Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

– Потому что пока ты будешь в лыжном снаряжении и комбинезоне, есть хотя бы слабый шанс, что на тебя не будет оборачиваться каждый третий мужчина и каждая первая женщина.

– То есть это я виноват, что они любовно неустойчивые? И поэтому солнечный пляж не для меня?

– Можешь ехать и на пляж, но после такого отпуска Чар сдаст олимпийский норматив и по бегу, и по боксу.

– Тогда уж пятиборье, – весело для того, кто только что провалился по щиколотку в мокрый снег и листья, отзывается Бек.

Вокруг нас уже не какая-нибудь парковая аллея, а полноценный лесочек. Впрочем, довольно редкий – между деревьями в прогалы видно чернеющее сверху вниз, в противоположность угасшему закату, небо. Но и без тропинок Бек идёт уверенно, не смотрит по сторонам. Похоже, путь ему известен наизусть.

– Но там же конкур и стрельба, – вяло возражаю.

– Конкур? Думаешь, Чарли не умеет ездить на лошади?

Произнесено это с такой нравоучительной издёвкой в голосе, что я пристыженно молчу несколько последующих секунд, и тишину снова разрывает Бек:

– А это идея. Штаты, солнечная прерия, лошади, зелёная кукуруза и колосья. Вроде он рассказывал, что речушка там есть. Значит, будет где позагорать в плавках, назло Эрику. И сэкономим заодно. Если папа не может привести сыну «невесту» брата, то Чар сам привезёт свою «жену». Нельзя отказывать ребёнку!

– И сестричку?

– Самиру? Вряд ли, – Бек мрачнеет и шагает вперёд быстрее, так, что из букета вылетает лист, затем ещё один. – Так скоро мне опекунство никто не оформит, я только собираюсь заверять все документы. Плюс необходимо согласие, а, точнее, отказ моей матери.

– Его-то ты и собрался получать в такой темнотище, среди ночи?

Бек оборачивается, и в остаточном дневном холодном свете его губы кажутся чёрными, кожа – серой, а лилии – ослепительно-белоснежными.

– А кто тебе сказал, что я иду к ней?

========== 60. Защита ==========

Бек срывает венчики цветов и втыкает их в снег хаотично, без стеблей, как будто подчиняясь правилам проведения какого-то ритуала. Но это и есть ритуал – поминовения.

Просёлочная дорога с кое-где подмёрзшей и припорошённой снегом, но в основном раскисшей грязью и липнущим к моим ботинкам песком, петляет около лесополосы, от трассы к домам вдалеке. Бек присел у обочины, недалеко от неглубокого овражка, и продолжает неловко и дёргано уродовать цветы.

Я знаю эту историю, про маленького мальчика с жёлтыми, как у Чара, глазами. Но только здесь, стоя рядом с тем местом, где много лет назад детские игры перешли грань разума, понимаю, что это всё – не ложь. И часть жизни Бека, то, что сделало его таким, каков он сейчас. Надломило, как ветку, и пустило его личностный рост вкривь и вкось. Для меня этот момент был на кафеле в больничном туалете, когда я трогал и трогал шрам, и не чувствовал ничего.

Подташнивало от этого зрелища – ослепительно-белых, даже в сгустившихся сумерках, лепестках цветов, выделяющихся на сером, тут и там дырявом и изгвазданном в жухлой траве и грязи снегу. Наконец, когда и последний бутон был оборван, Бек пружинисто выпрямляется, отбрасывает осиротевшие стебли прочь, подальше, и произносит куда-то мимо меня, как будто самому себе:

– Я сюда больше не вернусь.

Выбивает из пачки излюбленных тонких сигарет одну, закуривает. Оборванные цветы за его спиной напоминают свалявшиеся комки перьев.

– Каждый грёбанный год приезжаю, – Бек выдувает тоненькую струйку дыма, запрокинув голову. – А ведь их видели. Понимаешь, видели! Там, – машет рукой куда-то неопределённо, направо, – жила одинокая женщина. Но она была немного не в себе, понимаешь?

– «Немного» – это как все женщины, что жили одни слишком долго?

– Дьявольски верно подмечено для того, кто не разбирается, – кивает Бек. – Может, чуть больше. Клиент службы опеки, пожилой возраст. Она полицию и вызвала. Кто же ей поверит. А ведь убили его не здесь, нет, не здесь, – Бек затягивается быстро, а вот дым удерживает в себе долго, прежде чем выдохнуть. – Мы группой тогда играли недалеко, сбежались, его ещё не накрыли. Картинка у меня в памяти и сейчас точная, как фотография. Располосованный живот и ни одной капли крови на траве вокруг. И уж тем более никаких собак. Но наш ёбанный благополучный мир нужно беречь, – сплёвывает, морщится. – Как же, репутация. Кому к чёрту был нужен сирота на соц.пособии. Его никто уже не помнит. Только я.

Бек замолкает, курит, рассматривая кончики своих ботинок, и я решаюсь осторожно спросить:

– А ты хочешь забыть?

– Нет, не смогу, – мотает головой Бек. – Я хочу сбежать. Сделать вид, что ничего не было. Стать благополучным. Не нужно, чтобы об этом знал Чар… кто-нибудь ещё знал. Я пробовал саморазрушение. Это нихуя не выход, это сраный эгоизм, это такие же овраги в вашей памяти.

– И это – слишком просто.

– Чёрт, – щурится Бек. – ты понимаешь. Но на ошибках друг друга мы не учимся. Каждый сам за себя, в надежде, что всё будет по-другому. Только не испорти всё.

Пристально смотрит. Как будто ждёт от меня реакции или ответа на вопрос, который ещё и не задан. Стемнело настолько, что шоколадные глаза Бека кажутся абсолютно чёрными. Как и мои. Похожи. Чертовски похожи. И в этом что-то было, что-то так и не высказанное между нами. Не превращённое в шутку, точаще-разрушительное. Но я не могу ответить на вопрос, который не задан. Возразить на упрёк, который не озвучен. Многозначность висит меж нами в холодном воздухе, пока Бек её не рвёт:

– Не говори, что любишь меня. Этого дерьма нам не нужно.

Воздух душит, распирает недолеченные лёгкие. Бронхи болят под грудной костью, хрип и кашель сглатываю. Есть. Есть между нами разница. Бек – отчаянно смелый, и не боится выражения своих желаний. Я же – самому себе в них не могу признаться.

– Не скажу, – слова выходят настолько пустыми, что жутко. – Это не наша история. Мы – невозможные вероятности будущего.

– Это ты красиво завернул, – Бек усмехается. – От стресса или на Дэниеле потренировался?

– Он, в отличие от тебя, в чувствах признаваться умеет.

– Вообще-то, придурок, – Бек снова возвращается к своему излюбленному поучительно-издевательскому тону, – я за тебя говорил. И ты очень неубедительно возразил. Очень.

– Повалить бы тебя вон туда, в снег, и пару раз возразить, – ворчу.

– Приём жалоб и предложений окончен, – фыркает Бек. – Нам пора возвращаться, а то мы как младенцы в лесу аукаться будем.

– Если не придумаем себе взрослых дел, – хмыкаю.

– У тебя фантазия всегда только в одну сторону работает, – Бек раздраженно отбрасывает недокуренную сигарету, засовывает руки глубже в карманы, поёживается и шагает обратно, к лесополосе.

Задевает меня плечом по пути, но этот жест не назовёшь игривым, скорее, раздосадованным. Я так и не понял до конца, к чему было это внезапное признание. Или, как отметил Бек, озвучивание моих желаний. Я не хотел понимать. Вот, вот так будет точнее.

Ориентировался Бек почти в полной темноте на какие-то неведомые знаки. Зарубки на деревьях, что ли? Но обратно к придорожному кафе нас вывел, и только перейдя трассу, чертыхнулся, оглядев себя.

Грязные мы были, грязные. Впрочем, так меньше выделялись среди посетителей кафе.

Зато вот сестра птенчика среди них выделялась ещё как, несмотря на скромный наряд и нехарактерное для неё робкое поведение – сидела в углу одна, уткнувшись взглядом в чашку шоколада. Потому что была единственной девушкой, не считая официанток, но к ним-то уже все привыкли. Впрочем, незаметным не оказался и я. Фурманы оборачивались, некоторые вслух удивлялись. А я уже и позабыть успел, находясь среди друзей, что малость не соответствую стандартам красоты.

– Вы всё? Так быстро? – изумляется сестра птенчика, но тут же вскакивает, хватает меня под руку и едва не волочит к выходу.

По пути мне достаётся даже поцелуй-клевок в щёку, что совсем уж из ряда вон. Бек чему-то усмехается и покупает благосклонность официантки, оплатив счёт сверх меры – яркие банкноты выделяются на засаленной обложке меню, как осенние листья в луже.

Сестра птенчика, как только мы выходим, к машине едва не бежит, на ходу разблокируя брелоком замки. Запрыгивает на водительское сидение, хлопает себя по карманам куртки, наконец, находит, что хотела, закуривает. Нервно вцеплятся в руль.

Сажусь рядом с ней, на переднее сидение. Бек легко качает головой, но ничего не спрашивает. Как только сел сам, тут же достал из кармана пачку влажных салфеток и пытается привести обувь в порядок. Не удивлюсь, если у него и губка для ухода с собой.

– Поедем, нет? – осторожно спрашиваю.

– Сейчас, сейчас, подожди, – отзывается сестра птенчика, но щёлкает переключателем фар. – Покурю. Больше я вас слушать не буду. Сидела бы себе в машине, не получила бы статус новой плечевой, блядь! Куда только меня не предлагали отвезти!

– И в Амстердам? – как будто искренне любопытствует Бек.

– Нет, вот туда не звали. Зато, – выплёвывает девушка неожиданно резко, – звали вас и не раз. Все говорят, что проституция – мерзко, но чтобы настолько…

– Зато забесплатно в групповухах участвовать – это вот практикум воскресной школы, да, – тяну.

Бек позади меня на это издаёт какой-то невнятный звук, похожий на задушенный смех.

– Я не об этом, – неожиданно, но девушка не злится. – Я об общей мерзости, о том, что нужно трахаться, когда ты не хочешь и не выбирать, с кем… чёрт. Я не знаю, как вы это выдерживаете. Выдерживали, – поправляется.

Отвечать ей не нужно – просто хотела выговориться. Между двумя нервными затяжками достает телефон, смотрит на часы.

– Вы быстро вернулись. Я думала, больше времени прошло, минута как час тянулась. Договорились? Самира всё, теперь наша?

– Не хочу тебя разочаровывать, – тихо и осторожно отвечает Бек, – но мы у моей матери не были. Туда надо ехать днём и с полицией.

– Я думала, что вы собираетесь полюбовно договориться или ещё как. Так что, мы теперь посередине нигде только затем, чтобы вы двое в лесу потрахались?

– Мы не… – начинаю оправдываться, но Бек прерывает меня жестом.

– Мы были у моего друга. Он очень давно забрал у меня кое-что важное, и не отдавал.

Сглотнув, Бек замолкает, и прижимает руку, сжатую в кулак, к груди. На пальце поблёскивает кольцо.

– Отдал? – беззлобно спрашивает девушка. – Понятно, что со своим другом ты не хотел знакомить Чарльза.

Бек медлит, как будто и правда что-то забрал. Не может беззаботно соврать. Слишком уж это личное для него. Наконец, кивает:

– Да. Отдал.

– Чёртовы авантюристы.

Сестра птенчика заводит автомобиль, опускает стекло, щелчком отправляет окурок наружу. Смеётся почти истерически:

– У каждой девушки должен быть друг-гей. А у меня целых два. Два ёбанных отморозка, ради которых я приехала чёрт знает куда, чуть не пошла по рукам, ещё и назад в кромешной темнотище ехать. Но, знаете, это, блядь, приключения! Не выбирать сорт ебучего чая, не покупать очередное платье, не заучивать, как носить на себе драную клетчатую тряпку. Сука… да я счастлива!

Трогает машину с места резко, та описывает «полицейский разворот» едва не с визгом покрышек. Понятно, обратно поедем с ветерком.

А я поездку как какое-то «приключение» не воспринял. Сыт по горло такими событиями в столь короткий срок, что их на всю жизнь хватит. И нихрена я больше не нуждаюсь в подобном. Только такие вот спонтанные поездки. Только запланированный отдых за границей. К чёрту всё, мне нужна спокойная жизнь.

Бек весь обратный путь смотрит в окно, но взглядом ни на чём не останавливается. Он думает о чём-то своём, хоть на лице, освещаемом бликами фар обгоняющих или встречных машин и фонарями, не отражается никаких эмоций. Спокойный божок, точёный из эбенового дерева. Или ещё какого, я не разбираюсь в подобном.

– Чёрт, у меня голова сейчас расколется, – наш водитель трёт переносицу. – Я слишком много думаю. Слишком это всё. Брат мой за мужика выходит… ведь на самом деле же выходит? Да ещё вперёд меня. Ещё и в компании! Вы серьёзно что ли с Чарльзом женитесь?

Бек рассеяно кивает, не заботясь о том, виден ли этот жест в зеркало. Мне кажется, после их утренней ссоры эти двое крепко задумаются, нужно ли им это. Хотя могут решиться и из чистого упрямства. С другой стороны, чувства между ними явно есть, и неподдельные. Не построенные на любопытстве и бунте против семьи.

– А если ещё вам Самиру не отдадут – а вам её не отдадут, наркоману и уголовнику-то…

– Свидетелю, – Бек едва размыкает губы, но голос резкий.

– Не меня этим лечи. Так вот, получается, что её либо мне, либо моим теперь уже родителям удочерять. И мы все резко становимся ещё и ёбаной роднёй. Чёрт. Я… – вдруг неожиданно всхлипывает, шумно втягивает воздух, и только тогда продолжает. – Я всегда мечтала, чтобы у меня были братья.

– Эй, на дорогу смотри! – нервно прерываю её душеизлияния, когда наш автомобиль едва разминулся со встречным.

Горе-водитель шмыгает носом, и как будто меня начисто игнорирует:

– …чтобы могли надрать любому моему ухажёру задницу, чтобы все эти дурацкие мужские занятия, все эти разговоры про гольф и рыбалку. Да я настоящую рождественскую ель впервые лет за пятнадцать здесь увидела. Никто не говорит мне, что я слишком взрослая для этого. Просто обнять вас всех как родных. Большую семью.

– Чарли я тебе обнимать запрещаю, – Бек только с виду был незаинтересован, на самом деле за нитью разговора следил.

– Прости, – серьёзно отзывается сестра птенчика. – Понимаешь, Чарльз был такой… несчастный. Ну и выпили мы… И знаешь, что? – вдруг резко переходит на свой обычный, язвительный тон, – тебе налево и направо трахаться никто не запрещает.

– И эта грубая женщина набивается мне в сёстры, – притворно возмущается Бек.

Но я понимаю – этот раунд он проиграл. Ударили в больное. Именно что больное, это его поведение сродни бессознательному. Не как попытки достать очередную дозу, а как рефлекс дыхания, когда тонешь. Как будто от этого зависит его выживание. А Чарльз, несмотря на все его недостатки и ошибки, всё же удивительный. Ревнует, но понял уже, что идеально всё не выйдет. И я для него не враг номер один – хотя, казалось бы, я с Беком в своеобразных отношениях. Тут меньшее зло. Хотя бы не какие-то левые парни с улицы, каждый раз разные. Со мной вроде как «просто секс», тогда, в Норвегии, в номере отеля с Ди, Чарльз эту философию начал постигать. И ему знать не нужно, насколько сегодня Бек, выдыхавший дым в морозный воздух, стоя рядом с замерзающими цветами, был прав. Никому не нужно.

– Давай уже успокоимся, – девушка постукивает по рулю, с нетерпением ожидая очереди, чтобы перестроиться в параллельный ряд. – Вы женитесь, и это совсем теперь другое. Это уже не игрушки, Бекверди, от этого жизнь меняется. Уж прости, но такой парень для серьёзного чего-то, как Чарльз, мне не нужен. Да и ты мог бы…

– Я его люблю, – прерывает Бек её тираду резко. – Ты знать не знаешь, что это такое.

И вот так, сдав один раунд, выигрывает следующий и в целом войну. Прочитал и её, воспользовался и царапнул уязвимое место. Никогда не простит. И поэтому я никогда не сознаюсь ему о Дэниеле, ещё и Чарльза уговорю, если понадобится, то силой вобью мысль о том, чтобы молчал. Не в нас дело. В Ди. Он пытается найти в Беке того самого друга, который не покушается на его задницу. Отношения с которым не строятся на деньгах и сексе. Я уверен, оплату помощи с учёбой Бек не принимает – ему тоже хочется иногда бескорыстно помогать, а деньги всё превращают в товар. Дружбу, секс, любовь… всё. Но если Бек узнает наверняка об измене Чарльза, а не построит догадку, Ди он просто возненавидит. Ситуация тут даже хуже – в этом случае Чарльз вполне сознательно пошёл на измену, зная, что Бек не только жив, но и уже вот-вот отыщется. Норвежский домашний алкоголь не в счёт. Только не в случае с Чаром.

Девушку короткая реплика Бека ещё как задела. Взгляд потух, она больше не настроена говорить о себе и своих чаяниях. Смотрит на дорогу уже не отвлекаясь, сжимает губы, но сигарету не берёт. Чётко поняла, что уж для Бека она точно не станет «сестрой». А вот для меня…

Осторожно трогаю её за плечо. Косточки тонкие и острые, чувствуются даже сквозь свитер. Это ощущение хрупкости тела роднит её с птенчиком слишком сильно. Хоть они и не похожи лицами и характерами. Хоть они и кровно родня такой дальности, что и не описать. Схожи в том чувстве, которое вызывают – их хочется защитить. Но если птенчика – как только его видишь, и уже потом, не за один день понимаешь, что он сильней, чем кажется, то его сестру – наоборот. Потом. Как только понимаешь, что сильная она только с виду, и всё её поведение – попытка защититься, заявка на независимость от маленькой, испуганной девочки где-то внутри неё, которая просто хочет наряжать рождественскую ель с братьями. Бек это увидел сразу, мне же понадобилось очень много времени.

Но что именно ей сказать и как утешить – по прежнему не знаю. Может, подожду подходящего случая. Следующего Рождества, например. Главное, мне удалось понять, а что предпринять – время покажет.

Остаток пути преодолеваем в молчании, но совсем не тягостном – каждый думает о чём-то своём и не мешает другому. Сестра птенчика во двор моего дома не заезжает, а после того, как я и Бек выходим из машины, ещё некоторое время сидит внутри, глядя куда-то вперёд, в одну точку. Видимо, решает, выйти ли вместе с нами или всё-таки уехать, как какой-нибудь таксист. Выходит. Достаёт сигарету из пачки и тут же прячет, потому что на терассе появляется миссис Птица, кутающаяся в шаль или пончо, и приветливо машет нам. Приёмная мама, для которой нужно быть хорошей дочерью, даже уже далеко не в детском возрасте. И хорошим сыном, так что я поправляю шарф – он колючий и жаркий, но снять его я и не подумал.

Из встречающих нас в доме – только Чар. Выглядит почти пристойно, и подозрительным от него почти не пахнет. Почти. Как будто работяга, который ну просто после смены немного выпил, а не запойный алкоголик со стажем.

Мне кивает, пока я снимаю куртку и развязываю шарф, а к Беку осторожно подкрадывается, как лев к добыче. Но тот не отстраняется, позволяет помочь себе. Чар стягивает с него куртку бережно, осторожно перехватывая за запястьстья высвобожденные руки. Потом так же осторожно обнимает Бека за плечи, и некоторое время так стоит. Поцелуя ему не достаётся, но и возмущённого отталкивания – тоже. Бек стоит смирно, как пойманная зверюшка. Как будто ищет лазейку, чтобы сбежать, но Чар её не предоставляет – снова бережно и не спеша, но подталкивает за плечи в сторону спальни. Понятно. Либо сейчас будет вторая серия разборок уже «по факту», либо первая серия примирения. Попробую определить по тону криков.

Птенчик же и не думает выходить мне навстречу, но не спит. Сидит на кухне с чашкой чая перед ним на столе и толстой книгой в руках. Никаких научных трудов, описания отличий в правилах «DnD» бог весть какой редакции. Делает вид, что обижен, а также, что меня не замечает, до того момента, пока я не выхватываю у него книгу и не захлопываю.

– Эй! Верни!

– Знаешь, чем платила пастушка свинопасу? – ухмыляюсь и прячу книгу за спину.

– Знаю, – ворчит птенчик. – Только он оказался принцем.

– Ну тут уж ничего не поделать. Тогда не сто, а двадцать семь.

– Почему двадцать семь? – любопытствует птенчик, план заинтересовать его сработал.

– Потому что у меня на теле ровно двадцать семь роз. Ты же не променяешь живые цветы на какую-то книгу?

– Я… я видел, – смущается любимый, – но я не считал их. Тебе хочется, чтобы я поцеловал каждую?

Выглядит смущённым. И очаровательным.

– Всё, дети, я поехала.

Миссис Птица входит в кухню, и прощаясь, целует сына в макушку, как маленького. Птенчик фыркает, и тут же трёт голову, ероша волосы. Его сестра в дверном проёме поигрывает ключами. Ждёт. Ловит мой взгляд и отводит свой в сторону – слишком она сегодня разоткровенничалась, я узнал много того, что не должен был.

– Да. Каждую. Поцелуй, – говорю я птенчику немного отрывисто, когда уходят в коридор. – Сейчас. Я хочу этого, я…

Любимый не даёт мне договорить, привстаёт с кухонного диванчика, и обнимает меня. Целуемся мы долго, почти непрерывно, книга позабыта и оставлена на конторке. Хлопает входная дверь, и птенчик меня тянет в нашу с ним комнату первый.

Сразу же за захлопнутой дверью мне достаётся новый поцелуй, а тонкие рукии вцепляются в свитер, побуждая снять. Но какие там прелюдии, какое целование татуировок!

Я подхватываю птенчика под спину и колени, усаживаю перед собой, на крышку комода. Не сопротивляется, наоборот, пытается расстегнуть мне рубашку… к чёрту. Стягиваю с него джинсы в два резких движения, так получается, что и вместе с бельём, и птенчик тут же, усевшишь поудобнее, разводит ноги пошире. Оставаясь при этом в растянутой по вороту, что, как и в первый раз, соблазняет меня, кофте и мультяшных носочках. А тут я, с вполне взрослым и конкретным желанием, выдвигаю ящик под ним, нахожу смазку.

– Ай, – кривится, когда я дотрагиваюсь её дрожащей студенистой каплей до кожи. – Холодно!

– Сейчас согрею, – тихо обещаю.

И целую любимого, отвлекая от не совсем приятных ощущений, пока аккуратно направляю член. Переношу вес тела, осторожно проталкиваюсь внутрь, придерживая птенчика за талию.

А там уже не узко. И никаких протестов, никакого смущения – любимый прогибается, вцепляется одной рукой мне в плечо, другой – опирается о край комода, обнимает меня ногами. Готовился. Ждал меня. Хотел этого, и сейчас хочет – я поглаживаю пальцами его член, который стоит так, что подёргивается. Значит, нас ждёт секс быстрый, но бурный.

Расставляю ноги почти на ширину плеч, упираюсь свободной рукой в стену, и толкаюсь в любимого членом теперь уже как следует, на всю длину и резко. Обратно, едва не вынимая, повторить… а потом перейти на быстрый, но не рваный, темп. Как с клиентами, когда у них мало времени, но… не так.

Лицом к лицу. Серо-зелёные глаза напротив широко распахнуты, влажные, не то умоляющие, не то восторженные. И… влюблённые. Теперь я это вижу. Во взгляде не отчянное обожание, как у Ди, а какая-то восторженная радость. Я надеюсь, что смотрю в ответ точно также, потому что счастье переполняет меня.

Какой к чёрту Бек, всё это не имеет значения, пока целую птенчика, пока он обнимает меня, а я его… трахаю. Да. По собственной воле, потому что нам обоим хочется секса, потому что иначе нас от взаимной любви просто разорвёт.

Любимый не стонет, из звуков издаёт только какое-то придушенное мявканье. Да, Бек и Чар за стенкой, но сомневаюсь, что им не понятно, что мы тут не философские беседы ведём. Они тоже, наверное, не мелками цветными на полу рисуют, наедине-то, раз не слышно ругани.

Но так ещё сексуальней, особенно когда прижимаюсь к птенчику ближе, и он утыкается мне в плечо, хныкать совсем тихо. Вдыхаю запах его волос, осторожно покусываю маленькое ушко. Не сопротивляется совсем, скребёт ногтями мне по шву расстёгнутой рубашки, и я воспринимаю это как сигнал к тому, что с любимого уже достаточно. Но с ним сейчас – всё иначе, мой привычный профессионализм перекрыт любовью. Я слишком сильно хочу его сейчас, немного эгоистично, и кончаю первым. Внутрь, не спрашивая на это разрешения. А доласкиваю я уже сидящего напротив любимого, отстранясь, и наблюдая за тем, как он пытается сдержаться от стонов, закусив губу, как сперма вытекает из его попки, блестя на полированной поверхности мебели, за напряжёнными мышцами его живота, за… кончает. Тихо, сжавшись почти судорожно, сведя колени вместе и схватив меня за руку.

Переводит дыхание, опускает подрагивающие ноги вниз. Помогаю спрыгнуть, любимый растерянно оглядывается, уцепившись за меня.

– Под кроватью, под кроватью. Сейчас достану, – успокаиваю его.

Вытирается немного неловко, пока я, сообразив, не отворачиваюсь. Снимаю рубашку теперь уже полностью, она пропиталась потом. В доме непривычно жарко, почти душно. Счета не хочу себе представлять. Но по сравнению с предстоящими расходами на свадьбу это так, ничтожная мелочь.

Об этом думается уже спокойно. Естественный ход вещей, так ведь? Любящие друг друга люди женятся, живут вместе. Что пугало меня раньше до нервной дрожи, теперь отстутило. Я не думал, что есть другая жизнь, что может быть так, и то, что это совершенно нормально для двоих. Даже если один из них – я, а другой – сущий ангел.

Забрался рядом на кровать, обнял меня сзади, и в самом деле поцеловал одну из роз, на плече.

– Я люблю тебя, – произнёс тихо.

– Я тоже, – отзываюсь немного отстранённо.

– Тоже любишь себя? – шутливо обижается птенчик.

– Тебя, тебя я люблю, – оборачиваюсь. – А взаимно ли? Вон Чар чуть не наружу выбежал встречать, а ты!

– А я и не знал, что ты уехал, – обманывая, птенчик смотрит в сторону.

– Я не стал тебя будить, ты на зомби уже похож стал.

– Ну, на пару минут можно было, – тянет. – Что там с Самирой решили?

– Мы не были у матери Бека. Мы были у его друга.

Я не вправе рассказывать всю правду даже любимому. Не моя это тайна.

– То есть вы весело провели время? Просто прогулялись? – птенчик вроде бы не ревнует, голос спокойный, но вопросы мне не нравятся.

– Это было действительно важно. Бек расскажет тебе сам, я уверен.

– Понятно, секреты.

По тону любимого трудно определить, обиделся он, расстроен или всё в порядке, пока не поясняет:

– Я очень долго верил, что мы с тобой больше не будем вместе. И что ты встречаешься с Беком. Я… остро реагирую до сих пор. Прости.

Осторожно перехватываю его руку у себя на плече, поглаживаю запястье. Не отстраняется, рассматривает моё предплечье, шевелит губами, чтобы потом заявить:

– Здесь пять.

– На правой тоже пять, они симметричные, – утверждаю.

Не пальцы, конечно же. Розы. Любимый с темы на тему перескакивает как всегда, моментально и без всякой видимой логической связи. И не раз.

– Можно, я тебя поцелую? – зачем-то интересуется.

Увидев мою недоумённо приподнятую бровь, поясняет:

– Ну… в шрам? На лице.

Да я не просто разрешу, я ещё просить об этом буду – получил надо мной птичка власть, получил. Но только не сейчас, когда я только что кончил – член-то от этого точно встанет, но это будет малоприятный «сухостой». Муляж эрекции, который к полноценному оргазму не придёт, разве что к чисто механическому, неприятному, в чём-то болезненному – а птенчик может и заинтересоваться, и потереть.

– Можно я покурю схожу? – осторожно спрашиваю.

– А… – любимый смущается. – Ты хочешь меня потом… ну, ещё раз?

Сидит он такой растрёпанный, в кофте на пару размеров больше необходимого, что едва прикрывает ему жопку, сглатывает. Нет, конечно, как можно его хотеть, немыслимо же!

– Я хочу тебя все свои разы. Пока смерть не разлучит нас. Или кредитная история.

Получаю по затылку подушкой почти моментально, зато отпущен точно на все четыре стороны с попутным ветром в жопе – птенчик заполз под одеяло и занял в нём оборону. Снова включил стратегию избалованного ребёнка. Ну-ну, посмотрю я на его упёртость через полчаса.

Сижу в одиночестве, пытаясь снова найти среди пачек в столе хоть одну не пустую, недолго. В дверном проёме нарисовывается Бек, так же, как и я, раздетый по пояс. Пирсинг он так и не снял, но вместо драгоценных колечек в соски вставлены обычные тусклые шпалки. И корни волос уже начали отрастать в привычный цвет.

– На, – протягивает мне сигарету. – Не шуми на весь дом, Чарли спит.

– Затрахался? – издеваюсь, но сигарету беру.

– Не проспался. Мы, в общем-то, и не…

Бек садится на стул напротив меня, боком к столу. Замолкает, недоговорив, и вид у него какой-то слегка ошарашенный. Поджигает сигарету, но так и оставляет её тлеть в пальцах, смотрит куда-то в пол.

– То есть я тебе должен поверить? – продолжаю издевательства.

– Я сам себе не верю, – тихо соглашается Бек. – Мы просто… говорили. Я сидел, пока он не уснул. Вас слышал. Горячо встретились. И… знаешь, успокоился. Не хотелось секса. Я шрамы у Чарли на голове рассматривал. Хотел обнять его, но… всё.

– Ты таблетками не передознулся?

Не знаю, зачем несу этот страшный бред, но слова будто сами наружу вываливаются. Змея блевануть решила, что ли?

Бек качает головой:

– Я и об этом подумал. Те же самые, и съел столько же. Накопительный эффект или… вот ты помнишь, рассказывал мне, как с ангелочком нашим только познакомился?

Помнил я подробности плохо – в тот момент был зол и вмазан по самые зрачки, что нёс – неизвестно. Но сам факт припоминаю. И как потом кое-что пояснял.

– Вот похоже, – Бек стряхивает пепел с кончика сигареты, которой ни разу не затянулся. – Я в эту хуйню не верил никогда. Она есть, сука, есть!

– Ну есть и есть, – пожимаю плечами, по-змеиному хладнокровно не разделяя восторга. – Чару не говорить?

– Не говори, – мотатет головой Бек и вдруг осознаёт: – Мы друг другу этого… не сказали вообще. Сразу свадьба, чёрт возьми, сегодня в машине тоже, но…

– Я думаю, будить его не надо.

– Ты редкий мудак и конченный придурок, – ворчит Бек, стряхнувший с себя обалделое оцепенение. – Я до сих пор не понимаю, почему мы все с тобой общаемся.

– Я ещё и местный секс-символ, – смотрю в сторону и выпячиваю подбородок для комичного эффекта.

– Какая местность, такие и символы, – ворчит Бек. – Эта зима когда-нибудь закончится? По календарю давно пора, весне прогулы ставят!

– То есть вот к чему мы пришли. К разговорам о погоде на кухне. У меня чёрт возьми бандитская пуля в животе, а мы про снег! – почти смеюсь.

– Перестань с этим шутить, – Бек раздражается и наконец-то затягивается остатком сигареты. – Ты-то герой, везучий, храбрый, но тупой. Не представляешь и сотой доли того, что на самом деле могло случиться, и какие были бы последствия. Дурак восторженный.

Да, это я перегнул. Бек же тоже защищает, не как птенчик, только меня от всех и всех – от меня. Нас от угрозы, которую осознать и принять слишком сложно и мне, хотя я прикоснулся к этому. Никто не поверит, в том числе и полиция. Такое – это где-то там, в Штатах и странах «третьего мира», никак не здесь, не у нас.

– Так и должны все истории заканчиваться, на кухнях. Когда все живы, и… – Бек делает нервную затяжку, тушит окурок. – …дома.

– В таком случае, – перебиваю его, – беру свои слова назад о том, что эта история – не наша. Ещё как наша, твоя и моя. Она началась с твоего тела под забором, и если ты так хочешь привести конец к началу, могу пойти и тебя туда же снова воткнуть. В тот же газон. Погода, котрую ты собирался обсудить, вот точно такая же – опять дождь.

Капли размазались по оконному стеклу, котрое я видел боковым зрением, блестели от лампы на кухне. Несколько попали на пол через приоткрытую, чтобы дым не застаивался, фрамугу.

– Нет, не надо, мне и здесь хорошо.

– Настолько хорошо, что ты к себе домой не собираешься? – намекаю.