаз потекло что-то липкое. И нож звякнул об пол, и всё прекратилось. Больно почему-то так и не было. Ни рана, ни шрам на лице потом вообще никогда не болели. Наверняка повредились нервы.

Я всё же нашёл свою палату, закрыв дверь, прижался к обратной её стороне, переводя дух. Я был уверен, что шрам вообще нечувствителен, но когда до него дотронулся любимый… до сих пор голова кругом.

Поднёс руку к лицу, её осветило синим из окна. Потрогал шрам. По-прежнему ничего, у меня ногти и то лучше осязают. Наверное, этот мальчик всё-таки чудо. Всё-таки ангел Рождества.

Снеговичок всё так же таращил на меня блестящие глазки. Только вот у того снеговика, что я дарил птенчику, шапочка была бело-розовая. А у этого – радужная, в полоску. Я глубоко вдохнул и тихо рассмеялся в тишине.

========== 4. Игрушечный домик ==========

Опять валит снег, причём так густо, что сомневаюсь, что можно куда-либо добраться на скутеретте. Но со стоянки её нужно однозначно забрать, талон там о-го-го. Поднимаю воротник на своей новой куртке, очень тёплой и хорошей фирмы. Её мне выдали вместе с моими вещами при выписке, ответив на все вопросы презрительным взглядом, и что «я в ней и поступил». Как и в джинсах с футболкой, ага. Знаю с кем, сочтёмся.

Поднимаю голову, разглядывая ель на площади. Праздничные каникулы, вокруг полно шумной детворы, которая иногда меня толкает. А я силюсь разглядеть сквозь снежную завесу звезду на макушке ели. Почему-то это стало вдруг самым важным. Именно в конце старого года меня всегда тянуло на воспоминания и некую сентиментальность. Это блестящее дерево казалось таким же бесконечным, как и обычная ель у нас дома, когда её в последний раз наряжали.

Вздыхаю, ловлю ртом снежинку. Нет, не разглядеть мне вершины, и не узнать, какого цвета на ней звезда.

Город у нас небольшой, от больницы до стоянки, где я оставил свой транспорт, всего семь минут прогулочным шагом. Парень на противоположной стороне улицы машет мне и показывает знак «мир». Это Бек, иммигрант то ли из Индии, то ли с Ближнего Востока. Работает так же, как и я. Его анкета чуть ниже моей по популярности на сайте, хотя он и «кот». Возможно, мы бы и подружились, делить нечего, но не сошлись характерами. В накрашенных губах – тонкая сигаретка, и добро, хоть у меня просить не будет, с этим своим наглым псевдонемецким акцентом: «зигаретэ». Показываю ему «виктори» в ответ.

Оплатив совершенно грабительский счёт на стоянке, отстёгиваю скутеретту и веду её рядом с собой – ехать в такой снегопад – чистое самоубийство, надёжное, но бессмысленное.

В магазине электроники – тишина. Сонная продавщица с лицом снулой рыбы пробила мне чек на телефон, даже не предложив ничего из сопутствующих товаров и услуг. А уж продавцы-консультанты как будто вымерли. Могу позволить себе кое-какие вольности. В честь праздника.

В продуктовом недалеко от дома на прилавках – пустота, продавцы скучают. Распродажи к Рождеству закончились, а к Новому году ещё не начинались. Ну как распродажи – всё с якобы скидками, и шанс купить просроченную и бракованную продукцию высок, как никогда.

Я покупаю то, что привозят свежее – хлеб, молоко. Вместо мандаринов – гранат и пару груш. Деньги и кредитки мне выдали ровненько, в соответствии с описью. Счёт за лечение был уже оплачен и, похоже, мне придётся поговорить с родителями птенчика на эту тему.

Отпираю дверь, разуваюсь. Настораживает запах – вишня и ваниль. Осторожно прохожу на кухню. И что я там вижу?

Любимый, в моём фартуке, старательно подметает пол. Здравствуйте, все романтические романы про романтику и запасной ход в дом, замок на котором надо бы сменить.

Увидел меня, выронил совочек, прижался спиной к раковине и невнятно оправдывается. А сам пунцовый до кончиков ушей. Я тоже не знаю, как понимать этого внезапного гостя с уборкой в моём доме. Точнее, гостей.

Птенчик заявился ко мне не один, а в компании своей подружки. Очень миленько. Девушке я явно неприятен, и едва мы сухо познакомились, она засобиралась уходить, вручив мне корзину с грязным бельём. Самая правильная реакция на моё присутствие. Людям я обычно не нравлюсь. А сейчас я вообще нечто бледное, небритое и помятое.

Оказывается, уж не знаю кому из них, но пришла в голову идея убраться у меня дома, пока я в больнице. Как же хорошо, что комод держу запертым! Задумка-то может, и хороша, но реализация с незаконным проникновением на частную территорию явно не продумана до конца. Чувствуется общая неловкость.

Любимого, рванувшегося было за девушкой, тяну за рукав. Шепчу в ушко, чтобы он остался, про подарок. Ва-банк. И работает же, работает! Птенчик щебечет, что всё равно не закончил уборку, и провожать девушку вызываюсь я сам, всё-таки сильный снегопад, и темнеет.

Молчит, пока идём к ближайшей остановке общественного транспорта, держится чуть позади. Разговорить меня не пытается, за что я ей очень благодарен. Лишь пока мы ждём рейсовый автобус, который из-за снега немного опаздывает, спрашивает, кем я прихожусь птенчику.

Женщины. Я стараюсь с ними вообще никогда не контактировать. Одной-единственной фразой, одним вопросом они могут поставить в тупик любого мужчину. Вот как меня сейчас. Нужно ответить, сообразить как-то.

Я бросаю в зимний воздух, наполненный белыми парящими звездочками, сухое и нейтральное «друг». Это просто, удобно. Этим можно всё объяснить.

Не говорить же ей, что змея внутри меня открыла рубиновые глаза и разинула огненную пасть с длинным языком. Агрессия. Опасность. Как часть меня, как персонифицированное зло внутри, она чует угрозу, исходящую от такой милой девушки в белом вязаном комплекте из шарфа, шапки и перчаток. И, кажется, она догадывается о том, что творится внутри меня. Женщины ещё и чертовски проницательны.

Автобус, появившейся за её спиной, украшенный мигающей гирляндой – спасение от пронзительного взгляда. Мне всё не нравится, меня всё беспокоит.

Обратно иду, стараясь ступать по собственным следам, и успокоить шипение внутри. Сегодня я выигрываю, птенчик в моём логове собственной персоной, у нас такой замечательный шанс побыть наедине, что боюсь, не кинулась бы змея внутри в другую крайность.

Оказывается, если в моём доме горит свет, то в такой снегопад это похоже на рождественскую открытку. Так и хочется надписать её глупостями, и отправить куда-нибудь далеко-далеко за океан, туда, где сейчас лето, совершенно постороннему и незнакомому человеку, который говорит на совсем другом языке, ничего не поймёт, и не оставить на ней обратного адреса…

Внутри игрушечного домика – светло и тепло, даже жарко, и я снимаю в коридоре не только куртку, но и свитер с футболкой, захожу на кухню в одних джинсах.

Птенчик забрался с ногами на уголок, наверное, чтобы полить одинокий престарелый кактус из кружки, и встречает меня, обернувшись через плечо.

И отчего-то лёгкая улыбка на его лице гаснет, он спрыгивает вниз и неловкими, слишком резкими движениями пытается избавиться от фартука. Что не так то? Я мужчина, да и татуировки он видел, не мог же я его застеснять.

Бросаю взгляд себе на живот и грудь, ситуация становится понятной, но от этого только более скверной. Поздно теперь мне, дураку, спрашивать себя, что стоило уступить и не красоваться своим прессом в декабре на кухне. И не только им. За три дня засосы, да не один, целая дорожка, не пропали, хоть и потеряли в цвете и размерах. Птенчик не такой уж и ребёнок, смог понять, откуда отметины.

Всё началось с одного капризного клиента, неприятного мужика, который любил переодеваться в женское бельё, перед тем, как мне надлежало его трахнуть, и вести себя, как избалованная пятилетняя девочка. Жутковато-смешное зрелище, надо сказать. Тут-то и разыгрался приступ обиды, что я не скрашу ему праздничный вечер, хотя как он сбежит от своей жены и троих детей, продумано не было. Я раздражённо вздохнул, оглядел бордово-синюю отметку и буркнул «сотка». За порчу моего товарного вида положена компенсация, так и в договоре написано. А потом следующий клиент, почти такой же манерный, разыграл мне «ревность». Ок, «сотка» – ответил я. К концу моей рабочей ночи был уже весь обсосан. И теперь очень и очень сильно об этом пожалел.

Но если сейчас из-за моей собственной жадности и неосторожности птенчик уйдёт, мне останется только ремень через потолочную балку перекинуть и на табуретку стать. При такой ситуации спасать положение надо быстро и любыми способами.

Перегораживаю любимому ближайший путь к отступлению, и буквально пихаю ему в руки подарок со смешными оленями на упаковке. Рефлекс ребёнка срабатывает, пока птенчик шуршит фольгой, я натягиваю футболку, заодно вынимаю из куртки снеговичка и приношу на кухню.

Я не мастер построения романтических отношений, у меня если и было что-то подобное, то уж совсем не вчера. И закончилось всё, как всегда, упором на моё материальное положение. То, что для меня грозило перерасти в настоящие чувства, для парнишки, от секса с которым мне просто голову сносило, оказалось лишь способом уютно устроиться в мире за чужой счёт. Тогда я и решил, что каким бы ни был способ добывания денег, бедствовать не намерен. И влюбляться тоже не буду. Но если зарабатывать получилось, то со вторым – полный провал.

Птенчик раскладывает на столе новенькие микро-, нутро-, курвиметры, шаблоны, щупы и так далее, кажется, уже позабыв о моём конфузе, и на моё предложение кофе утвердительно кивает.

Я опять не подготовился и не продумал, и ни какао, ни шоколада у меня дома нет, угостить любимого нечем. Но раз уж так вышло, надо импровизировать по мере сил.

Насыпаю ванильный кофе в турку, и, пока она разогревается, достаю из холодильника воду, а из шкафа – две чашки и сахар. Как только кофе поднимается первой пенкой, птенчик едва не устраивает катастрофу в приступе благодарности, повисая на мне с восторженным писком. Это он закончил осмотр подарка. Я еле-еле успеваю снять турку с плиты и поднять повыше. Смутившись, любимый забирается обратно на кухонный уголок, собирает свои инструменты в коробку, и терпеливо ждёт, следя за мной.

Я ставлю поджариваться тосты, чищу и режу груши, открываю баночку с джемом, и пока гуща оседает в чашках с сахаром, делаю нехитрую сервировку угощения и подаю на стол, долив в чашку птенчика молока.

Он отпивает и снова беззаботно чирикает, перескакивая с одного на другое, пытаясь вывалить на меня сразу все новости, накопившиеся за три дня. Про засосы, наверное, уже и забыл. Он настолько симпатичный сейчас, в этой своей кофте с воротником-обманкой, джинсиках и неизменно ярких, мультяшных носочках, настолько мило пьёт своими розовенькими губами кофе, удерживая кружку двумя руками, что я могу на это вечно смотреть.

Но почему же только смотреть? Змея внутри меня иногда даёт очень полезные советы. И, послушавшись её, я осторожно убираю сгибом пальца крошку тоста около рта птенчика. Да, ещё чуть-чуть, и я бы коснулся его губ. А он даже и не заметил опасности, потёр своей рукой там же, но очищать уже было нечего. Как будто и не было реки, моей болезни, как будто рождественский вечер не кончался.

Снеговик пялился пуговичными глазками и, несомненно, завидовал тому, что я показывал птенчику, как правильно пользоваться инструментами из его подарка, потому что именно практическим навыкам в университете не учат. И да, трогал, трогал его восхитительно-тёплые руки, подолгу держал в своих, ощущая, как в животе перекатываются не то обжигающие волны, не то острые змеиные кольца. Я вдыхал запах светлых волос, прикрывая глаза, умоляя высшие силы, чтобы это никогда не заканчивалось.

Но время упорно скакало вперёд, и уже задерживать любимого дольше я не имел никакого права. И пока я пробираюсь по сугробам, под танцующим в свете редких фонарей снегом, который налипает птенчику, идущему, как всегда, впереди, на шарфик и шапочку, внутри скручивается раздразнённая змея. Как бы я хотел, чтобы он остался со мной до утра, я бы обнимал его, дышал им… нет.

Не было бы такого, если только чуть-чуть позволить себе, если только руки запустить под его футболку, я уже не остановлюсь, какое бы сопротивление он не оказывал. Тихо, тихо, надо успокоиться. Надо затаиться и ждать. Он же такой маленький, такой наивный.

Но я не выдержу, это слишком мучительно. Особенно, когда он вот так смотрит на меня, стоя под пушистым снегом, со слипшимися мокрыми ресницами, на пустынной остановке, так близко ко мне, что просто страшно. И вот когда последний автобус появляется в конце улицы, я отдаю пакет с подарком, любимый делает ещё один шаг, и обнимает меня одной рукой, поднимает свои зеленоватые глазищи, и произносит в непривычно-серьёзной манере:

– Я хочу, чтобы ты всегда был со мной.

И вокруг нас парит разноразмерный снег, с экзотическим названием «ragnitla», которое я когда-то узнал и почему-то запомнил.

И дышать мне не больно, потому что не нужно. Только обнимать его в ответ, осторожно, как хрупкое стекло. Даже змея внутри замерла, словно движениями флейты заклинателя заворожённая. Никогда не находится слов в нужный момент, никогда не совершаю нужные действия. Толика секунд, и любимый уже машет мне с подножки автобуса, улыбается.

Я делаю пару нерешительных движений рукой, настолько обалделых, что они мало похожи на прощальные жесты, и даже улыбнуться в ответ не догадываюсь. Надо, надо было остановить его, задержать… нет, силы воли признаться у меня всё равно бы не хватило. Не сейчас, уговариваю я себя, не сейчас.

Автобус так же украшен, только вот одна лампочка над задним стеклом – серо-коричневая. И я сейчас чувствую себя, как она – перегоревшим, резко слабым и уставшим.

Боль в груди накатывает с новой силой, каждый шаг отзывается тупой волной внутри. А в доме больше не горят окна. И внутри он пуст и чист. И никто меня не ждёт.

Втыкаю сим-карту в новый телефон, он вибрирует, наверное, с минуту, от пропущенных звонков и уведомлений. Клиенты. Недовольные. Два или три сообщения – о смене баланса карты. Одно от Бека, содержания типа: «не подох ли я». Мы с ним сегодня виделись, отвечать не буду.

Перехожу в статус онлайн, отписываю клиентам извинения, буквально через пару минут получаю сочувствующие смайлики и приглашения в гости, «если, конечно, я в порядке». Я не в порядке.

Становлюсь под непривычно-горячие струи воды в душе, обдумываю. Больше всего мне бы хотелось сейчас лечь спать, но так и до потери звания «breeder» недалеко. Жеребец. Заводчик. Место с нечистотами.

Значит, опять таблетки, опять самовнушение, что это безопасно, и не вызывает зависимости. И не угробит меня когда-нибудь.

Выбираю пару-тройку самых щедрых клиентов, вызываю такси – снег сделал все дороги неприступными для скутеретты. Волосы сохнут, пока тщательно застёгиваю свежую тёмно-синюю рубашку. Теперь, когда у меня новая куртка, не придётся надевать жилет.

В такси есть полчаса, чтобы смотреть в окно, бездумно считать фонари окружённые стаями белых снежинок, как насекомыми, сбиваться и начинать сначала, пытаться выбросить из головы все мысли, забыть, пока я не доехал, весь сегодняшний вечер.

Я не должен, не должен желать любимого. Нельзя смешивать последнее, что во мне есть светлого, со змеиным ядом и грязью её логова. Я знаю, она хочет его сожрать и сожрёт, если я хоть чуть-чуть ей позволю. Слишком давно она со мной, слишком много я подкармливаю её. Даже сейчас предстоящая мне половина ночи, с пустым животным развратом, и вероятно, пьянством – это змеиный корм, как бы я не отстранялся морально и не убеждал себя, что это не более чем работа.

Не спрашивая разрешения у таксиста, закуриваю, стряхивая пепел прямо на коврик и сидения. Неудобство будет оплачено. И моя жизнь тоже оплачена, в ней есть только одно бесценное. Которое для меня дороже всего.

С непривычки не сразу удаётся разблокировать завибрировавший телефон. Сообщение. От птенчика. Раньше он мне никогда их не слал. «Доброй ночи». И крошечный милашный смайлик-снеговик. Где он такой вообще нашёл? Хмм, действительно, есть тут всякие. Интересно, когда я в последний раз хоть какой-нибудь отправлял? Замечаю, что и аватара у него сменилась. Купил себе новый шарф, с белой буквой «A» в круге.

Набираю в ответ: «Доброй ночи», и позволяю себе непростительное. Добавляю смайлик с воздушным поцелуем, и прежде, чем успеваю возразить самому себе, отправляю. Закусываю костяшки пальцев, уже придумав себе глупейшее оправдание в виде: «Не тот смайлик отправил, хе-хе, как неудобно получилось».

Действительно неудобно, мы уже подъезжаем, а как мне работать, если голова подобными вещами забита? Справлюсь, профессионализм скажется. И надо как-то притормозить наши отношения, а то и до беды недалеко.

Хлопнувшая дверь машины как бы отсекает от меня мир, я снова надеваю маску соблазнителя, пустую и фальшивую. Ничего не остаётся, когда на меня со всех сторон кидается снег, кроме желания. Желания всегда быть с любимым.

========== 5. “DnD” ==========

Атмосфера царит напряжённая. Я боюсь лишний раз воспользоваться чем-либо из сервиза, кроме чашки с блюдцем, потому что для чего предназначены эти ложечки-вилочки-щипчики-лопаточки не имею никакого представления вообще. И весь замечательный на вид и на запах десерт остаётся нетронутым.

Сижу как никогда прямо, боюсь лишнее движение сделать. Чувство, как будто на смотринах. Я как бы и готовился к чему-то подобному, надел свою лучшую рубашку, цвета «виридиан». Вроде мне к лицу. Как и новая стрижка, асимметричная и довольно короткая. Парфюм. Часы. Целые носки и подстриженные ногти – это тоже немаловажно.