Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Нет, – я ставлю кружку с кофе на стол настолько резко, что пара капель выплёскивается на скатерть. – И если ты хоть звук издашь лишний, не обижайся.

– Знаешь, – честно делится Ди, – а ведь была такая мысль. Думал, познакомлюсь, вотрусь в доверие, а потом всё о тебе и выложу, но…

Я оборачиваюсь, не зная, как реагировать – бить его сразу, или подождать, что он скажет.

– … я не могу, – выдыхает. – Если бы это подставило только тебя, а не его…

– Вот спасибо, – рычу, – сделал одолжение. Так вот, значит, как ты меня любишь, да?

– Тихо, тихо, – Ди пытается меня успокоить. – Остынь, не кричи на весь дом. Может, мы не будем это обсуждать?

– Составим договор о ненападении на салфетке и кровью подпишем? – продолжаю раздражаться.

– Ну, не так радикально. Я уже всё сказал. Буду молчать так ответственно, что если что и просочится, то я последний под подозрением окажусь. Только… ты тоже никому не говори.

Опускает глаза, водит ложкой в чёрной жидкости, добавляет ещё сахар. Я знаю, о чём он меня просит.

– Я и не собирался, – успокаиваю, произнеся это уже смягчившимся тоном.

– Чего ты там не собирался? – а это уже птенчик входит на кухню.

Переоделся в домашние штаны и футболку, умылся, расчесался. На ногах – мультяшные носочки, кажется, если красный и жёлтый – это Железный Человек. Познание этих истин шло у меня так себе, видимо, я повзрослел слишком рано.

Наливаю кофе и любимому, отвечаю:

– Да так, о делах говорили.

Опять бесхитростно верит, беря чашку обеими руками, напрочь, как и всегда, игнорируя наличие ручки. Интересно, как он не обжигается? Фарфор должен быть довольно горячим.

Потрогав собственную, такую же точно, чашку, убеждаюсь, что действительно горячо. Возможно, у него такая супеспособность. И он тоже маленький супергерой. Человек-Горячий Напиток. Усмехаюсь. У него есть и другая способность – нравиться абсолютно всем людям и располагать их к себе.

Вот и сейчас он уже непринуждённо болтает с Дэниелом, расспрашивая того о планах переезда, сроках, плюсах и минусах обучения в том или ином учебном заведении. И Ди отвечает, весьма охотно. Улыбается. Может, птенчик первый, кто интересуется им. Именно интересуется. Искренне. Дэниел не избранный, просто мой любимый всегда так. И я не перестаю удивляться, почему я первый, кто заметил в нём это свойство – золотую, светящуюся душу, которая не только открытая – кажется, вот-вот наружу выпрыгнет. Может, повезло. Может, промысел высших сил, которые посовещались и решили, что хватит надо мной измываться. Единственное, объект для воспитания, то есть я, был выбран неподходящий – если вспомнить, сколько боли я принёс любимому…

Осторожно дотрагиваюсь до его плеча. Ёжится. А Ди, кажется, всё-таки догадывается, что гостеприимность – гостеприимностью, интересная беседа – беседой, а честь пора бы и знать.

Выходим его провожать, скромно, до порога. Не маленький, сам вызовет себе такси или до остановки автобусной дойдёт – уже пару часов, как все маршруты ходят. И я не должен о нём беспокоиться. Запираю за попрощавшимся Ди дверь, оборачиваюсь.

И птенчик прямо-таки нападает на меня, повисает на шее, прижимается. Целует сам, первый, но я, конечно же, не остаюсь безучастным. Но всё – коротко, даже немного обидно.

– И что за оргии на таком году супружеской жизни? – спрашиваю полушутливо.

– Я скучал. Очень, очень сильно, – тихо отзывается птенчик, не переставая меня обнимать. – Я не хочу, чтобы ты ещё куда-нибудь уезжал. Мне было одиноко.

– И поэтому ты так усердно сам с собой играл? – мурлыкаю.

Вспыхнул, покраснел, задышал быстро-быстро. Да, я порчу трогательный и романтический момент, но у змеи внутри меня есть определённое мнение насчёт того, чем сто́ит заняться людям, которые давно не виделись.

– Да я… – оправдывается тихо, и даже немного жалко, – хотел, чтобы тебе было удобней… и мне, ну… не больно.

– Не будет, – я осторожно приподнимаю его лицо сгибом пальца под подбородок, заглядываю в серо-зелёные глазищи. – Я обещаю.

Всё же – боится. Пока подталкиваю его к дивану, на котором так и не убрали постельное, не знает как будто, куда деть себя. Неловко садится, так же зажато, неловко ложится. Смотрит на меня едва ли не с ужасом. Ну, ну. Успокойся. Я на самом деле безвреден, змея внутри – альбинос пушистый, даже и не шипит. Знает, что если будет плохо себя вести – вообще ничего не получит на корм.

Ложусь рядом с любимым на бок, поглаживаю его лицо, играю с прядками волос. Успокаиваю. Он и сам, кажется, борется со страхом – трётся головой о мою руку, как котёночек. Наклоняюсь, целую. Очень нежно. Медленно. Чуть прикусывая его губки, заигрывая с язычком. Закрывает глаза, отвечает. Хватается за моё плечо, тянет ближе. Хороший знак.

– Если что-то будет не так, – тихо шепчу, – сразу скажи. Я остановлюсь.

Кивает. Старается глубоко дышать. Ну, маленький, надеюсь, что ты справишься.

Осторожно тяну за край его футболки вверх, обозначая намерения. Помогает, стягивает не нужную теперь одежду через голову, отбрасывает. Разрешает мне.

Прихватываю губами кожу на тонкой ключице, завожу одну руку любимому за спину, чуть приподнимаю. Ближе к себе. Поцелуй с языком – ямочке пониже шеи. Такие же – ниже, по замысловатым траекториям, пока не нахожу, специально, конечно, один из сосков. Ему – особое внимание. Глубокий, посасывающий поцелуй, скольжение языка. Чуть сжать зубами, едва-едва.

Любимый тихо вздыхает, вцепляется тонкими руками мне в плечи. Но это не паника, наоборот, ему так спокойней, пока я проделываю тоже самое с другим соском, и снова возвращаюсь.

Наигравшись, убедившись, что они покраснели и затвердели, осторожно пробую потянуть штанишки любимого вниз. Разрешает. Приподнимается, и выпутывается уже самостоятельно. А ещё на нём нет трусиков, и я сразу вижу, что его аккуратный, небольшой член весьма заинтересован в продолжении ласк.

Увы, я его пока разочарую. Я должен выяснить границы дозволенного прежде чем продолжать. Лишь легко скользнув пальцами вдоль, веду линию по коже чуть ниже, медленно, осторожно.

Но любимый – совсем уже не боится. Слегка раздвигает ножки и чуть выгибается. Доступ разрешён. Значит, нужно действовать!

Смазки в тюбике, что находится в кармане – очень мало, но она хотя бы есть. Значит, буду бережно её расходовать, а не обмазывать всё, как в порнофильмах. Несколько капель – на кончики пальцев, растереть. Ещё пару, пожалуй.

Нащупываю то самое место, которое предстоит ублажить, наклоняюсь над любимым, целую его, и осторожно пробую проникнуть внутрь его попки. Сначала лишь чуть-чуть, одним пальцем. Но птенчик – расслаблен, охотно меня целует, и вовсе не против, чтобы я добавил ещё. Так и делаю, но медленным, мягким, вкручивающим движением. Осторожно двигаю ими внутри, где не так уж тесно теперь! Поразмыслив, добавляю ещё и третий, безымянный, палец, и устремляюсь глубже.

Любимому нравится, точно. Тихо постанывает мне в губы, и как будто уже вполне готов и к чему-то большему, чем пальцы. А мне подсказывает кое-что змея, и я это озвучиваю, тихо, наклонясь над маленьким ушком:

– Я трахаю тебя пальцами в задницу, и языком – в рот. Наслаждайся.

От таких пошлостей от меня, произнесённых вслух, птенчик смущается, сжимается, но я не даю ему сбежать, вновь навязывая глубокий, почти насилующий, поцелуй. Отбившись от меня, он отвечает, по его меркам, совершеннейше развратно:

– Я… тебя хочу.

Ещё бы меня нужно было дважды упрашивать! Сдираю с себя джинсы одной рукой, потому что вторая – по-прежнему подготавливает и дразнит любимого. Иду ва-банк – размазываю все остатки смазки по члену, как раз хватает. Но раз такое дело – применяю один из лучших моих приёмов.

Подправляю позу птенчика, чуть сильней развожу ему ножки, он подчиняется, но глаза закрыл и отвернулся. Осторожно прижимаюсь членом к уже ожидающей дырочке, но не убрав пальцы – между них. И просто вскальзываю вовнутрь, немного, едва ли на треть, одновременно убирая руку. Нежно. Мягко. Чутко слежу за реакцией любимого, но он лишь чуть напрягся и прикусил губу. Только бы не сделать больно! Сначала замираю совсем, а потом двигаюсь так медленно, что сам себе удивляюсь. Умею же! Только вот птенчик – поражает. Не выдержав моих издевательств, сам выгибается, подаётся навстречу со сдавленным стоном.

Теперь – можно почти всё. Целовать его, глубоко, сладострастно, откровенно излишне чувственно. Сжать его бёдра, войти полностью, медленно чуть ли не выскользнуть, и снова повторить. Ощутить, как он впивается в спину ноготками, как задыхается от поцелуев, как… хочет.

Не отказываю. Собственные мои чувства, кажется, отходят на второй план, я лишь хочу его удовольствия. Но не так, как будто он мой клиент. Так, как будто он – важней меня самого. А так и есть.

Расставляю ноги пошире, двигаю лишь бёдрами, медленно и размерено, не прилагая усилий корпуса. Не насилие, не спаривание. Любовь. Правильный угол, под которым я погружаюсь в его попку, заставляет птенчика иногда тихо вскрикивать. Чувствительный. А я – опытный. И это помогает мне и не сорваться самому, и доставить полный спектр удовольствий – любимому.

Легко отбить его руку, тянущуюся к члену, и завладеть им самостоятельно. Но не ласкать, наоборот, туго сжать. А вот трахать птенчика теперь – чуть жёстче и грубее, не так глубоко, но каждый раз упираясь и надавливая членом на самое важное место внутри.

– Перестань, – умоляет, облизнув пересохшие губы, – не делай так!

Дрожит, изгибается, пытается царапаться. Кричать я ему не даю, заткнув поцелуем. Ему не плохо, его не нужно спасать от меня. Да, муторно и мучительно, но в этом-то всё и дело. Так и должно быть.

И когда он уже устал сопротивляться, задохнулся кричать, и лишь крупно дрожит, едва не плача, разжимаю пальцы, провожу ими по его члену сверху вниз, просто поглаживаю, не ослабевая фрикций, даже наоборот, ускоряясь, чуть задерживаюсь около головки, массирую, не сдвигая кожу и не оголяя её. Вполне достаточно.

Кричит. Громко, хрипло, я едва успеваю снова его поцеловать и заглушить. Бьётся, как птичка в силках, но лишь делает хуже, мой член так погружается глубже, и давит сильней. Не оргазм у него, а истерика какая-то, с укусами моего языка, царапаньем плеч и попытками сбежать. Я так раньше делал клиентам, и не раз, но чтобы так реагировать… это надо быть птенчиком. Любимым моим.

Дышит порывисто, устало обмякает, приоткрывает глаза. И совсем не мешает мне продолжать себя трахать, даже тихо постанывает. Но сейчас у меня – не секс даже, потому что любимый так обессилел в борьбе с моими извращениями над ним, что совсем почти безучастен. Как будто мастурбация на него же, но меня всё устраивает. Лучшее, что могло быть.

Мой оргазм – острый и короткий, немного даже неожиданный. Зато немного приводит птенчика в себя – почувствовав сперму внутри, любимый сжимается, открывает глаза, и, потянувшись ко мне рукой, дотрагивается до шрама, проводит по нему:

– Тебе… хорошо?

Перехватываю его руку своими, зацеловываю пальчики, выдыхаю:

– Да, любимый. Да.

– И я люблю тебя, – улыбается птенчик сухими губами.

За его улыбку, за тем моменты, когда он сидит в ванной, почти засыпая, а я его купаю, за то, как буквально несу его обратно в кровать, за то, как он заворачивается в одеяло и засыпает, несмотря на то, что почти день на дворе, за то, как он мило дышит во сне… за то, что он просто есть – я готов на всё. На позор, муки, смерть. Или даже намного опасней – долгую и счастливую жизнь.

========== 51. Решение ==========

Бек говорил, что я часами просиживал на кухне, глядя в одну точку. Не помню совершенно, но в то же время это занятие кажется привычным, я смотрю в окно сквозь лёгкий флёр сигаретного дыма и не думаю ни о чём. Просто наслаждаюсь тем, как меня заполняет счастье, как будто заново ощущаю вкус табачного дыма, запах холодного зимнего воздуха из окна…

– Давай договоримся, что ты пепельницу за собой сам выгребать будешь, – любимый морщит раненый носик.

Проснулся. Стоит босиком на плитке, закутанный в одеяло, взъерошенный, как всегда после сна. Выспался? Быстро же.

– То есть ты только сейчас решил высказать претензии? – изумляюсь.

– Ну, есть время, – садится на стул напротив, подбирает одеяло с пола, – а то ты то спишь, то болеешь, то работаешь. Я давно тебе кое-что ещё сказать хотел, только ты постарайся не перебивать, хорошо?

– Если ты скажешь, что мы расстаёмся, то договорить не успеешь, поцелую, – хмыкаю.

– Нет, нет же! – забавно возмущается птенчик. – Я же просил не перебивать!

Примирительно приподнимаю кисти рук, действительно готов его внимательно выслушать, даже сигарету новую не беру.

Любимый в глаза мне не смотрит, изучает столешницу так внимательно, словно эксперт-криминалист. Говорит тихо, сбивчиво, мне приходится прислушиваться, чтобы уловить:

– Я бы хотел извиниться. За всё. И за розыгрыш тот, и за то, что в клинику тебе не звонил… с тобой… сложно. Как только мне кажется, что будет всё хорошо… ты что-нибудь… ну… делаешь. И не хочется с тобой… быть. Но без тебя – ещё хуже, и… я не знаю, как быть.

Наконец-то смотрит на меня, грустно и немного потеряно. Если это не признание в любви, тогда не знаю, что может им считаться! И тоже так непросто подобрать слова. Мы же живые люди, несмотря на то, что по нашим приключениям можно фильм снимать, и у нас нет сценария с прописанными репликами. А единственное, на что я сам способен, это встать, обнять любимого, и тихо пошептать ему на ушко:

– Давай всё так и оставим? Как сейчас? Ну, пепельницу я сам буду убирать. И ещё что-нибудь, только не молчи! Сегодня нормально было всё… ну, между нами?

Вот иногда так сложно назвать вещи своими именами, что лучше вообще не называть. Не смущающе, а как-то… странно, что ли. Как будто «секс» и производные этого слова – это к клиентам относится, к чему-то рабочему, или животному, низменному, но никак не к тому, чем мы с любимым занимались, хотя тот ещё разврат был.

– Да, – просто отзывается птенчик, – мне всегда нравится… когда не больно.

И эти тихие, простые слова как по сердцу резанули, по змее внутри, глубоко, до чёрной крови и тонких веерных костей. Вместо любви, покоя, доверия, я воспитал в любимом лишь страх и неуверенность. И моя внешность здесь совершенно не при чём, только поступки. И если бы птенчик, для себя самого же неожиданно, не влюбился в меня, всё давно бы рассыпалось, как карточный домик, построенный на линии прибоя.

– Но ты нормально себя чувствуешь сейчас? – выпускаю любимого из объятий, пытаюсь отвлечь и его и себя от воспоминаний о плохом.

– Да, наверное. Ну, есть чувство… странное. Как будто… а что?

– Если ты не против, могли бы к Беку сходить, он звал нас, звонил.

– Что-то случилось? – сразу же всполошился.

– Нет, – успокаиваю, – ему просто скучно. Жаловался, что Чар его никуда не пускает.

– А, ну тогда давай, конечно, сходим! Сейчас?

– Можно и сейчас, собирайся.

Кивает, тут же вскакивает, едва не упав, запутавшись в одеяле, так, что мне приходится его поймать и поддержать, и бежит одеваться. Впору мне уже начинать ревновать, у них с полукровкой очень странный вид отношений развивается.

Я начинаю одеваться намного позже любимого, и всё равно жду его в коридоре. Не потому, что он чересчур копается, а потому, что я привык не делать никаких лишних движений – довольные клиенты обычно желают, чтобы я покидал их дома побыстрее. Желали. Всё. Прошедшее время.

На улице заметно потеплело, но я набрасываю ворчащему на это птенчику капюшон на голову. Пусть с меня пример не берёт, у меня внутри головы нет ничего особо ценного, морозить можно, а ему – не нужно.

Даже скутеретту не берём, идти тут всего ничего, а я не исключаю тот вариант, что поить нас будут там не только чаем, но и чем покрепче. В окнах горит свет, но на наш стук в дверь никто не отвечает. Подёргав ручку, убеждаюсь, что, к тому же, заперто. Гостеприимство последнего уровня. Звонит телефон. Бек. Вот сейчас скажет, что передумал, или вообще, разыграл:

– У тебя что, ключей нет или рук? Открывай.

– А у тебя что, ног нет и руки совсем отвалились? – парирую.

– Вот давай без выебонов, а? – раздражается Бек. – Открывай и заходи.

Слушаюсь, под недоумённым взглядом птенчика нащупываю на связке ключ с пушистым брелоком, отпираю замок, испытывая смутное чувство беспокойства – в прошлый раз, когда я так делал, я обнаружил Бека в ванной…

Сейчас он спокойно созерцает нас с дивана в зале, на котором полулежит, обложенный подушками, ковыряется в телефоне, и здоровается с нами весьма оригинально:

– Моё величество, король Бекверди Первый, рад приветствовать вас в своих владениях, о, чужестранцы!

– И ты только ради этого пафоса не поднял свою жопу?

– Не совсем, – Бек кивает куда-то в сторону-вверх.

И я замечаю блестящий шнур капельницы, ведущий к штативу с закреплённой на нём системой. Теперь ясно, почему Беку скучно – двигаться-то почти нельзя.

– А Чарли где? – интересуется птенчик.

– По магазинам пошёл, тут, ребята, такое дело…

– То есть как, – перебивает его птенчик обеспокоенно, – он бросил тебя с капельницей? А если она кончится, а ты уснёшь?

Бек усмехается:

– Самое распространённое заблуждение. Ничего не будет. Ничегошеньки. Никакой воздух мне в вену не попадёт. А так я и сам её отключу, не первая уже. Снимайте куртки давайте, хвастаться буду.

Покорно слушаемся, садимся по обе стороны самопровозглашённого короля, и он демонстрирует нам свою руку:

– Узрите!

Повязки на руке больше нет, сейчас из рукава мягкой домашней кофты видны края двух параллельных свежих шрамов, замазанных чем-то тёмно-синим. На ней – браслет, такой же, как мой, сейчас благополучно где-то забытый – не люблю я украшения. Ну, и на что тут смотреть?

Птенчик оказывается внимательней меня, перехватывает руку Бека, тянет к себе, радуется:

– Серьёзно? Поздравляю!

Теперь и я вижу, на безымянном пальце полукровки – кольцо, украшенное тремя мелкими бриллиантиками. Явно обручальное.

– Второй кредит? – порчу я всю атмосферу момента.

– Есть такое, – морщится Бек.

– А чего ради затеяли тогда? Кстати, когда?

– Да как вы, так и мы, – усмехается. – А смысл… как же Чарли сказал? А, вот. «Гарантийные обязательства».

– Это как? – изумляется птенчик.

– Это, ангелочек, так, что я теперь и нос не высуну никуда, где есть мужчины, без охраны. А Чарли обязуется… ну, что там говорят, «в здравии и в болезни…», и прочий мусор. Короче, не бросать меня.

– Напоминает одновременно и брачный договор, и нормальные отношения, – улыбаюсь. – А ты уверен, что всё серьёзно?

– Ещё как, – Бек поёживается. – Чарли родственникам сообщил. В Америку. Те жутко рады, и приедут смотреть «невесту» уже на этих выходных.

– Попробую угадать…

– Даже и не пробуй, – перебивает. – Да, никто из них не знает, что я парень. Они там и так до потолка прыгали, что блудный сын объявился. Это катастрофа, парни, катастрофа.

Бек нервно зачёсывает волосы назад пальцами, едва не задев капельницу. Да, хреновые у него дела. Он ещё и близко здоровье не поправил, его, по-хорошему, надо на реабилитацию класть, а не родне представлять. Тем более, если они и знать не знают, что он парень. И все помои на него выльются, не на Чара, тот же «сыночек».

– Ну, не переживай так, – птенчик лучезарно улыбается. – Мы поможем. Приготовим вкусностей, отвлечём их, если надо будет. По самому плохому варианту если всё пойдёт… так Чарли не поддерживал с ними связь несколько лет и ничего. Справитесь.

Вот же чудо маленькое. Ничего особенного не говорит и не делает, но как-то всё само собой распутывается и решается, Бек немного расслабляется и выдыхает:

– И то верно. Пусть сам решает, сам в это ввязался. «Не смог отказать», – передразнивает голос Чара. – А от меня только одно требуется – терпеть, быть красивым и улыбаться.

– О, это у тебя получается отменно, – это уже Чар, разувается в коридоре под шелест магазинных пакетов. – Если есть там кто ходячий, давайте, помогите мне.

Рванувшегося было птенчика толкаю в грудь, встаю сам. Он, конечно, тоже мальчик, большой и сильный, но не тогда, когда рядом я.

Чар накупил столько всего, что с этими запасами можно в бункере апокалипсис переживать, а не встречать гостей. Я почти устал таскать пакеты и сумки, они заполнили собой почти весь коридор, и непонятно, как вообще умещались в багажнике до этого, а пару-тройку блондин явно из салона принёс.

– Чар, к тебе в гости что, пол-штата приедет?

– Нет, мать и брат.

– Тогда на кой хрен ты накупил столько жрачки? Они год жить будут?

– Тут не только еда, – насупливается Чар. – Тут… всякое.

– То есть ты их тут на ПМЖ прописываешь? – это уже возмущается Бек.

– Да нет же, Би. Просто… неудобно как-то.

– Неудобно получится, что у меня хуй между ног, а об этом никто из них не знает, – ядовито шипит полукровка. – И то, что у тебя теперь дочь образовалась. Кстати, ты её вообще забирать планируешь?

– Вечером, я же говорил тебе, вечером, – вздыхает Чар. – Мультики по кабельному!

Похоже, Самира прописалась в доме птенчика основательно, и не особо хочет возвращаться к «папе» и брату. И да, Чару будет ну очень сложно объяснить, откуда она появилась, но избавиться от малышки не выйдет – она не вещь, а сестра любимого, хоть и возится с малюткой, точно её не заберёт фактически – не нагулялась ещё. И вопрос опекунства открыт до сих пор, насколько я знаю. Да уж, проблемы совсем не детские.

– Отцепляй уже от меня этот пыточный агрегат, чтобы я мог тебе как следует накостылять, – продолжает бушевать полукровка.

– Ты ж говорил, что сам можешь? – птенчик, как всегда, беззаботен.

– Могу. Но вдруг поцарапаюсь, вену проколю, ещё что-нибудь, – Бек говорит, постепенно повышая голос и глядя на Чара.

До того явно доходит, хоть и не сразу. Подходит, освобождает своего теперь уже жениха от тяжа под ключицу, закрывает иглу колпачком, но убирать всё нет времени –птенчик уже непосредственно покопался в одном из пакетов и понёс на кухню провизию, и нужно ему вроде как помогать.

Но Чар и я быстро отстранены от этого возвратившимся из туалета Беком. Мы и не спорим – полукровка явно жаждал деятельности и хотел быть полезным, тем более, они с моим любимым координировали действия, казалось, лишь взглядами, что вновь неприятно кольнуло ревностью. Но зато представился момент поговорить с Чаром относительно наедине.

– И как так вышло? Кто на кого надавил?

– Да так, – вздыхает блондин. – Как всегда, ругались, ругались. Решили пожениться. Поехали, выбрали кольца, да и всё.

– Знаешь, это не то чтобы так уж необычно или неромантично… но ты не считаешь, что такой вариант подходит… ну, для давно живущих совместно пар?

– Да насрать мне, что там кому подходит, – неожиданно раздражается Чар, и я вижу, как он на самом деле взвинчен и устал. – Я не ёбанный аристократ в пятидесятом колене, а Би не хренова принцесса. Мы два взрослых мужика, и это просто наше решение, и всё. Как покупка дома или машины. Решение.

В очередной раз убеждаюсь, что не только у птенчика, но и у меня голова значительно всякой ерундой забита. Конечно, Чару почти тридцать, но рассуждает он и для своего возраста очень здраво, чего не ожидаешь от человека, ещё недавно водившегося с бандой откровенных уголовников. Но ещё тогда, когда разговаривал с ним, привязанным к трубе в моём доме, я понял, что он отнюдь не пустой внутри и не пропащий. Хотя что я б понимал, даже в Беке – ошибся.

– И вообще, мне кажется, что я вас всех, и Би в том числе, уже очень давно знаю. Вы мне почти, как родня. Даже больше, чем родня. От неё, как видишь, одна боль головная.

– Но и совсем по-свински будет им не сообщить, да?

– Понимаешь, – кивает Чар. – Хотя у тебя, кажется, сложные отношения с матерью.

– Весьма. Но давай об этом не будем?

Бек, сдув прядь со лба, вернулся к нам, и повторил за мной:

– Вот именно, не будем. Лучше подорвись и убери продукты на задний двор.

– Зачем? – Чарли приподнимает светлую бровь.

– Затем, щедрый ты наш, что объём купленного раза в два превышает ёмкость холодильника, у меня больные руки, а гостей я не могу заставить. Так что давай, окажи нам всем услугу.

– Ты приготовил, что относить? – блондин не сопротивляется.

– Приготовил. В снег закопай и брезентом накрой, если собаки разроют, я припомню тебе то, что ты обещал.

– Да починю я этот ебучий забор, починю!

Бек провожает Чара глазами, на лице самодовольная улыбка. Стервец. Впрочем, я бы не сказал, что не одобряю. Совместная жизнь – это взаимные уступки, уже и я это понял, а значит, так оно и есть. Присаживается рядом, явно желая поговорить наедине.

– Я хотел бы тебя попросить…

– Что, стать твоим тайным постоянным любовником?

– Льсти себе больше, – фыркает Бек. – Чтобы ты кое-куда со мной съездил, когда всё это утрясётся.

– Именно я? Чар будет занят в это время?

– Да, именно ты, – кивает полукровка. – Не важно, когда, просто… я не могу туда ехать один. Но и не хотел бы, чтобы Чарли знал.

– Ладно, я согласен. Не криминал хоть?

– Ты интересный, – хмыкает полукровка. – Сначала соглашаешься, потом уточняешь.

– Соглашаюсь я потому, что ты – мой друг. А уточняю, чтобы знать, к чему готовиться.

При слове «друг» лицо Бека как-то едва уловимо светлеет. И мне кажется, что именно чего-то подобного и не хватало нам обоим. Признания дружбы.

А ещё, я догадываюсь, куда именно хочет поехать полукровка в свете всех этих разговоров о семье, родителях, того, что предстоит объяснять ещё и наличие Самиры и прочие нюансы.

У нас с птенчиком, по сравнению с этой парой, вообще проблем нет. А значит, будем помогать. Потому что мы всё же нужны друг другу, и по отдельности – не спасёмся.

========== 52. Не брат ==========

Кажется, Самира пытается наверстать всё детство сразу, иначе объяснить то, что я, по идее, изображаю дракона, взявшего её в плен, а Бек – принца-освободителя, но играет она машинками и боевыми роботами из коллекции птенчика, невозможно. Но она уже не дичится меня и даже улыбается, и это, наверное, самое главное.

Бек, сидящий в кресле, нервно сжал пальцы в замок на коленях, чуть наклонился вперёд и кажется, что смотрит на сестру, но взгляд расфокусирован. Нервничает. Ещё бы. Чар уже поехал в аэропорт встречать родственников, и момент признания приближается со всей неотвратимостью. И нет времени его расспросить о похищении. И не время – раздёрган и так.

– Бек, – решаю я вывести его из ступора, – а мы-то тебе зачем нужны? Моральная поддержка?

Полукровка, как бы очнувшись от собственных мыслей, встряхивает головой, переводит взгляд на меня, почти что улыбается:

– Нет, вы вроде страховки от аварии. Ангелок твой – чтобы предотвратить драку, а ты – если у него это не получится.

– А что, эти мамочки-тётушки такие сильные и злые? – хмыкаю.

– Не смешно, – нервно дёргает головой Бек. – Брат Чарли приедет. И вот с ним могут быть… проблемы. И если он захочет меня покалечить… у нас на двоих только одна рука здоровая, и та – левая, – нервно усмехается.

Самира поворачивается, насторожившись, но быстро успокаивается, и вновь возвращается к своей странной игре, не то чаепитию, не то собранию, в которой машинки, кажется, тоже одушевлены.

– Ну, с Чаром, я, наверное, жестковато обошёлся, – винюсь.

– Нормально. Знаешь, странно так. Он хотел меня убить, а теперь мы вроде как… женимся. Не могу отделаться от ощущения, что это всё не по-настоящему, вдруг… шутка?

Нервно вертит кольцо на пальце, камни тускло поблёскивают. Длинные, узкие рукава успешно скрывают шрамы, но рваные движения выдают, что что-то не так. Хочется просто накрыть его руки своими и никогда не видеть.

– Один уже пошутил, – дёргаю уголком рта, но не усмехаюсь.

– А тут уж я виноват, – вздыхает Бек. – Я бы мог с ним поговорить, настоять, но… сделал хуже. Ты как сейчас?

– По сравнению с тобой – здоров и независим, – хмыкаю.

Хотя, конечно, вру. Я ещё и близко не здоров, и иногда кажется, что только присутствие птенчика рядом и спасает. Но это только моё дело.

– Всё шутишь, – Бек не улыбается. – А я больше этого нервяка не выдержу. Если сейчас же эта женщина не явится…

– Ты обо мне?

Сестра птенчика высовывает голову из-за угла прихожей, в которой разувается. Конечно же, я видел в окно, как она припарковала автомобиль, вышла из него, ухнувшись в снег едва ли не по колено, наверняка выругалась, и ругалась всю дорогу от калитки до двери, что была не заперта. А вот полукровка не услышал и то, как она отворилась и закрылась.

Самира, как я заметил, ребёнок с почти отсутствующими эмоциями. Даже на приход своей любимицы реагирует вяло, просто откладывает игрушки и сидит, глядя прямо перед собой, просто ожидая дальнейших указаний. Не ребёнок, а робот какой-то!

– Ну, давайте, выметайтесь, свободны!

Сестра птенчика машет на нас руками, как будто мы насекомые какие. И, удивительно, Самира улыбается, когда мы с Беком встаём с кресел. Ничего не остаётся, как подыграть, и изобразить то ли жука, то ли осу, а, может, вообще самолёт, смотря на что моё «бжжжж» больше похоже.

Бек на прощание касается головы сестры, и ребёнок доверчиво жмурится. Быстро привыкла и к брату, и к постоянному кочеванию из дома в дом. Даже меня больше не боится, видимо, после того, как я сдержал обещание, и привёз ей брата. Замкнутая, странноватая, но совсем не глупая. Не похожа она на классического «ребёнка-маугли». С ней явно кто-то занимался. Вполне возможно, что Чар что-то не договаривает, но сейчас не до этого, да и не особо мои это проблемы, если это вообще проблемы.

Помогаю Беку надеть пальто, но, даже застегнув то на все пуговицы, на улице полукровка – дрожит. Не от холода, понятное дело.

Обнимаю его за плечи, крепко, но не романтично, убеждаю:

– Давай успокаивайся, зарёванная «невеста» никому не нужна будет.

– А что если… они его убедят. Что если…

– Ничего, – резко обрываю я Бека. – Справимся. Вместе. Я тебе жизнь два раза уже спасал? Спасал. И мне не выгодно тебя теперь бросать, ты мне должен.

– Всё шутишь, – поёживается в моих объятьях Бек, и добавляет тихо: – Друг.

– А то кто же, – стискиваю его сильнее, потом выпускаю. – «Чарли», может, у тебя ещё не один будет, а я – останусь. Так что пошли, не трясись, а то вправду как невеста на сносях!

– Да, у меня такое чувство, что я сейчас кого-нибудь рожу. Как там это называется? Омегаверс?

– Я не знаю, как это называется, знаю, что тебе миллион заплатят, но если ты родишь своих «бекочаров» в снег, могут и не засчитать.

– Как ты их назвал? – улыбается Бек.

– Никак, блядь, шевели давай ногами, иначе рожалка отмёрзнет.

– Когда эта блядская зима уже кончится, – ворчит Бек, стараясь не отставать.

– Тогда начнётся не менее блядская весна и так себе верное лето. Как не в Шотландии живёшь!