Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– Тихо, Би, не в мою смену.

– Нет, ну ты его слышал, слышал? – кипятится Бек.

– Слышал. Так что там, в Норвегии?

– Я тебя сейчас убью ко всем ёбан…

– Можно?

Одновременно со стуком дверь приоткрывается, впуская маму птенчика. Есть люди с вредной привычкой – стучать и сразу входить. Она, похоже, из таких.

– Да, пожалуйста.

Бек и Чар сразу делают такие лица, как будто только что не было никакой ругани и угроз.

– Доктор разрешил вас… тебя забрать, – она опять так и не может определиться, как правильно ко мне обращаться.

– Дайте мне минут десять.

Встаю, меня почти не шатает. Ну никак не могу я явиться в дом к этой семье в таком виде, как сейчас. Даже болезнь – не уважительная причина.

Стоя в больничной душевой, смотрю на себя в зеркало. То же самое, что и почти четыре года назад. Шрам у меня с тех пор ни капли не уменьшился, а теперь ещё и заимел «товарища». Проскальзывает мысль, что теперь-то точно придётся завязать с «дополнительным заработком» – кто ж позарится, и никакими красотами ниже пояса не компенсировать.

А следующая мысль – болезненна. Вот, значит, как. Шрам тебе работать помешает, а замужество и тонкие ручки любимого, цепляющегося за тебя – нет. Змея внутри шелестит чешуёй. Она – это я, её мысли – и мои тоже.

Приводить себя в порядок в специально оборудованной кабине, конечно, удобней, чем в стандартной ванне, а стерильные дозаторы и одноразовые полотенца мне всегда нравились. Зубы приходится чистить «по-походному» – краем полотенца, и полоскать рот.

Замечаю, как отросли волосы. Не туда и не сюда, дурацкая длина. Я совсем себя запустил. Бриться, правда, нечем, но щетину пока почти незаметно. Похоже, кто-то хорошо привёл меня в порядок к свадьбе.

Бек, кто же ещё. И одежду тоже выбирал мне явно он – из всех моих рубашек выбрал самую яркую, и джинсы отрыл те, что я уже давно не надевал. Отлично, теперь я похож на помесь бандита с сутенёром. Понять не могу, он прикололся, или ему действительно нравится, как я в этом буду выглядеть? Хорошо, хоть ботинки обычные, обуться было самым трудным и болезненным делом.

И зачем вообще мне нравиться Беку? Лезет же в голову всякая ерунда. Это от стресса.

Миссис Птица терпеливо дожидается меня в коридоре вместе с Чаром. Бек куда-то испарился. Наверное, ушёл залечивать свою обиженную честь, которая существует только в его воображении.

Отдаю Чару больничную одежду и, ставя закорючку росписи в предложенных документах, напоминаю:

– Ты ж теперь моя сиделка.

– Зайду вечером, – серьёзно отвечает. – Если что, позвонишь.

Внизу в машине нас ждёт мистер Птица.

– Как он? – спрашивает его жена, имея в виду, очевидно, птенчика.

– Спит, дочь присмотрит.

При слове «дочь» из уст мужа, по лицу женщины пробегает едва заметная тень, чуть плотнее сжимаются губы. Понятно всё. До сих пор не может признать, но против воли главы семьи – не попрёшь. Удивительно, как много иногда можно узнать, просто наблюдая за людьми.

На пути домой чета вполголоса обсуждают отвлечённые вопросы, касающиеся бизнеса, я не слушаю, смотрю в окно. Днём город я уже давно не видел. Новогодние украшения исчезли, улицы стали пустынней и грязней. В целом, всё со временем становится грязней и пустынней, особенно человеческие души.

Пофилософствовать и побеседовать со змеёй внутри меня не дал тот факт, что мы, в общем-то, приехали. И снова приходится проходить через ад повторно – разуваться.

– Хреново выглядишь, – приветствует меня сестра любимого, переодетая в домашнее, без косметики и с подвязанными вверх волосами. Сидит в кресле, забравшись с ногами, на коленях – ноутбук.

– Взаимно, но у меня хоть причина уважительная.

– Свобода! – девушка поднимает руки вверх. – Смена караула!

Подрывается с места и взвивается вверх по лестнице со скоростью торнадо. Да, сестринская любовь последнего уровня. Или ей просто уже осатанело наблюдать за братом.

Родители птенчика растворяются где-то в доме, оставляя меня наедине с ним. Точнее, с его глубоко спящим, почти бесчувственным тельцем на диване.

Свернулся, выгнулся, так что я вижу только плечи и спину. Острые лопатки. Выпирающий позвоночник. Как же он похудел, маленький….

Сажусь рядом, осторожно перекладываю его голову и руки к себе на колени, запускаю пальцы ему в волосы, глажу, пытаюсь сдержать горечь внутри. Дёргается, но не просыпается – это не настоящий сон, но лекарства не могут подавить его тревожность.

– Тебе нужно что-нибудь? Пообедаешь?

Оборачиваюсь. Мама птенчика уже переоделась и вытирает руки о фартук, стоя в дверях.

– Нет, спасибо, ничего.

Немного помедлив, женщина произносит тихо:

– Вы красивая пара.

И, словно устыдившись, уходит, так и не дав мне понять, искренне она это сказала, или просто в качестве поздравления к свадьбе.

Шкуру, кстати, так и не убрали с пола, и теперь немой свидетель наших забав таращится на меня стеклянными глазами. Только вот камин не горит.

Я рассеянно глажу любимого, поправив на нём сползший плед. Всё-таки всё, что видел этот медведь – не было ложью. Ни глаза, ни тело любимого не лгали тогда, и как мог я усомниться… как я мог.

– Я вас не отвлеку? – произносит знакомый голос с акцентом.

Тот самый священник, который венчал нас. Никогда не думал, что они носят обычную одежду. Джинсы и футболку, например, как сейчас.

– Нет, – мотаю головой. – не отвлечёте.

– Я отец Гунтард, – протягивает мне руку, жму. – Я хотел бы поговорить с вами о браке.

Пожимаю плечами. Мол, валяй, мне не жалко.

– У вас необычная семья, – начинает священник, присев в кресло напротив, – но любовь между вами такая же, как и у других. Это Божий Дар.

Улыбаюсь. Мне начинает нравиться, в каком тоне пойдёт беседа. И, видимо, не зря за этим человеком ездили аж в Норвегию. На руке у него – кольцо. Ещё одна интересность – священникам нельзя вступать в брак. Заметив мой любопытный взгляд, мужчина поясняет:

– Я обращённый лютеранин. И, да, вас женил латинским обрядом на свой страх и риск. Надеюсь, не зря.

Улыбается. До чего земной и душевный человек! Говорит со мной о том, что мой любимый – очень хрупкое существо, и я должен о нём заботиться, как «старший муж», именно такое странное словосочетание он употребляет. Заметно, что он уже успел пообщаться с птенчиком и понять его состояние.

Поэтому я получаю, скорее, не наставление в вере, хотя о важности её и было упомянуто, а ряд психологических советов, иногда банальных, но от этого не менее правильных.

– И, самое главное, – отец Гунтард выделяет голосом, – учитывая ситуацию, что у вас сложилась, – всегда слушайте друг друга. Даже если вы в постели с другим партнёра застанете. Даже если с ножом над убитой матушкой. Всегда давайте друг другу объясниться. И не забывайте, что Бог есть любовь. А больше нам ничего о нём не известно.

Улыбается, ждёт, что я буду задавать какие-то вопросы, наверное. Но я перевариваю всё услышанное, и могу выдавить из себя только:

– С-спасибо.

– Вот, – священник протягивает мне волне мирскую вещь, визитку, – я завтра возвращаюсь в Норвегию, но всегда можешь позвонить. Не стесняйся, да и епархия всё оплатит. – улыбается, пожимает мне руку, прощается.

Я верчу в руках пластиковый прямоугольник с красиво оформленным фото собора, наверное, прихода отца Гунтарда, и вензелями адресов и телефонов, потом запихиваю в карман. Как знать, какого рода помощь может понадобиться. И не мне, у меня пока всё с психикой относительно хорошо, и стало намного лучше. А вот этому костлявому комочку, приткнувшемуся у меня на коленях.

Не знаю пока, как мы будем объясняться, как мне себя с ним вести. Одно только знаю точно – без моего присутствия его лечение не то, что не продвинется, а наоборот, ситуация ухудшится. Впрочем, я и сам не намерен никуда уходить. Ни сейчас, ни потом. Утратить второй шанс быть счастливым навсегда, «богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока…»? Да никто не разлучит нас теперь, даже смерть, если ты так в это веришь, мой птичка. Мой маленький птенчик.

Ворочается во сне, но уже спокойнее и тише. Хочется верить, чувствует меня рядом. Но, надеюсь, не то, как мне больно.

И не только животу и внутренностям. Левую руку сводит, выкручивает, к голове как будто огненные щупальца подбираются. Теперь я понимаю, отчего так страшно кричал и бился Бек, понимаю, что и мне теперь не вырваться, не сбежать от этого. И что та боль, что от раны – детские сказки.

Ломка, скорая и беспощадная. Всё бывает в жизни в первый раз, но это не тот опыт, что стоит иметь, совсем не тот. Откидываю голову назад, так легче дышать. Я не могу не только кричать или метаться, но даже сколь-нибудь сильно шевелиться. У меня на коленях – спит ангел. И я не имею права нарушить его сон.

========== 25. Угроза ==========

Просыпаюсь от того, что кто-то настойчиво трясёт меня за плечо. Открываю глаза, борюсь с болью в шее – она знатно затекла.

– Ну, вот видишь, – передо мной сидит Чар, – не умер.

Любимый, тоже проснувшийся, сидит рядом с таким видом, как будто вот-вот расплачется. Протягиваю руку, чтобы взъерошить его волосы.

– Молодой человек, долго вас ещё ждать? – на пороге комнаты стоит миссис Птица, уперев руки в бока.

– Хорошо, мам, – отзывается птенчик и покорно шлёпает к ней босыми ножками.

– Как он? – спрашиваю у блондина, пока он осматривает мою повязку.

– Лучше. Как обычно – невроз навязчивых состояний, расстройство адаптации, мания. Ты мне лучше скажи, как сам?

– Да так, – ухожу от ответа.

– Сам вижу, – Чар копается в сумке, достаёт тонкий, уже заправленный, шприц.

– Я не… – возражаю.

– Рубашку снимай, – улыбается блондин. – Гуманитарка от друзей.

Пока берёт контроль, я комментирую:

– Отличная у нас теперь медицина. Таблетки уже неакутальны?

– Не шурши особо, если меня с этим поймают, вместо вероятной условки реально сяду.

– Стоп, а условка у тебя за что?

– За пособничество. Я и сейчас пока свидетелем прохожу, но если сдадут… так что заткнись и прими, как лекарство, – шутливо крестит шприц.

– Мальчики, – зовёт нас миссис Птица, – ужинать будете?

– Будем, – громко отвечает Чар в сторону двери и, уже тише, шипит мне: – Не дёргайся, никто, кроме нас, не знает, что в шприце.

– Может, больше не надо? – зажимая вену, спрашиваю я.

– Пока ещё – надо. С тобой проблемы потом решать будем, – Чар прячет шприц и жгут, – и это ты после укола герой, а до него – не очень, да?

Киваю. Блондин прав. Ещё как не очень.

– Что расселся? Прихода ждёшь? А не будет, терапевтическая доза, – ухмыляется Чар. – Давай, двигай ужинать!

Встаю и замечаю, что же мне в причёске блондина показалось странным. Ряды аккуратных косичек, явно работы Бека, прикрывают выбритую часть головы справа, но не до конца. Тёмные полоски. Швы. Тоже будущие шрамы.

– Мне неслабо досталось, – Чар, ещё не очень уверенно держащий вилку, дотрагивается до головы, – сотрясение мозга, вся фигня. До сих пор не знаю, чем меня так здорово приложили. Ты не видел?

Вяло ковыряюсь в еде. Нет, она хорошо пахнет, замечательная на вид, но почти безвкусна. Нет, не так. Еда вкусная, просто я не чувствую. Понимаю Бека, который вечно глотал кусками. Тщательно жевать – мучительно.

– Не видел. Кстати, а что вообще было?

– Что-что, повязали почти всех, суд где-то через месяц. Конечно, много никто не получит, деньги решают всё. А насчёт нас с тобой… Зависит от показаний свидетеля. Которых он, скорее всего, не даст.

– А ну, стой! – миссис Птица, как в подтверждение слов, перехватывает любимого за руку на пороге, – Дай им покушать нормально!

– Ну мам! – сопротивляется птенчик.

– Не мамкай мне! Пойдём! – и волочёт сопротивляющегося любимого за собой.

– А… они…

– Всё правильно делает, – объясняет мне Чар, – уволилась с работы, следит. Он сильно заторможенный, немного впал «в детство», иначе тут никак.

– Буду нянчится, – я прячу взгляд в кружке.

– Будешь, куда ты денешься. Его один профессор наблюдает, большая эдинбургская шишка, – блондин задумчиво помешивает чай, – он, кстати, и Бека консультирует за компанию; так вот он считает, что прогноз хороший.

– А с Беком-то что?

На вид этот полукровка здоровее всех здоровых и живее всех живых.

– Трусы на нём долго не держатся, – вздыхает Чар. – Кстати, что там с Норвегией?

– Сам можешь догадаться, – я аккуратно собираю тарелки, как будто у себя дома.

– Не хочу догадываться. И знать – не хочу.

Помрачневший блондин отставляет кружку.

– А ты, ну… серьёзно всё у вас? – осторожно интересуюсь.

– Не, ну Би говорил, что ты тормоз, но чтоб настолько…

– Ну так потрудись объяснить.

– Да, – просто отвечает Чар. – Я пойду, проводишь?

– Ты что, девка? – ворчу, но иду следом.

В коридоре Чар говорит мне:

– Завтра опять приду, но будешь нам должен, – и добавляет совсем тихо: – У каждого – свой ад.

И верно. Но в моём – самый милый на свете чёртик.

– Я помогу, помогу, помогу! – вцепляется в меня с разбегу, трётся мокрыми волосами.

– Ну хорошо, – смягчается так и не догнавшая его мама и обращается ко мне: – Там ванная готова, если хочешь.

Конечно хочу. Да ещё и с любимым, который не отстаёт и не отцепляется от меня.

И вот наконец-то мы одни, и я могу обнять его, прижать к себе.

– Как ты, маленький?

– Лучше, когда ты… когда ты тут, – трогает меня, – только из-за таблеток глупым становлюсь. Больше не буду их пить!

В голосе – отчаяние. Странно, должно быть, всё понимать, но не сопротивляться тому, что с тобой делают, пусть и хотят только добра. Беспомощность. Страх.

– Ну и не надо, – утешаю его, – не надо.

– Тебе же нельзя бинты мочить? – дотрагивается до повязки. – Я помогу!

То, что он помогает, одновременно удобно и нет. Удобно стричь ногти, когда тебе моют голову. Нравится, когда мне трут розы на спине. Неудобно – просто находиться рядом с любимым в тёплой ванной. Потому что при виде его, раздетого, у меня одновременно появляется как желание его пожалеть, исхудавшего, так и совсем другое, не столь хорошее.

Справляюсь, как могу, стараюсь на него вообще не смотреть и, наконец, просто выпихиваю его из ванной:

– Сугубо личные дела, – улыбаюсь.

Любимый, как ни странно, не обижается:

– Хорошо, – кивает, – я подожду.

К сугубо личным делам у меня относятся – борьба со стояком холодной водой и силой воли, поссать в ванну, не, а что? А также чистка зубов и бритьё не только лица, но и тех мест, которых привык. Только оставшись довольным качеством исполнения «дорожки» внизу живота, выхожу.

Любимый под дверью меня не ждёт. Ну, это значит, что ушёл в комнату. Поднимаясь на второй этаж, слышу, как на кухне шумит вода – миссис Птица наверняка исполняет роль домохозяйки и моет посуду.

Всё же родители любимого очень сильно его любят, и сделают для сына всё – хоть свадьбу с парнем. Может быть, навёрстывают упущенное. Но повезло ему, что сказать.

На звук моих шагов из комнаты высовывается сестра птенчика:

– Тебе доктор запретил брачную ночь!

– Лучше бы тебе запретил лезть не в своё дело, – я даже и не злюсь.

Хмыкает, захлопывает дверь. Сложно сказать, вредность это, зависть или сестринская ревность.

Птенчик действительно, в кровати, смотрит что-то на телефоне. Как верная жена… то есть муж. Да бред. Постельное – чёрное с зубастыми черепами, на столике рядом – чипсы и газировка. Скорее, мужские ночные посиделки.

С одним существенным отличием. Наконец-то – настоящий поцелуй, такой, каким он должен быть. Наедине, так долго, как я этого хочу.

С прикусыванием губ, игрой языками, медленной, нежной. Не разжимая объятий, не открывая глаз. Вкладывая все чувства, что накопились. Дыхание потом перевести, и снова целоваться.

Прижать любимого к постели, насладиться его беззащитностью, его соблазнительной невинностью, усыпанной бликами от ночника.

Ничего не говорить ему, просто поймать отсвет на его коже губами, ещё один, ещё…

Я чувствую вкус. Чувствую запах, вижу, как дрожит тонкая кожа в такт дыханию и биению сердечка.

Прикоснуться губами к чувствительному местечку – соску, обвести языком, прижать, чуть втянуть, отпустить. Услышать очень тихий стон, почувствовать тонкие руки у себя на плечах. Повторить, затем снова найти любимые губы своими, навязать поцелуй…

– Ты меня же… – выкручивается из объятий, копается где-то за кроватью, – вот.

Пихает мне в руки ленту презервативов и смазку.

– Я читал… в общем, – дико смущаясь, на меня не смотрит, – я готов.

Отползает к стене, раздвигает ножки и приподнимает попку. Одуреть можно. Кажется, я слышу треск молнии на своих джинсах, да к чёрту вообще одежду!

Змея, заткнись, у меня и так силы воли не много. Я знаю, что я сейчас в своём праве, знаю, что это как бы «супружеский долг» и всё такое… Но он туда не поместится. Нельзя впихнуть невпихуемое! В эту аккуратную, девственную попку…

– Я не…

Любимый сжимается в комок, потом резко вскакивает с кровати. Убежать. Самый естественный из всех инстинктов. От боли, обиды, трудностей. И хорошо, если можно просто из комнаты, а не в наркотический сон или смерть. Нет, маленький, не отпущу.

Ловлю его за руку, притягиваю обратно, обнимаю. Стоит передо мной, дрожащий, раскрасневшийся… возбуждённый.

Целую его животик, чуть ниже, сжимаю руками половинки его желанной попки, тискаю.

Томно вздыхает, а с первым, нежным и медленным движением моего языка – стонет в голос, так же, как я запомнил: грубовато, хрипло и очень возбуждающе. Смутившись, прикусывает запястье. Я лишь беру в рот чуть глубже и снова провожу языком.

Телефон пищит и вибрирует. SMS. Клиенты? Только, бля, не сейчас!

– Хочешь использовать? – тихо спрашиваю любимого, показывая ему смазку.

Робко кивает, пряча взгляд. А что, и попробуем. Хотя она, конечно, не очень. Та самая, дорогущая, «для лучшего скольжения», что вам запросто продадут в аптеке, если вы не разбираетесь. Только для секса между мальчиками она слабо подходит, крем для рук лучше, ей-богу – сохнет моментально, полбанки за раз извести можно. Но сейчас – вполне сгодится.

Обмакиваю пальцы, жду, пока нагреется, и осторожно касаюсь безумно желанной дырочки, не переставая, впрочем, ублажать любимого. Он всхлипывает и шумно дышит.

– Расслабься, это не больно, – шепчу я и снова возвращаюсь к работе ртом.

Не знаю я того, кто бы в первый раз после таких слов действительно бы расслабился. Но это ритуал, так надо.

Ещё смазки, подгадать момент… И вот я уже проскальзываю внутрь, в очаровательную тесноту, такую горячую, что обжечься можно. И жаль, змея, как же жаль, что только пальцем!

Любимый стискивает мои плечи, вздрагивает, но, успокаиваемый моими губами и языком, лишь удивлённо выдыхает:

– Не… больно…

А как же, маленький мой, я не хочу тебе причинить боль! Только неудобства, когда добавляю ещё один палец. Теперь – поиграем. Чуть сгибаю их, надавливаю…

Любимый захлёбывается громким, протяжным стоном, изогнувшись, я угадал. Я нашёл то место, что превращает и более несговорчивых мужчин в послушных рабов. И так, как делаю я – даже Бек, наверное, не умеет. Надо же было как-то выкручиваться, когда клиенты настаивали на не совсем «активном» сервисе.

Телефон снова пищит. Всё – потом.

Осторожное круговое движение пальцами, чуть потереть…

Форменное сумасшествие. Любимый стонет не переставая, извивается так, что чувствую – это не я в рот беру, а он меня чувствительно трахает. Я не против – мужской инстинкт, пусть проявляется.

Только и успеваю, что дышать через раз и обрабатывать языком уже в полную силу.

Стонет, громко и отрывисто, в ритме с тем, как работают мои пальцы. Придерживаю его за ножку, чтобы не убежал, чтобы не отказался от удовольствия. Как раз вовремя – замирает, напряжённый, позволяя мне всё завершить, добавить ещё скорости, силы. Согнуть пальцы, резко провести ими вниз, наружу, не то скребя и царапая, не то сжимая. Вобрать член в рот полностью, сжать губами, вывести языком плотный и влажный зигзаг снизу, прижать у кончика…

Запрокинул голову, закрыл глаза, не стонет, скорее, кричит и плачет. Можно принять за просьбу о помощи, но я уже помог, уже ничего не нужно. По мокрому от пота тельцу пробегает судорога, одна, вторая, заканчивающиеся в толчках в моих губах и сжатии пальцев. И восхитительная дырочка, и не менее восхитительный член пульсирует в одном ритме. Вот, маленький мой, это настоящий мужской оргазм, почувствуй.

Обессиленно падает мне в объятья, дышит сбивчиво, облизывает губки.

Телефон пищит снова. Ещё раз и разобью.

– А теперь… может, – любимый шепчет тихо и невнятно.

И трётся, трётся своей уже растянутой попкой о мой ствол такой твёрдости, что им можно алмазы крошить. Только положить ему руки на бёдра, только подать послушное тельце вниз… ему будет больно. Даже сейчас. Очень больно.

– Мне как бы нельзя, – пытаюсь я хоть как-то удержаться, – мне…

– А вот так можно?

Любимый соскакивает на пол, садится рядом и… осторожно целует моё восставшее на бой чудовище.

– Можно… о… да…

Кладу руку ему на голову, прижимаю, побуждая заглотить глубже…

Кашляет, выплюнув. В глазах – слёзы. Честно пытается снова. Давится. Пытается ещё раз, не так радикально – задевает зубами.

При таком раскладе даже то, что это любимый – не поможет, провал неизбежен.

Притягиваю его за подбородок, целую, шепчу как можно нежней и тактичней:

– Поработай ручками, маленький.

Понимает, что я не рад. Видно, что расстроился, берётся за дело сначала неохотно, но когда я издаю тихий, не особо-то и поддельный, стон, оживляется.

Тонкие пальчики порхают, едва касаясь, и случаются прикосновения нежных горячих губ и языка.

Это – расслабляет, это – чудесно. Постанываю, когда его нежности приносят особую приятность, и мой маленький любовник старается запомнить, сообразить.

Я запустил пальцы в его светлые волосы, закрыл глаза и просто принимаю ласку.

Такой нежный, такой неопытный, но в то же время страстный. Мой. Мой любимый. Мой мужчина. Мой муж.

Да, теперь это так, не изменить. И я безумно счастлив, я до краёв заполнен счастьем, и оно, улучив момент, выплёскивается наружу стоном, выдохом, и ещё кое-чем жидким.

Открываю глаза. Любимый, озабоченно рассматривая капли на своих руках, вдруг высовывает язычок и пробует одну.

– А нормально, – озадаченно комментирует, – привыкнуть можно.

Я смеюсь, хватаю его в охапку, и затягиваю к себе, в кровать, в плен черепов на постельном, объятий и поцелуев. В собственный уголок рая на земле.

Вяло отбивается, потом смиряется. Мы скорее дурачимся, чем любимся, валяемся, шепчемся.

Пока он не засыпает, приткнувшись на моём плече. Красивый. Настолько нежный, что можно принять за подростка, если бы не тонкая естественная полосочка светлых волос внизу животика, правильной формы, похожую я постоянно у себя выбрить пытаюсь. Соблазнительный, такой-то беззащитный, измотанный. Уснувший сам, без таблеток, облатки которых валяются на столике, наверное, первый раз за долгое время.

Будит во мне инстинкт охотника, желание снова его совратить. Накрываю его одеялом от греха, добираюсь до телефона.

SMS, кстати, не от клиентов. Номер знакомый, да. Пора его уже в справочник вносить. От сестры птенчика.

Первое: «Я всё Чарльзу расскажу. Перестань приставать к брату!». Второе: «Вас слышно даже внизу, ведите себя тихо!». Третье: «Надеюсь, ты его не убил! Я вам отомщу». И четвёртое, которое я не заметил: «Вы разбудили родителей, мы все пьём жутко неловкий кофе! Я буду мстить! ПыСы. Пойдёшь курить – стучи».

Угадала же, вредина. То, что бы мне сейчас хотелось – покурить. Но сигареты в этом доме наверняка только за стеной. Выхода нет.

Стучу, открывает, сна – ни в одном глазу:

– Сигаретку?

– Пожалуй.

– Пошли, – набрасывает на плечи свитер, мне тоже кидает ветровку. Розовую, но мне всё равно.

На крыльце морозно, девушка улыбается своим мыслям, втягивая дым, потом спрашивает:

– Как?

– Что как? – туплю я.

– Брат мой как! – повышает голос, – Нет, блядь, я спрашиваю, как вы потрахались, и кто сколько раз кончил.

– Спасибо, неплохо, – паясничаю.

– Да уж, все знают. Аж любопытно стало, что вы там такое делали.

– Тебе такое не надо. Мужские тайны.

– Ах вот так, да, – притворно обижается. – Месть моя будет страшна.

– Посмотрим, – улыбаюсь, наслаждаясь вкусом дыма, – посмотрим.

========== 26. Слёзы ==========

Кажется, открывать глаза каждый раз в новом месте вошло у меня в некую привычку. Точнее, я был заложником обстоятельств. Сначала дом-притон, затем больница, зал в доме у любимого, теперь его спальня. Кстати, а где он сам?

Опять не вышло того жутко романтического утра, прелесть которого постоянно обсасывают в любовных романах и дешёвых сериальчиках. Обидно. Я хотел хоть раз в жизни узнать, что же такого прелестного в сонной, помятой, неумытой рожице на подушке рядом, борьбой с желанием пойти в туалет и ленью, поцелуях с нечищеными зубами…

И вот такой облом. Я отрубился так крепко, что не услышал, как птенчик куда-то ускользнул. Хреновые мы с тобой охотники, змея. Ушла добыча-то. Ничего, нагоним.

Уснув, по-обыкновению, раздетым, трачу на поиски белья и джинсов подозрительно много времени. И, конечно же, они оказываются частично под кроватью, чтобы мне было трудно и больно нагибаться. Жизнь – беспощадная сволочь.

Спотыкаюсь об ленту презервативов, но не собираюсь её поднимать. И отсюда вижу, что L, неплохо, но мне маловаты.

Смазка из незакрытой баночки почти испарилась. Бренд с мировым именем. Наебалово.

Спускаюсь по лестнице, из зала слышны голоса и смех. Гости, что ли? Умываясь, с неудовольствием отмечаю, что щетина уже пробивается. Но бриться опять этой пыточной машиной – никакого желания. Вообще, пора валить из этого, хоть и гостеприимного, места. У меня свой дом есть. С оплаченными счетами.

Покопавшись, отыскиваю пристойную футболку, судя по размеру, явно не птенчика, видимо, его отца. Но всё равно мне – в обтяг. Лучше, чем явиться с голым перебинтованным торсом перед, скажем, подружками миссис Птицы – дамами высшего общества.

Прохожу в зал – и точно, там полно женщин. Только не из высшего общества. И до дам им как отсюда до Пекина. Сестра птенчика в кресле, с ноутбуком на коленях, три совершенно незнакомые мне девушки разной степени полноты и привлекательности, и их маленькая жертва.

Птенчик, сидящий на само краешке дивана в неестественно напряжённой позе, взирающий на оживлённых девушек со смесью страха и недоумения.

– И что здесь происходит? – громко спрашиваю я.

В том, что любимого надо спасать – никаких сомнений.

Гостьи верещат вразнобой, можно разобрать и «какой страшный!». Сестра же птенчика ухмыляется. Можно не сомневаться. Это она всё затеяла. Любимый, окончательно напуганный, кидается ко мне и прячется позади.

– Ты что тут устроила? – спрашиваю я зачинщицу.

Знает же прекрасно, что её брат психически нездоров, и откалывает такие приколы.

– Ва-а, какой строгий семе! Яндере! – пищит одна из девочек на малопонятном языке.

– Цунгире, – поправляет её другая, в тонких очках, на том же непонятном наречии.

– Янгире, – высказывает своё мнение третья.

Иностранки они, что ли? Да нет, вон, на двоих форма университета, и аксессуары с тартаном.

– Знакомьтесь, парни, это Боккуко, Меганэкко и Бакуню.

– Ты на каком это языке сказала, ведьма?

Девчонки пищат, «каккоиии» что ли, глядя на меня теперь с каким-то восторгом.

– Да ты всё равно не запомнишь, тупиздень, – сестра птенчика вытягивает ноги, наслаждается шоу.

– Так, – я сажусь на диван там же, где до этого сидел любимый, – что здесь, бля, происходит?

Птенчик, за неимением никакого другого места, где можно пристроить свою попку, забирается ко мне на колени, утыкаясь в плечо. Ну чисто трёхлетний напуганный малыш.

Это вызывает дружное «ня». Иисус Спаситель, да они тут сейчас портал в Ад откроют своими завываниями.

– Я просто сказала девочкам, что мой брат – настоящий гей. Ну, и позвала их в гости, – сестра птенчика давит настолько широкую лыбу, что я коренные зубы вижу.

– На дворе двадцать первый век уже, какие проблемы? – огрызаюсь.

Таких, как мы, открытых – уже ощутимое количество, не средние века. Что за идиотизм.

– Мы просто хотели посмотреть, – произносит очкастая на цивилизованном языке, – можно вас сфотографировать?

Ох, женщины. Сказала же «посмотреть», а сама уже объектив настраивает. И эта… эта дрянь, которая неведомо какими дьявольскими путями в родню птенчику вклинилась, явно знает, что делает.

– А можно я вас нарисую? – просит грудастенькая.

– А я – напишу фанф? – не отстаёт третья, похожая на мальчика, и оттого наиболее симпатичная для меня.

– Вы вообще нормальные? – обращаюсь я ко всем сразу.

– Они – фудзёси, – объясняет мне верховная ведьма.

Хотя на самом деле – ничего не объясняет, я не понимаю этого языка.

– Мы – ваши фанатки! – заявляет мне очкастая, на вид – самая адекватная.

– Мы ведём фансайт! Ну можно вас нарисовать?! – перебивает её полненькая.

Пиздец. Я наконец понял. Эта ведьма откуда-то приволокла раковую опухоль, хуже, чем те, кто на ЛГБТ-парадах ходит с голыми жопами. Это яойщицы.

– Вы нас что… – припоминаю слово, ещё с лодками связано, – …шипперите?

– Да! Канон! – оживляется троица.

Сестра птенчика делает микрофейспалм пальцами. Ясно. Она просто насмехается и над нами, и над ними. Вот же дьявол. А знаете, какую мину надо делать при плохой игре?

– Ну и отлично. Снимайте, фотографируйте, рисуйте. Вам попозировать?

– Д-да, – смущается Мега-Что-То-Там, – т-тату…

– Да не вопрос, – я аккуратно ссаживаю любимого с себя на тёплое место, когда встаю, как котёнка.

Он подтягивает колени к подбородку, но уже не выглядит таким испуганным.

Лицо его сестры вытягивается, когда я стягиваю футболку, хвастаясь рисунком на спине и руках. Сама затеяла, сама и расхлёбывай.

– Ой, а это, – одна из девушек указывает мне на живот.

– Бандитская пуля, – произношу я, как в вестерне.

И, самое интересное, не вру, но какова подача!

Та, что в очках, фотографирует меня, полненькая делает наброски в блокноте, а томбой щёлкает в мобильном, наверняка делясь впечатлениями с такими же на голову отбитыми. Ну, у каждого свои фетиши, не мне их осуждать. Вполне возможно, что я и кого-то из их папаш того – натягивал.

– Не желаешь ли фотосессию? – я протягиваю любимому руку.

Тот, уже разобравшись, что происходящее – не угроза, а, скорее, развлечение, тянется ко мне.

– Ну вы говорите нам, что делать, мы же не модели, – едва не улыбаюсь.

Следующие минут сорок – чистые девчачьи визги и слюни. Любимый, который сначала немного стесняется и, как заявила нам очкастенькая, «чувственно смотрится», оттаивает, улыбается.

Рейтинг, конечно, у всех фото будет максимум 15С, но вот те, где мы целуемся на медвежьей шкуре у камина, или где я якобы стягиваю с любимого одежду – так и 18С разглядеть можно.

Повезло только с тем, что мы просто позировали в не особо развратной позе с заковыристым названием «кабэ-дон», когда прозвучало: «Что здесь происходит?» – из уст мистера Птицы.