Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Не говори мне, что это я тебя… первый раз, – понижаю голос.

Не помню. Абсолютно. Новый клиент так новый клиент. Наверное, и ничего особенного не было, ну, немного зажат, ну, нужно объяснить пару правил и кое-какие тонкости. Как обычно. Да и любил я к нему ездить, легко всё происходило, быстро, без изысков и извращений.

Кивает. Давит окурок ногой.

– А тебя не смутил, ну…

– Шрам? – отзывается, – Нет. Я подумал, что как раз ты – идеально подойдёшь. Я же… грязным это считал. Пороком. Грехом… только потом…

Замолкает, позволяя мне додумать всё за него, вообразить мучения. Так влюбиться. В того, кто приходит по вечерам, берёт деньги за секс и не более того. Даже не в разговор, не знаю во что. Запах? Взгляд? То, как я выдыхаю, кончив? Во что? Загадка та ещё, и не только для меня. Что во мне нашли и он, и мой маленький птенчик? Я что, героиня дамского романа или фильма для подростков, по которой все сохнут? Ага, та самая, хер знает, что в ней такое есть, тупая и не симпатичная, но особенная, угусь.

А спроси у них вот так, в реальности, в жизни, за что мне такое внимание – замолкнут, таращась, как золотые рыбки. Мол, совсем дебил, очевидно же – ты это ты.

Причём, если птенчик много о чём не в курсе, воображает из меня иногда принца-защитника, ну, может, немного бешеного, и неизвестно, как отреагирует, если узнает, что те уроды из его универа в общем-то, правы, то Ди – клинический случай. Хоть в международное бюро мер и весов отправляй, как образец самой распространённой любви – не того, не к тому, и не в то время.

– Слушай, – обнимаю его за плечи, – давай мы сейчас позвоним Чару, расскажем ему всё и позовём куда-нибудь.

– И напьёмся на мои деньги? – Ди хотел вроде как перехватить мои руки, но не стал.

– Нет, ты ошибаешься. Отметим, конечно. Но не просто напьёмся. Нажрёмся, как в последний раз!

========== 47. Ледяной город ==========

Итак, на данный момент у меня имелись: сигареты, отбитые рёбра, дезориентация в пространстве и полное отсутствие друзей. Оказалось, выпить за благополучное нахождение Бека – идея так себе.

Потому что обнимавший меня в порыве чувств и парах алкоголя Чар почуял неведомо как, что от меня пахнет полукровкой. А насчёт причин этого… я никогда не умел достаточно убедительно врать, и блондин, сначала вроде как притихший и нормально к этому отнёсшийся, сорвался позже. Когда Ди начал задавать ему вопросы. В результате, из бара нас выкинули и чудо, что не вызвали полицию.

Да и драка состоялась забавная – Чару очень не хотелось получить в нос повторно, мне вообще не хотелось на него нападать. Поэтому так – скорее потасовка, но уж оскорблений в свой адрес я наслушался с грузовой «Боинг». И «шлюха» из них – самое мягкое и безобидное. Кстати, справедливо. Дэниел слушал, слушал, потом плотнее запахнул пальто и растворился в темноте. Даже он осудил, разобравшись, в каких отношениях состояли Чар и Бек, и почему блондин не стеснялся в выражениях.

Я остался один в переулке. Постояв, пошёл прочь. С угольного неба падал пушистый, тихий снег. Блестел в свете редких фонарей. Мелкие осколки звёзд. Вода во фьордах была похожа на нефть. Я непонятным, путаным маршрутом как-то попал на берег, далеко от мест паломничества туристов, магазинчиков, рекламы, музыки. Просто аккуратная вереница малоэтажных деревянных или обшитых сайдингом, изредка кирпичных, а ещё реже – каменных, домиков вдоль набережной. Не мощёной, заасфальтированной. Спокойной, тихой. Ни души. Ни звука.

Всматриваясь в воду, в очертания далёкого причала, у которого покачивались лодки и яхты, укрытые на зиму – неясные серые силуэты, почувствовал себя на другой планете. Оторванным ото всех. Последним человеком Земли. Так одиноко мне бывало только тогда, когда я приходил в свой холодный пустой дом под утро, голова кружилась от выпитого, спина болела. И казалось, ничего не было впереди.

Я снял перчатку и дотронулся до шрама на лице. Разрушитель моей жизни. Проклятая алая полоса, воплощение внутренней змеи на моей коже. Оправдание. То, за что я постоянно цеплялся. Убедил сам себя, что моя жизнь не имеет особого смысла. Что никто не будет мне рад. Не полюбит. Отпустил себя полностью. Разбил. Разрушил. И не могу собрать. Не могу понять, уловить что-то важное.

Морщусь от фантомной боли в левой руке, выбиваю таблетку из пачки и кладу под язык. Всё чаще. Рецидивы ломок. Настроение как «качели». Беспомощность. Безнадёжность. И вместо того, чтобы принимать помощь, поддержку, я опять всё разрушаю. Даже звери не гадят в своём логове, я же…

Остро захотелось увидеть Бека. Единственного, кто хотя бы отчасти может меня понять. С таким же, а может, ещё более страшным и разрушительным злом внутри. Чтобы он усмехнулся, смял окурок тонкой сигареты, хлестнул бы меня меткими, обидными словами, подождал. И подсказал, что делать. В своей обычной манере – полунамёками, жестами. Но это бы помогло мне лучше всего.

Даже не утешающая теплота объятий любимого. Он так много не знает… и так много не должен знать. Ни за что. Никогда. Это как защитить ребёнка от шок-контента в интернете, не выпускать щенка на автобан. Ради его безопасности, не моей. Потому что я и лишь я причина всех его проблем. И психического расстройства, которое удастся ли полностью вылечить – неизвестно.

Как будто во мне накопилась вековая усталость. А мне двадцать один. Я только-только должен начинать курить, смотреть порно и всякое насилие, и сам участвовать в половых отношениях. Смешные законы. Где сейчас найти таких рафинированных детишек? Если даже в католических школах живут собачьи стаи. А остальных одолевает тотальная скука и умственная бескормица. И даже если вдруг появится и вырастет на всём белом свете что-то светлое, пушистое – то приползёт змея и сожрёт.

А я хочу лишь свернуться рядом с тёплым тельцем. Хочу, чтобы он смеялся. Не боялся меня. Ничего не боялся. Хочу его защитить… и в который раз не могу. Опять меня не было рядом. Опять я ничего не знал.

Закуриваю. Но мне хотя бы спокойней. Я хотя бы определился, не без помощи Ди, как ни странно. Я хотел бы жить с птенчиком. Всегда. Постоянно. Изо дня в день, из года в год. Избавиться, наконец-то, от сомнений. Не подозревать его ни в предательстве, ни в измене. И самому постараться. Объяснить себе же грани добра, зла, приемлемого и неприемлемого.

И умом я понимаю, что моё поведение, то, что для меня секс – нечто простое и обыденное, может обидеть других людей, вкладывающих в это действо чуть ли не сакральный смысл. Понимаю, что если мне изменит любимый – это будет море боли. Но тоже странно. Мне будет гораздо больней, если птенчик, скажем, пойдёт с кем-нибудь на свидание, посмотрит в глаза, поцелует… а секс… ну это просто телодвижения в основном. Хотя, конечно, секс с любимым – нечто большее. Всё так запутано, и легче не становится с каждой затяжкой. Отбрасываю окурок. Мусорить в таком чистом городе – преступление. Но я тот ещё хулиган. Тем более, у меня есть веское оправдание – никто не видит.

Часы показывают почти два часа ночи. Я теперь зорко слежу за тем, включен ли у меня телефон. Ни звонков, ни сообщений нет. Пару раз стукаю по экранчику, раздумывая, не позвонить ли Чару или Ди и попросить прощения. Но понимаю, что нужных слов не найду, а градус смелости в моём организме предательски низок. Значит, следует добавить, тем более, что возвращаться в отель и видеть парней лично я ещё сильнее не хочу.

В любом добропорядочном европейском городе с многовековой историей есть работающие круглосуточно заведения, о которых туристам знать ни к чему, да и местный контингент там соответствующий. Но я замёрз, и не боюсь особо ничего.

Сажусь у стойки перед панорамным окном, из которого открывается вид на набережную, хоть и засвеченный люстрам бара. На подозрительные взгляды не обращаю внимания, официантке поясняю свой заказ очень медленно – я не знаю норвежского, она едва ли знает английский. Для верности показываю пальцем на строчки меню, потому что девушка, чуть ли не с суеверным ужасом, без всякого такта, разглядывающая моё лицо, точно ни буквы не запомнила.

Пить – чистое разорение, поэтому заказал кофе и мороженое. Да, набор «Привет, дантист!», но хотя бы вкусно. Поймался Wi-Fi, и я решил сделать дикую вещь. Написал птенчику первым. Ничего особенного, просто несколько фраз о том, что мы нашли Бека.

Ответ пришёл довольно быстро, у любимого ещё время детское, едва ли за полночь. Знает уже. Чар успел позвонить. Спрашивает, как у меня дела. Уместно ли будет написать, что я его очень люблю и соскучился? Никак не привыкну к этим перепискам. Символы на экране. Буквы. Ненастоящие. Я привык к другим – холодным, точным. Время, адрес. Расценки. Прошлое – вот оно. Не сбежать, если оно – часть тебя.

А вот другое – мне нравится. Фото птенчика, в пижаме, на кровати. И всё бы милости, если бы не по-прежнему заклеенный носик. По идее, мне нужно отправить фото в ответ? Мощности фронтальной камеры не хватает, приходится перевернуть телефон. За спиной смеются. Да ладно, нормально получился. Ну, настолько нормально, насколько мне позволяет внешность.

Тем более, в ответ получаю кучу смайликов и выражения желания птенчика слопать ту вкусняшку, что у меня на столе. Запомню, запомню… И тут же фото любимого, уже в одних штанах, кровать расстелена… вот что действительно вкусно.

«Я тебя съем 😈» – набиваю. Молчание. Я его умудрился обидеть? Видимо, нет, потому что следующее фото… явно 21+, хорошо, что мне уже можно, хех. Нужно. Вопрос только, как в этом узком месте поместилось сразу три пальчика? Или там уже не так узко? «А я готовлюсь 😉» – ехидничает. Вот же упёртая пичуга. У него, похоже, навязчивая идея. Которую я буду только счастлив реализовать.

Ещё фото. С совсем уж непристойным ракурсом. Надо бы написать ему, что у меня сейчас встанет и опрокинет стойку. И вообще, чтобы он приберёг разврат если не до нашей встречи, то хотя бы до того момента, как я завалюсь в отель и смогу наладить видеочат. Вся прелесть отношений на расстоянии ведь именно в этом?

Но меня похлопывают сзади по плечу. Гашу экран, оборачиваюсь. Трое. Они и так за спиной маячили, я не обращал внимания до этого.

– Здесь таких не любят, –произносит их заводила на вполне приличном английском.

– Каких? – делаю я самое невозмутимое лицо.

– Педофилов, – мне объясняют пока ещё спокойно.

– А я не люблю, – произношу внятно, – когда лезут в мои дела.

Я готов и сам им разъяснить кое-что только за то, что они краем глаза заметили птенчика. А его никто не должен видеть! Ну, я тоже хорош, но разве же мог предсказать, что будет так непристойно?

– Выйдем? – дерзко бросают мне.

– Не вижу причины.

– Ты нарываешься, хуй? – подступают ближе.

Официантки начинают тревожиться, а вот посетители поглядывают с интересом. Ждут развлекалова.

– Ничуть. Этому парню девятнадцать, и он мой муж. А вы вторгаетесь в частную жизнь.

– Ты ей светишь везде, пидор, – осаженный, главарь задирается уже не так уверенно.

Я молчу и жду, когда конфликт исчерпает сам себя.

– Ты что, оглох? Тут не любят пидоров!

– Я при чём? – чуть не улыбаюсь.

Думает, наверное, что я не понял его английского, повторяет:

– Ты пидор. Мы таких не любим.

Прогрессивное просвещённое общество во всей красе. Прими гомофобию как данность и обрети мир и просветление. Я так и делаю.

– Я при чём? Я, ребята, гей. А пидоры это те, кто мешает приличным людям спокойно жить.

Естественно, после таких слов меня на улицу просто выволокли. Я особенно и не сопротивлялся. Не потому, что чесались кулаки. Потому, что было неудобно перед остальными посетителями за этих придурков. Боялся ли я – да ничуть. А они – возможно, потому что местом разборок выбрали не пятачок возле бара, а тёмный переулок подальше. К разочарованию любопытных зевак, высунувшихся из двери.

Кажется, нападающие слишком надеялись на численное превосходство. А я – не меньше, чем на голову выше всех их и в плечах шире. Ну, давайте, храбрецы. Главное, держать за спиной стену и не падать с ног. А пропустив удар под дых, не пытаться дышать и не паниковать. И экономить энергию.

Итого. Два – ноль в мою пользу. Это если разбитые носы считать. Пора уже начинать их на руке татуировать, как сбитые самолёты врага. Очень эффективно, сразу убавляет пыл соперника. Берсеркеров среди троицы не оказалось, поэтому, попытавшись достать меня ещё пару раз, задиры плюнули и удалились. Типа ничья. Ну, проклятья в мою сторону он бросали ещё долго, на норвежском, английском и ещё каком-то невиданном суржике, звучащем как заклинания вызова троллей из логова.

Мне от этого было не жарко и не холодно. Я закурил, втянул дым повторно отбитой грудной клеткой и подумал о том, что защита корпуса у меня дерьмовая. Записаться на курсы самообороны что ли какие, достали меня эти дикие нравы, да и в форму себя привести надо, тоскую же по собственным кубикам пресса. Шрам, конечно, болит ещё, но если его ждать, так вообще можно стать самой идеальной фигурой во вселенной. Шаром.

В баре очень удивились, когда я вернулся, не только относительно невредимый внешне, не считая сбитых костяшек, но и вежливо попросивший счёт. Оплачиваю, оставляю даже небольшие чаевые. Всё же сервис у них неплохой, несмотря на излишнее любопытство к моей персоне. А к нему я привык.

Миновав несколько кварталов, бесцельно шатаясь под снегом в ледяном, насквозь промёрзшем незнакомом городе, вспоминаю, что так и не ответил птенчику. Должно быть, он расстроился или обиделся.

Но Wi-Fi, естественно, уже нет. Да и не могу я вечно скитаться по улицам, как собака, только потому, что сам же натворил дел и позорно прячусь. Нужно поговорить как минимум, с Чаром. Попробовать извиниться, хотя бы формально.

Присматриваюсь к названию улицы и номеру дома, прикидываю норвежское произношение, вызываю такси. Естественно, получаю уведомление об астрономической цене за поездку. Ещё бы, не нагреть туриста на деньги невозможно. Устало уведомляю диспетчера, что я в курсе расценок и легко могу позвонить в другую контору. И чудо, сумма тот час меняется на адекватную. Сервис. Всё для людей.

Курю от безделья. Приветливо машу рукой какой-то старушке, отодвинувшей штору в ближайшем доме на втором этаже, чтобы посмотреть, кто у неё под окнами шастает. Пожилым людям часто не спится. Надеюсь, на моё лицо падало достаточно тени. Не хватало ещё, чтобы из-за старческой мнительности меня полицейские увезли.

Как бы то ни было, такси приехало раньше: старенький внедорожник, водитель в возрасте. И всё равно с любопытством поглядывал на меня в зеркало заднего вида. Да. Нашёл достопримечательность. Будет, что рассказать жене. «Знаешь, дорогая, я тут такого парня подвозил… Урод, жуть». Я спокоен. Это и раньше меня не задевало, а пока на свете есть люди, для которых я не просто урод со шрамом, так и вовсе безразлично.

Аккуратно оплачиваю, благодарю водителя. Взираю на вывеску отеля едва ли не с нежностью. Хватит приключений, знакомств с местным колоритным населением и климатом. Больше без надобности никуда не пойду. Достаточно с меня Норвегии, спасибо. Ни в музей, ни в крепость тут какую-то знаменитую не хочется уже. А сувениры я в первый день ещё купил.

В номере холод – окно приоткрыто, и полный мрак, нарушаемый лишь огоньком сигареты. Чар. Курит, сидя за столом. Покосился в мою сторону, когда я зажёг светильник на стене, но не более того. Из признаков Ди – второй стакан. Видимо, немного догнались в номере, обсуждая меня и мои злодеяния. Общение с любимым, выходит, откладывается. Да и спит он, наверное, уже, не дождавшись ответа от меня.

– Чар, я…

Молчит. Но кошачьи глаза внимательно изучают меня, моё лицо. Достаточно ли убедительно я изображаю на нём раскаяние или нет. Стараюсь, чтобы получилась минимум вселенская скорбь, но когда у тебя половина лица парализована – успех сомнителен.

– Скажи лучше, страдалец, – тихо усмехается моим потугам блондин, – как Би вообще выглядит.

– Как восточная наложница, – сняв куртку, подсаживаюсь за стол, – увидишь.

– Да уж, надеюсь, – Чар, не дожидаясь просьбы, наливает мне в стакан Ди на два пальца виски. – Другое скажи. Опять подсадили? Сорвался?

– Да, Чар. Да.

Блондин сжимает стакан в руке, пальцы белеют. Окурок получает незаслуженную дозу ненависти, уничтожаясь в пепельнице. Подкуриваю новую сигарету себе и ему. Не люблю приносить плохие вести. Ненавижу.

– Значит, – наконец вымучивает из себя Чар, – каждый день там его не только унижает, но и убивает.

Я с такой стороны об этом не думал. Действительно. Я не видел из-за перчаток, в каком состоянии вены Бека. Может, он и на таблетках, они дешевле. В любом случае медленная смерть. И высокая вероятность быстрой – передоз страшная вещь.

– Я готов рвануть туда сейчас же. Голыми руками всех разорвать, – тихо говорит Чар.

Кажется, он пьян сильнее, чем обычно. По нему вообще сложно понять степень «нагруженности», но сейчас его выдаёт не манера речи, а именно откровенность.

– Поэтому мы тебя и не берём с собой. Дэниел уже говорил, что план есть?

– Ага, – кивает, – но знаешь его только ты. Поэтому хочу я того или нет, а ссориться с тобой нельзя. Я не злюсь, если честно. Ревную. Обижен. Но не злюсь.

– Потому что я не смогу увести у тебя Бека?

– В точку, – Чар приподнимает стакан. – Я почти понял философию «только секс, ничего более».

– Всё равно извини.

– Ну, я же знаю, что у тебя член в штанах не удерживается так же, как и у Би. Ничего, образумитесь. А вот Дэниелу урок хороший был. Сидел тут, зубами скрипел. Я ему посоветовал засунуть своё сочувствие ко мне – в жопу, как и амбиции. И честно рассказал, какая ты мразь.

– И за это я тебе сердечно благодарен.

– Ха, – хмыкает. – Молись, чтобы я кое-кому другому тебя не сдал с потрохами.

– Не сдашь, – отпив обжигающий напиток, утверждаю. – Потому что ты хочешь жить долго и счастливо.

– Хочу, – блондин дотрагивается до едва зажившего носа, – да и жалко всё рушить. Вы так счастливы вместе. А если ссоритесь, то так же и несчастны. Оба.

Конечно, счастливы, да. Не знает же про насилие. Но сейчас всё более-менее стабилизировалось, и уже кажется, что причинив боль любимому, я причиняю её и себе. «Одна плоть». Древние люди иногда были очень мудрыми, и даже в сказки про бородача на облаке смогли вложить крупицы нетленной истины.

– Так ты расскажешь, что нам втроём делать?

– Расскажу, – обнадёживаю, – но только тогда, когда ты протрезвеешь до адекватности.

– И как ты это всекаешь постоянно?

Пожимаю плечами. Необъяснимые инстинкты. Точно так же, как ты, Чарли, научился читать эмоции на моём лице. Точно так же.

========== 48. Друзья ==========

Их обходили с двух сторон, но никто не толкал и даже не цеплял случайно. Как будто вокруг них, обнимавшихся под рваным, дёрганным, изломанным, не знающим, куда ему упасть, снегом, образовался непроницаемый кокон из счастья.

Бек встряхнул волосами, брызги ледяной воды вспыхнули в них, теперь тёмных, как ночное небо, ярче, чем бриллианты, украшавшие ранее. Отстраниться от себя Чар не дал, притянув полукровку обратно, ещё ближе, наклонился к его лицу…

Щелчок зажигалки слева. Я поворачиваюсь. Под навесом закрытого на ночь магазинчика Ди подкуривает тонкую сигаретку. Бледный, вид – измождённый. Пальто расстёгнуто, на сутане под ним обломки снежинок оставили мокрые пятна, чёрные на чёрном. Нервно перехватывает тонкими пальцами край одежды, когда порыв ветра бросает в него очередную партию колючей воды с неба.

– Вы очень плохой пример, святой отец, – мне не понять, почему Дэниел не рад.

– Бог милостив, я не святой, и никогда не буду отцом, – губы парня болезненно кривятся, рука, свободная от сигареты, комкает римский воротник, как будто тот душит.

– Ожидаешь от них благодарности?

– Не нуждаюсь… это такая мелочь, такая… не могу поверить, что человеческая жизнь такая дешёвая. А я мог бы ещё и поторговаться…

Несмотря на наличие плана «B», план «A» – прекрасно сработал, никаких побегов, никаких опасных для жизни действий. Оружие не понадобилось. И хорошо, приключения – это только для романов годится, а обычная жизнь чем спокойней, тем лучше, и так нам хватает забот. Дэниел полукровку просто выкупил. Как вещь, как скот. Как шлюху, да. Официально, получив на руки договор о «материальной помощи фонду», который я у него едва успел отобрать прежде, чем тот был окончательно порван. Мятая бумажка у меня в кармане. Вся жизнь для обнимающейся под дробным снегом пары.

– И так удивительно, – Ди смотрит в засвеченное небо, – человека, который раньше едва ли полсотни стоил, мне теперь не купить ни за какие сокровища мира.

– Кажется, мне долго придётся отрабатывать, – вздыхаю, полусерьёзно.

– Я деньгами не возьму, – Ди едва ли на меня смотрит, – только об одном хочу попросить.

– Хорошо, но…

– Познакомь меня с ним, – перебивает меня, и добавляет быстро, сбивчиво: – Я не причиню ему вреда, ничего не скажу о тебе… я хочу понять.

– Кажется, ты зря упустил возможность попросить что-то более существенное, – улыбаюсь, – С тобой и так уже хотят познакомиться, и не только он. Потому что никто не сделал для спасения Бека больше, чем ты. И я не о деньгах сейчас.

Дэниел тушит сигарету, просто сжав её в кулаке, и то ли не обжигается, то ли не подаёт виду. На меня не смотрит, уперев взгляд куда-то на мокрый снег, прилипший к нашей обуви.

– Я просто хотел сделать хоть что-то… для тебя… для вас. Не имеет значения, во сколько это обошлось. Деньги – лишь средство. Очень простое средство.

– Но за него ты не сможешь купить ни друзей, ни любви, Ди, – произношу я мягко.

Среагировал на свое имя, вскинул голову, в синих, а теперь казавшихся такими же, как мои, чёрно-звёздных глазах заплескалась боль:

– Я это знаю лучше, чем кто-либо. У меня нет никого.

– Ошибаешься, – усмехаюсь.

И уже в следующую секунду на парня налетает с рукопожатиями и объятиями Чар, употребляющий теперь в своей речи, наверное, все слова благодарности, которые за жизнь выучил, и не по одному разу.

Бек же, немного понаблюдав, как Ди, краснея, пытается отбиться от признательностей блондина, подходит ко мне, прижимается к плечу и шепчет в самое ухо:

– Таблетки… знаю, у тебя есть. Пожалуйста. Я не выдержу.

– Как в старые недобрые, да? Дозировка, Бек, помни о дозировке, – протягиваю ему пузырёк с собственным лекарством.

Не забыть, как он, прикованный цепью, скулил на кровати ночи напролёт, а днями выпрашивал у меня то же, что и сейчас.

– Думаешь, кодеин меня возьмёт? Или что там за вещества, – пробежав глазами название, решительно выбивает на ладонь четыре кругляша.

– Две, Бек! – шиплю я.

– Не учи дедушку кашлять! – полукровка закидывает таблетки в рот, – Хочешь, чтобы этот вечер был испорчен?

– У вас самолёт через четыре часа!

– Вот я и хочу попасть на него, а не в больницу, – Бек встряхивает головой, капли в слипшихся волосах больше не блестят. – После той синтетики мне уже ничего ни от чего не будет.

– Точно хочешь остаться? – блондин наконец-то выпустил Дэниела и подошёл ко мне.

– Точно, – подтверждаю, – да и как бы…

– Я понял, – Чар кивает. – Как-нибудь объяснимся, почему ты не полетел.

– Доверь лучше это мне, – вмешивается в диалог Бек, и я замечаю, что зрачки у него уже подозрительно уменьшились, – а то как вы все объяснять умеете, известно. Я до последнего не знал, что ты приехал!

Оборачивается на Чара, тот пожимает плечами:

– А что, надежды на меня никакой не было?

Полукровка фыркает:

– Тоже мне, банк швейцарский!

Отхожу от них. Пусть ссорятся, мирятся, целуются – это их и только их вечер в стране фьордов, в городе, чьи улицы заливает мягкий свет окон, а с неба срывается снег. Мир для них…

– Пойдём? – спрашиваю я Дэниела, уже немного пришедшего в себя.

– Да, – соглашается, – только куда?

– Если хочешь, вернёмся в отель. А нет… куда-нибудь.

– Я хочу увидеть Северное море, – тихо говорит Ди.

– Может, океанариум? Музеи?

– Море, – настаивает, – просто море.

Ну, пусть так.

– Нам туда, – указываю на зеленоватый, подсвеченный шпиль.

– Точно? – сомневается Ди.

– Это Никиеркен, Новая Церковь.

– Путеводитель ты прочитал, – слабо улыбается Ди, – но твой норвежский ужасен.

– Никогда не хотел стать в нём экспертом, – чуть улыбаюсь.

Попрощавшись с Чаром и Беком, я с Ди, стараясь не отставать друг от друга, углубляемся в хитропереплетающиеся улочки. Ощутимо пахнет морем, ветер как раз от него. Ди, пройдя некоторое время в молчании, вдруг спрашивает:

– А это ничего, что ты останешься?

– Ты считаешь, что было бы нормально бросить тебя одного?

– Я же не ребёнок, – дёргает плечом, – да и я тебе…

Замолкает. Горькое «никто» так и не сумело вырваться из его губ в морозный воздух, наверняка застряло где-нибудь в груди и болит.

– Друг, Ди, – мягко говорю я, – по крайней мере, я хочу, чтобы ты им был.

– Теперь-то зачем? – усмехается. – Спасать некого, да и денег я уже потратил на месяц вперёд, даже не одолжу.

Из-за домов показалась набережная, Дэниел зашагал быстрее, и мне пришлось тоже ускориться, чтобы догнать, поймать за плечи и развернуть к себе:

– Не «зачем». Потому что. Для дружбы что, нужны столь мелочные причины? Хоть какие-нибудь причины?

– Как и для любви, да?

Видно, что слова даются Ди с трудом, но он понимает, что их необходимо произнести. А я смотрю на него, обдуваемого морскими ветрами, заляпанного снегом, в распахнутом пальто, мятой сутане со смятым воротником, и сердце сжимается, как будто от вины. Но я не в силах ему помочь:

– Да, Ди.

Парень смотрит на воду, стремительно линяющую из тёмно-серой в абсолютно чёрную из-за угасающего зимнего вечера, и не раньше того, как пришвартованная к молу яхта три раза тихо чиркает бортом о настил, тихо говорит, не то мне, не то мелким барашкам пены на волнах:

– Мне кажется, я справлюсь. Мне просто нужно до конца поверить… в вас.

Отступить, когда ты сам, лично, убеждаешься полностью, что всё безнадёжно, гораздо проще, чем только от моего отказа. Сердце у меня, конечно, будет не на месте, но я всё же познакомлю Ди с птенчиком. Кажется, это будет правильно.

Становлюсь рядом с Дэниелом, закуриваю, подношу огонёк к его сигарете:

– Может, будем бросать?

– А чего ради? Или там, – Ди указывает огоньком сигареты куда-то вверх, – с нас спросят за это? Мы – жалкие люди, мы стараемся просто выжить.

Правильно. Выжить. Справиться с болью, которая иногда – просто невыносимая, потому что – не физическая. Не то, что эти покалывание в руке и тяжесть, закрадывающаяся в голову, как сейчас. Знаки того, что я опять пропустил приём очередной таблетки. Но я не хочу сейчас доставать их, хотя Ди и так обо мне знает столько, что впечатление испортить невозможно.

Докурив, Дэниел неожиданно усмехается, обернувшись ко мне:

– Хочешь немного меня отблагодарить?

– Поехали, – выдыхаю с некоторым облегчением, – но ты же помнишь, без обязательств.

– Не так, – останавливает меня Ди. – Не совсем так. Я, сейчас, наверное, глупость попрошу. Как героиня дешёвенького жёлтого романчика.

Я приподнимаю правую, единственную подвижную, бровь и молчу, жду. Наконец, парень собирается с духом и просит:

– Поцелуй меня. Так, как ты целуешь его.

Лучше б секс. Но я хочу выйти из боя без потерь, да ещё и змею порадовать. А так нельзя. Но и его просьбу выполнить тоже решительно невозможно.

– Нет, Ди. Так – не могу.

Закусывает губу, выдыхает. Всё же понимает, как и глупость своего каприза. Это неосуществимо.

– Тогда так, как если бы… никого не любил.

Это – можно. Хотя, конечно, поцелуи – дело очень личное, и очень интимное. Но этот взъерошенный, промокший и наверняка продрогший мальчишка хочет, чтобы его поцеловал парень с изуродованным лицом. Который, к тому же, никогда не будет его. И этот поцелуй принесёт нестерпимую боль, можно не сомневаться.

Притягиваю его к себе за вздрогнувшие плечи, обнимаю одной рукой чуть выше талии, а другой нежно придерживаю за шею, запутывая пальцы в волосы Ди, наклоняюсь к нему, к приоткрытым губам, закрываю глаза.

Выгоняю из головы все мысли, но и все чувства – тоже. Особенно похоть. Всё, кроме нежности. Полубессознательные прикосновения, такие, чтобы ничего не трогали в моей душе, но в то же время не сухие, не чёрствые.

Ди же целует меня отчаянно, точно зная, что этот раз – первый и последний, и как будто ему этого хватит.

Но хоть чуть-чуть наиграться со мной не дал снежок, прилетевший мне в плечо, и рассыпавшийся сотнями мокрых брызг. Дэниел отстраняется, и второй снежок прилетает уже в него, стукнув в грудь.

Неплотные, маленькие комки. Ничего удивительного, их авторы – сами маленькие. Дети, стайка, шалуны, которых родители ещё не загнали домой, ужинать и пить молоко на ночь. Им показалось забавным кинуть в нас снегом. И мне они кажутся почти милыми, пока не выкрикивают, громко, звонкими голосками, сначала что-то на норвежском, а потом на понятном, хоть и с акцентом:

– Педики!

Ди сжимает пальцы, вцепляясь моё плечо. Похоже, ему не хватает воздуха. Но это же – всего лишь дети. Маленькие отражения взрослых. Молодые звери, лишь повторяющие за старшими в стае, и лучше всего запоминающие то, что может их защитить на уровне инстинктов – ненависть, насилие, жестокость. И ругательства, конечно.

Приветливо машу им рукой, ничуть не разражаясь. Третий снежок до нас уже не долетел, а потом и обзывательства прекратились. Дети надеялись, что мы начнём браниться, как всегда делают «эти глупые взрослые». С определённого возраста ругань детей уже не страшит, а развлекает. Немножко потоптавшись, стайка убегает в один из многочисленных переулков, только их и видели.

Ди произносит так тихо, что я в основном читаю по губам:

– Пойдём отсюда, вернёмся в отель. Такси, да…

Копается в кармане в поисках телефона, но я его останавливаю:

– Автобусы ещё часто ходят.

– Я не хочу… не хочу видеть людей! – губы дрожат.

Слишком близко принял к сердцу даже такую, ненастоящую, подражательную ненависть. Не до конца он себя ещё принял. Да и для родных он до сих пор «в шкафу».

– Не дёргайся, – встряхиваю его за плечо, – и не истери. Смотри на меня! Смотри!

Поднимает на меня глаза цвета грозовых туч, из которых вот-вот хлынет дождь.

– Сказать тебе пару самых остроумных слов, которыми называли меня? – говорю твёрдо и достаточно громко. – И что, шрам у меня исчез? Рассосался, как по волшебству? Или от того, что они крикнули, ты опомнишься и женишься на «Мисс мира»? Это слова, Ди. Как бы больно они ни ранили. Пойдём.

Разворачиваюсь прочь от края набережной, поймать автобус можно только на соседней улице. Дэниел, однако, за мной не следует и почти кричит мне в спину:

– Почему? Почему ты такой?

– Какой? – оборачиваюсь, – изуродованный?