Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Я в очередной раз прав. Их – четверо. Курят. Смеются. На полу разложено всё то, без чего вечеринка – не вечеринка. Простые радости примитивных людей – выпивка, наркотики, презервативы и прочие штуки, назначение которых мне известно. Диван не изменил своего положения в центре комнаты, а вот ширмы и аппаратура – исчезли. И тут живая игрушка. Птенчик. Подстригся покороче, но в целом не изменился. Полураздет, ручки связаны, рот – заклеен. В глазах – ужас и слёзы.

Бандиты просто толкают его друг к другу, лапают, посмеиваясь над тем, как он падает или пытается отбиться. Как будто школьные хулиганы, издевающиеся над беззащитным отличником. Как львы, загнавшие добычу, и теперь играющие с ней. Вроде бы я не опоздал. Только что это дало?

– Эй, а ты кто? – парни заметили меня, жестокая забава прервалась, птенчик забился в руках одного из них.

– Да так, мимо проходил, зашёл на огонёк.

Стараюсь не смотреть на птенчика, не поддаваться эмоциям, не рефлексировать. Время. Тянуть время.

– Не пизди, – заметив, что я вооружён, один из них тоже достаёт пистолет. – Что тебе нужно?

– Он, – киваю в сторону птенчика.

Пьяно хохочут, указывая на меня:

– Нет, ты посмотри! Как в ёбаных фильмах! Как в романах! Ты ему кто, одинокий самурай? Брат? Сват? Ёбырь?

– Друг, – стараюсь, чтобы ни голос, ни лицо меня не выдавали.

Птенчик притих, дрожа. Действительно. Всё это не более чем глупый фарс. Нелепый, жалкий и странный. Но я должен продолжать, не ради его спасения, нет. Чтобы доказать самому себе, что я не просто ничтожный червяк, который скоро загнётся от образа жизни, который ведёт. Что чего-то стою.

– Друг?

Хохочут. Им, обдолбанным, всё кажется жутко смешным.

– А если мы его не отдадим, а? А? Что ты сделаешь? – подначивает меня главарь сквозь смех.

Четверо на одного. Без шансов. Сейчас они – герои, зло, которое победит.

– Тогда я не скажу вам одну очень важную вещь, которую следует знать.

– И ты надеешься, что мы на это поведёмся? Ты нанюхался? Торчишь? Совсем отбитый, а, красавчик?

Называют меня красавчиком. Терпеть этого не могу.

– Давай так, – блондин щёлкает предохранителем и направляет ствол на птенчика, – я пристрелю его у тебя на глазах, а потом и тебя. Как тебе идея?

Дружное ржание его дружков с разных сторон. Пожирающий сознание страх в глазах птенчика. Мне – всё равно на эти угрозы.

– Нет, – просто и устало отвечаю.

– И почему же? – главарь опирается рукой о спинку дивана.

– Потому что так – неинтересно, – отвечаю.

– Шаришь, – смеётся. – Действительно, так не интересно. А знаешь, как интересно?

Не знаю и знать не хочу. И единственное, что мне интересно, сколько я уже выиграл времени, и сколько выиграю ещё. Тем временем, главарь подзывает одного из своих подельников, того, что не вооружён, и что-то ему объясняет на ухо. По гадким ухмылкам ясно, что ничего хорошего никого не ждёт. Дружок уходит куда-то в соседнюю комнату.

– Точно не хочешь знать важную информацию? – спрашиваю.

Снова хохот.

– Да что ты можешь знать, утырок?

Подельник главаря возвращается, в руке – тонкий шприц. Очень знакомый, я такие каждый день вижу.

– Давай так поиграем, – ухмыляется главарь. – Мы вкалываем этому мальчику смертельную дозу, он ещё минут десять-пятнадцать живой, и ещё полчаса тёпленький. И не сопротивляется сильно. А тебе – пулю в лоб. Устраивает?

Птенчик, похоже, в истерике и не осознаёт, что происходит, до конца. И даже надежды на меня в его расширенных зрачках нет. Да, маленький. У меня её тоже нет.

– Это глупо, меня хотя бы не выслушать.

– Ну хорошо, хорошо! – капризно тянет главарь. – Только вот пистолет на пол положи, а то он меня нервирует!

Я знаю, что они победят. Я знаю, что это конец. Это – смерть, стоящая за плечом, и ничего нельзя с этим поделать. Нет ни времени, ни козырей на руках. Глупо было приходить сюда. Глупо было на что-то надеяться. Да вся моя жизнь изначально была бесполезной и глупой, и другого конца ей, кроме бессмысленного и нелепого, не предусмотрено.

Нагибаюсь, чтобы положить пистолет на пол, но на самом деле вдруг резко кидаюсь в сторону, на бандита, держащего шприц. Слева вдруг какая-то потасовка, но больше меня волнуют грохот выстрела и резкая боль внизу живота, слева.

Такая, что почти затмевает крохотную, от укола – выстрелом меня толкнуло прямо на иглу шприца, и раствор уже благополучно у меня в мышцах плеча.

В ту же секунду – меткий удар по затылку чем-то тяжёлым, и сознание меня покидает.

Возвращается с запахом чего-то невозможно едкого. Зрение у меня сначала мутное, потом проясняется. Я – на диване, рядом со мной на полу без сознания – Чар, около головы расплылось тёмно-алое пятно, волосы склеила кровь. Вот из-за кого произошла потасовка, вот почему по мне промахнулись. Глупый, глупый Чарльз. Что теперь будет с Беком?

А дальше, в углу – птенчик, вжавшийся в стену, плачущий, смотрит на меня просто бездонными колодцами боли, а не глазами. Дрожит. Во мне сжимается сердце. Его – безумно жалко, бедненького. Нет, я не забыл, что он мне сделал. Нет, я его не простил. Но…

– Так ещё интересней, – главарь банды убирает у меня из-под носа вонючую баночку, позаимствованную, наверняка, из фотолаборатории. – Я решил так. Ты – конкретно под героином, поэтому не умрёшь от боли раньше времени, да, красавчик?

Обнаруживаю, что руки у меня связаны, ноги, впрочем, тоже. На животе – огромное липкое чёрное пятно, края которого выползли и на джинсы, и на диван рядом жирными маслянистыми потёками. Но этот ублюдок прав, боли я не чувствую. И собственная кровь меня не пугает, даже в таких количествах.

– Поэтому я, – улыбается, – при помощи заинтересованных лиц, – кивает на своих дружков, – немножко выпотрошу тебя заживо на глазах у этого милого мальчика. Ты же не против?

Щурит глаза с неправдоподобно расширенными зрачками. Если я надеялся пусть на нелепую, но очень быструю смерть – то зря. Её мне – не предназначено, я её – не достоин.

– Ты, главное, не кричи, – продолжает главарь, демонстрируя мне ножик, поганенькой такой, изогнутой формы, – ты же не хочешь много свидетелей? Главный-то уже здесь, – кивает в сторону птенчика.

«Прости меня, маленький, » – думаю, ощущая, как на мне вспарывают рубашку, – «я, кажется, сделал ещё хуже. Прости. Даже после того, как ты поступил со мной, ты не должен это видеть. Отвернись, пожалуйста. Не смотри». С первым разрезом по животу я совершенно не чувствую боли, потому что огненные змеи уже ревут у меня в венах. Всё-таки доза в том шприце была большая. Возможно, действительно смертельная.

Змеи превращаются в белых, многоспинных китайских драконов, «с семью головами и десятью рогами, и на головах… семь диадим», комната опрокидывается, исчезает, как и воздух, в котором ощущался странный запах. Остаётся только колючий свет, им нельзя дышать, и только мчащиеся вдаль гибкие тела рептилий, одной из которых я становлюсь, попав в волнообразный ритм движения их куда-то далеко, к горизонту, невидимому из-за яркости мира.

Звуки – не более чем галлюцинация, отголоски жизни, которые не хотят меня отпускать. Моё имя, что распадается эхом, повторяется, чтобы навек умолкнуть. И всё пожирает ослепляющий свет.

P.S.

All these memories in my head,

like melting snowflakes on my hand.

Slow snow like a pall on my murky eyes,

envelops me gently and takes my scars.

You destroyed my stars, i feel no gravity,

hello slow snow, goodbye reality…

«Ginger Snap5»

«Slow snow»

Конец первой части.

========== 22. Amen ==========

Часть вторая

So dominate, manipulate me

Destroy this wall of principles and save us.

Yet all can be returned now —

Just step closer and break me down.

«Ginger Snap5»

«Break me down»

– …qui venit in nomine Domine. Hosanna in excelsis. Agnus Dei, Agnus Dei, qui tollis peccata mundi; Miserere nobis. Agnus Dei, qui tollis peccata mundi. Dona nobis pacem, – доносился издалека тихий голос.

– Amen, – нестройно вторил хор.

– Oremus, – тихо провозглашает первый голос.

Я плаваю в молочной белизне, в которую проникают лишь звуки. Не ослепляюще белой, нет. Уютной, как чистая постель. Как страна облаков.

– Gratias agamus Domino Deo nostro, – просит тихий голос.

– Dignum et iustum est, – отвечает хор.

Змея – вот она, никуда не делась. Белая, огромная, как дракон, с алыми глазами-рубинами. Это ты обвила меня и душишь, это из-за тебя мне трудно дышать? Открывает пасть, но вместо шипения я слышу:

– Kyrie eleison!

И хор:

– Christe eleison!

– Kyrie eleison! – снова произносит змея.

Мне больно, змея! Я не понимаю тебя! Мне…

Лба касается что-то скользкое и прохладное. Не змеиные кольца, нет. Всего лишь ткань. В теле, которое, кажется, у меня ещё есть – смертельная усталость и страшная боль.

– …«оmnis homo primum bonum vinum ponit et, cum inebriati fuerint, id quod deterius est; tu servasti bonum vinum usque adhuc».

Hoc fecit initium signorum Iesus in Cana Galilaeae et manifesta vit gloriam suam, et crediderunt in eum discipul eius, – тот же тихий голос.

– Amen, – подтверждает хор.

Я понимаю, что источник голосов – не змеи в моей голове, а вероятная реальность, но доходит она обрывочно.

– …mysterium hoc magnum est; ego autem dico de Christo et ecclesia! – произносит голос.

– Amen, – соглашается хор.

Я осматриваю всё, что мне доступно. Немного. Смазанные силуэты, белый свет. Ко мне кто-то наклоняется. Бек. Улыбается.

– Где я? – спрашиваю одними губами, горло высохло насквозь.

– Тебе не всё равно? Отдыхай, – так же, одними губами, отвечает Бек. И, уже громче, отвечает на какой-то вопрос от голоса – Volo.

– Volo, – повторяет за ним другой голос, потоньше остальных, дрожащий.

Я закрываю глаза и думаю, что Бек, в общем-то, прав. У меня полно своих дел. Личных. Между змеёй и мной. Шелест ткани, снятой с меня, совпадает со звуком трения чешуек друг о друга.

– Hunc vestrum consensum, quem coram Ecclesia manifestastis, Dominus benigne confirmet et benedictionem suam in vobis implere dignetur. Quod Deus coniunxit, homo non separet, – заявляет голос.

– Amen, – послушно отвечает хор.

Открываю глаза снова, потому что вокруг моей руки что-то сжимается. Змея? Нет, широкая, чёрно-серая лента. Не больно. Пусть.

– Quoniam tu solus Sanctus. Tu solus Dominus, Tu solus Altissimus, Jesu Christe. Cum Sancto Spiritu in gloria Dei Patris. Amen, – исполняет хор.

Мысли текут медленно и вяло, в венах шуршат змеедраконы. Всё в порядке, это просто ещё один приход. Особо яркий, видимо. Ах, ну да. События вспоминаются неохотно, как ленивое слайд-шоу. Что-то в них… что-то… Теперь понятно, почему боль не проходит, почему её не глушит героин, даже в такой дозе. Но благослови его Господь, я хотя бы уйду с относительным комфортом.

– Corpus Christi! – торжественно возвещает голос.

– Amen! – вторит послушный хор.

Странно. Почему у меня – вполне осмысленные галлюцинации на языке, которого я не знаю? Открытие тайного знания? Предсмертные откровения? Мне спокойно. Вопросы, всплывающие в голове – не острые, толстые, как облака.

– Sanguis Christi! – звучит голос.

– Amen! – хор.

Я уже начинаю подуставать от этой иллюзии. И змеи не такие яркие, и боль подбирается по животу выше, к многострадальным лёгким. А видения начинают быть навязчивыми: во рту – сладкий вкус; в воздухе – приторный запах, как будто что-то жгут.

Открываю глаза. Надо же, зрение теперь вполне ясное, но двигать даже веками – больно. Бек улыбается мне, прикладывает палец к губам, призывая хранить молчание. Замечаю, что одет он более стильно, чем в те времена, когда мы только познакомились – костюм строгий, с иголочки, сидит, как влитой. На шее – шарф ослепительно-лазурного цвета, а волосы забраны назад. Красив до помутнения рассудка. Кажется, ещё чуть-чуть и за его спиной раскроются крылья.

Рядом – Чар, но на меня – не смотрит. Тоже официально одет, но ему костюм идёт не так, как Беку. И что-то в его причёске кажется мне неправильным.

Замечаю, что он почти незаметно сжимает запястье Бека, потом отпускает.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti! – звучит голос у меня за спиной.

– Amen! – отвечают парни в унисон остальным голосам.

Я так и не могу понять, кажется мне всё это или происходит на самом деле. Говорят, в последние моменты жизни ты сталкиваешься лицом к лицу со своим самым большим страхом. Так вот оно что. Я боялся увидеть дорогих мне людей с такими сложными лицами, в таких строгих костюмах… на своих похоронах. Втайне всегда надеялся, что обо мне никто не будет ни грустить, ни сожалеть.

А ещё того, что змея меня задушит. Вот такой вот адской, горячей боли – тоже. А остальное страшное я уже при жизни испытал. И слова эти, что повисают в воздухе, не имея эха, застревают тяжёлыми протуберанцами в моём воспалённом мозгу – заупокойная месса. Которую читает по мне белая змея. Тело – гроб, два ангела у изголовья. Я никогда не был праведником, Господи. Но Ад уже прошёл, и Тебе об этом известно.

– Dominus vobiscum, – голос становится тише.

– Et cum spiritu tuo, – так же негромко отвечают мои ангелы.

Всё, наверное. Отбегался, отлежался, отмучался. Закрыв глаз, чтобы не видеть отрешённой торжественности на лицах, я успокаиваюсь. Ещё немного. Ещё совсем чуть-чуть, и я буду свободен. Прощай, что ли, моя верная змея.

– Benedicat vos omnipotens Deus, Pater, et Filius, et Spiritus Sanctus, – произносит голос, и вокруг всё шелестит, как от многих пар крыльев.

– Amen, – в очередной раз повторяет хор, уже в разнобой.

– Ite, missa est, – моего лба мимолётно касается сухая и жёсткая ладонь, но сил на то, чтобы открыть глаза, уже нет.

– Deo gratias, – просто отдельные голоса.

– Эй, – голос Бека, – чего ты ждёшь?

Мне давит на живот что-то тяжёлое, заставив боль накатить ударной волной, я приоткрываю рот, чтобы закричать от невыносимости, но не могу этого сделать. Потому что у меня на плечах – тонкие ручки. Потому что волосы щекочут мне лицо, но и распахнув глаза, ничего не успеваю заметить. Горячие, влажные губы прижимаются к моим, иссушённым, крохотный язычок проскальзывает мне в рот.

Я обнимаю это безумно желанное наваждение, его гибкое, худое тело, вдыхаю в горящие пламенем лёгкие запах ванили и вишни. Пусть так… как же я хотел этого!

♥♥♥

Плачет, дрожа, и никакими силами его не остановить. Даже я, поглаживая его по голове, кажется, лишь усиливаю рыдания. Мне муторно, пусто, но отчего-то спокойно.

На животе – тугая и неудобная повязка, под ней – боль, кровать и вправду похожа на гроб, а стены больницы – на горние пределы. Но только похожи. Люди рядом со мной – не духи и не ангелы. Обычные, просто очень нарядные.

Уже виденные мной Чар и Бек, незнакомый мне мужчина в строгой, чёрной одежде, занятый чем-то, похожем на уборку, сестра птенчика, тоже плачущая, в шикарном ало-золотом платье и с нитками жемчужин в волосах. Мистер и миссис Птицы, роскошно одеты, но стоят скромно, особняком, у стены, женщина утирает слёзы.

А ещё моя мать здесь, ухоженная, аккуратненькая. Сидит на стуле, выражение лица у неё хоть и строгое, но видно, что она пытается сдержать какие-то иные эмоции.

Притягиваю птенчика поближе к себе и повыше, чтобы он не давил на больные места локотками так сильно. Головой я понимаю, что нужно его оттолкнуть, но сердце предаёт меня. Только не тогда, когда он вцепился в меня ручками, только не тогда, когда он плачет.

– Поздравляю, – сестра птенчика берет мою руку в свои ладони.

– Поздравляем, – улыбаются Бек и Чар.

Мама молчит, но чета Птиц подходит ближе:

– Примите и наши поздравления.

Да с чем вообще? С тем, что я не умер? Или с тем, что его своевольное высочество рыдающий принц птенчик наконец-то решил покаяться на моих бренных останках?

– Какого чёрта вообще тут происходит? – удаётся мне выдавить из себя.

– А ты ещё не понял? – Бек приподнимает бровь.

– Что вы тут все устроили? – уже злюсь я, подстёгиваемый болью.

Птенчик поднимает на меня заплаканные глазищи, когда Бек касается его светлой головы рукой:

– Познакомьтесь, мистер Наэйдр. Это – мистер Наэйдр.

Чар ухмыляется:

– Похоже, без тебя тебя женили! И, похоже, кое-кому нужно многое тебе рассказать!

========== 23. Шарф ==========

Хочется заорать тут же, в голос, но я стоически терплю, пока хотя бы родители не покидают палату, и только потом срываюсь, и то едва ли в десятую часть гнева:

– Я подаю на развод!

Птенчик издаёт какой-то животный скулёж и отпускает меня, отскакивает. На нём – белый костюм, из кармашка торчит платочек кланового тартана, и только. Европейский стиль. Но подробно рассмотреть наряд и всего его я не успеваю – он выбегает вслед за родителями.

Бек укоризненно усмехается, глядя в мою сторону:

– Плохой из тебя муж.

– Вы что, – рычу, – сволочи, вообще удумали, какого х…

– Если вам уже лучше, – произносит с незнакомым мне акцентом человек в чёрном, пряча улыбку – могу я побеседовать с вами по вопросам брака?

– Спасибо, отец Гунтард, но давайте позже? – улыбается ему сестра птенчика.

– В любое время, пожалуйста.

Мужчина аккуратно складывает в объёмный саквояж белую одежду. С вышитыми на ней крестами. Библию. Ещё какие-то сосуды и предметы, я не знаток этого, но сомнений не остаётся, настоящий священник. И, похоже, меня только что действительно женили.

Воспользовавшись беспомощным положением, каким-нибудь неведомым распоряжением Вселенского Собора, или ещё какой лазейкой, по которому можно теперь, если я драконов белых считаю, меня, при помощи хитрой доверенной рожи Бека, окрутить в два счёта.

– Может, хватит надо мной издеваться? – явно не шучу, поэтому Чар решает забрать смуглую жопу своего дружка подальше от моего гнева.

– В самом деле, – оставшись со мной наедине, сестра птенчика протягивает мне стакан с водой, – пей.

– Очередное зелье, после которого я проснусь через пять лет отцом троих детей?

– Минералка!

Пить хочется так, что даже если бы это был яд, я бы не задумывался.

– Тебе больше нельзя, – девушка выглядит виноватой, – там…

Я не хочу даже думать, что у меня «там» – то есть под слоями бинтов и каких-то полосок. Главное, то, что ниже, на месте.

Когда в коридоре голоса становятся тише, сестра птенчика присаживается на край моей койки, расправив складки платья, осторожно дотрагивается до моей руки и, не смотря мне в глаза, тихо произносит:

– Прости. Это я придумала.

Я не знаю, о чём она. О этой совершенно дикой церемонии или о чём-то другом, поэтому молчу.

– Когда ты звонил тогда, вечером… – запинается, смотрит на свою руку, сжатую на коленях, – я увидела, как он на кухне пьёт. Из горла. Держит своей тонюсенькой рукой бутылку… и плачет. Тот самый брат, что…

Замолкает, я вижу в её светло-синих глазах неподдельные слёзы. Я понимаю, про какой именно вечер она говорит. Про тот, где я брал с Бека «аренду» способом, который не стоило бы применять. Это-то я уже потом понял.

– Я думала, ты его изнасиловал или что ещё. Но… мы хотели тебя просто проучить. Нелли, она, вообще-то, давно уже брату не невеста, подыграла нам, как могла, он отказал ей давно. Знаешь, из-за кого?

Смотрит на меня, уже с гневом. С непрощённой обидой, с готовностью защищать члена своей семьи до последнего. Такой, какую и у настоящих кровных родственников нечасто встретишь.

– Мы надеялись, – отворачивается к окну, сжимает пальцы на моей руке, – что ты будешь просить прощения. «На коленях приползёт», так я, кажется, сказала. Но ты не пришёл. Ни завтра, ни потом. Выбрал Бека, как мы решили тогда, понимаешь… – ей не хватает воздуха, кажется, она борется с более сильными эмоциями, чем выказывает.

Я стискиваю зубы. Вот как это выглядело, оказывается. Вот что я не знал, ослеплённый сначала любовью, потом – горем.

– …две попытки суицида, – произносит девушка несколько холодно. – Брат… он не очень устойчивый. Он пытался, университет там… – сглатывает. – Знаешь, как было страшно, когда он днём улыбался всем и ревел сквозь зубы один по ночам? И разве видел ты, как он ночью рвался из рук медбратьев к раненому тебе? Как кричал на глазах толпы незнакомых людей, что любит тебя? Это… это…

У меня в горле – ком, лёгкие свело спазмом. Я это даже представить не могу. Моё отчаяние по сравнению с его – как капля в сравнении с морем. Змея внутри сжала меня сильней, но не агрессивней. Он… меня…

– Представляешь, что на это сказал его отец? Тётя? Лучшая новость в городе!

Я понял всё, что она хотела сказать. Позор. И сейчас, в двадцать первом веке, в стране, где таким, как мы, даже жениться можно. Плохо для бизнеса. Насмешки клана. Бог весть, что ещё.

– Мы как-то справились. И, знаешь, – оживляется, – Бек – ваш ангел, не иначе.

Мне так и представлялось, недавно же совсем.

– Я всё слышу, – Бек, оказывается, давно вернулся и тихо стоял при дверях, небрежно опираясь о стену, – можно мне?

Сестра птенчика кивает, видно, что ей необходимо взять передышку – рука, которую она сняла с моей, дрожит. Платье при ходьбе у неё шелестит, как крылья.

– Значит, так, – начинает Бек, подходя ко мне.

И вдруг резко, с оттягом, бьёт меня по лицу, попадая по скуле и щеке.

– Он опять, блядь, плачет!

В тёмных глазах – неподдельный гнев:

– Быстро шуруй извиняться!

– Да я…

– Всего-то шесть швов, частичное удаление селезёнки, ну и чего-то там ещё тебе подделали!

– Ты псих? Я ж сдохну!

Бек пихает меня ещё и в живот, отчего внутри взрывается вулкан боли.

– Заткнись к ёбанной матери!

Хватаю ртом воздух, но, кажется, если я не встану, этот полукровка меня угробит. От Дьявола рождённый, вот от кого.

Пока я честно пытаюсь хотя бы сесть, с успехом жука, не только перевёрнутого на спину, но ещё и приколотого булавкой сквозь брюхо, Бек седлает стул и уже весело трещит:

– А мы в Норвегию летали за отцом Гунтардом! Там так красиво! И парней полно в моём вкусе, светловолосых! Викинги просто!

Горбатого могила исправит. Я понятия не имею, как Чар его терпит.

– Ты лучше скажи, – сидеть мне так больно, что решаю быстрее встать, – что тут вообще вы устроили!

– Ну, ангелочек твой всенепременно решил, что ты умрёшь, – Бек, кажется, неохотно переключается со своих впечатлений о парнях. – Он, знаешь ли, – неожиданно переходит на серьёзный тон, – тронулся. Как маньяк, жутко. Всё твердил, что ты умрёшь, и вам непременно надо встретиться на небесах. И раз ты католик, то и церемонию нужно провести непременно классическую! И в Норвегии…

– Знаю, – морщусь, перенося вес тела на ноги, – охуительные парни. Совсем как викинги.

Бек фыркает, но по-доброму:

– С возвращением, друг.

Подаёт мне руку, которую я с удовольствием жму, толкаемся локтями.

– На, свадебный подарок, – протягивает мне что-то на ладони.

Браслет, странной конструкции – гибкий, разделён на двенадцать звеньев, с блестящими крошечными пластинками на них.

– У меня такой же, Чар подарил – показывает запястье, нажимает кнопку.

Пластинки – на самом деле монохромные LSD. С буквами. «ЧИСТ» в верхнем ряду, и «31 ДЕНЬ» в нижнем.

– Два режима.

Бек перещёлкивает, и появляются надписи: «ВЛЮБЛЁН» и «42 ДНЯ» соответственно.

Защёлкиваю. В моей версии – «ЧИСТ» и «0 ДНЕЙ», а на втором режиме «ЖЕНАТ» и «1 день».

– Спасибо, что ли.

– Ага. Автоматом считает. Я не пойму, – Бек приподнимает бровь, – ты не рад свадьбе?

Дёргаю головой. Дичь какая. В моей голове всё это никак не укладывается, я ещё час назад по внутреннему времени получил пулю в живот.

– Число хоть сегодня какое?

– Десятое.

– Февраль?

– Февраль, февраль, – Бек хлопает меня по плечу, – запомни, когда меня хоть на годовщину звать.

– Да ебись ты… – закипаю, пытаясь сделать хотя бы один шаг.

– Ты просто не осознал. Пошли, мужу тебя покажем.

– Кому? – срывается с языка раньше, чем я понимаю, что это он про птенчика.

– Ты идиот?

– Слушай, – перебиваю, – а насколько всё серьёзно?

– Ты мессу слушал? Что Бог сочетал, человек не разлучит!

Беру его за грудки, встряхиваю, дорогая ткань костюма трещит. Ещё и латынь прмпомнил, гад!

– Понял, понял, – Бек перестаёт дурачиться, – силён, не сдохнешь. Ну, пока это только церковная запись. Регистрироваться где будете – сами решите, здесь или ещё где. Кольца там тоже…

– Если будем.

– Урод ты.

– Сам решу. А зачем вы за священником мотались аж в Норвегию?

– Только там и нашли, какой был нужен, ой, это сложно, у мужа спроси, – капризничает Бек. – Иди, кстати, успокой его. Тебе помочь?

– Сам, – отталкиваю парня.

Ходить, как ни странно, легче, чем сидеть или лежать в плане болезненности. Или во мне многовато обезболивающих.

В коридоре уже довольно просторно, остались только птенчик, его мама и медсестра. Женщины поглаживают всхлипывающего любимого… да, любимого, с двух сторон по плечам, утешая, видимо. И тут он поднимает самые красивые на свете, хоть и заплаканные, глаза на меня…

Такое ощущение, что меня в живот тараном ткнули, а ведь это всего лишь любимый напал, прижался, обнял, трётся головой.

– Тихо, тихо, – обнимаю его в ответ, – я здесь.

Ловлю взгляд Бека, шепчу ему губами: «Пиздец». Дьяволов сын так же беззвучно отвечает: «Терпи». Но это неимоверно, я сейчас просто в голос заору и, возможно, упаду. Чуть отстраняю любимого от себя, вытираю тыльной стороной руки ему лицо от слёз. Трётся об меня щекой, как маленькое животное, не выпуская из цепкого захвата. Ну что с ним будешь делать.

Миссис Птица, кажется, тоже вот-вот расплачется. Но это сейчас. А как было тогда, когда ваш сын признался в том, что любит меня, а не эту, как её… Нелли? Возникает следующая мысль. Моя мама. На моей, так сказать «свадьбе». Думать об этом – некогда.

Любимый уже не плачет, шмыгнув носом, тянется ко мне. «Наверное, и вид, и запах у меня не очень» – успеваю подумать, но не могу же я отказать такой беззащитной доверчивости в поцелуе?

Отвечает мне быстро, жадно, как будто боится, что я исчезну, или хочет насытится одним поцелуем. Вкусным и горячим. Тихо, маленький, не последний. Разочарованно кривит припухший ротик, когда я отстраняюсь. Но дышать мне чем-то нужно! Тем более, мы как бы не одни сейчас.

Ну да, женщины выглядят несколько смущённо, зато у Бека улыбка до ушей. Погоди ты, сводник проклятый, я точно тебе что-нибудь отобью, как только починюсь.

– На, – Бек протягивает нам чёрно-серый шарф с буквой «А» на нём, его я уже видел на птенчике, – семейная реликвия теперь.

– Забыли полотно, руки связывать, – смущается птенчик.

И это первое, что я слышу от него за всё время нашей разлуки. Какое-то дурацкое полотно. Не то, совсем не то я хотел услышать! Не эти слова!

Отпускает меня, чтобы взять шарф, и что-то меняется. Женщины напрягаются: миссис Птица прикрывает рот рукой, а медсестра направляется в мою сторону. У Бека тоже сползает с лица улыбка. Да что?

На животе у меня – тёмное пятно. Кровь. Пропиталась сквозь повязку наружу. Да и хрен бы с ней, но на белоснежной рубашке птенчика – алый отпечаток, как будто и его тоже ранили.

И любимый видит это. Глаза распахиваются, как тогда, в последнюю нашу встречу. Озёра без дна. Океаны боли и слёз. Совершенно сумасшедшие зелёно-серые вселенные с чёрными дырами зрачков.

И он кричит, так, как кричат смертельно раненые звери – на одной ноте, сгорбившись и лишь слегка приоткрыв рот. Низко, протяжно, жутко. Пальчики вцепились в ткань рубашки, в пятно и кровь. Истерика. Психоз. Совершенное сумасшествие. Да мне же не больно почти!

Мать птенчика как коршун налетает на нас, отгораживая меня от сына, трясёт его за плечи:

– В глаза смотри мне! В глаза!

Медицинская сестра, похоже, не зря получает зарплату, тут же убегает за помощью – одной ей не справиться.

Птенчик вырывается, продолжая так же страшно кричать, тянет ко мне руки. Я перехватываю его ладони, борясь с собственной паникой и болью. Я здесь, маленький. Я больше не уйду. Никогда. Никуда.

========== 24. Священник ==========

«Гадость, дрянь какая, отвратительно» – примерно это я и думаю, пока мне обрабатывают рану. Y-образный составной шов через левый бок и живот, бугристый, с воспалённым краем. Омерзительного вида. Если раньше я гордился своим телом, то теперь и оно – изуродовано.

– Пошутить про украшение мужчины? – спрашивает Чар.

Уже переоделся, нацепил халат и бейджик. Хотел доучиться – доучивается. На врача.

– У тебя самого на руке – гляди, красота какая! – скалюсь.

– Отличный выстрел, – блондин оглядывает собственную ладонь, выглядящую едва ли лучше моего живота, – всего один палец не двигается, да и то безымянный.

– Ой, не стоит благодарности, а то засмущаюсь, – театрально прикрываю лицо рукой.

Дурачусь, а как ещё реагировать на такую адскую боль?

– Ты точно не передумал? Доктор считает…

– Нет. Я тут и дня не останусь. И ты знаешь, почему. Найму тебя сиделкой, – улыбаюсь.

– И я буду ревновать, – Бек подходит к Чару сзади, обнимает, запуская руки под халат.

Пиджак и платок он где-то снял и выглядеть, чудо, стал ещё лучше, в шёлковой-то рубашке кофейного цвета.

– Да, я знаю, что ты с ума сходишь по униформе, – вздыхает блондин, – и что ты бы меня завалил прямо сейчас, но не мешай, а?

Бек притворно надувается и отходит к стене.

– Доктор, а почему у нас посторонние на медицинской процедуре? – шутливо спрашиваю Чара, стараясь не шипеть от боли.

– Я тебе за «постороннего» сейчас профилактических пиздюлей выпишу, – ворчит Бек, – нет, вы подумайте, я к вам всей душой и телом, а вы…

– Насчёт тела давай поподробней, – отвечаю ему под неодобрительным взглядом Чара.

Бек показывает мне кончик языка:

– А тебе это противопоказано вообще. Так что и консуммация брака откладывается!

– Консу… чё? Ты в кого, блядь, такой умный?

– Не ругайся в процедурной, – просит Чар.

– Я говорю, ночь твоя брачная обломилась, – Бек, похоже, едва не злорадствует.

– Да я понял уже, – кошусь на живот, который, впрочем, уже покрывается, стараниями блондина, аккуратными витками бинтов.

– Слушай, а насколько всё… серьёзно?

Чар поднимает глаза от повязки:

– У тебя? Ерунда, время вылечит. А вот…

Замолкает. Бек у стены тоже отворачивается. Не хотят говорить.

Но я и без них уже осознал масштаб, когда любимого удалось оторвать от меня только усилиями троих человек и пары уколов. До сих пор жутко, и крик в ушах стоит.

– Если ты ещё раз налево хотя бы посмотришь, я лично отвезу тебя за город и осуществлю его самый главный страх, – наконец, заявляет Бек.

– Вот кто бы угрожал! – возмущаюсь.

– Да я самый верный человек на этой планете! – дуется полукровка. – Правда же, Чарли?

– Ага, с того момента, как ты медбратьям в коридоре перестал глазки строить. Примерно четыре минуты, как самый верный, – спокойно отвечает блондин, закрепляя мне повязку и подавая одежду.

Бек надувается ещё сильней, совсем как маленькая девочка, без смеха не взглянешь.

– Расскажи про Норвегию, – решаю я добить ситуацию.

Полукровка издаёт воинственный крик индейцев, и кидается в мою сторону, но на пути его перехватывает Чар: