Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Жара началась как раз – проблемы поставок, растаможки и прочего. Обязанности это решать – не мои. А вот искать замену – мой профиль. Ну хоть с «драконами» всё отлично, хоть и не азиатские поставки, лицензия. Ух-х, хороши. Профессиональное чувство, не вытравить. Хорошим инструментом и работать приятно, а молоток это или фаллоимитатор – не имеет значения.

Замечаю, что устал, когда проходит уже достаточно времени для того, чтобы живот попытался подражать китообразным. Белковый «завтрак», похоже, исчез в нём бесследно, пора бы о настоящем подумать. Или обеде уже.

Только я собираюсь встать, чтобы попытать удачи в кулинарии, звонит телефон у птенчика, номер определился. Его отец. Умиляюсь с того, как любимый хлопает сонными глазищами, потом вручаю ему аппарат. Вяло аллокает, слушает немного рассеянно, потом весь подбирается, просыпаясь, и жестом мне показывает, чтобы я отдал ноут.

Закрываю каталог с такими вещами, которые его нежной душе лучше никогда не видеть, передаю. Копается, печатает, прижимая телефон к уху, находясь в каком-то эйфоричном возбуждении. Затем поворачивает экраном ко мне.

Странная штука, фотографии визитки. Или пригласительного. На лицевой стороне – «очень оригинальное» название чего-то: «Arkano», оформление сносное, не пошлое и не строгое. Больше ничего, ни адреса, ни телефона. Никаких контактов. А на фото оборота – цифры. 10.02.17 и неровная надпись «позвони» или «позови». Дата? Второе октября? Нет. Десятое февраля. Этого года. Знакомая дата.

– Это из Норвегии. Отцу Гунтарду передали, – поясняет мне птенчик радостно.

До меня, кажется, так и не доходит, почему я должен быть заинтересован в странной визитке с датой нашей не очень настоящей свадьбы. Прочитав это на моём лице, любимый сжаливается, и объясняет всё одним словом:

– Бек.

Это уже потом, одеваясь, я узнаю от него, что «Arkano» – это очень закрытый клуб в Бергене, и получить в него вот такой пропуск священнику из Тронхейма – событие из ряда вон, и дело даже не в религиозном сане. И немного ещё о том, как эта визитка к отцу Гунтарду попала. Информация не полная, но совпадением это быть не может, и шуткой – тоже. А решать, паковать чемоданы, или нет предстоит не только мне.

Бросаю в рот пару кусков сыра, чтобы просто не умереть. Потом поем нормально. Дело-то безотлагательное. Целую любимого, уходя, но слишком нежно для простой вежливости. Выглядывает мне во след из-за края дверного проёма, чтобы не замёрзнуть. Улыбается.

Отвернуться и решительно уйти! А то останусь, умирать от счастья. А им – делиться надо. Очень далеко ходить как бы и не придётся – соседняя улица, и вот он, дом новоиспечённого нелегального папаши. Звоню. Не открывают. Ещё раз. Тихо. Ещё. Чар, наконец, распахивает дверь.

В одних штанах и жутко злой. К тому же – рожа мятая и небритая. А ещё он – пиздабол. Парами спирта от него можно коней травить. Хочется поправить ему рожу ещё раз, но вдруг малышка увидит.

– Чего припёрся? – спрашивает блондин зло.

Молча оттираю его плечом, захожу. Ребёнок, на счастье, в порядке, сидит, ковыряется с игрушками на полу. Девчушка одета в чистенькое, на отмытой голове – пробор и две тугих косы. Мне уделяет минимум внимания, просто заметив, что я пришёл.

Зато меня приветствует никто иная, как сестра птенчика. Молча, просто подняв руку. И всё бы ничего, только она – голая, завёрнутая в простынь, лежит на диване в зале и источает довольство. Принюхиваться не надо, одного взгляда хватает, чтобы всё понять. Гнездо разврата. Тут был секс, причём совсем недавно.

– Вы хоть не на глазах у ребёнка трахались? – в свою очередь приветствую я девушку.

– Не боись, – заверяет она меня, – всё чинно. Правда, мы отличная пара?

– Угу, – киваю в ответ.

Сдержался и не плюнул в её бесстыжую рожу. А как хотелось! Но разбираться надо не с ней, что с шалавы брать. Простые желания. Хотела прокатиться на жеребчике с неплохим прессом – прокатилась. Да ещё и на иностранце и, если верить Беку и припомнить собственный опыт, любовнике не из последних. И разбираться надо как раз таки с ним. Причём титаническим усилием воли сдерживая желание рукоприкладства.

Курит на кухне, откинув распущенные волосы назад. В глаза мне не смотрит. Ну ещё бы. Стыдно.

– Как себя чувствуешь? – осведомляюсь.

– Хуёво, как, – отвечает тихо.

– Минералочки? Или в глаз, для трезвости?

– Что ты от меня хочешь? Отъебись! – рявкает.

Ломает сигарету, снова закуривает. Я не беру. Мне не хочется. Я с трудом подавляю гнев. Душу. Давлю. Я вижу, что он не рад не только мне. Сам себе не рад. И стыдится тоже – самого себя.

– Что будем решать? – я откидываюсь на стуле, сложив руки на животе.

– С этой? – блондин мотает головой в сторону зала, – ничего. Похую. Пусть будет. Хоть за Самиркой последит.

Понятно. Они давненько уже сошлись, и поэтому «инспекция» к нам так зачастила! Тут же недалеко совсем.

– А что же… – начинаю.

– Бек? Бекверди? Не будет его, – затягивается. – Самира! – кричит в комнаты.

Девочка отзывается, как ни странно, заходит на кухню. Я выхватываю у Чара окурок, тушу. Нечего при ребёнке дымить.

– Вот мой Би теперь, – тихо и грустно говорит мне Чар.

Я понимаю, что у него, как и у меня когда-то, пропало самое важное – надежда. И девочка, маленькая сестра полукровки, с такими же точно глазами, которая должна была быть этой надеждой – стала наоборот, последней каплей, гвоздём в гроб.

– Иди сюда, – зовёт её.

Ребёнок слушается, доверчиво забирается к нему на колени и сидит, молча и серьёзно поглядывая то на меня, то на папашку.

– И Чарли больше тоже нет, – блондин подражает голосу Бека пугающе точно.

– А теперь представь, что… – начинаю я.

И пересказываю ему всё, что узнал утром. О том, что след полукровки теперь – аж в Норвегии. Показываю фото пригласительного на телефоне. Наблюдаю, как меняется выражение лица Чара с апатичного до охреневшего в последней степени.

– …так что бери отпуск, пакуй вещи, – завершаю свой монолог.

Блондин, наверное, с полминуты сидит, не шевелясь, обняв названную дочь, а потом выдаёт:

– Вот прямо сейчас. Сегодня, блядь! Когда я уже…

– Ага, нахреначил, как мог, – поддерживаю.

– И нахреначился! – добавляет Чар, – но это мы быстро поправим. Мирка, детка, посидишь с дядей?

Девочка кивает, забираясь на стул с ногами.

– Самира, так тебя зовут? – пытаюсь повторно наладить контакт с ребёнком.

Кивает. Либо немая, либо не хочет или не умеет разговаривать. Скорее всего, не хочет, иначе как бы её имя вообще узнали?

– Ты знаешь, что у тебя есть братик?

Мотает головой. Ещё бы. Брат, кстати, тоже о тебе ничего не знает. А единственное, что сейчас о нём известно – это то, что живой.

Пытаюсь не отвлекаться на звуки из ванной, шум воды и кое-что ещё. Чар приводит себя в порядок старым, как мир, способом – два пальца в рот и понеслась.

– А хочешь, чтобы был? Рядом… с папой?

Думает. Наверное, ей сложно понять, что такое вообще «братик». Наконец, кивает.

– А я что, в мамы не котируюсь? – произносит сестра птенчика, стоя на пороге кухни уже одетой.

– Не особо, – я сохраняю спокойствие.

– Самирка, пойди, поиграй, – девушка ссаживает ребёнка на пол.

И её малышка тоже слушается, топая обратно в зал.

А наглая ведьма закуривает, предлагает сигарету мне. Вот теперь – покурю. Поболтаем.

– Мы тут за Беком собрались, – сообщаю.

– Я вас слышала, не новость, – тянет, – езжайте, попутный ветер вам в жопу.

– Вот так просто?

– А что я сделаю? Я что, слепая и тупая? Если его, – кивает на ванную, – даже такая баба, как я, утешить до конца не может, то тут глухо. Смысл? Самирку я, конечно, теперь не брошу, вы её или потеряете, или угробите.

– Воспитаешь, как родную?

– Если вы этого шайтана смуглого притащите назад, отдам, пусть нянчится. А не найдёте… не так уж и сложно будет, потянем. Я дядю уже просила за неё и Чара.

– Сама додумалась?

– Да как же, – самодовольно улыбается, – братец упрашивал. Просто если он сам попросит, то это уже наглость высшего порядка, и за тебя тут достаточно просили. А мне – можно. Хотя было сказано, что «лучше б апельсиновый „Mersedes“». Да и мне бы лучше, честно, – хохотнула.

– Но ты слишком сильно его любишь.

– Да уж побольше некоторых!

Возмущается так, как будто действительно знает, насколько я люблю птенчика. Да ты даже тысячной доли не подозреваешь.

– Всё, курю и едем, – заверяет нас вернувшийся Чар.

Как по волшебству переродившийся, и не скажешь, что несколько минут назад мухой ползал. Побрился, надушился, в свежей футболке. Даже подозрительного запаха нет никакого. Вот что значит многолетний стаж и опыт, который, как известно, не пропьёшь.

– Остынь, Ромео, мы ещё никуда не собрались!

– Не держи меня за дурака. Просто я серьёзен.

Был бы ты так настроен и серьёзен, когда напивался и бабой кувыркался, ага. Придерживаю на языке колкости. Ни к чему это. Тем более, если вдруг мы Бека всё-таки найдём и вызволим, и я ему в приступе злорадства это расскажу… буду снимать на камеру, как он Чара до самого Эдинбурга ссаными тряпками погонит.

========== 43. Туман ==========

“…задерживается из-за погодных условий. Приносим свои извинения. Повторяю, рейс номер…» Да, да. Задерживается. Я понял.

Стою в верхней галерее аэропорта, смотрю на взлётные полосы, на которых уже ясно можно различить посадочные огни. Вечереет, возможно, рейс отложат до утра, и нам придётся возвращаться.

Не хочу. Хочу свалить побыстрее и подальше в эту треклятую Норвегию. Только бы не возвращаться. Потому что тот, кого бы я хотел видеть – не пришёл. И никогда не придёт.

Обычное буднее утро, обычный завтрак, только и разговоров, что о моей поездке. Последние приготовления, не забудь то, другое, третье. Поцелуи. Как всегда, едва не опаздывающий на занятия птенчик.

Мы не обсуждали это, да я и не просил меня провожать, но разве это не само собой разумелось? Послеобеденный рейс, никаких проблем с учебным расписанием. И ехать не далеко, автобусы и электропоезда – ходят. Мог бы и с нами поехать!

Я снова достаю телефон и смотрю на чёрный экран, в котором смазано отражаются строчки электронных табло за моей спиной. Не разблокирую. Просто держу его в руках. Ни звонка, ни SMS, ничего.

Мне не важно, чьих советов он наслушался в этот раз, что переклинило опять в светлой голове. Мне обидно, чуть ниже сердца ворочается боль.

Даже его сестра пришла нас проводить. Конечно, только затем, чтобы приволочь Самирку прощаться с «папой», но всё же. Я не стал спрашивать её о птенчике, а она, в свою очередь, сделала вид, что меня вообще не существует.

Я стерпел. Я смел надеяться, когда время вылета перенесли в первый раз. Вот значит, как. Теперь я буду умнее, сдержанней. Тоже не собираюсь ни звонить, ни писать. Хватит испытывать моё терпение, играя в свои детские игры. Хватит меня проверять. Не смешно. Надоело. Если для него наши отношения не более, чем подзатянувшаяся блажь, и он не может в этом открыто признаться – его дело. Как советуют врачи, всегда нужно минимизировать собственную боль. Больше не собираюсь унижаться.

– Выглядишь так, как будто тебе за секс не заплатили, – подошедший сзади парень выдувает струю ароматного пара мне в лицо.

Я был, естественно, против, чтобы сын мэра летел с нами. А вот он – только за. Резко заинтересовался международным партнёрством и финансовыми вложениями, даже подозрительно. Но истинную причину знал только я. Льдистые глаза смотрели на меня с обожанием.

Внутри меня заскреблась в судорогах змея. Я никогда не видел такого взгляда у птенчика. Максимум – восторг с частицей нежности. А вот такого, прожирающего насквозь, обожания – никогда.

Но а что я хотел? Изначально надеялся на гораздо меньшее. Птенчику – всего девятнадцать, и о любви он мог узнать только из мультиков и комиксов. А я старался не пускать наружу свои страхи, не верить до последнего, что он просто играется, не понимая, с каким огнём.

Пока не оказался перед толстым стеклом, смотрящим на белые крылья самолётов и туман, укрывающийся в расселинах гор. Ещё и с тем, кто меня действительно любит, на расстоянии вытянутой руки.

– Это не твоё дело, – отвечаю ему грубо.

Затягивается электронным аналогом обычной сигареты, пускает кольца. Прячет в паре улыбку и бешеный блеск глаз. Надежда такая штука, что никогда не умрёт.

А вот любовь – может, но, кажется, моя – особо живучий подвид, и сможет выдержать ещё не одну рану. Но никто не избавит меня от боли и конечного превращения в несчастное, задёрганное существо. Мне бы твою надежду, парень, мне бы…

– Может, я скрашу твоё одиночество? – улыбается.

Красивый. Не вполне внешностью, а, скорее, манерами, умением держаться, вести разговор. Эдакая высокомерная нагловатость в сочетании с джентльменством. Полная противоположность птенчику.

– В Бергене наши пути разойдутся.

– Ах да, – тянет, – будете искать своего друга. Или не совсем друга? Я так понял, он проститутка высшего пошиба, сладенький, красивый.

– Если и так, – я веду разговор, не отводя взгляда от самолётов, – это не твоё дело.

И ему не нужно знать, что и плана-то у нас никакого нет. Если мы пойдём с такими «уликами» в полицию – над нами не посмеются, конечно, но проверять ничего не станут. И сомневаюсь, чтобы уже норвежские полицейские не знали ничего. Конечно, не рядовые, и далеко не все из чинов. Но если бы всё было, как в радужных утопиях, преступность бы существовала на уровне карманных краж и только. Надежда теперь только на то, что нам удастся раздобыть какую-нибудь информацию и доказательства убедительней домыслов.

– А будешь так о нём отзываться – пеняй на себя, – это нас нашёл Чар, что-то жующий.

– Ты что, уже пьяный? – поворачиваюсь к нему.

– Ну, э… немного.

– А если нас не пустят, идиот?

– Куда бля, в бизнес-класс? – хохотнул Чар, – Да там ещё и добавят. И вообще, то, что я пьяный, только ты и всекаешь.

Ничего он не бросил. И не собирается останавливаться. Впрочем, с Беком они – птица и перья (1), стоят друг друга. Наркоман и алкоголик.

– Научил бы ты меня так пить, – влазит в наш диалог сын мэра, – а то на всех этих раутах непросто продержаться.

– Ах да, ты ж у нас богемная пташка, куда нам до тебя, простым смертным! Хочешь? – Чар протягивает парню свою еду, оказавшуюся блинчиком с начинкой.

– А ненадкусанного нет?

– Есть. Вон там, за аэропортом, на соседней улице. Хотя ты можешь и в «dutyfree» купить.

– Я не намерен так сорить деньгами, – парень делает мелкую затяжку, потом продолжает, – дороже билета обойдётся. Придётся довольствоваться этим.

Отщипывает кусок блинчика у блондина, кладёт в рот. Пожевав, выдаёт заключение:

– Ну такое. Похоже у вас, парни, плохой вкус не только на мужчин.

Я не реагирую, а вот по Чару провокация прошла. Сгребает парня за грудки, притягивает:

– А ну повтори. Громко и мне в лицо!

– Я не ошибся, – ухмыляется тот, – Он вам не просто друг.

Приходится мне их разнимать, растащив в разные стороны:

– Мог бы и спросить. А ты, Чар, не ведись. Он Бека в глаза не видел, откуда ему знать.

– Всё равно, ещё одно слово и я тебя…

– Что? – ехидно перебивает сын мэра. – Убьёшь?

– Я тебя трахну, – самодовольно улыбается Чар. – Твоей попке понравится, обещаю.

На такой выпад ехидных комментариев уже не находится, и блондин сообщает уже спокойно:

– Я хотел сказать, что мы проебали, похоже, комнаты отдыха, так что я вас внизу в зале подожду. Как надоест на туман смотреть, приходите. Бесплатный ужин нам точно полагается.

Сын мэра брезгливо отряхивается, вальяжно тянет:

– Ты ему говорил?

– Он сам догадался, на натурала ты не тянешь. И он не шутил, следи за языком.

– Отлично, мы снова наедине. Можешь звать меня Ди, – мурлыкает.

– Я и полного имени твоего не знаю, – снова отворачиваюсь, разглядывать небо и далёкие горы.

Хотя краем глаза кошусь на то, как парень меняется в лице, едва не задохнувшись от гнева. Вот так-то, белая кость, голубая кровь, обычная шлюха может сбить с тебя спесь, и ещё как.

Я правда не знаю, как его зовут. Когда драл его в задницу – имя не спрашивал, меня деньги интересовали. А на светские тусовки меня никто никогда не звал. Разного полёта мы птицы, как жаворонок и гриф.

– Дэниел, – представляется он надменно, – и советую тебе это запомнить.

– А то что?

– Ничего. А со мной – всё.

Выдыхает на стекло, рисует наши инициалы, а между ними – сердце. Я созерцаю его художества, достойные малолетних девочек, а потом зачёркиваю.

– Даже и не думай.

– Почему же? – ухмыляется. – Что-то я не наблюдаю здесь твоего бойфренда. Неужели расстались?

– И не мечтай, сука, – ласково и тихо говорю я.

Даже если все недомолвки и обиды между мной и птенчиком приведут нас к окончательному разрыву, причиной этот хлыщ точно не будет.

– Я подожду, – опирается спиной о стекло, картинно складывает руки на груди.

– Не дождёшься, – я соизволяю к нему повернуться. – Неужели ты не можешь понять, почему я тебе отказываю?

– Из-за большой и чистой любви? – посмеивается.

Но я вижу в его глазах лишь боль с примесью отчаяния. Страх. Несвободу. Кажется, наконец-то понимаю. Я первый, кто увидел его «я» настоящим.

Он в той же самой безысходной ловушке. Я навсегда отдал своё сердце мальчишке, который не испугался моего шрама. Не испугался самого меня, и даже нрава змеи не устрашился. Причина, возможно, в его несерьёзности, инфантильности и просто глупости, но он уже приласкал меня, погладил. Увидел чуть больше, чем шлюху, больше, чем тело. Он первый, кто не оттолкнул мои руки, украшенные розами. Первый, кто смеялся рядом со мной. А полностью погиб я в ту секунду, когда, стоя под пушистым снегом, он смотрел на меня и говорил самое важное. Важнее, чем затасканное и дежурное «я люблю тебя». «Я хочу, чтобы ты всегда был со мной». Лгал? Вполне возможно, но истина не имеет значения.

И парень, который наконец-то мне представился Дэниелом, или теперь уже Ди, такой же. С почти теми же проблемами, имеющим такое же уродство по его мнению – ориентацию. И вдруг в его жизни появляется человек, который пусть иногда, пусть и за деньги, но принимает его таким, каким он есть. Не сыном мэра, наследником клана, богемной зверюшкой, а просто парнем, желающем любви. Только этим человеком оказался, по несчастью, я.

Представляю, что бы было, познакомься мы раньше. Признайся он мне раньше. Осознай я, насколько всё серьёзно, тоже раньше. Головокружительный роман, скандалы, я в роли богатенького альфонса. А я бы смог его полюбить, определённо.

Мы как животные – кто первый приласкал, тот и на всю жизнь хозяин. И такая наша любовь, звериная, собачья, – источник страданий. Не о ней пишут книги и сценарии фильмов, песни. А о той, какая вспыхнула, скажем, между Чаром и Беком.

Та, из-за которой блондин его рискуя жизнью отпустил. Такая, из-за которой, побыв вместе от силы несколько часов, да ещё и в не располагающих к романтике обстоятельствах, смогли понять, что они – предназначены. Как звёзды свели. Думал ли гетеросексуальный Чар о том, что захочет связать свою судьбу с Беком? С готовностью терпеть его закидоны и с желанием усыновить сестру? А полукровка? Думал ли он, что сможет до такой степени влюбиться, что в прямом смысле жизни не видеть без своего Чарли?

За несколько фраз, пару поворотов головы… не без огрехов и неверных решений, но всё же…

– Да. Своей, – отвечаю я Дэниелу. – Не имеет значения, насколько она взаимна.

Кажется, и он осознаёт то, что дошло до меня ранее. Что я не отступлюсь, даже если птенчик меня бросит. Уедет. Выйдет за другого. Да если… умрёт. Я смогу лишь научиться с этим жить. Быть с таким парнем, как Ди, или даже с ним самим. Уважать его. Вести совместную жизнь и быт. Трахать его как следует по ночам, чтобы и соседи курить выходили. Может, немного любить. Но сердце будет навсегда занято.

– Предлагаешь мне сдаться? – болезненно искривляет рот. – Без борьбы?

– Я ничего не предлагаю. Сам знаешь, в любви и на войне – всё можно.

– Ты просто ставишь меня перед фактом. Жестоко.

– Но справедливо. Тебе бы было лучше от лжи?

Закусил губу, молчит. На словах – всё правильно, никому не было бы лучше от неправды. А на деле – любую ложь впитаешь от любимого, любой знак внимания расценишь, как чувства, что угодно за них примешь. Когда всем вокруг станет очевидно, когда тебе уже напрямую говорить начнут, ты всё равно будешь цепляться. Да даже когда тебя в грязь сбросят, сомнут, растопчут… ты и умрёшь с именем любимого на губах. Так и не осознав до конца, насколько был убог, жалок и несчастен на самом деле. Время? Оно лишь прибавляет гордости, но не лечит.

Единственное, что я могу сделать для этого парня, и уже пытался – оборвать всё как можно раньше, указать ему на тщетность надежд, несбыточность мечты. Это – самое лучшее и милосердное, что я могу.

Я не хочу ему того же ада, что достаётся мне, когда любимый с утра – ласкает, нежится, а потом играет очередную свою злую шутку – оставляет в одиночестве в аэропорту. Когда его сестра надо мной смеётся. Да если обернусь, то кажется, что все знают и издеваются. Может, это параноидальная ипостась змеи проявляется, которая сейчас не белая и не чёрная, серая, как вечерний туман.

– А если… – открывает рот Дэниел, снова обретя подобие уверенности, наверняка, что-то придумав.

Но его заглушает голос диктора, объявляющий, что «Разрешается посадка на рейс номер…» – на наш. Самое время. Улететь отсюда, окунуться в заботы, и попытаться забыть о боли.

Комментарий к 43. Туман

________________

* – ориг. “Birds of a feather” – “Одного поля ягоды”, “Два сапога – пара, да оба – левые”

========== 44. Взлётная полоса ==========

Блондин, сообщивший мне, что в Норвегии, прежде всего, нужно делать две вещи – пить и жрать, был, конечно, недалёк от истины. Но этот местный самогон… как его там, аке… живая вода, короче. Мёртвая. Потому что убило нас конкретно, особенно меня. Чар же – устойчивей, но с его подачи мы едва на оленях не уехали куда-то в село. Всё для туристов…

Зато он сильней обожрался. У меня-то ума хватило не есть хотя бы солонину.

– Эти пирамиды точно были лишние!

– Пиламиды, египтянин хренов. Это рыба такая, – отзываюсь.

– Ты тут мне Би не строй из себя! Поразвелось умников! – блондин переворачивается, устраиваясь поудобней.

– Будешь пиздеть, я тебя вообще выкину из номера. Ты не помнишь, мы пиво на утро купили?

– Купили, урод угашенный. Дудки, я к этому снобу не пойду!

– Пойдёшь, куда ты денешься. Или предлагаешь в обнимку спать?

Кто бы мог подумать, что номера в отелях даже такого, намного выше среднего, классов, нужно было бронировать заранее? В результате мы мало того, что не отвязались от Ди, так ещё и получили два номера на двоих, и если в одном – две кровати, то второй, мой, – для новобрачных! Ага, с траходромом на всю комнату, на котором блондин и валяется в одних трусах.

– Да тут всю Англию с Шотландией можно положить, так они и не увидятся!

– Это ты так обидно шутишь типа? Я же тебе говорил, давай мы тот номер возьмём, двухместный!

– Это я не хочу никуда идти конкретно. Может, девочек вызовем?

– Мальчиков, Чар, мальчиков, – поправляю я.

– Ну что ты такой пидор упёртый, а? Может, всё-таки сиськоносцев?

– Ты как их назвал? Тип как авианосцы?

– Угу, посадочно-взлётные полосы, – ржёт.

– Может, взлётно-посадочные?

– Нет, это сначала сажаешь на себя, потом на взлёт! (1)

Я чувствую, что в этом есть свой философский смысл. Хотя, если мне ещё стакан, я найду его во всём.

– Эй, парни, как насчёт того, чтобы отметить приезд?

Дверь в номер толкает Ди, заходит. В руках – бутылка чего-то очень крепкого и приличного на вид. А говорит, деньги на ветер не бросает. Быть алкоголиком в Норвегии – невозможно, с местными ценами разоришься за день.

– Спасибо, мы уже, – подаёт голос Чар, – и надеялись, что ты на Медвежий остров умотал.

– А я так понял, что нам уже никого вызывать не надо, – поднимаюсь из кресла, делаю шаг по направлению к гостю.

Тот опасности, похоже, не чувствует, разглядывает мой живот:

– Шрам, это…

– Тебя не ебёт.

Отбираю у него бутылку, ставлю на стол, а самого Ди подталкиваю к кровати, где его моментально хватает и утаскивает Чар. Естественно, он только притворялся ленивцем.

– Вы что… вы что делаете! – возмущается Дэниел, когда я ставлю колено на край кровати и нависаю над ним.

– То!

Рыкнув, вцепляюсь ему в рубашку. Треск, и фирменным пуговицам уже ничто не поможет удержаться на месте, они разлетаются в стороны.

– Опять обнищали, один на двоих, – усмехается Чар и проводит языком по шее замершего парня.

А я – согласен. Пусть он получит, чего добивался. Даже платить ни за что не придётся.

Целую, или скорее, нежно кусаю открывшуюся мне кожу – под ключицами, плечи, один из сосков, живот. Расстёгиваю Дэниелу брюки, стягиваю их вместе с бельём. Да, пусть он таким и будет, беззащитным, испуганным, пленённым, в одной рубашке, не знающим, как реагировать ещё и на то, что Чар бесстыдно добрался руками до его задницы, мнёт её, похлопывает. Не кричит, и даже не сопротивляется.

Но я немного подсказываю Ди рукой правильную реакцию. Кажется, это уже не вполне изнасилование – он обжигает меня вглядом, закусив губу, таким, что вызывает огненную дрожь. Чистое желание. Обожание. Принятие. Вот же! Согласен на любой расклад, лишь бы со мной!

Мне освободиться от одежды – секундное дело. И притянуть парня к себе, поближе, показать ему фронт работ:

– Попробуешь?

– Я… не умею, – оправдывается, а сам уже сообразительно тянется ртом.

– У меня всё отобрали, – несерьёзно жалуется Чар, – а есть у нас что?

– Там в сумке крем мой, с декс… декс… с пантами марала, бля, бери! – раздражаюсь.

– Угу, – блондин нашаривает тубу, и ободряюще хлопает Ди по заднице, – заодно если порвём, так заживёт быстрей!

Парень пытается возразить, но я придерживаю его голову около члена:

– Не отвлекайся, облизывай, но потом придётся проглотить, – меняю голос на мурлыкающий.

Ди чуть дёргается, выгибается. Причина этому – блондин, проверяющий пальцами его на пригодность для траха. По-видимому, вполне, потому что заявляет:

– Да тут всё готово уже, как у шлюхи! Скучал в одиночестве?

– Нет, я… – пытается оправдаться парень.

– Ещё раз отвлечёшься, я тебе нос сломаю, – ласково возвращаю его рот к работе.

– Хо, он может, – подтверждает Чар. – Не СПИДозный?

Ди мотает головой, но угрозе с моей стороны внял.

– Тогда погнали!

Чар, нацелившись, резко подаёт задницу парня на себя, входя в него, и тут же, без остановки, толкается глубже.

Мне достаётся лёгкое прикусывание члена, и вид на судорожно подводящего живот Ди. Но тому, похоже, действительно довольно привычно, потому что ласкать меня языком не только не перестал, но и удвоил усилия.

Конечно, от такой техники нетрезвому мне никогда не кончить, но Чар, надеюсь, уступит мне место.

Хотя ещё не скоро – вошёл в свой обычный, довольно быстрый и жёсткий, но исключительно равномерный темп, ухмыляется, оглядывая нового любовника, тискает его задницу, иногда шлёпает, но не сильно. Это не сводящий с ума Бек, и риска скоропостижно кончить нет никакого. Да уж, представляю, как волоклись за Чарльзом женщины из-за таких особенностей, говорят, их затрахать до удовлетворения только так и можно.

Никакого желания пробовать, пока Ди, шумно дышащий, вздрагивающий, честно заглатывает, насколько получается, не переставая скользить горячим языком вдоль, с нажимом, вполне как нужно и правильно.

– Молодец, – нежно рычу я, – глубже глотай его, расслабься.

Бодает меня головой в живот, как кошка в течке, чуть выпускает мой член, и плавно берёт ещё глубже. Наслаждение? Есть такое дело, не то, чтобы райское, но одни только старания дорогого стоят.

– Эй, – окликивает меня Чар, – я хочу узнать, отчего у тебя такая рожа довольная сделалась!

Иш ты, прочитал. А, может, только кажется, что по моему изуродованному лицу ничего не понять, а если привыкнуть, то вполне можно.

– Ну давай, меняемся.

Отстраняю воистину присосавшегося ко мне Ди, и он, растрёпанный и раскрасневшийся, выглядит несчастно, пока не соображает, что мы хотим сделать.

Блондин даже по-джентльменски вытирает член о простынь, прежде чем тыкнуть им в губы парню и приказать:

– Давай, и чтобы так же, как ему, делал!

Ди слушается, покорно опуская голову, а тем временем я добираюсь до его жопки. Явно одной слюны будет недостаточно, прибавляю ещё крема для лечения шрамов, и аккуратно, чуть помогая пальцами, погружаюсь на немного. Но зря осторожничал, всё там гостеприимно, жарко, скользко, готово, так что остальную часть длины члена вгоняю махом.

И наружу, чуть не до конца, резко, наслаждаясь тем, как Дэниел выгибается, дрожа, и чуть ли не сам натягивается на меня на следующем толчке, по-прежнему до конца не раздетый, рубашка развратно задрана и скомкана.

Почувствовал любовь своей жизни, признал хозяина, пёсик? Глубже, резче, на всю длину, без жалости. Только для собственного удовольствия, сжимая его бёдра руками до синяков, подавая на себя его жаждущее тело, такое послушное и жаркое.

– Ах-ха, бля-я… – это не выдерживает Чар.

Похоже, Ди действительно обрабатывал его так же, как меня, а заглотил так ещё и глубже. Не умеешь? Этому можно быстро научиться, было бы желание!

Когда Чар отступает, удовлетворённый, дёргаю Ди за плечо вверх-на себя, он едва не теряет равновесия, но я держу. Это для того, чтобы войти в него ещё глубже, полностью, укусить за шею, сжать его тело…

– Услуга за услугу, – улыбается Чар, заправив выбившуюся прядь за ухо, – а то этот мужлан только о себе и думает!

Это он про меня, хотя всё правда, меня интересует только собственный оргазм, не более того.

Чарльз же обнимает Ди спереди, целует и покусывает шею с другой стороны, и помогает ему рукой стать счастливее. А тот заходится в стонах грязным ртом, освобождённым от наших членов. Всхливывает, иногда вскрикивает, когда я особенно сильно сжимаю ему соски, или прихватываю шею зубами.

И так не может продолжаться долго. Резко замолкает, задохнувшись, чтобы потом застонать низко, гортанно, забиться и задёргаться в наших руках, чтобы его задница сжалась, пульсируя, стала неимоверно узкой, провоцируя и меня через пару секунд. А хотел же вынуть… но куда там, рычу, вталкивась глубже, изливаясь горячим…

Лежим, молчим. Чар, слева, даже заботливо обтёр нашего любовника салфеткой, и он, посередине, устало спит, слабак. Так и не снял испорченную и пропитанную потом рубашку. Я же, справа, заложив руки за голову, размышляю о том, почему и чем я недоволен.

Оргазм – отличный, любовник – молодой и красивый, да и партнёр – тоже неплохой, вон, развалился, рожа блондинистой наружности, курит и отсвечивает прессом, что твоя каменная кладка, да глаза кошачьи щурит. Ходит в Эдинбурге своём в спортзал, не иначе.

А я вот что-то сдал. Мало того, что не тренируюсь, шрам-то на животе совсем свежий, и того, что и сексом регулярно не подкачиваюсь, так ещё и птенчик кормил меня всякими вкусняшками постоянно – гренки, омлетики, пирожки… кто ж его готовить-то учил такое вредное и сладкое!