Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Я ехать не годен, – оправдывается, – сутки почти не спал.

– Иди тогда, – милую, – Бек в седьмой живёт.

Пусть сами разбираются, дерутся, любятся, спят… Пусть весь остальной мир перестанет существовать, мне всё равно. Есть только я и мой маленький любимый, который болеет, и я должен находиться здесь.

Но долго посидеть и потерзаться жалостью к птенчику, его новой болезни и незажившему носику, мне не даёт Бек.

– Пошли, ничего с ним никто не сделает.

– Я никуда не пойду!

– Пойдёшь, – Бек категоричен, – нужно… попрощаться с Сэм. Её… заберут.

Он так и не смог сказать «её тело». Да. Для него она до сих пор, как кот Шрёдингера – мертва, но в то же время как бы и жива. Пока не поймёшь, что коту-то уже минимум восемьдесят два года, а кошки, даже воображаемые, столько не живут.

Пока не увидишь Сэм упакованной в непрозрачный мешок, не чёрный, как любят показывать в фильмах, а какой-то грязно-синий. Расстёгнут до половины, и мы последние, кто пришёл, уже приезжие санитары готовятся увезти тело.

Тело. Да. Теперь тело. В Сэм-то и так было не очень много жизни, но какой же всё-таки контраст со смертью! Лицо – бледное, спокойное. Но меня убеждает в том, что всё, конец, всё реально, не оно.

А ненужная теперь бинтовая повязка на руке, лежащей поперёк груди. Кто-то так же, как я – Бека, спас её жизнь. Спас, только затем, чтобы она оборвалась по чужой злобной воле, так быстро и так нелепо.

– Пошли, хватит.

Голос дрожит. Я, как и Бек, не решился подойти к покойнице, дотронуться. Зачем? Осквернять и так уже осквернённое?

В зале по-прежнему ведут обсуждения, и Бек идёт туда, к столу. Берёт в слабослушающиеся его руки детальку, мучительно и медленно крутит её в пальцах. Я понимаю, прекрасно понимаю его. Он хочет закончить то, что она – не успела.

========== 37. Прощание ==========

Обстановку за столом нельзя было назвать удручающей, но и обычной – тоже. Разговоры велись уже не так оживлённо и совсем на другие темы. Не касалось это, пожалуй, только Чара, который всё норовил помочь Беку, на что полукровка шипел и огрызался. На мой взгляд – не очень искренне. Но всё же был доволен, и не пытался это скрыть. Ну ещё бы.

Блондин же выглядел абсолютно счастливым, иногда шмыгал разбитым носом и, в один момент, немного оборзев, коснулся губами за ухом Бека.

Тот и бровью не повёл, а вот сидящую почти напротив них даму это страшно возмутило. «Мерзость» – еле слышно прошипела она и манерно дёрнула головой.

– Мерзость, – невозмутимо и негромко, не отрывая глаз от тарелки, ответил ей полукровка, – это желать в шестьдесят лет фигуру восемнадцатилетней, и подсесть на «спиды».

Чар на это растянул краешек разбитого рта и притянул Бека к себе поближе, я тоже не смог сдержать улыбку. Остаток ужина мы провели в тишине, под неодобрительное сопение женщины. Гомофобия – штука неискоренимая, главное, это самому относиться к этому спокойно.

Странно, но блондин не уходит вместе с Беком, а догоняет меня в коридоре и спрашивает:

– Слушай, а вам тут никаких странных таблеток не дают?

– В смысле? Ну, лекарства.

– Да нет… это…

Я понял. Да ладно, серьёзно?

– Не даёт? – усмехаюсь.

– Ну… в общем… – мнётся.

– А ты думал, – злорадно тяну я, – что стоит тебе, принцу на грязном «Ford-e», явиться, так все преграды рухнут и все ноги раздвинутся?

– Ну хотя бы из жалости к покалеченному, – блондин произносит это почти серьёзно, дотронувшись до ссадины на лице.

– Бек меняется, Чар. Не ты ли говорил, что он лучше нас обоих?

– Мы его не заслуживаем, – поправляет меня блондин и грустнеет, – что теперь делать-то?

– У меня спрашиваешь? – изумляюсь.

– А, ну да, – поправляется парень, – ты же тоже почти в разводе. Что у вас случилось, кстати? Я даже не представлял, что этот малыш может быть так зол!

Отличные новости для меня, ага. Значит, птенчик на меня ещё и зол, а не просто обижен. Нет, ну, а чего я ожидал?

– Не твоё это дело. – грубовато отвечаю Чару. – А с Беком сами разбирайтесь, если тебе от него только секс нужен – лучше проваливай прямо сейчас.

– Да что ты-то меня всё время прогоняешь! – возмущается. – Ну косячу, ну дурак, вы меня теперь вечно гонять будете?

– Да я, надеюсь, уже вбил в твою белобрысую башку, что так делать нельзя. И не дай тебе Бог хоть чем-то ещё раз Бека обидеть. Убью.

– Что-то мне подсказывает, что ты вот сейчас не шутишь, – блондин отступает на шаг.

Киваю, и даю ему, кажется, действительно нужный совет:

– Бека любить надо. И всё.

– Да я… – начинает было Чар, но, заметив мой взгляд, осекается, – …попробую.

– Иди, «пробуй», – хлопаю его по плечу.

Диковато немного мне, имеющему о любви довольно странное, искажённое представление, не понимающего её, говорить такое. Но это всего лишь слова. А мне и самому нужно попытаться привнести немного действия.

Хотя бы заботы о своём маленьком, больном мальчике-птенчике. Он инстинктивно завернулся в одеяло, как в кокон, дрожит. Если вести себя правильно, то человека, у которого озноб, нужно ещё больше охладить. Ну это постороннего человека, а не любимого.

Его-то жалко, маленького. Но прежде всего, нужно дать ему воды, чем больше, тем лучше. Тормошу, раскутываю, но он то ли спит, то ли бредит, и не реагирует почти.

Чар, проклятый придурок, вот что теперь с ним делать? Поить из ложки? Ну или по-другому, как нас учили фильмы не для детской аудитории.

Набираю в рот немного воды, осторожно, придерживая голову любимого, пытаюсь при помощи поцелуя перелить в его ротик хоть немного. Результат – худший поцелуй в моей жизни, вода повсюду, только не там, где нужно. Миф развенчан, пойду схожу за ложкой. Звать кого-то из персонала страшно не хочется. На крайний случай.

Тот ещё квест, конечно. Ужин-то окончен, а посуда – пересчитывается. Но помытая – никак не охраняется, это же не ножи, даже не вилки, а мы – не в России, где, говорят, из ложек уголовники заточки запросто делают.

Ну, не то чтобы совсем не охраняли, но две девушки технического персонала, занятые мытьём посуды и санитар, который с ними болтает вместо того, чтобы делать обход – это несерьёзно.

Может, в другое время здесь к делу подходят более добросовестно, но не сегодня, когда есть что обсудить, и сплетня дня обрастает всё новыми подробностями, ведь персонал почти весь – сменился, и не был свидетелем событий. Так, наверное, к утру нападавших будет уже трое, на защиту девушки бросятся доблестные санитары, а про меня только полицейские будут помнить. Тем лучше.

Не прятаться, не красться, просто тихо, уверенно подойти, взять ложку со стеллажа и уйти.

Поверить не могу, что у меня всё так легко получилось, на меня обратили внимание, только когда я шёл по коридору обратно, и то совсем другой санитар.

Но я особенно ничего не нарушал – у многих пациентов здесь была бессонница и, пока ты ведёшь себя тихо и никому не мешаешь, можешь ходить туда-сюда, или даже, как писатель, работать в общем зале.

Хотя, мне кажется, он сейчас не вполне работает, а единолично захватил весь сигнал Wi-Fi и сёрфит в интернете.

Взгляд, которым он меня одаривает, только подтверждает мою догадку, а также то, что сайты явно не литературоведческие. Но дела мне до этого никакого нет, тем более, я у него ещё и печеньку накануне украл.

Воровство теперь – мой образ жизни просто. Повяжут меня и спросят: «Скажите, мистер Наэйдр, как вы докатились до такой жизни воровской?» А я отвечу: «Это всё ради птиц!»

С ложкой дело пошло намного легче и лучше, и я перестал пытать любимого только тогда, когда споил более, чем достаточно, несмотря на то, что он даже немного отбивался и пару раз подавился. Я не злой, я причинятель добра.

И постараюсь всё искупить настолько, насколько это только возможно. Хотя бы вниманием и нежностью, всем тем, чего так не хватает моему больному мальчику.

Выпутываю его из одеяла, чтобы расправить то как следует. С его плеч и спины ещё не совсем сошли следы от моих меток-укусов, а там, где я давил, вжимая его в кровать – вполне чёткие синяки-следы, отвратно зеленоватые.

И носик, опять же. Немного опухший, с забавным пластырем-стяжкой сверху. Только всё, что было – ни капли не забавно.

И я не удивлён, что он не желал меня видеть. И сомнительно, что хочет сейчас – Чар говорил, что он кричал на него в дороге, а если любимый повышает голос – он не просто недоволен, а невероятно зол. И как знать, будет ли рад моему присутствию, когда ему полегчает. А вдруг это последняя возможность до него дотронуться, прикоснуться?

Буду обхаживать, как принца, ни за что не отстану. Ложусь рядом, чтобы его греть всю ночь. Охранять. Просто лежать с ним под одним одеялом. Обнимаю, притягиваю поближе. Утыкаюсь носом в светлую макушку, с не очень чистыми волосами, но от этого только сильнее пахнущими вишней и ванилью.

Он вообще весь – абсолютный соблазн, пахнет острее, кожа – горячая, сам – едва копошится, беспомощный. Идеальная добыча. А я, оказывается, сомнофил, поздравляю. Просто полежать? Серьёзно?

Как тут устоять? Как не начать ласкать его? Тем более, я не собираюсь приносить ему хоть малейший вред. Просто буду вести себя немного эгоистично. И начну, пожалуй, с этих вот темно-розовых губ, они пересохли, необходимо немного увлажнить.

Осторожно провожу языком сначала по верхней, потом по нижней, дотрагиваюсь своими губами, но даже не пытаюсь углубить поцелуй. К чему, если он будет безответным?

На очереди – шея и плечи, вот их покрывать поцелуями с языком – можно и нужно. Опуститься чуть ниже, обласкать языком тонкие ключицы. Любимый ворочается, как будто ему неприятно, пытается перевернуться на бок, но я ему не разрешаю. Всё же я – насильник, но теперь – очень нежный.

И змея внутри меня – мирная, пушистый альбинос, тихо шипящий, довольная вместе со мной тем, что соски любимого, реагируя на прикосновения, заострились, затвердев, и чуть потемнели.

Те, кто считает, что мужчинам они не нужны – ничего не знают о предварительных ласках. Но что я хочу добиться сейчас? Не задаюсь таким вопросом, нежно присасываясь, обводя языком, и чуть-чуть покусывая сначала один облюбованный сосок, потом переходя к другому, и повторяя это, повторяя…

Выцеловываю узоры ниже, по линиям рёбер, по-прежнему довольно чётко обозначенным на коже, и животику, немного ниже, у линии трусиков… Интересно, будет ли ему, находящемуся в болезненном, бредовом состоянии, приятно? Или всё пройдёт незаметно? Или мне вообще не удастся его возбудить? Есть лишь один способ это узнать.

Осторожно стягиваю с него бельишко, нежно сжимаю упругую попку в руках. Какая же желанная, как бы я хотел туда, внутрь, ещё раз! Мне же, оказывается, удаётся туда поместиться самой заинтересованной частью тела!

Но ни в коем случае не сегодня, змея, не сегодня. Только тогда, когда любимый будет в полном сознании, а не копошиться в истоме, как сейчас.

Более того, только тогда, когда он сам об этом попросит, не из чувства долга или любопытства, а от желания, которое станет всепоглощающим. Может, этого никогда не произойдёт, но сегодня я – лишь поиграю.

Развожу ножки любимого, из чистого эгоистичного удобства, он опять хочет посопротивляться, но слишком слаб и беспомощен для этого. Тем более, это не более, чем инстинкты. Меня ожидает много работы, со стороны жертвы – ни малейшего интереса. Но мы ещё посмотрим, болезнь, кто кого.

Теперь я на прелюдии уже не размениваюсь, решительно захватываю член любимого губами, втягиваю, обласкиваю языком. Если этого будет недостаточно, применю профессиональные умения рук.

Но уже через несколько секунд ощущаю робкое подрагивание, а вслед за ним – получаю весьма интересный опыт того, как лёгкая заинтересованность переходит в полноценную эрекцию, и член любимого, постепенно наполняясь кровью и желанием, становится твёрже, горячее, непослушнее, норовя выскользнуть наружу.

Позволяю ему это, выпустив изо рта, придержав губами, только затем, чтобы сглотнуть, выдохнуть, и заглотить его уже полностью. Получу сейчас отличную тренировку, пока любимый не может ни противиться, ни стесняться.

В основном, обласкиваю это небольшое, но очень гордое, достоинство ртом, приучая себя к как можно более глубокому захвату, такому, какой демонстрировал на мне Бек. Тут же не в пример легче, потому что меньше и, если правильно дышать – даже и не подумаешь давиться.

Тело любимого – изначально совершенно, все недостатки я привнёс лишь сам. Даже член – идеальный, когда выпускаю его изо рта, чтобы немножко облизать, рассматриваю. Шовчик – точно посередине, веду языком по нему линию. Не бывает так, не бывает…

Обязательно спрошу у его родителей, не подкинули ли им сына откуда-нибудь с небес, и не стоит ли на чердаке коробка не только с молочными зубками, но и с молочными крыльями и нимбом.

Решаю, что с моего маленького хватит моих любвеобильных издевательств, тем более, мне и о самом себе давно бы надо позаботиться, на животе, обласкивая любимого, мне очень неудобно лежать.

Чуть глубже глотаю, чуть сильнее и быстрее провожу языком, наверное, любовь всё же победит. Так увлекаюсь, что вздрагиваю, когда мне на голову вдруг опускается тёплая ладошка.

– Ты… что делаешь?

Любимому, кажется, получше. Приоткрыл свои глазищи, сбивчиво дышит, но выглядит сонным, растерянным, очаровательным.

– Да я… – отстраняюсь.

Качает головой, облизнув губки, слабо, но решительно толкает меня назад, вниз, всем своим видом выражая непротивление мне.

Даже больше, когда я, ободрённый, стараюсь изо всех сил, и достигаю необходимого результата – любимый, дрожа, хрипло выдыхает моё имя, прежде чем застонать, прогнуться, и излиться вкусным и горячим.

Сглатываю, облизываясь от удовольствия, как довольный кот, притягивая любимого к себе, надеясь на взаимность, но тот слишком слаб и разморён для этого, даже на объятия не отвечает, только слегка трётся об меня головой в своей излюбленной манере. Но мне и этого хватит, пациент явно идёт на поправку.

Но как только я собираюсь поправить и себе настроение, имея такой замечательный объект для дрочки, как расслабленный, довольный и бесконечно прекрасный любимый рядом, в дверь комнаты стучат.

Ненавижу стук в дверь всеми фибрами души. Но это, скорее всего, ночной обход, с целью проверить состояние пациентов, обязательный порядок, нужно открывать.

Бек обычно уходил до него или приходил после, и про наши отношения только подозревали. А тут не укрыться. Но я что, законного мужа скрывать буду?

От посторонних глаз – ещё как. Закутываю его в одеяло, что-то воркует, заворачиваясь. Сам же – надеваю штаны, в трусы мне пока ещё не влезть.

Снова стучат. После третьего стука – зайдут. Распахиваю дверь.

А там вовсе и не санитар. Чар, причём одетый и обутый. И обзавёлся несколькими не очень аккуратными косичками. Похоже, его уже начали прощать.

– Что, решил со мной счастья попытать? – окрысиваюсь.

– Да я вижу, ты готов, – бросает взгляд на явный признак стояка в штанах.

– Это не для тебя, – хмыкаю, – ну только если заплатишь.

– Ты серьёзно?

Закатываю глаза. Он что, действительно повёлся? Хотя такого, как блондин, можно один раз и бесплатно трахнуть, демо-презентация, так сказать. Змея, заткнись.

– Тогда говори, зачем пришёл.

– Поехали отсюда. Я выспался, да и доктор местный бумаги уже подписал.

– А который час?

Время с любимым, летит, конечно, незаметно, но не до такой степени!

– Почти час ночи. Собирайся давай. Тут много кого досрочно выписывают.

И правда, из зала и коридора раздаются голоса, шелест, шум. В самом деле, кто же оставит родственников в том месте, где произошло убийство.

– Ладно, сейчас соберёмся.

– Мы в машине подождём. И верхнюю одежду вашу захватим.

Киваю. Одеваюсь сам, потом, снова выпутав любимого из одеяла, одеваю его, как большую куклу. Не сопротивляется, снова то ли уснув, то ли балансируя на грани сознания.

Укутываю его, для надёжности, в плед из машины Чара, несу на выход. Надо же, мне некоторые пациенты машут на прощание, я тоже киваю. Но надеюсь, мы больше никогда не встретимся. Особенно, в таком месте.

На выходе меня догоняет и окликивает медсестра. Что, надо что-то подписать? Нет. Отдаёт бумажный пакет с моей фамилией.

Не очень ловко разворачиваю одной рукой. Там – личные вещи. Ключи от дома, старая моя зажигалка и прочее. В отдельном, прозрачном пакетике – два кольца и серёжка, блеснувшая бриллиантиками. Только собираюсь прояснить, откуда она и второе кольцо, как соображаю. Это любимого. Что, тоже с пальчика не смог снять символ любви, или… довольно хмыкаю.

Чар и Бек, ожидая нас, оказывается, время зря не теряют – беззастенчиво целуются, но заметно, что ведёт блондин, а полукровка только терпит и отвечает. Вот и вся его гордость. Любовь-то не обманешь.

Стучу в боковое стекло, прикалываюсь с их оторопелых лиц. Затем устраиваю любимого на заднем сиденье, присаживаюсь рядом.

– Прощайтесь с клиникой, парни. Едем домой! – объявляет Чар.

И мы с Беком, не сговариваясь, показываем ненавистному заведению «фак».

========== 38. Судьба ==========

Находясь в обществе уютного спящего любимого, я, естественно, тоже сдался на милость сну. А проснулся оттого, что мы как-то подозрительно долго стоим, да и спина в таком положении затекла.

Осторожно высвободив руки из-под только слегка закопошившегося птенчика, решил выйти из машины, размяться, а заодно и узнать, куда подевались водитель и штурман. Если бы что-то сломалось, нас бы уже разбудили. Значит, скорее всего, парни банально пошли поссать.

Закуриваю и осматриваю окрестности. Остановились мы на обочине, на лесистом участке дороги. Фары горят, наверное, затем, чтобы оросители деревьев не заблудились.

Но сигарета подходит к концу, а обратно их что-то нет и нет. Поёживаюсь. Прохладно, кстати, чтобы так долго в лесу просто так прогуливаться!

Хотя Бек очень любит задерживаться, час назад ему срочно приспичило остановиться купить кофе и блинчик с начинкой в круглосуточной забегаловке для дальнобойщиков, и мы потратили битых полчаса на такое простое действие. Разглядывать цены, выбирать, торговаться, кажется, приносило ему удовольствие, но мы с Чаром были готовы его уже через прилавок нагнуть и с двух сторон воспитать, когда он наконец определился.

Похоже, что карма его поймала, и блинчик был не очень свежий. Или их обоих волки сожрали. Да я озябну ждать!

Передумав поджигать очередную сигарету, решаю поискать заплутавших. Это не трудно, на снегу чёткие следы в свете фар. Если собьюсь – поаукаю, что уж там. Хотя далеко идти не пришлось – полтора десятка шагов – и я их заметил.

Беку, оказывается, не плохо. Наоборот, ему, судя по лицу, очень и очень хорошо. Вжался спиной в ствол дерева, закрыл глаза и изогнул шею точно так же, как тогда, когда я прижимал его к подоконнику в курилке.

Только теперь я – не при делах, виноват – Чар. Опустился на колени в снег, облапал бедра полукровки и уговаривает его вернуться. Способ выбрал – верный, по себе знаю. Давай, заглоти поглубже, двигай головой размеренней. Надеюсь, ему нормально дышать, разбитым-то носом. Выглядит вполне себе довольным, это гетеросексуал-то переученный. Нда, доказательства того, как приручил его полукровка.

Мороз парочку тоже, похоже, не интересует. Любовью греются, чтоб их. Даже куртки порасстёгивали. Бек рассеянно, медленно поглаживает блондина по волосам, покусывает губу и дышит намного чаще, чем обычно. Значит, вот-вот всё закончится, и парочка будет крайне смущена, если заметит меня. Фигуры резко высвечены фарами, свет-тень, всё чётко. В отношениях бы им такую определённость.

Борюсь и справляюсь с желанием посмотреть на них ещё, узнать, как Чар, у которого, как мы все знаем, «на мужиков не встаёт», выйдет из ситуации. Сплюнет? Нет? Моё ли это дело? Ничуть. Моё дело было – приглядывать за любимым, и то я не справился.

Потому что птенчик выкопался из пледа и из машины выбрался. А увидев меня, пробирается навстречу, утыкается, прижимается, всхлипывает. Хотя я ожидал, что наоборот всё будет.

– Как же я испугался, – тихо произносит, – вы зачем меня бросили!

Да уж, представляю, просыпается он в машине один, посреди леса, где он – не знает, как попал сюда – тем более, ночь и никого нет.

– Если чего и бояться, то тебя, – опомнившись, уже ворчит, отталкивает меня. – пусти.

– Неа, – прижимаю его только крепче.

Ещё чего, никуда не пойдёт.

– Пусти! – сопротивляется уже активнее.

– Нет, – я не собираюсь сдаваться.

Сопит. Фырчит. Наконец, тихо говорит:

– Я в туалет хочу.

– Это хитрость, – усмехаюсь. – Не пущу.

– Тогда выбирай, – птенчик серьёзен, – в левый ботинок тебе напи́сать, или в правый?

– Ладно, ладно, – отпускаю его. – Тебе помочь?

– Лет с двух сам умею, – огрызается.

Похоже, такой манеры от меня нахватался. Жизнь с калекой научит хромать, как говорится. Но всё равно приглядываю, стоя поодаль, потому что любимый – больной и слабый.

Справляется, и мою руку, предложенную, чтобы выбраться из сугроба, отпихивает. Играешь в гордость, маленький? Ну-ну, я запомнил, как ты меня в тёплой постельке от себя отталкивал, да.

Очень сильно захотелось опять завалиться, ночь же кромешная, а не в промёрзлом лесу торчать. Но ехать ещё, наверное, час или два. Зато потом я точно затащу любимого в кровать, лечить любовью. Мне тоже терапевтическая доза бы не повредила, вон, на проделки этих лесных отморозков чуть не встал.

Вернулись, курят, опревшись о капот машины, при виде меня делают вид, что ничего не случилось. Похоже, до конца они всё равно не помирились, и Чару придётся ещё постараться, чтобы загладить вину. Как и мне.

– Я с тобой – не поеду! – надувается птенчик.

– Поедешь, – иду я на прямую конфронтацию.

Но любимый, похоже, не на шутку упёрся и запрещает мне садиться рядом:

– Не поеду!

– Я поеду, – вмешивается Бек, – а то так мы до утра простоим.

Хочется ляпнуть, из-за кого, мы, в общем-то, больше всего задерживаемся, но вовремя прикусываю язык.

На то, чтобы я сидел впереди, птенчик соглашается, и я предупреждаю Бека:

– Только без рук!

– Ну чуть-чуть! – в шутку протестует тот.

Конечно же, лапать моего любимого он не собирается, и уже через минут десять-двадцать они вдвоём мирно посапывают. Убедившись в этом, спрашиваю у Чара, который и в темноте ведёт машину очень уверенно:

– Ну что, насосал прощение?

Не ожидавший вопроса, давится воздухом на вдохе, но затем отвечает, почти серьёзно:

– Не-а, не насосал. Видел, да?

– Угу, – киваю.

– Хреново получается, наверное, – нервно улыбается.

– Ты думаешь, что он тебя вообще не простит?

Помолчав, Чар кивает:

– Почти уверен. Если поставить себя на его место…

– Никому бы из нас не захотелось быть на его месте.

– Это ты точно сказал, – Чарльз вздыхает, – обидели мы своих мальчиков, ты, кажется, сильнее. Делать что будем?

– Прощения просить, – я задумчиво смотрю в окно.

– Понятно, – блондин постукивает пальцами по рулю, – тоже нет плана? Тебе легче, придумаешь. А я через пять дней обратно еду.

– Работа?

– Она самая. Неделю через неделю, я этот график зубами выгрыз. После того, как понял… ну, что нужно вернуться.

Всё же менталитет у него американский. Не бросил всё, не понёсся очертя голову. Может, у этих заокеанцев и проблемы с моралью и обыкновенной порядочностью, но деловую хватку и разумность – не отнять. Конечно, не все там такие. Так же, как и не все шотландцы любят и ценят деньги. Это всё стереотипы. А мы с ним и так – необычны. И отличает нас… да ничего особенного. Пара мальчиков, цены не имеющих, позади.

– И что же тебя подтолкнуло вернуться?

– Если я скажу, что совесть, ты же не поверишь? – усмехается.

Киваю. Если человек принимает настолько сложное решение, то поменять его могут только очень значимые причины.

– Тогда честно. Мне некомфортно стало… ну, если ты поймёшь.

Не буду перебивать, Чар может пооткровенничать, если созреет. А там, может, и я что полезное для себя выужу. Пойму дополнительные, психологические причины, почему у меня с птенчиком складывается… плохо всё складывается.

– Дело не в том, что другой город, всё новое, жильё, работа… а в том… что… ну, пусто. Не то чтобы Би мне постоянно в душу лез, наоборот, скорее… – замолкает, обдумывая, не находит слов, перескакивает: – я решил исправиться. Думал, подцеплю себе секси-цыпу, хоть развеюсь. И пристроить «дружка» хотелось жутко.

– Ну и, – произношу я для связки диалога.

– Нашёл такую, блондинка, фигуристая, всё, как надо. Уговорить – дело получаса, через час – уже у меня на квартире, сосёт, как доильный аппарат, разделась, ну как надо… и тут меня накрыло, да по-страшному. Думаю, неужели подлила мне чего, гадина? А потом очухиваюсь. Нет. Не хочу. Просто не хочу. Выкинул её нахрен с вещами.

– Мачо, – хмыкаю.

– А то, – усмехается. – Хорошо, думаю, раз такое дело – смотаюсь в другой район, пока ещё не разошлись все.

– В клуб «Голубой котёнок»? – чуть не ржу.

– Примерно. Думаешь, я помню, как он назывался? Я столб от пешехода отличал с трудом! Каюсь, вожу машину бухим. Постоянно! – ржёт.

– Смертник. Ты не отвлекайся.

– Ну, подобрал себе и там что-то очень пассивное, сносное и сладенькое. Решил домой не возить, вот прямо там кинул – кивает на заднее сиденье, где сейчас спят полукровка и птенчик, – Бля, теперь аж стыдно. Ну, короче, тогда дело веселей пошло.

– Я рад, а то уже настроился о твоей нервной импотенции слушать.

– И как тебя твой парень терпит, – ворчит блондин. – Получилось всё, получилось. Дал денег, отпустил. Курю и думаю: «А зачем я всё это делаю? Зачем вообще всё? Для чего?»

– Ого, ты пошёл в пьяницы-философы, – фыркаю.

– И тебе советую, – Чар, обгоняя фуру, на меня не смотрит, – полезное дело. И вот угадай, какая мне мысль в голову пришла.

– Да что гадать, – пожимаю плечами, – вон, позади меня спит твоя умная мысль.

– Твоя тоже, – блондин косится, – если ты ещё не понял.

Понял я, понял. Умом. Ещё бы инстинкты приручить, объяснить змее, что кусать своих – нельзя. «Фу, место! Плохая змея!» – как-то так. Боюсь ещё чего-то такого натворить, что потом совсем не исправить будет. Без конкретики, а то ещё подам змее идею.

– Ты лучше вместе со мной подумай, как доверие возвращать будем, – Чарльз, похоже, не отстанет от меня.

– Не знаю. Может, подарками?

– О, да – купить – дело хорошее. Я привёз для Би кучу всего. Знаешь, как долго думал? Вот с бабами проще. Цветы им там, украшения, бельё можно. И всё, тебя простили процентов на семьдесят точно, а то и полностью. А тут как? Что делать?

– Но ты же придумал.

Прислушиваюсь, чтобы тоже взять на вооружение, я придумывать подарки никакой не мастер.

– Ага. Это мне много серых клеток сожгло! Но я тебе – не скажу. Ишь, уши греешь.

– Ну и ладно, – отворачиваюсь, – я у Бека и выспрошу. Он обязательно похвастается.

– Если только мне их куда поглубже не засунет.

– Если засунет, в следующий раз купишь поменьше диаметром. Могу посоветовать, кстати.

– Так это что, правда, что ты торгуешь… ну, всяким?

– Правда, – киваю. – Нет, я не стою у лотка и не ору: «Кому хуи зелёные, красные, большие и побольше? Вагины-девственницы, сладкие, как персик!»

Блондин гыгыкает в руку, выдыхает, спрашивает:

– А что, и такие бывают?

– Да хоть банановые, я как раз занимаюсь закупкой. Тебе оформить?

– Нет! Да и зачем?

– Тебе вот он, – киваю назад, – расскажет, зачем, невинный ты наш.

– Я знаю! – Чар вспыхивает, почти как школьник. – Всё равно ничего не куплю. Не стыдно. Страшно. И так моя жопа под угрозой.

– Обещал уже, что ли? – интересуюсь.

– Нет, но…

– Ничего, потерпишь. Во имя любви-то! – моя очередь гыгыкать.

– Я твоему малышу идею подам, – угрожает мне блондин, и я тут же затыкаюсь.

Нда. Я, конечно, птенчика очень люблю, но такое ему вряд ли позволю. А змея-то тем более не разрешит. Если захочет надо мной подоминировать – сверху посажу, пусть самовыражается. Хотя, конечно, я так не люблю, но это связано с тем, что на клиентов в такой позе было смотреть не очень приятно, а ещё и лицо нужно хотя бы не брезгливое делать.

А с любимым таких проблем точно не возникнет. Более того, я бы очень и очень хотел посмотреть, как он будет двигаться, как… так, хватит мечтать. Неизвестно ещё, что и когда мне там светит.

– Я тогда Беку скажу, чтобы он на подарки не вёлся.

– Слабовата угроза, – Чар посматривает на часы, – тут и так непонятно.

Хочется ему сказать, что тут-то как раз всё ясно. Тот не откажется. Как бы он не менялся, суть не вытравишь – он проститутка, и привык получать деньги и подарки. Привык, что ему что-то дают, и не считает это подкупом. Это – плата. Мена на услугу.

– Ну тогда наоборот, – выкручиваюсь, – замолвлю за тебя словечко. Кстати, мы скоро приедем?

– Все водители ненавидят этот вопрос, – отвечает Чар, – да, скоро. Вон те огни – показывает мне вперёд, на блёстки в холмах, – нашего города.

– «Нашего» или ты опять уедешь?

– Не трави, а? – огрызается, – Так и буду, наездами.

– А мне честь Бека беречь неделями, что ли? – возмущаюсь.

– Я сам поберегусь, – отвечает он.

Оказывается, проснулся, и тихо слушал, о чём мы говорили.

– Кстати, на какие там подарки мне не вестись? Ты мне что, подарки привёз? – теребит Чара за плечо.

– Да, я подумал…

– Гони давай, – Бек складывает руки на груди, баюкая, видимо, очередную судорогу, – я хочу подарки!

От меня не укрылось, как Чар облегчённо вздыхает. Сложнее тебе, говоришь? Ну-ну. А мне что делать? Любовь и внимание птенчика, ребёнка из семьи, где от него всегда откупались, точно не купишь ни за какие деньги. Нет, это не значит, что ему совсем не нужно покупать ничего. Дело совсем не в этом. Крошечная безделица, такая, как снеговичок с лампочкой внутри, значит несоизмеримо больше, чем какая-нибудь коллекционная фигурка ценой в половину автомобиля.

– Может, опять как-нибудь в аквапарк сходим? – спрашиваю я парней.

– Ну да, умник, – отзывается Бек, – ты же шар разгрохал.

– Твоей, кстати, умирающей жопой! – огрызаюсь.

– Не спорьте, – перебивает Чар. – Сходим. И в кино сходим. Куда хотите сходим, только сидите тихо, в город въезжаем!

Замолкаем. Хочешь жить – не отвлекай водителя. Пусть Чар и пьяный катается, но это когда один. А не с самым ценным грузом на борту. Живым, закопошившимся:

– А к кому мы поедем? – трёт рукой заспанные глазищи.

Действительно. Если Чарльз и Бек едут по одному адресу, и будут там мириться или спать до утра, но, скорее всего, шелестеть подарочной упаковкой, то мы с птенчиком – неопределённые, несмотря на то, что вроде как женаты. Жить со мной он, конечно, согласился, но действительно ли это решение до сих пор?

– Откуда похитил, туда и верну, – решает за всех Чар, сворачивая налево, – надеюсь, проскочим.

Да, шансы неплохие, ещё поздняя ночь, ну или крайне раннее утро – в любом случае непроходимая тьма. И все спят. Или только мы так думали.