Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Мой подарок – цикламен в горшке, так же не был проигнорирован, и устроен на столике вместе с другими живыми цветами, что я отметил себе в плюс.

Процесс знакомства с родителями – дело непростое, я первый раз в такой переделке. Уровень, правда, не самый сложный, я изображаю удовольствие от чаепития только с матерью птенчика, тут же окрещённой мной «миссис Птица»: худощавой женщиной со строгим лицом, с забранными в тугой узел волосами с проседью, одетой в несколько старомодное платье, которое кажется слишком узким и неудобным. До этого мы встречались только мельком, и всегда при неприятных обстоятельствах.

Разговор у нас строится неровно, с мучительными паузами-провалами между редкими фразами. Мне удалось убедить её, что я могу сам зарабатывать, а ей удалось убедить меня, что я ничего их семье не должен. Наконец, она хватается за вопросы обо мне. Это вежливо и нужно.

– Скажите, а сколько вам лет?

– Мне – двадцать один, – отвечаю как можно более мягко.

Женщина выглядит удивлённой таким ответом, и высказывает это:

– Я предполагала, что вы несколько… старше.

– Наверное, это из-за моей внешности, – делаю плавный жест, слегка указывая на шрам.

– Да нет, что вы, – отводит глаза, – просто вы производите впечатление.

– Неблагонадёжного человека? – почуяв трещинку в разговоре с «железной леди», я решил её расширить.

– Неоднозначное, – подбирает аккуратное слово.

Наверняка ей известно о моих татуировках. Вопрос, известно ли о моей ночной работе. При обсуждении финансовых аспектов она ничем не выдала свою осведомлённость. Всё же у подобного рода сайтов неширокая клиентура, а женщина выглядит так, как будто интернетом пользуется только для того, чтобы уточнить имя художника или узнать дневную цитату из Библии.

– Смею надеяться, что всё же положительное, – улыбаться не рискую.

Хотя рот у меня в полном порядке, остальные части лица малоподвижны, и получится не доброжелательное выражение, а кривой оскал, похожий на гримасу усталого клоуна, который почему-то забыл наложить грим.

– Разумеется, – женщина тоже не улыбается, но глаза заметно теплеют.

Ещё несколько минут, которые уже не казались мне допросом в застенках, проведённых за беседой, в которой у меня выяснили состав семьи, арендное и кредитное состояние… такие вещи, которые будут интересны только взрослому, и мне выдали долгожданное разрешение.

Теперь, победив дракона, я мог подняться на башню к принцессе. На второй этаж в комнату птенчика то есть. Рыцарем в сияющих доспехах я чувствовал себя недолго, первые две ступеньки, пока не заметил, что принцесса, то есть принц, стоит с заспанным видом босиком в одних пижамных штанах наверху лестницы, готовясь спуститься вниз. Наверное, чтобы позавтракать.

– Доброе утро, – приветствует он меня так обыденно, как будто каждый день в своём доме видит. – Отличная причёска!

Улыбается. Чудо моё вихрастое, помятое и сонное. Прелесть моя нежно-чистенькая. Птичка только что проклюнувшаяся.

Внутри меня всё вспыхивает яркой лентой, в которой сложно сразу опознать змею, настолько я счастлив. Очарован. Парализован. Улыбаюсь, и это самое умное, на что сейчас способен. И почему-то птенчика это не пугает, он касается меня тоненькой ручкой, проходя мимо:

– Подожди меня, хорошо?

Я ещё несколько секунд стою, сообразив, что ждать здесь глупо только тогда, когда любимый уже зовёт с кухни маму, и спрашивает у неё, куда делись хлопья. Ну да, для него эта чопорная женщина – мама, которая обязана знать, где стоит завтрак.

Наверху три двери, естественно, не подписанных. Никто в здравом уме в собственном доме не будет вешать таблички. Одна из дверей уже оказывается неверной, потому что открывается, и из неё появляется девушка – родственница птенчика. За её спиной – гостевая спальня на три кровати, две из них пустые, только одна расправлена, а тумбочки, стулья и пол рядом завалены женскими вещами.

Выглядит девушка потасканно, под глазами – круги осыпавшейся косметики, на голове – руины былой причёски в цветном лаке и блёстках. И шлейфом тянется запах алкоголя и сигарет. Буркнув что-то вроде «о, здрррвствй», и оттерев меня плечом, пошлёпала вниз. У неё был вчера очень крепкий праздник, если даже внезапный я не испугал.

Вторая дверь оказалась запертой, поддалась последняя. Говорят, человека можно узнать по его комнате. Не знаю, что можно узнать в моей спальне, где только кровать, комод и чёрно-белое фото скелета змеи в рамке на стене, а тут от информации потеряться можно.

Прежде всего – освещение. Тонкие лучи алого света через жалюзи восточного окна, не отключённый ночник – имитация звёздного неба и дискошара – зайчики по стенам. Плакаты. Ковёр – карта из какой-то восьмибитной игры. Фигурки. Великое множество, от моделей звездолётов до аниме-персонажей. Даже постельное на расправленной кровати – мультяшное, Человека-Паука я могу узнать. Переступаю через доску с недоигранной партией «Подземелий и драконов», едва не раздавив упавшую фигурку принцессы, только для того, чтобы фетишистски потрогать простынь. Тёплая.

А рядом с кроватью обнаруживается предмет гардероба, который вызывает моё смущённое смятение. Трусики. Потому что «трусами» это никак нельзя назвать, только не такого размера. Не знаю, чего я ожидал – сердечек, детских плавочек с утятами или логотип Супермена. Обычные боксеры. Я такой размер классе в пятом носил. Белые, с чёрной полосочкой по краю. Ношеные.

Я представил на секунду птенчика в них, и мне как-то стало неуютно. Потом понял, что любимый, получается, встречал меня в штанах на голое… всё. И мне уже собственные боксеры стали маловаты.

Вот как так получается, при работе, когда вот они, тела, иногда весьма даже очень соблазнительные, бери – не хочу, уговаривать себя приходится, иногда весьма жёсткими способами, а тут ничего совсем, мысль одна, и как бы не протечь.

Вспомнил о беспорядке. В руке – недоеденный сэндвич – хлопья, наверное, отменились, вид испуганный. Но я уже обнаружил. И как же хорошо, что не подобрал. Представляю, какое было бы у тебя тогда личико, если вдруг я бы завалился на кровать, нюхал его бельё и дрочил.

Я, понятное дело, этим заниматься не собирался. Вру. Может, и собирался. Но не здесь и не сейчас.

Но оказывается, интересовала его только недоигранная партия «DnD», мне даже пришлось оправдаться, пока птенчик осматривал доску:

– Я ничего не трогал.

Любимый, осознав, что, сидя на полу с недоеденным сэндвичем во рту, из которого упал лист салата на пол, выглядит, как минимум, смешно, не нашёл ничего лучше, чем протянуть мне еду надкусанной стороной:

– Хочешь?

Я сам от себя не ожидал такой реакции: даже не согласившись, наклоняюсь, перехватываю запястье птенчика и ем прямо с его руки. Глотаю, не чувствуя вкуса, чуть ли не кусаю пальчики.

Любимый отряхивает руки от крошек, ворчит:

– Я ещё принесу, раз ты такой голодный.

Я голодный, очень. Съел бы его целиком, начал с того, что ловил бы языком блики от светильника на его коже, а закончил бы…

– Только оденусь, о’кей? – поднимается с пола, вынимает из комода чистые трусы.

И никаких мне «выйди» или «отвернись». А непосредственно-бесстыдная демонстрация попки. Во всех ракурсах. Зрелище такое, что я за свой организм теперь вообще не в ответе. Если даже кровь из носа пойдёт, я не замечу. Я ж сейчас его к комоду прижму, и…

– И как вам не стыдно?

Девушка зашла как раз вовремя, чтобы застать нас. Мило, конечно, с её стороны принести нам кофе с сэндвичами, но не так же невовремя!

– Вы бы хоть запирались, если прям так сразу решили! – продолжает ехидно. – ох, будет что тёте рассказать!

Птенчик красный до кончиков ушек, еле успел привести себя в порядок. Я зол, змея внутри шипит. Шагаю к девушке, отнимаю поднос, ставлю не глядя, сшибая фигурки, куда-то в сторону, и грубо выталкиваю незваную гостью за дверь.

Волоку её по коридору, заталкиваю в спальню. Я должен защищаться. И тут мой взгляд падает на скомканное платье на полу. Необычный цвет. Сочная фуксия. В голове что-то щёлкает и складывается. Я встряхиваю девушку за плечи:

– Ты будешь молчать!

– Ого, так я угадала! – оскаливает зубки. – и давно ты брата потрахиваешь?

– Заткнись! – я сжимаю её сильней.

– Я закричу! – объявляет девушка, но заметно, что поддалась страху.

– Только попробуй, – я понижаю голос, – тогда всем расскажу, кто вчера в клубе у троих отсасывала одновременно.

Зрачки девушки расширяются, губы дрожат:

– Н-не ты, твою рожу не забудешь!

– Не я, – подтверждаю, – просто один тебя на видео снял и всем показывает: «смотрите, кто к нам приехал»!

– Неправда, – почти шепчет, – неправда.

Если бы. Я с раннего утра ещё краем глаза на работе ролик увидел. Один мой коллега, кажется, и не ложился, прямо с клуба за заданиями пришёл. Я же пораньше разгребал свои, убедился, что серьёзных и срочных нет, и заметил. Что ж, очень повезло.

– Уже сегодня во всех сообществах в топе будет, город у нас маленький, – ухмыляюсь.

Сразу весь гонор и лоск с неё слетает, глаза темнеют и наполняются слезами. Всхлипывает:

– Ну сделай что-нибудь! Пожалуйста! – вцепляется в меня ногтями.

– Ладно. Я позвоню.

Выдыхает, вытирает глаза, размазывая остатки косметики:

– Я… молчу.

– Фухх, я думал, ты её убил! – птенчик просунул голову в комнату.

– Нет, да ты что, – девушка выкручивается из моего захвата, снова напуская на себя надменный вид, – мы разговаривали!

– А, – любимый бесхитростно верит, – ну тогда идём есть, кофе остынет!

– Я догоню, – вынимаю телефон, – мне тут кое-что решить надо.

Птенчик кивает, а его условная сестра незаметно складывает руки в благодарственном жесте.

Я как бы выкрутился. И ещё не мог не заметить кое-что радостное. Она назвала моего любимого «братом». Да и действительно, что у такой загульной и такого невинного может быть общего? Змея внутри, кажется, засмеялась. Это определённо невозможно, но она не подчиняется законам биологии. Смейся. Я знаю, что и сам ничуть не лучше.

Пока идут гудки, рассматриваю бардак. Понятия не имею, как человеческое существо может обитать в таком сраче. Хотя женщин к людям я бы условно только причислял. Из-за отсутствия совести и тормозов, а не потому, что я гей и шовинист.

Попросить у коллеги мне не сложно. Приходится только наврать, что она мне родня, услышав в трубке: «Ага, как же. Сам на неё глаз положил!» И комментарии про моё лицо и мои шансы на успех. Да так даже лучше. И с меня теперь бутылка. Недорого отделался.

Щёлкаю, перелистываю. Нет, пока и вправду нигде не выложил. Но я послежу. Свою часть сделки я намереваюсь выполнить честно.

В комнате меня уже ждут переодетый в домашнее птенчик и его сестра, как-то подобревшая. Утренний кофе творит с людьми чудеса.

– Переоденешься, а то сэндвичи с маслом? – любимый протягивает мне чёрный худи с серым рукавом. – Как раз твой размер.

Как можно отказаться? Но рубашка помнётся настолько безнадёжно, что её потом только бомжу подарить останется. Принимаю решение её снять, и когда я это делаю, девушка присвистывает:

– Нихрена себе! Настоящие?

– Настоящие, – я нервно потираю розу на левой руке, стараясь не замечать того, как птенчик рассматривает мой живот. Нет, засосы ещё не сошли, но что-то мне подсказывает, что он ищет новые.

– А можно потрогать? – она не успокаивается.

– Нет, – холодно обрываю, надевая худи, – не твоё.

Выглядит обескураженной. Ах да, в обществе не принято, что мужчина отказывает девушке. Но на её лице теперь чётко читается обида, а если присмотреться, то в глазах: «пидор, блядь».

Птенчик улыбается всему этому и протягивает мне сэндвич. Беру руками, чтобы не спалиться. Попадается не с маслом, а с рыбным паштетом. Я люблю рыбу.

– Тётя переживала, что ты ничего не съел. Тоже в ложках запутался? – сестра птенчика хихикает.

Киваю, признавая своё поражение. Дотрагивается до моего плеча:

– Не заморачивайся, она всех так проверяет. Аристократка.

– Правда, что ли? – удивляюсь.

– А то как же. Брат – наследник древнего славного рода! – произносит то ли серьёзно, то ли шутя.

– Не наследник, – птенчик абсолютно серьёзен.

– Так как мне к тебе обращаться, ваша светлость или ваше высочество? – пытаюсь его развеселить.

– Как обычно, – смущается. И вдруг оживляется: – А давайте партию?

Его сестра закатывает глаза и вздыхает, пока птенчик возится с доской, на которой предыдущая раскладка стала вдруг не важна.

Нам выдают по ручке и листку, на котором девушка что-то быстро пишет и сообщает мне шёпотом: «давай, создавай». Понятия не имею, о чём она. Подглянув в листок, читаю «Ирмарриль, лесной эльф, плут первого уровня» и дальше сплошные сокращения и дроби.

– Ой, ты не умеешь? – любимый выглядит озабоченным, – ну тогда я тебе покажу. Я хочу стать Мастером Игр!

А я-то думал, что таким только непролазные старпёры занимаются. Что ж, это мило. И, похоже, мне придётся много понять и запомнить, хотя это решительно невозможно, пока птенчик чуть ли не на коленях у меня сидит и засвистывается объяснениями. Его сестра тем временем меняет позы женским фигуркам на полках, как будто они гонятся за большим боевым роботом.

Наконец, мой персонаж создан, и мне объявляют, что я с таким интеллектом должен говорить типа «я есть варвар» и «моя дубина – твоя голова бам». И начинается самое интересное. Птенчик, помимо того, что ведёт партию за рассказчика и мастера опасностей, подсказывает мне и сам управляет персонажем-магом. Но дело даже не в этом, а в том, что задания приходится выполнять лично. И за проваленные спасброски и сильный урон получаем штрафы – мне птенчик прикрепляет к волосам детскую заколочку-пружинку, сестра покорно надевает на ноги ещё один носок, кажется, пока пятый, а сам он, не халтуря, завязывает себе скрунчами хвостики. Скорее всего, весь этот набор, достойный радости первоклассницы, заготовлен заранее как раз для этих случаев.

И вот я уже провалил спасбросок по воле, и несу эльфийку через ручей, то есть на практике хожу по комнате, переступая через разбросанные тут и там фигурки с сестрой птенчика на руках. У неё вид египетской царицы, ну это пока мы не идём к ней в комнату искать сокровище, которым объявляется лифчик в горошек, прибавляющий ловкость, и девушке приходится надеть его поверх футболки. Птенчик смеётся.

Пока не пропускает критический урон, и мне приходится на руках нести его на кухню, чему несказанно рад, и кормить молочным шоколадом с рук, приговаривая «твоя болеть, моя твоя лечить». Какао объявляется зельем, повышающим выносливость. Я для себя объявляю эту игру средством, повышающим потенцию.

Потом мы ищем куски старинной карты и несём их на морской берег – то есть собираем грязные вещи в корзину для белья в ванной, где сталкиваемся с миссис Птицей, и мне как-то жутко неловко в толстовке птенчика, с яркими пружинками в волосах. Но любимый обращается к маме:

– О, владычица океана, мы пришли по этой карте к твоей обители в поисках невиданных сокровищ!

На что эта чудесная, оказывается, женщина, отвечает совершенно серьёзно:

– Сокровища лежат в зале, полном света, в стеклянной вазе.

Потом отбирает у нас вещи и кладёт в стиральную машину. Улыбается мне, сдувает выбившуюся прядь волос. И всё, уже обычная женщина. Такая, какой и должна быть мама. При воспоминании о своей кольнуло в груди. Может быть, стоит всё-таки съездить к ней, пообщаться. Говорят, люди меняются. Особенно, если бросают пить.

В вазе на столе оказываются фрукты и, хотя я выбрал персик, и минуты не проходит, как птенчик предлагает мне мандарин. Рождественская неделя, красивая наряженная ель. Самое время. Вроде и не откажешься, но с другой стороны, аллергия острая, могут и не успеть откачать, а уж как я тут всех напугаю… Отказываюсь, поясняю.

– Ой, а я тебе в больницу… – любимый выглядит расстроенным.

– Я медсёстрам раздал, не переживай, – ободряю его.

– А у вас отношения, я посмотрю, в самом начале, – тихо шипит мне на ухо сестра птенчика.

Я незаметно стискиваю её руку, чтобы не болтала. Хитро улыбается, но замолкает. Птенчик же приободряется:

– Обнаружена индивидуальная особенность персонажа, он объявляется отравленным!

На что я ложусь на диван, складываю руки на животе и заявляю, что теперь меня надо нести к лекарю. Естественно, проверку силы никто из них не проходит, и меня оставляют, «замаскировав» подушками, а сами отправляются на кухню.

– Я смотрю, вам весело, – мама птенчика оглядывает разорённый диван и прибирает остатки фруктов.

– Поскольку я отравлен, а не мёртв, отвечаю, что да, – улыбаюсь.

– Простите, что подозрительно к вам относилась раньше, – миссис Птица садится рядом, – просто странно, знаете ли, когда мужик сына преследует.

– Мне до мужика ещё долго, надеюсь. Хотя я грозный варвар-р-р.

Женщина улыбается. Наверное, она рада, что у её сына появилась компания. Но опыта ей не занимать:

– Я, владычица океана, взяла вашего друга в плен и отпущу, когда вы очистите две пещеры от гнили, в них обитающей!

Птенчик толкает сестру и поясняет:

– Нам нужно убрать наши комнаты.

На что та отвечает:

– Предлагаю бросить его умирать!

Миссис Птица произносит мягко:

– Вам всё равно придётся это делать.

– Вы моя лечить, моя ваша помогать! – подаю я голос с дивана.

– Нет, ты в плену, – возражает мама птенчика.

Оказывается, она просто хотела поговорить со мной. Расспрашивает меня о семье, мне приходится, хоть и неохотно и односложно, но отвечать на её вопросы.

Я жду самого главного, и она его задаёт. С этого момента человек как-то нивелируется в моих глазах. Я вообще всех людей делю на тех, кто спросил об этом, и тех, у кого хватило такта молчать. Естественно, о том, откуда у меня такое замечательное украшение на лице.

– Отчим, – отвечаю я.

– Прости, – извиняется, – я бы никогда… но сын стесняется у тебя спросить.

Вот как. Не думаю, что он подослал маму. Скорее всего, его просто замучали вопросами обо мне и вынудили выдать. Стесняется. Ну надо же. Хотя я ловлю себя на мысли, что если бы тогда, в больнице, когда дотронулся до моего шрама, он бы спросил, я бы ответил без всяких проволочек, не задумываясь. Потому что птенчик – это птенчик, он спросил бы из чистого любопытства, а не из праздного интереса к чужому уродству.

– Он не болит? – миссис Птица, кажется, искренне заинтересована.

– Ему года три. Он давно не болит, – чуть улыбаюсь, помня о том, как это странно выглядит.

В то, что он никогда не болел – никто не поверит, сочтут пустым бахвальством.

– А что же… пластическая хирургия?

– Дорого, – отвечаю, и тут же поправляюсь, чтобы она не подумала, что я жмот: – да и результат может оказаться хуже. Я же не девушка, переживу как-нибудь. Если ко мне привыкнуть, я не страшный.

– Ну что вы… то есть, что ты… – женщина нервно сцепляет руки на коленях.

– Миссис, я прекрасно осознаю, какой я, – обнимая подушку и разговаривая, глядя снизу-вверх, я, тем не менее, уверен в себе, – не каждый захочет со мной общаться.

– Но ты же хороший человек! – возражает.

– Это ещё понять надо. А чтобы понять, нужно ко мне хотя бы подойти, поговорить. Смелость нужна.

Женщина беспомощно открывает рот и снова его закрывает. Ей нечего возразить. Так лучше. Никакое лицемерное сочувствие не умалит правды.

Появляется очистительница пещер, показывает мне жестом «покурим». Я вопросительно смотрю на хозяйку дома, женщина рассеянно кивает. Вручаю ей подушку, которую она неосознанно прижимает к груди.

Выходим на задний двор, в котором прочищены аккуратные дорожки к гаражу и за дом. Пусто, какие-то накрытые непромокаемой тканью вещи, кусты и несколько деревьев, занесённых свежим снегом. Из интересного – собачья будка, которая почему-то пуста, краска на ней облупилась, а от цепи и, тем более, собаки – никаких следов.

Сестра птенчика накинула поверх своего довольно нелепого наряда пушистую розовую курточку и выглядела бы милашкой, не открой она рот:

– Подкури даме, урод.

Щёлкаю зажигалкой и смеряю её самым безразличным взглядом, на который способен.

– У меня дома есть зеркало, благодарю, я в курсе, – улыбаюсь краешком рта.

– А тебя просто так не пробить, – мелко затягивается, выдыхая ароматизированный дым через нос.

– Что-то не так? – не обращаю внимания на её грубость.

– Неприятно, когда вокруг грязный педрила ошивается, – выпускает дым прямо мне в лицо.

– А мне неприятно, когда рядом блядь трётся, – парирую я.

И неожиданно девушка смеётся:

– А ты хорош. Поехали к тебе?

– Зачем? – стряхиваю пепел, пачкая нежный снег.

– Трахаться, – пожимает плечами девушка, – почему нет?

– Потому что я – грязный педрила, – передразниваю её.

– Ну и ладно, туда тоже даю, не девочка, – скалит зубы.

– Не интересно, спасибо.

– Жа-аль, – тянет девушка и со злостью отбрасывает бычок от себя. – Хотя тут есть, на ком поскакать, и без тебя, однако пресс у тебя… мр-р. Спортзал?

– Секс, – ухмыляюсь.

– Да кто ж тебе даст, убогому, – показывает мне язык, заходя в дом.

– Ты, – отбриваю.

– Поехали, – придерживает дверь.

– Брезгую, – тушу окурок в снегу, прижимаю ногой.

Сестра птенчика снова нацепляет на лицо наивное выражение. Строит из себя порядочную. Но если она и порядочная – то порядочная дрянь.

– Посмотрим на твои потуги, – насмешливо шипит она мне, когда встретивший нас птенчик зовёт наверх.

– Покрывать больше не буду, – уведомляю её.

Посмотрим, верно, ещё как посмотрим.

========== 6. Рефлексы змеи ==========

Хотя пока – только фильм, птенчик жаждет показать нам какую-то новинку. Для меня всё происходящее на экране телевизора, притаившегося в спальне – не более, чем смутное мельтешение картинок.

И этому есть весьма разумное объяснение – мы валяемся с птенчиком на кровати, на животах, он прижимается ко мне тёплым боком, и находится настолько близко, что мне очень-очень неудобно лежать, на стоячем-то члене. Всё, что я вижу вместо фильма – тонкую шею, светлый завиток за ухом. Очертание сведённых лопаток. Прогиб спинки и попку, плотно обтянутую домашними штанами. Запястья. Пальчики. Полупрофиль. Горящие глазищи и тёмно-розовые приоткрытые губки в крошках от чипсов.

Любимый увлечён. Любимый не замечает моего хитрого манёвра по столкновению рук в тарелке со снеками, не менее хитрого обнимания. Ничего. Его сестра забила на просмотр ещё на середине, зевнула и ушла к себе, напоследок весьма красноречиво посмотрев на меня. Я проигнорировал.

Змея внутри превратилась в огненный, пульсирующий тяж. Она больна. Она чует ваниль и вишню. Она чует кожу. Она тонко вибрирует сильным телом, окрашенным в ослепительную, кристальную белизну. Я с ума схожу. Голова кружится, я чувствую, мне реально плохо. Душно, не хватает воздуха. Нестерпимая жажда, всё внутри как будто высохло от раскалённой змеи.

Фильм кажется бесконечным. Я догадываюсь, каково мученикам в аду. Хотя лучше б меня в котле сварили или собаки сожрали. Я держусь уже неизвестно на чём, только не на силе воли.

А потом, когда, наконец, пошли титры, любимый выскользнул из моей руки, перевернулся на спину и спросил своими нежными губами, в считанных сантиметрах от моего лица:

– Понравилось?

Я кивнул. До сих пор нравится. Да так, что сил больше нет от слова совсем. А беспощадная птичка продолжает:

– Насчёт сообщения вчера…

Вот и всё, вот наш дом и погорел. Приползли, змея, выходим.

– Можно я тебе каждый вечер буду их слать?

Нежный голосок. Я вижу, как дрожит горлышко с едва отмеченным кадыком. Гладкая кожа, на которой, тем не менее, я замечаю пару светлых щетинок. Воротник футболки растянулся. Слишком много шеи, слишком острый угол ключицы. Слишком заманчивая ямка.

Я ломаюсь. Я сдаюсь. Искушение сильнее моей возможности противостояния ему. Последний, и самый страшный, грех. Похоть. Я наклоняюсь к любимому, удерживая его плечики руками. В голове пусто. В мыслях – змеиный танец.

Его кожа – сладко-солёная на вкус. Утончённое лакомство. Я совершаю непростительное. Я целую ему эту сумасшедше-пленительную шею, томно, ласково, с языком. Жадно перехватываю губами ниже, несколько быстрых, как змеиные укусы, поцелуев достаётся ключице, затем я провожу языком от низа шеи вверх, под подбородком, и каким-то неведомым чудом останавливаюсь ничтожно близко от розовых губ.

Я вижу глаза любимого. Два бездонных провала бесконечного ужаса, что и парализовал в нём защитные рефлексы. И тут же осознаю себя. Каков я сейчас. Жадное чудовище. Ненасытный дракон, который уже, не заметив сам, как, подраздвинул коленом ножки птенчика. Рефлексы змеи. Привычка проститутки.

Самая чистая невинность и самая пошлая грязь – вот что мы сейчас собой представляем. Неужели я действительно хочу утопить птенчика в чёрной, зловонной жиже разврата? Устроить насильственное грехопадение?

Я не помню, как выбежал из комнаты. Ни лестницу, ни коридор я тоже не заметил. Когда я осознаюсь, уже в квартале от дома птенчика, на мне надетые не иначе, как на рефлексах, куртка и сапоги. И первая мысль, пришедшая в мою идиотскую звонкую голову о том, что я не поблагодарил миссис Птицу за гостеприимство.

А потом меня скорчивает спазмом, все розы на теле взвывают нервной болью, а стебли затягиваются жгутами колючей проволоки. Змея теряет чешую, облетающую острыми стёклами. Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть.

Я только что совершил столь всеобъемлющее зло, что осознать полностью – смерть. Я. Изнасиловал. Любимого. Только что. И на губах у меня до сих пор вкус его кожи. Ничтожество. Тварь. Урод. Чудовище.

Это именно насилие. Для такого, как он, только-только из ребёнка выросшего – насилие. Всё должно было быть не так, не со мной у него, не по моей прихоти…

Небу всё равно. Оно роняет снег на мою отвратительную рожу. Снежинки летели километры, чтобы закончить свою красивую жизнь у меня на щеке. Тысячи мелких звёздочек. Небу всё равно, что с ними будет. Небу всё равно, что будет со мной. Хорошо, что у меня не оказалось с собой ничего подходящего – я был близок к суициду, как никогда в жизни.

С улицы доносился детский смех. Равнодушное небо надо мной было настоящим, чёрным, ночным, хоть и засвеченным фонарями и затянутым тучами. Я сполз по стене, не отрывая взгляда от высоты, сел в грязный, истоптанный снег, полный окурков и мусора, типичных для подворотен.

Снежинки продолжали умирать, превращаясь в холодную воду. Обтекали шрам. Хотя так казалось. Чувствую-не чувствую-чувствую. Я чувствовал себя беспомощным и жалким, разбитым на миллион осколков. Змея словно умерла, источая внутри пугающее зловоние. К горлу подступила желчь. Ещё немного, и меня бы стошнило.

Но в эту секунду зазвонил телефон. Я вытащил его, но ничего не смог разглядеть, кроме светлого пятна экрана. Оказалось, по лицу у меня стекала не только кровь снежинок, но и натуральные слёзы.

Я так и продолжал сидеть с истошно вопящим аппаратом в руке, тупо не понимая, что делать. Мысли-то насчёт клиентов появились, но что нужно сделать – начисто вылетело у меня из головы.

– Эй, тебе плохо? – произнёс сверху такой знакомый голос.

Моих плеч коснулись тёплые, тоненькие ручки. И зрение пришло в фокус. Напротив – огромные серо-зелёные глаза, в которых тревога, но никак не ужас. Любимый. Птенчик мой.

Силы, которые ещё секунду назад, казалось, резко меня покинули, возвращаются сторицей. Я перехватываю любимого, толчком поднимаюсь с земли так, что он оказывается у меня на руках. Утыкаюсь лицом ему в грудь и вою, всхлипывая, так, как я и в детстве не рыдал никогда. От облегчения.

Любимый обнимает меня за голову, поглаживает, что-то шепчет. У меня истерика, я не слышу. Вот он, страшный суд с милостивым богом. Вот оно, чудо Рождества. Вот она, награда недостойным.

– Прости, – поизносит он тихо, когда я наконец-то набираюсь смелости посмотреть в его лицо, – я пока не могу это принять.

Такие по-взрослому сухие и жестокие слова, от которых, как от ударов хлыстом, труп змеи внутри распадается на части. Не больно. Высохло.

– Хорошо, – бормочу я, не слыша собственных слов. – Я уйду, я…

– Нет, – произносит птенчик неожиданно весело, – я только что кое-что вспомнил, – и смотрит вниз.

Если я каким-то тренированным чудом обулся, то он, птичка моя глупая, выперся из дома, как был. В тапках. Один из которых валяется рядом, а второй, несмотря на то, что удержался на законном месте, вид имеет весьма жалкий. А рядом, в грязи, благополучно отмокает моя новая рубашка, такого красивого цвета, «виридиан», который мне очень идёт.

– Похоже, я её не донёс, – уже откровенно смеётся птенчик.

– Бродяга какой-нибудь будет носить, – я стараюсь улыбнуться.

Да, у нас в городе будет самый гламурный бомж, одетый за мой счёт. Я переступаю рубашку, превратившуюся теперь в грязную тряпку. Чёрт с ней. Нет сокровища дороже, чем то, что у меня на руках.

– Ты меня-то донесёшь? – спрашивает птенчик, обвивая тонкими руками мою шею.

Да я сейчас на Джомолунгму залезу с ним на руках, цепляясь зубами, не то что какие-то там пара кварталов. Утвердительно мотаю головой, и любимый улыбается:

– Тогда курс на мамин ужин!

========== 7. Дакимакура ==========

Телефон пришлось отключить в тотальный нахрен, не удосужившись даже отписать постоянным клиентам. Бек будет вне себя от радости, что я забил на работу. Я сейчас добрый, как хренов ангел. Да мне вообще на всё наплевать вот именно сейчас.

Я умудрился остаться у птенчика на ночь. Совпало всё – и вкусный ужин с чаепитием, затянувшимся допоздна, и то, что сестра птенчика привела себя в порядок и отчалила в известном направлении, предположительно, на всю ночь, и то, что птенчик, казалось, и забыл о моей безобразной выходке. Ну, или мне так только показалось, но виду он не подавал.

И вот теперь я, счастливый, как выигравший в лотерею, и голый, как первый человек, забрался в чужую ванную, включил непривычно-горячую воду и созерцаю кафельную стену.

Ну, то есть, это со стороны только кажется, что я смотрю на стену. В моей фантазии там, передо мной – раздетый птенчик, закусивший губку, а я его… да, жестоко трахаю.

Само собой, я не просто так мечтаю о прекрасном, а с определённой нацеленностью на результат, которого я пытаюсь достичь при помощи собственной руки.

Да, конечно, дрочить в чужой ванной комнате, когда тебя доверчиво пригласили в гости – верх хамства и бескультурности, но я понял, что надо. Обстоятельства встали предо мной, так сказать, и я их преодолевал.

Фантазия у меня бушевала так, что, возродившаяся в виде маленького змеёныша, моя вечная спутница пребывала в шоке. Ну ещё бы, сегодня моему воображению было чем подкормиться. Сначала я лицезрел совершеннейшую попку, а потом весьма дерзко попробовал кожу птенчика на вкус.

Но в моих мечтах птенчику то, что я якобы вытворяю с ним, нравится, закрывая глаза, я ускоряю темп. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. В ванной пахнет ванилью и вишней. Я закусываю запястье, чтобы не застонать в голос, когда сперма толчками вырывается на волю из моего окончательно задёрганного члена, и разбивается о борт ванны и кафель.