Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Океанариум закрывается.

В подтверждение, позади него маячит мелкая курносая девушка с тележкой для уборки.

– Ой, а сувениры! – спохватывается птенчик, как будто у него и так вся комната ими не забита.

Хорошо, что ещё и туалет не закрыт, нам туда всем пригодилось. Сувенирная лавка совмещена с копи-центром, и не очень радующийся нам парень-продавец с причёской, модной года два назад, произносит свою стандартную скороговорку: «сувенирыфотонафутболкахблаблабла» с особенной усталостью в голосе. А я думаю, что меня глючит, потому что статуэтка кота на полке вдруг повернула голову и сощурилась. Потом, правда, легла, оказавшись обычным животным, её и остальные заметили, но нервы мне подпортила. Кто вообще разрешает держать здесь котов?

Из всего многообразия хлама для растраты кровных, любимый выбрал стеклянный шар с двумя целующимися дельфинами внутри. Хотя их мы так и не увидели. Да есть ли они тут вообще? Бек, тоже состроив из себя ребёнка, выбрал набор резинок для плетения браслетов с держателем из ракушек.

Вздохнув, мы с Чаром достали бумажники и расплатились. Без этого – тоже никуда, баловать надо.

Это не то чтобы вознаграждается особым образом, но, когда у птенчика заняты руки огромным хрупким шаром, он не может мне сопротивляться, и я снова всю обратную дорогу зверски его домогаюсь, не позволяя щебетать об увиденном.

– К нам? – спрашивает Бек.

– Да, – выдыхаю не задумываясь, мне и всё равно.

– Ну и отлично, у меня есть новый чай!

Какой там чай! Какие там правила приличия! Только переступив порог, раздеваюсь на ходу, помогаю раздеться и любимому. Чар остаётся со стеклянным шаром в руках и выражением крайнего осуждения на лице, но мне как-то всё равно, где будут спать хозяева – я вталкиваю птенчика в спальню и захлопываю дверь.

– Нет… я… искупаться… – пытается что-то возразить.

Бесполезно, я уже стянул с него футболку, уже зацеловываю, толкнув на кровать. Во мне мурчит довольная змея, а от вида немного растерянного, полураздетого и прижатого к кровати любимого всё внутри переворачивается.

– Не шуми, маленький, – шепчу ему, нащупывая на прикроватной тумбочке смазку.

Конечно же она там есть, ополовиненная, что вытворяют тут Бек с Чаром по ночам – можно легко догадаться. Нанести в два движения, развести любимому ножки и… предательски скрипит кровать. Да и что я вообще делаю?! Пытаюсь переставить руку – скрип. Ногу – скрип. Скрип. Скрип. Скрип!

Птенчик прыскает. Да уж, герои-любовники. Хотя меня чуть совсем не накрыло, он чудом избежал опасности. А укатали хозяева мебель, нда…

Не бывает безвыходных ситуаций, если есть твёрдое желание достичь цели! Перекатываюсь на бок, невзирая на жалобы кровати, притягиваю любимого спиной к себе, но он сопротивляется:

– Нет, я…

Ах, как же мне хочется внутрь него! Как же трепещет змея внутри! Как же ревут драконы в венах! Но вместо этого выцеловываю узоры на его плече и шее, одурев от вишнёво-ванильного аромата, от жара его тела… видит Бог, я никого и никогда так не хотел. Подаю его чуть наверх, проскальзываю членом мимо заветной дырочки, ниже, в узкую щель между бёдрами любимого. Горячо. Кожа – нежнейшая. Скользко. Тоже разновидность рая.

– Не бойся, – шепчу в маленькое ушко.

Всё равно боязливо цепляется за простыни, как только я толкаюсь вперёд – не может понять, что же я такое с ним делаю, грешник. И потом выдаёт то, что только ему бы в голову пришло:

– Ой, у меня теперь как будто два члена!

Вот попробуй тут удержать настроение и твёрдость на месте! Рычу, покусываю его шею. Добыча не имеет право на сопротивление! Зажимаю ему рот рукой, чтобы не говорил странного, да и не стонал на весь дом, а другой – наливаю смазку. Естественно, для того, чтобы ублажить моего любимого мальчика в той манере, что ему нравится. Обхватить его аккуратный член пальцами, чуть сжать, сдвинуть кожу вверх и вниз…

Сладко. Двигать бёдрами, имитируя полноценный секс – не так уж и плохо, даже наоборот, особенно если учесть, что любимый специально сжал ноги сильнее, чтобы сделать мне приятнее. К тому же, изогнулся, стоны едва ли не прорываются через мои искусанные пальцы, сам взмокший, взвинченный… безумно любимый и желанный.

Немного отвлекают обрывки голосов откуда-то из кухни. Звуки борьбы, снова выкрики. Видимо, Чар с Беком переругались. Милые бранятся – только тешатся.

Не продержаться мне долго. Опять. До чего меня заводит этот мальчишка! Запрокинуть ему голову сильней, целовать, целовать шею! Быстрее, ну же… трещит ткань. Любимый всё же парень, сильный, и разорвал простынь. И хрен с ней. Давай, маленький мой, порадуй меня…

Прихожу к финишу раньше, взрыкивая, добавляя простыни унижений. Хотя сомневаюсь, что она до этого была чистой. Не отпускаю от себя любимого, и так уже волнообразно изгибающегося в предвкушении. Пластика, грация… откуда всё появляется в этом наивном ребёнке? Как в нём раскрывается развратная фурия? Кусается. Дрожит. У меня меж пальцев просачивается огненная жидкость.

– Какой тихий, – шепчу ему, – молодец.

Отнимаю руку, он сглатывает, и дышит уже приоткрытым ртом. Изворачивается, втягивая меня в поцелуй, в завершении которого шепчет:

– Я люблю тебя.

Конечно, я никогда не верю тому, что говорят обнажённые мужчины в постели сразу после оргазма, но сейчас не тот случай.

– И я люблю тебя, маленький.

Меня заглушает громкий хлопок двери в доме. Не поубивали бы друг друга! И вдруг дело всё же в моём поведении? Драконы в венах истаивают, уступая месту здравомыслию змеи.

– Я пойду узнаю, что они не поделили.

– Не-ет! – капризничает птенчик.

– И сразу к тебе, – обещаю.

На кухне – темно. Но Бека выдаёт красно-оранжевый огонёк сигареты.

– Не включай свет, – просит полукровка.

– Почему? – я снова на интеллектуальной высоте.

– Не включай, – Бек пододвигает мне стул.

Только не учёл тот факт, что, когда чиркнул зажигалкой, чтобы мне подкурить, я всё увидел.

Скула у парня – рассечена, явно наметился синяк.

– Я ему руку сломаю! – вскипаю.

– Стой, – Бек удерживает меня. – Не влезай.

Покорно опускаюсь обратно на стул, затягиваюсь. Курение после секса должно радовать, но по определённой причине это не так.

– Это из-за нас?

– Да брось, – Бек поджигает очередную сигарету, размазав её предшественницу о кладбище таких же, – я нарвался. Признался.

– Ну и дурак.

– Сам уже понял, побоялся, что твой ангелочек меня сдал. Но он смолчал, золото. Не знаю, к чему мы придём… – обхватывает голову руками, сигарета остро высветляет черты.

– Если твоя жопа ещё не с вещами на морозе – всё наладится. Докуришь и иди, заберись к нему под бок, мурлыкни. Ты ещё как это умеешь.

– Получи отворот и лежи до утра, мучайся неудовлетворённостью, – вяло возражает Бек.

– Ты что, опять хочешь?

– Снова, – усмехается. – Ладно, всё равно выбора нет, раз вы нас из спальни выкинули. Диван-то один. Надеюсь, Чарли его хотя бы разложил.

Тушу окурок. Не буду я в это вмешиваться. Понятия не имею, первый ли раз у них доходит до рукоприкладства, как часто они ссорятся вообще. Но то, с какой нежностью Бек произносит имя блондина… мне только что таким же тоном в любви признавались.

Покинутый мной птенчик свернулся клубочком на матраце, спихнув простынь подальше, и как я ни старался не скрипнуть кроватью, всё равно облажался, птичка проснулся. Но только за тем, чтобы обвить меня тонкими ручками, ткнуться губами в щёку и задремать уже совсем близко.

Ссора не продолжается, только пара недовольных фраз, слов которых не разобрать, и всё стихает.

«Опять просыпаться на новом месте» – думаю я, пока не засыпаю, под убаюкивающее дыхание любимого и тиканье далёких часов.

Комментарий к 28. Рыбки

_________________

1. «Фотожабы»

2. Ориг.: «pot calling the kettle black», аналог «чья бы корова мычала»

========== 29. Лотос ==========

Опять надежды тщетны. Постель рядом со мной чужая и пустая. Холодная. Ну так нечестно, уже чувствую себя брошенным. Видимо, просыпаться надо пораньше, любимый тот ещё жаворонок.

Бек, кажется, не сдвинулся с места с прошлой ночи, лишь множил окурки. Кровоподтёк на скуле отчётливо заметен, но никаких мер не принято.

– Чар твоего ангелочка в больницу отвёз. На консультацию.

– А ты почему не поехал?

– Это не нужно.

Полукровка выглядит каким-то совсем уж мрачным, и ни чая, ни чего-либо ещё мне не предлагает.

– Так и не помирились? – задаю я очевидный вопрос.

– Хуже. Чарли мне ультиматум поставил. Или он, или все мои загоны.

– Если врачи считают, что ты реально болен…

– Да насрать мне, – Бек добивает ещё один окурок, – мне бы и самому хотелось. Ну, знаешь, совместный быт, финансы, «дорогой, я дома!»

– Не рано ещё о таких вещах задумываться? – наклоняюсь над кофе-машиной, решая сам о себе позаботиться. – Чар – он же старше нас.

– Я хочу дом, – тихо отвечает Бек.

В эти простые слова вложены искренние эмоции. Безопасность. Покой. Чтобы не шарахаться от каждого шороха, не ждать, что тебя придёт насиловать стая псов, не пустой и одинокий, тёмный и холодный угол. Дом.

Во мне тоже что-то отдаётся. Да, я тоже хочу. Тонкие руки, обнимающие, как только я переступлю порог, запах еды, освещённые, тёплые комнаты.

– Вы съедетесь с ангелочком? – спрашивает Бек, но по-прежнему невесело.

– Не знаю, – честно отвечаю я, набирая кофе в чашки. Кофемашина что надо, но с моим напиток не сравнить.

– Но ты бы хотел? – продолжает допытываться полукровка.

Вопрос с подвохом и двойным дном. И маленьким кармашком сбоку. Не только праздное желание узнать, разделяю ли я его мысли, но ещё и пытка – готов ли я отказаться от прежней жизни? Сам я – не до конца уверен, змея внутри недовольна. Но Беку отвечаю:

– Да, хотел бы.

– Только не затрахай его до смерти, – полукровка приподнимает краешек рта.

– Я не…

Ну да, вчерашнее выглядит более чем некрасиво с точки зрения уже нормального меня.

– Я знаю. Ведёшь себя, как джентльмен, – в голосе Бека слышится одобрение. – Твой ангелочек наивный, конечно, как ребёнок, но вопросы мне очень толковые задавал.

– Надеюсь, – я подсаживаюсь за стол, беру из предложенной пачки сигарету, – ты его плохому не научишь.

– Сам научишь, – Бек всё также полуулыбается, – теперь он от тебя не отвяжется.

– Почему ты так думаешь?

Нет у меня уверенности, что, когда птенчик полностью осознает, до какой степени я «хорош», он не изменит своего отношения. Ведь то, кем я работал, как-то удалось скрыть, хотя даже мистер Птица узнал.

– Ты ради него грёбанный подвиг совершил, – полукровка пожимает плечами, – спас его, как принцессу!

– Не я…

– Ну да, не совсем ты, – перебивает меня, – и не совсем спас, но то, что ты туда вообще попрёшься, никто не ожидал.

– И поэтому вы с Чаром мне о нём сообщили!

– Ну мы сразу на связи его отца ставку делали, кто ж знал, что ты захочешь геройствовать.

– Я не хотел. У меня не было другого выхода.

– Не было выхода, говоришь… – Бек задумывается.

Со стороны это – подвиг. В новостях это сухое «содействие полиции». А для меня… Единственная возможность. Необходимость. Я никакой не герой, но, если спросить, я бы смог повторить. Я бы пошёл на смерть снова.

– Не будешь дожидаться? – спрашивает меня Бек.

– Нет, наверное, я им позвоню. Мне дома… прибраться нужно.

– Секретный комод, да?

– Не только.

Если я и любимый и вправду будем жить вместе, то мне от многих вещей нужно избавиться, запаковать, отвезти… нет, так меня будут уговаривать на «ещё разочек». Пошлю через курьера. Не себя. Меня и с работы выперли уже, наверное, да и лучше воздерживаться подальше от соблазнов.

– Кстати, ты не заболел?

– Нет, а что? – отвечает Бек всё равно каким-то непривычным тоном.

– Мы наедине, а ты даже ни разу не предложил перепихнуться.

– Очень смешно, – полукровка не улыбается.

Не буду я ему, в самом деле, душу травить. Похоже, он действительно нездоров. Просто если человек не выглядит больным, это не значит, что с ним всё в порядке.

Может, поговорить с Чаром? Всё же такие условия… возможно, заставлять Бека быть верным это всё равно, что танцевать того, у кого ноги сломаны. Я не знаю.

На улице по-прежнему промозглая и ветреная погода, и хорошо, что мой дом так близко. Интересно, Чар сам решил его купить, или Бек подсказал, чтобы рядом был «запасной аэродром»?

В родном доме холодно, пусто и немного пыльно. Как всегда, в общем-то, но я уже видел его другим, а к хорошему быстро привыкаешь. Царапается желание, чтобы любимый вернулся побыстрее.

Набираю Чару, но ответа нет, приходится скинуть ему и птенчику SMS. Ответ приходит только от любимого, и то односложный. Заняты, очевидно же.

Если нас тут будет жить двое, значит, придётся всё-таки открывать ещё одну комнату. Куда ж я запрятал ключ?

Родительская спальня, законсервированная, воздух немного спёртый. Вещи укрыты чехлами от пыли. Окно заклеено. Помню, как я сам всё это делал. Угрюмая мебель, никакого ощущения, что здесь когда-то жили люди. Все ценные вещи давно проданы. Не верится, что сюда может переехать птичка. Или что он вообще захочет переезжать.

Прибираясь, через приоткрытое в целях проветривания окно слышу подъехавший автомобиль. Бросаю всё и иду встречать любимого. Но тот лишь коротко обнимает меня и бежит в дом.

Зато из машины выходит Чар, и я понимаю, что, наверное, раз разговора не избежать, выскажусь.

– Вот, – блондин протягивает мне ключ с брелоком, – от нашего дома. Я на сутках сегодня, присмотри там за Беком.

Ключ беру, но отвечаю довольно неприветливо:

– Хочешь, чтобы я тебе сдавал, кто его жопу пользует?

Чар вздыхает, но, похоже, гораздо мудрее, чем я думал:

– Уже в курсе, да? Я просто знать хочу, сможет ли он хоть немного продержаться. Ничего же, ёб, уже не действует.

И заметно, что он на самом деле мучается, испытывает душевную боль. Как же этот полудемон его очаровал! А строил из себя целочку, «на мужиков не встаёт!» Вот она, чужая любовь со стороны, вроде и не явная, кажется, что вымученная и не настоящая, а на самом деле болезненно-острая. Причём, бесспорно, взаимная, но свой ад есть у всех, он прав.

– Я знаю, что это не надёжно, – блондин говорит очень тихо, – ты и сам его прижать можешь, понимаю. Но надеюсь, что…

Смотрит мне через плечо, я тоже оборачиваюсь. На пороге дома – птенчик, с моей курткой в руках. Вынес, чтобы я не замёрз.

– Хорошо, забегу вечером или ночью, – хлопаю Чара по плечу.

– Всё, захожу, – впихиваю птенчика обратно в дом, – не волнуйся так.

– Ты уборку делаешь? – любопытствует любимый.

Уже забежал в родительскую спальню и осматривается.

– Да я как бы хотел предложить…

– Ва-а-а, – пищит, совершенно меня не слушая.

В руках у него – толстый альбом тёмной кожи. Ну, знаете, такой, который должен быть у каждого родителя. «Мой наследник», «Мой ребёнок» или как-то так.

Пытаюсь отнять, но птенчик уже плюхнулся на родительскую кровать, взметнув облачко пыли и щебечет:

– Хочу посмотреть на тебя в годик, без штанишек!

– Может, тебе показать меня в двадцать один годик без штанишек? – предпринимаю отчаянную попытку спасти своё прошлое от позора.

Но соблазнение проваливается, любимый уже раскрыл альбом, и мне предстоят тяжкие пытки стыдом.

Хотя детских фоток голышом у меня оказывается всего две, и то я на одной лежу на животе совсем мелкий, а на другой сижу в пенной ванночке очень довольный.

– Облом тебе, извращенец, – притягиваю птенчика ближе, чтобы он создавал своим тёплым тельцем уют.

Зато есть жутко стыдные фото, где я ем торт руками или катаюсь на соседской собаке. Даже и не предполагал, что мама снимала меня так часто. Есть и удачные – я в ярких цветах, или в парке аттракционов. Фото со львом! Ого, совсем не помню этого.

Когда мы доходим до школьных фотографий, любимый заявляет:

– Всё это как будто не ты.

– Почему? – спрашиваю, уже зная ответ.

– Шрама не хватает, непривычно.

– Теперь хватает, – тискаю любимого.

Не просто хватает, перебор уже. Да я бы много отдал за возможность проснуться с чистым, обычным лицом, которое способно на правильное отражение эмоций.

– А почему у тебя с выпускного фото нет?

– Я пропустил.

Просто не пошёл. Не стал портить остальным праздник и выпускной альбом.

Перелистнув страницу, находим единственное, последнее, фото. Я сижу в комнате, спиной в кадр, обхватив голову руками. На коже – свежие, ещё воспалённые, розы. Понятия не имею, зачем мама сняла меня таким образом. И этот одинокий снимок идёт таким контрастом ко всем остальным, радостным и ярким, что немного жутко. И да, я до сих пор остаюсь тем подростком, запертым в комнате. Запертым в своём мире, за шрамом и неприступной оградой из роз и шипов. А кто любит гнездиться в колючих кустах? Маленькие птички.

– А это кто? – любимый показывает мне фото, выпавшее из-под обложки.

– Ну это… – мнусь.

– Я понял, – птенчик откладывает его в сторону.

Потому что на одном из сегментов я недвусмысленно целую парня в щёку. Да, я был юн и влюблён, я считал, что это навсегда… Принёс эту ленту из фотобудки маме, показал. Я не помню, какие именно слова услышал, но это навсегда оборвало между нами связь. Я и подумать не мог, что она сохранила это фото, а не изорвала в мелкие клочки.

– Надеюсь, всё в прошлом? – любимый закрывает альбом. – Tы выглядел счастливым… с ним.

– Ошибаешься, – тяну любимого к себе, – это я сейчас – счастлив.

И у нас уже есть совместные фото. Правда, в цифровом виде – биче современных воспоминаний. Когда-нибудь потом распечатаю… никогда.

Ответив мне на поцелуй, птенчик произносит с упрёком:

– Может, ты хотя бы улыбнёшься?

За три года я отвык от этого, но любимый же не боится. Он не знал меня другим и, кажется, умудрился влюбиться в именно такого, уродливого, меня. За что, маленький? Что во мне особенного?

– Скажи лучше, ты бы хотел жить со мной?

Птенчик ни на секунду не задумывается:

– Да. Я же твой муж!

Сколько важности! Не выдерживаю, улыбаюсь. Сдаюсь, ты опять выиграл, птичка.

– Не знаю только, где вся твоя сувенирная коллекция разместится…

Тоже улыбается:

– Её везти на грузовозе надо! Брошу. Ой… – осекается.

– Что?

– Я шарик у Бека и Чара забыл!

– Хочешь, я схожу за ним?

– Да нет, я потом заберу, – в ответ.

И прозвучало это так, что я просто обязан был тут же пойти. Тем более, я сам тот ещё растеряха, и оставил свой мегабраслет на тумбочке.

– Я быстро, – чмокаю любимого в макушку.

И ещё одно. Я бы хотел предупредить Бека, чтобы он не творил непотребства хотя бы сегодня. А там, глядишь, Чар оттает, и они помирятся.

Звоню в дверь. Тишина. Стучу. Без ответа. Набираю полукровке на мобильный – отключён. Ну мало ли, ушёл куда. Возможно, что и блядовать.

Аккуратно отпираю дверь. Тихо. Шар обнаруживается тут же, поблёскивая на столике в прихожей. А вот браслета в спальне не оказывается. Где же… в ванной!

Странно, рядом разбросаны вещи. Заперто? Изнутри. Но свет горит. Бек что, купается? Да нет, тихо. Стучу. Снова тишина. Стучу громче. Чем он там занят? Отсасывает у кого-то? Уснул? Стучу уже ногой. Тихо. Стучу сильней, и дверь не выдерживает, хрустит. Ну раз уж сломал, то доведу дело до конца.

В нос бьёт острый запах. Кровь. Бек бы действительно, спал, глаза закрыты, лицо – спокойно, расслабленная поза, рука на бортике ванны, только вот вода, в которой он лежит, грязно-бурая. Доходит ему до груди, и на как будто вылинявшей коже чётко проступают линии татуировки-лотоса у самой её поверхности.

На кафеле пола расползлось чёрное пятно. С кончиков пальцев Бека срывается тёмная капля и падает вниз. Нет, Господи… нет!

========== 30. Браслет ==========

Паника – мой самый страшный враг сейчас. Я не птенчик, но шатнуло, тошнота подкатила к горлу. Пульс, точно… есть. Нитевидный, и с каждым ударом упитанный ручеёк с руки капает жизнью на пол. Бека убивает собственное сердце. Вода – тоже враг.

Действовать – быстро. Вынуть из воды, положить на пол. Тело неожиданно тяжёлое. Аптечка – совсем рядом, в ванной. Сказывается, что Чар – американец. Бинты, жгут. Только один, чёрт.

Пусть разрезаны вены, да ещё и вдоль, но это не отменяет перетягивание рук. Вторую… чем же… резинкой от тонких трусиков Бека. Кроме шуток, всё сгодится. Звоню в службу спасения, сообщаю адрес, что случилось. На том конце меня просят успокоиться и не паниковать, но пока эта овца-диспетчер растелится, что мне делать, Бек – умрёт. Рявкаю, чтобы поторопились с помощью.

Бинтую ему руки настолько туго, насколько могу, на белом проступает вишнёво-алое. Страшно. Смотреть на его бледные губы и посеревшее лицо – ещё страшней. Сосредоточиться. Без паники. Справимся, справимся…

Согреть его, вот что ещё нужно. Бегом за одеялом, завернуть его, прижать к себе. Ну что же ты, зачем…

В этом – весь Бек. Распорядиться собственной жизнью, уйти максимально красиво – не таблетки, не застрелиться, и уж тем более не повеситься или спрыгнуть с высотки. Чтобы остаться и после смерти – красивым. И не я его должен был обнаружить, а Чар, утром, уже совсем холодного.

Мотив у полукровки – неясен. Что угодно. Ссора с Чаром, невыносимость ломок, невозможность подавить свои желания. Это сейчас и не важно.

Громкий звуковой сигал. Приехали-таки. Выношу Бека на руках навстречу санитарам. И задеваю стоящий на самом краю шар с дельфинами. Он падает, разлетаясь осколками стекла, керамики, блёстками и каплями воды. Трагедия. Птенчик будет очень расстроен. Но не важно это…

Киваю врачам. Да, я поеду с ним. Завывание сирены. Кислородная маска, какие-то уколы. Руки полукровки, закреплённые выше туловища. Меня хвалят за грамотно оказанную помощь, спрашивают, в какое время наложены жгуты. Неизвестно, зачем, их тут же перетягивают на другие, а в похвале я не нуждаюсь. Единственное, что сейчас важно – спасение жизни этого придурка…

♥♥♥

…сижу в, как всегда, светлом и холодном больничном коридоре, прислонившись к стене. Мне нехорошо, мутит. Звонит телефон, это любимый.

– Ты только не волнуйся, – произношу я фразу, после которой все только сильнее начинают волноваться. – Я в больнице, но со мной всё в порядке.

– Я приеду, – суетится птенчик.

Не верит. Но тут он мне, когда Бек балансирует на грани жизни и смерти, а я весь перепачкан кровью – не нужен.

– Нет, – строго запрещаю ему, – оставайся дома и жди меня. Я в порядке. Я Бека привёз.

– А что с ним? – беспокоится.

– Потом, всё потом. Я скоро приеду.

Отключаюсь, откидываю голову назад, прижимаясь спиной к прохладной стене. Не пойму, жарко мне, холодно или просто муторно. Ломает, что ли? Или я просто так переволновался?

– О, а ты что здесь делаешь?

Напротив меня остановился Чар в костюме санитара, в руках планшет с бумагами. Делает обход. И ничегошеньки не знает. И я так не хочу становиться тем, кто расскажет ему плохие новости, не хочу…

– Бека привёз, – стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно. – он в реанимации, он…

– Нет, – блондин вцепляется побелевшими пальцами в планшет, – та «скорая»… нет!

Снова закрываю глаза, слушая топот ног Чара, а затем звуки больницы. В животе ворочается тошнота и горячая боль от левого бока вправо-вверх. Задираю изгвазданную футболку, когда остро чувствую неладное.

Всё же мне было противопоказанно поднимать тяжести, и пусть Бек весил не так много – не снятые и незажившие швы лопнули, и салфетка, которой я теперь заклеиваю рану, пропиталась кровью и набухла. Не знаю, насколько плохо дело, но от такой мелочи глупо терять сознание, к тому же в стенах больницы. Сейчас посижу, подышу, поищу для себя помощи.

– Прошу тебя! Нет, умоляю! – вылетевший из-за поворота Чар чуть ли не в ноги мне падает. – Помоги ему!

– Спокойно, – опираюсь я о его плечо, но не утешая, а чтобы самому не упасть, вставая, – что такое?

– Кровь, – умоляет меня, – у вас одинаковая, в больнице маленький запас!

– Тихо, – разгибаю локоть, спонджик падает на пол, кровь из вены больше не сочится, – я уже сдал, сколько мог. Хоть бы паёк донора выдали, суки.

Улыбаюсь, чтобы поддержать мертвенно-бледного, испуганного Чарльза. Если я переживаю за жизнь Бека, то он – и подавно.

Но чего мне стоило её сдать! Ругань, крики – у меня ни анализов донора, ни теста на наркотики и алкоголь. Который бы я всё равно не прошёл. Пришлось просто агрессивно тряхнуть врача за плечи, и пообещать, что, если меня самого не допустят до донорства, я из него эту кровь выжму. Больничная карта сыграла – ВИЧ и гепатитов у меня не находили, а случай всё же экстренный.

– Не умрёт, – убеждаю, – не в твою смену. А вот я – точно.

Демонстрирую Чару свой неблагополучный бок, блондин ругается, потом оправдывается:

– Все хирурги заняты, чёрт!

– Да я потерплю, – улыбаюсь.

Куда там. Дёргает так, как будто нарывает, или кишки наружу просятся.

– Блядь, меня точно уволят! – Чар едва не волочит меня за собой по коридору, вталкивает в одну из операционных.

Горит фиолетовый свет, пахнет дезинфектантами. Видимо, готовят к операции, или наоборот, убрали после неё.

– Ау, – блондин обжёгся, доставая инструменты из стерилизатора. – На твой страх и риск.

Киваю. Мне, если честно, всё равно, как там всё будет исправлено, как это будет выглядеть, подцеплю ли я инфекцию.

– Стой смирно, – требует Чар, – будет очень больно.

Ещё бы – руки у него подрагивают, и даже нить на изогнутую иглу он надевает не с первого раза. Сдирает салфетку, протирает шов спиртом. Да, местами лопнул, края разошлись и измочалились, но я ожидал, судя по ощущениям, чего пострашней. Брызгает чем-то, отчего всё слегка немеет. И поэтому иссечение почти не чувствуется. Но когда стягивает кожу и втыкает иглу, я готов обоссаться от боли. Но я же мужик, только зубами скрипнул, и стараюсь не обращать внимание на эту дикую и антисанитарную процедуру.

– Молодцом, – хлопает меня по плечу блондин, – всё, закончил.

Бросает инструменты в мойку, ополаскивает руки.

– Медицина передовых стран, двадцать первый век! – одёргиваю футболку поверх заклеенной по-новой раны.

– Сам просил, – огрызается Чар. – Я к Би.

– Я с тобой.

Когда я убедился, что мне не грозит выпадение органов, сил как-то сразу прибавилось.

– Хорошо, только не в таком виде.

Чар стягивает с себя робу, снимает рубашку и протягивает мне:

– Надень, не пугай народ.

Маловата в плечах, приходится оставить полурасстёгнутой, но так не видно кровавых потёков на футболке, он прав. А сам всё равно в форме, никто и не заметит, что под ней – ничего.

– Его уже зашили, наверное, и перевели, раз кровь перелили.

Чар достаёт из кармана мобильный и кому-то звонит, узнавая. Потом машет мне, мол, пошли.

Однако в двухместной палате, одна из коек которой не занята, Бек всё же не один. Мой любимый, птенчик, примостился рядом, одетый в халат для посетителей, что ему велик. Не слушается меня, своевольный птичка, э-эх.

Обнимает меня, я упорно не морщусь, со мной же, по легенде, всё в порядке.

– Прости, я не послушался, – произносит тихо.

– Ничего, – глажу его по голове.

– А с ним что вообще?

– Попытка самоубийства, – сухо отвечает жестокий Чар.

Любимый прижимается ко мне, вздрагивает. Да, его сестра же говорила. Тоже две попытки покончить с жизнью. Судя по неповреждённым ручкам и шейке – таблетки, или ещё что поинтересней. Что же вы такие хрупкие, неустойчивые, мальчики.

– Би, – Чар садится рядом и зовёт полукровку, как будто тот может его услышать, – Бек… Бекверди…

Однако. Я-то думал, что это просто прозвище, или, на худой конец, он какой-нибудь Алибек или Отабек. Не так экзотически. Выглядит эта диковинка сейчас просто ужасно – бледнющий, под глазами чёрные круги, дышит почти незаметно. Но если не подключён к аппарату – точно будет жить. О том, что он не просто заболел, свидетельствуют только плотно забинтованные руки и капельница, отвод которой заканчивается иглой под ключицей. На руках-то уже ни одной целой вены для этого не осталось.

– Это я виноват, – непонятно кому говорит Чар.

– Вздор, – я чуть отстраняю любимого и достаю ключ.

Показываю Чару, махнув перед его носом пушистым брелоком:

– Ты его этим – спас. Не будь у меня ключа, и не попроси ты за ним присмотреть…

– Спасибо, – блондин перехватывает мою руку сверху своей, – если бы не ты…

– То ты бы нашёл его с утра сам, – жёстко произношу, отчасти мстя за травмирующие новости для любимого.

– Не говори так, пожалуйста, – в свою очередь просит меня птенчик, – им и так плохо.

А мне, можно подумать, хорошо. Вот прям по кайфу всё происходящее.

– Я буду здесь, с ним, – говорит блондин.

По его тону понимаю – выгоняет. Ему много что нужно обдумать или сказать своему бессознательному любовнику. Острое чувство вины и несправедливости, вот что его терзает.

– А когда-то ты сам хотел его убить, – напоминаю.

Чар вскидывает голову, косички брякают бусинами:

– Не хотел. Должен был.

Птенчик, уже в коридоре, пихает меня:

– Ну зачем ты так!

Пожимаю плечами. Сам не знаю. Из-за обострённого чувства вредности, не иначе, подстёгнутого болью в боку.

– Лучше обещай мне, маленький, – прижимаю его к себе, – что ты сам больше так делать не будешь.

– Сестра рассказала, да? – чуть отстраняется, в глаза мне не смотрит.

– Она много что рассказала, – притягиваю любимого назад, обнимаю, – просто знай, что ты для меня – самое важное, самое ценное.

– Не говори это, не говори! – протестует, – мне неловко!

Чудо моё, неизбалованное вниманием. Проклятая змея, как она ещё смеет сомневаться, что этот мальчик – то, что мне нужно на всю жизнь. Ещё ближе, наклоняюсь, игнорируя взвывающую боль в животе, дотрагиваюсь своими губами до его губ. Я измучен, болен. Исцели меня, мой ангел, подари мне свой вкус, своё тепло и любовь.

– Тут вам не бордель, – прерывает нас грубым окриком дежурная медсестра, – часы посещений окончены.

Опять нас гонят, но на этот раз уже из больницы.

– А что, ты без куртки? – беспокоится любимый.

Да, последнее, о чём я думал, держа умирающего Бека на руках, так это о собственном тепле. Развожу руками. Мол, так уж вышло.

– Ладно, тогда такси, – решает птенчик.

Я, естественно, и без гроша в кармане, карты тоже нет, потому что идти-то надо было – пустяк, на соседнюю улицу. Никто и представить не мог, что поход так закончится.

– Я, ещё, кажется, там дверь не закрыл, – вспоминаю уже в машине.

Меняем адрес, никаких проблем. Но когда любимый расплачивается по счётчику, чувствую себя жутко неловко. А ещё у него смешной бумажник, с сине-красно-белыми роботами. Взрослый, замужний человек!

Точно, дверь едва не на распашку, ну хоть их не грабанули, и то хорошо.

– Не ходи, – толкаю птенчика в грудь, чтобы он остался в коридоре.

Нужно всё-таки забрать браслет, а если птичка увидит всю эту кровь… Она уже успела застыть и частично засохнуть на полу. Выдёргиваю из ванной пробку, чтобы страшную, грязную воду засосало в канализацию. По-хорошему, тут нужно делать уборку, но пусть этим Чар занимается, его же любовник такое вытворяет.