Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– Говорят, где-то море тёплое, и солнце летом светит!

– Врут. Нагло врут.

Кажется, настроение у Бека улучшилось, но когда мы подходим уже совсем близко к его дому, я слышу, как полукровка шумно сглатывает. Машина Чара уже на месте, значит, родственники с нетерпением ждут появления «невесты». И самое хреновое, что мы не знаем ситуации – сознался ли уже жених, или бахнет родителям сразу, как только мы войдём. А прояснять – некогда. Толкаю приоткрытую дверь плечом, решив принять удар на себя.

Внутри – шумно. Наперебой что-то обсуждают женские голоса, в просматривающейся из коридора кухне вертится птенчик, уж его-то попу я с любого расстояния узнаю.

Чар стоит у входа в зал, а рядом с ним – основная опасность. Брат. Ниже ростом, такой же белобрысый, хоть и коротко остриженный, но шире в плечах и явно массивней. На вид немногим старше Чарли, взгляд карих, тёмных глаз тяжёлый и даже какой-то брезгливый. Оценив бугрящиеся под рубашкой мышцы, понимаю, что Бек не зря беспокоился – один на один я бы с этим парнем не вышел драться. Может, всё и обойдётся.

– Эрик, – представляется низким, невыразительным голосом, протягивая руку.

Пожимаем в ответ, я – решительно, а Бек – неуверенно, формально, и дело, кажется, не в его травме. Боится.

Пока разуваемся и снимаем верхнюю одежду, мимо успевает проскочить мой любимый с подносом, уставленным чашками, бросив нам только дежурное: «Привет». Мастер конспирации. Ну да, если ещё и мы признаемся, тут вообще хаос начнётся.

В зал я захожу последним, даже Бек уже успел аккуратно проползти по стенке и скромно примоститься на пуф. Кроме брата, к Чару приехали ещё две дамы почтенного возраста, похожие друг на друга, почти как близнецы. Мать и, наверное, тётка. Знать бы ещё, кто есть кто…

– Мы вот всё спорим, – не обратив на нас никакого внимания, одна из женщин обращается к Чару, обводя рукой пространство комнаты, – это всё покупное, или самодельное?

Имеет в виду кучу сплетённого из всех гибких материалов, какие только можно только вообразить, барахла. Коврики, абажуры и так далее.

– Стопроцентный DIY (1), – подтверждает Чар.

– Я же говорила, – самодовольно надувается другая дама. – Твоя невеста делает, да? И, Чарли, когда ты нам её уже покажешь?

– Да, и… – Чар, оглядев всех собравшихся и выдохнув, подходит к Беку, кладёт ему руку на плечо, и договаривает: – Вот моя «невеста». Его зовут Бекверди, и можете относиться к этому, как хотите.

Настаёт настолько полная тишина, что, кажется, слышно, как от чая поднимается пар и тает сахар. На лицах обоех женщин застыло трудноидентифицируемое выражение, они явно силятся что-то сказать, но первым молчание нарушает Эрик:

– Скажи нам, что это очередная твоя тупая ёбаная шутка.

– Нет, – просто и решительно возражает Чар.

Смело, однако. Не меняется в лице даже тогда, когда брат сгребает его за грудки и встряхивает:

– Отойдём на пару слов.

Ловлю умоляющий и выразительный взгляд Бека. Да, я определённо должен последовать за ними, драка, по-видимому, всё же будет. Но решаю сначала притаиться в коридоре, притворив за собой дверь, и вмешаться уже тогда, когда станет совсем опасно. Мне братьев не только слышно, но даже немного видно: Эрик впечатал Чара в стену на кухне так, что его ноги едва касаются пола, и шипит тому в лицо:

– …три года, сука, не появлялся, чтобы снюхаться со всякими грязными пидорами? Может, ты обдолбанный, а? На что они тебя подсадили? Я сразу понял, что этот мелкий из «этих», но ты-то! Да ты первую бабу у меня на конюшне пёр, как счас помню! А теперь что? Упиздил в ебучую Европу, а я знал, знал, что тут одни блядь гомосеки и наркоманы, сука! Ничего, заберу тебя домой, всю блажь, сука, вожжами из тебя выбью! Прямо сейчас начну!

Рычит, сплёвывает на пол. Ещё чуть-чуть, и точно врежет Чару. А тот, кажется, ещё и провоцирует:

– Да, я такой. Вы десять лет мечтали меня женить, и всё вам не так. Женюсь, хули. И вам придётся либо смириться, либо съебаться из моей жизни навсегда.

Но, как ни странно, его дерзость возымела противоположный эффект. Эрик ослабил хватку, и даже отступил на пару шагов.

– Вот как, значит. Сменяешь нас, тех, кто тебя родил, воспитал, титькой кормил, сопли вытирал, кровь родную, на пидора этого безвольного и дружков СПИДозных?

Чарли решает попробовать другую тактику, и достучаться до брата иным путём:

– Эр, для меня это важно, понимаешь? Я… я люблю его, Эр!

– Любишь? – нехорошо усмехается Эрик. – Насмешить меня хочешь?

– А знаешь, что? – раздражается Чар, и в его жёлтых глазах вспыхивают нехорошие огоньки. – Ты просто завидуешь, что мне удалось устроить свою жизнь подальше от твоей занюханной фермы, и не пришлось жениться по залёту!

Эрик вздрагивает, прищуривает глаза, а потом вдруг резко, наотмашь бьёт брата по лицу и, судя по тому, как мотнулась голова того, это не пощёчина, а полновесная затрещина. Шипит, сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

– Я думал, что ты давно уже в канаве сдох от передоза! И знаешь, что? Лучше б ты издох!

Разворачивается, оттолкнув брата, делает пару решительных шагов прочь, в коридор.

– Эр! – как-то даже жалобно окликивает его Чар.

– Не называй меня «Эр», – цедит сквозь зубы в ответ, не оборачиваясь. – У меня нет больше брата.

Чар застывает с приоткрытым ртом, побледнев, бессильно сжав кулаки. Да, это самое страшное, когда человек, которого ты считал родным, не желает тебя больше знать и видеть. Так же точно меня оттолкнула мать: «Уйди, мерзкое отродье! Ты мне больше не сын!» Источник моих кошмаров, может, и змеи. Разбитые мечты. Не всё всегда получается объяснить, а иногда любое объяснение заведомо обречено на провал. Теперь им кажется, как будто они друг друга предали. Мог ли это Чар предвидеть? Ещё как мог, но, наверное, надеялся, непонятно на что. Так же, как и я когда-то давно.

– Эй, – Эрик толкает меня в плечо, подходя. – У тебя есть, где передержаться? До завтра.

– Есть, – киваю, – только не всем, у меня…

– Только мне, – перебивает. – Я знаю этого сладкоголосого мудака, он точно нассыт в уши мамке и тётке, и они будут обожать и его, и его этих пидоров-дружков уже через пять минут. Блудный сын, блядь, как же. Куришь?

Киваю. Набросив куртки и выбравшись на улицу, вдыхаем морозный воздух, я протягиваю Эрику сигарету, но он вдруг недоверчиво спрашивает:

– А ты, случайно, не из «этих»?

Но потом, рассмотрев меня повнимательней, усмехается:

– Прости. Куда уж ты, с такой-то рожей. Сразу понятно, мужик, – и всё-таки берёт сигарету.

А я пытаюсь подавить истеричную улыбку, или хотя бы скрыть её за клубами дыма и пара. Да если кто здесь и гей, то это точно я, осознавший себя ещё лет в тринадцать, когда впервые передёрнул не на девочку, и почему-то воспринял это, как должное. Бека ещё совсем ребёнком «испортили» в школе, Чар явно до сих пор, скорее, би. А уж птенчика я совратил самолично. Если и существует корень гейского зла, то это я. Но у меня «рожа», которая точно защитит меня силой анти-стереотипов о геях!

– Сука, холодно в этой блядской стране, – Эрик поводит плечами и застёгивает куртку. – Давай, что ли, нажрёмся где-нибудь? Тут же есть приличный бар?

– Ты в Шотландии, – усмехаюсь, – и ты спрашиваешь, есть ли тут бар?

– Ну так давай, вызывай такси, чё стоять-то? – как будто приказывает Эрик.

Смертельно не хочется никуда уезжать, а, тем более, пить в компании малознакомого гомофоба, но выбора у меня, похоже, нет.

Когда я заканчиваю диктовать девушке адрес и сбрасываю, Эрик отбрасывает окурок и тихо ругается. Поймав мой озадаченный взгляд, поясняет:

– Я обещал Максу фотку невесты послать. А теперь что? Как ему сказать, что хоть твой дядя нашёлся, но нет, на свадьбу мы к нему не поедем?

Пожимаю плечами. Это его проблемы, у нас своих хватает.

– Вот у тебя ребёнок есть? Нет? А представь, что есть. И тебе надо ему объяснить, что один из их родственников, которого он ждёт больше, чем сраного Санту, пидор. Есть идеи, как это сделать?

Вздыхаю. Кажется, мне попался худший в мире собутыльник, так его ещё потом и домой везти!

– Не знаю, – буркаю. – Я не задумывался о детях.

– Проблемы с бабами? – хмыкает Эрик, оглядев меня.

Вздыхаю. Это будет ужасно долгий, тяжёлый и неловкий вечер.

Комментарий к 52. Не брат

________________

1. **DIY** – Do It Yourself, «сделай сам» – вид деятельности, включающей в себя самостоятельное изготовление и/или ремонт различных вещей и техники, а также любое рукоделие, handmade.

========== 53. Пазл ==========

И снова я просыпаюсь от смутного чувства опасности. Рядом кто-то слишком громко бросил пару фраз, незнакомый запах… Но секунда, и всё встаёт на места.

Я вполне себе дома, а то, что валяюсь на неразложенном диване одетым и в одиночестве, свидетельствует о том, что вчерашняя грандиозная пьянка не закончилась оргией, и со мной, наверное, птенчик всё-таки не разведётся.

Или разведётся. Потому что последнее, что я устойчиво помню, это как сталкивал с колен какую-то шмару в мини-юбке и очень громко объяснял свои действия тем, что: «…её блядская пизда наверняка грязная, а джинсы новые». Нда.

Но всё-таки до дома я как-то добрался, ещё и Эрика с собой прихватил. Его-то голос и слышу сейчас с кухни, а странный аромат – сладковатый одеколон. Наверняка дорогой, раз провонял весь дом так, что даже запах сигарет и алкоголя перекрывает.

Пробую подняться, но приходится немного посидеть, отдышаться. Жутко мутит, но вырвать то ли нечем, то ли я просто не в состоянии. Организм-экономист, бля. А мне бы полегчало.

Рубашка на мне, которая ещё вчера была отглажено-хрустящей, новенькой, превратилась теперь в ту тряпку, которым бармен стойку протирает. Расстегнув, бросаю на пол. Ей уже ничто не поможет. А вот джинсы, однако, уцелели. Значит, правильно я прогонял с них всяких сомнительных дамочек. Почти с наслаждением потягиваюсь, возвращая затёкшему телу бодрость, а мыслям относительную трезвость.

Эрик с кем-то разговаривает на кухне, ни его, ни собеседника мне не видно. Может, что и с птенчиком, и тогда любимого нужно спасать от гомофобной ярости. К тому же, пить хочется так, что даже не хочется ссать. Значит, точно нужно выдвигаться. Меня почти и не шатает.

Разговаривает Эрик, оказывается, по телефону:

– …нет, я же сказал, я сам перекую Даймонд. Нет. Нет. Ещё пару дней. Да я знать не знаю, какая к дьяволу внучка, спроси у этих психопаток сам. Может, пару дней. Нет, скажи Максу, что Чарльз не приедет. Нет.

Понятно. Скучные разговоры с родственниками или друзьями, на чьё попечение были оставлены дом, цветочки на окнах и дети. Но вот в другой руке парня, не держащей телефон, было нечто интересное. Початая бутылка светлого пива. Запотевшая. Значит, этот напиток богов рангом пониже олимпийских, был ещё и прохладным.

Я воззрился на неё как умирающий грешник на Святой Грааль, и Эрик, заметив мой взгляд, быстро договорил, сбросил звонок и выдал мне неодобрительное:

– Чё?

– Где ты его взял?

– Пиво-то? – Эрик поболтал заветной золотистой жидкостью, – да этот, светло-соловый мелкий ваш принёс, как его зовут-то… В холодильнике ещё есть, возьми.

Вынув из холодильника близнеца первой бутылки, откупориваю и жадно присасываюсь к горлышку. Живая вода. Амброзия. Нектар. И только после нескольких общеполезных глотков до меня доходит, что я что-то недопонял.

– Соловый? Может, солодовый? И как это вообще?

– Можно и солодовый, – усмехается Эрик. – Ну, белобрысый. Бля, кажется, я на своём ебучем ранчо одичал малость. Уже по масти назвал человека.

Ополовинив сосуд жизни, задаю довольно провокационный, но интересующий меня вопрос:

– А тебя не смутило от него что-то брать?

– Нарываешься? – Эрик смотрит на меня тяжело и как-то не очень доброжелательно. – Намекаешь, что от пидора что-то стрёмно брать? Да после той пьянки, что мы вчера закатили, я бы и от самого Сатаны через посредство Екатерины Медичи пиво бы взял. Даже будучи действующим Папой Римским.

– Ты пока только настоящий папа, – киваю на телефон на столе. – Как сын?

– Нормально. Ты соскочить хочешь?

– В чём дело? – отставив бутылку, повожу плечами.

– Да в том, что этот мелкий хозяйничает здесь, как будто он у себя дома. Принёс пива, еды какой-то, поболтал со мной и пошёл в ванную, как так и надо.

– А так и надо. Он тут как бы живёт.

Я готов выслушивать любую реакцию, а если ещё Эрик сможет сложить дроби и связать кольцо на пальце птенчика и точно такое же, болтающееся на цепочке у меня на груди, то будет эпично. Но он то ли невнимателен, то ли сознательно игнорирует очевидный и правдивый вариант, потому что принимает за истину совсем другое:

– Комнату студенту сдаёшь? Ну, неплохой бизнес. Хотя я теперь точно уверен, что ты из якудз, не меньше.

– Неправда, – усмехаюсь. – У меня глаза не настолько узкие. И ростом, как видишь, повыше япошек буду.

Вообще, я уверен, что что-то азиатское во мне всё-таки немного присутствовало. От прабабки по линии отца, который был «человеком мира» без определённой национальной принадлежности, и есть подозрение, что если бы он не погиб, долго бы в семье не задержался. Как знать, может, где-то в Оклахоме или в Сибири у меня есть старший брат. Или сестра. Ну и в случае чего, своё поведение я могу несколько на гены свалить.

– Нет, я имею в виду твои татуировки. И если ты не мафиози, то… псих?

– У людей слишком предвзятое отношение к татуировкам, – криво усмехаюсь. – Почему сразу псих? Просто дурак был. А татуировки – они как дети. Большая ответственность и на всю жизнь.

– Не напоминай, – отмахивается Эрик. – Ну, вроде цветы – не голая баба и не тигры эти ублюдские. Почему цветы?

Осторожно меня обходит, не переставая прикладываться к бутылке, осматривает со спины.

– Думаешь, я знаю? – отзываюсь. – Сам сказал, не баба и не тигр.

– Уел, – хмыкает Эрик, и снова возвращается в моё поле зрения. –Грамотно. С такой росписью под капеллу мало кто заметит шрам на лице.

– Благодарю, что напомнил, – кривлюсь. – Раз второй ты не заметил, то помогает.

– О, действительно. Ужас какой. Это от чего у тебя так? Авария?

– Если я скажу правду, то ты мне никогда не поверишь, что я не бандит, – улыбаюсь. – Будем считать, что несчастный случай.

– Окей, не лезу, – легко соглашается Эрик. – Ты вообще парень аккуратный, я так и не смог из тебя, даже пьяного, что-то выудить.

– Потому что меня надо трезвого спрашивать, – парирую.

Эрик, поставив на стол опустевшую бутылку, садится, хлопая по карманам характерным жестом. Наконец, находит знатно измятую пачку, выцарапывает из неё более-менее целую сигарету, и только тогда отвечает:

– А толку? Всё свалишь на «несчастный случай». Хотя я тебе в душу не лезу, не подумай. Просто… я немного не отошёл. Странно это всё. Шокирует. Приехать смотреть невесту, а получить… Я так думаю, ты привык к ним всем, а я как-то… – Эрик на несколько секунд замолкает, раскуривая сигарету, потом договаривает: – Но никогда не задумывался, что за это могут избивать… и, наверное, вчера сильно погорячился с братом.

Понятно. Выходит, они с птенчиком успели поболтать. Неудивительно, любимый с каждым, наверное, найдёт общий язык и подкупит своей искренностью и непосредственностью. А мне остаётся только мысленно шипеть с раздражённой змеёй в унисон от ревности и надеяться, что у меня получится отогнать всех, кто только посмеет даже посмотреть в его сторону с вожделением.

– Это твоё дело. Сиди, думай. Собираешься куда-нибудь пойти?

– Я не понял, – хмыкает Эрик, – это ты так меня ненавязчиво выгоняешь или предлагаешь продолжить попойку?

– Если надолго обосновался, то договор аренды подписывай. А если так, на пару дней, то так живи. Только проветривай после курения.

– Это хорошо. А то ни мать, ни тётка домой не торопятся, а гостиницу я не бронировал. А куда бы хотел пойти, так это только спать. Если нужны деньги, то я отдам.

– Обидеть хочешь? – возмущаюсь. – Только не всё пиво выпей и еду сожри, нам оставь.

– Нам? – переспрашивает Эрик. – А, понял. И это, у тебя дома-то кроватей хватит, а то я как-то нагло занял одну, двуспальную.

– Ну пусть она за тобой и остаётся.

– Неудобно как-то.

– Неудобно сам знаешь что через что делать, – злюсь.

На кровати в спальне родителей и так никто не спит. У птенчика давно облюбовано логово в моей комнате и, если он разрешает, или у нас каким-то образом совпадает режим сна, я охотно забираюсь к нему под бок. Но иногда у него обостряется паранойя или просто вредность, и я угрюмо обитаю на диване. А вот на двуспальной, шикарной, казалось бы, кровати, и очень удобной к тому же, происходит только самое неприятное. Насилие. Или я добровольно ухожу на неё лежать и запираюсь, когда мне особенно плохо, а лекарства перестают помогать. Конечно, каждый раз меняется постельное, и я как-то хотел её просто передвинуть в другую комнату, но… обычное чувство неприязни к этому предмету острей.

– Хорошо, договорились, – ожидаемо быстро сдаётся Эрик. – Ближе к вечеру тогда снова на кухню выползем, сговоримся. Может, у вас тут ещё есть что посмотреть, хотя бары, признаюсь, что надо.

– Есть, – киваю. – Стриптиз-клуб, кальянные, сауны, памятники.

– А последние при чём, если у меня культурная туристическая программа? – ухмыляется Эрик.

– Тогда договорились, – соглашаюсь.

Мне ни разу не хотелось идти ещё и сегодня вечером куда-то, и я робко лелеял надежду всё-таки помирить братьев и спихнуть их на попечение друг другу. Но этот план был сомнителен, поэтому выспаться на всякий случай заранее было стратегически верным решением. Я не то, что продолжать кутёж, я и работать-то или с людьми общаться был не особо пригоден.

Посидев на диване и дождавшись, пока Эрик докурит и уйдёт в оккупированную им комнату, проскальзываю в собственную спальню, потому что диван-диваном, а кровать всё-таки удобней.

И там меня ожидает сюрприз. Эрик не упомянул, а, может, и не заметил, что птенчик не только в ванную ходил, но и спать остался. И опять весь – беззащитный. Даже дверь не запер.

В полумраке кажется, что на нём не скомканное и скрученное одеяло, а словно липкая грязь со щупальцами. Потому что заправлено опять чёрное постельное, то самое, с черепами, и на его фоне любимый кажется особенно бледным, маленьким и худеньким. Поза, в которой он спит, тоже какая-то неестественно-нервная… и жутко провоцирующая.

Открыта почти вся спина с точащими лопатками и ещё ярко выделяющейся, несмотря на то, что любимый явно набирает вес, линией позвоночника. Полупрофиль. Невесомые завитки волос на шее и щеке. Руки, стиснувшие край подушки. Искривлённый ротик, морщинки. Ему явно снится что-то плохое, и надо бы его разбудить.

Только аккуратно, не поддаваясь резкому приступу сомнофилии. И вообще, это как-то не выглядит правильным, что чем беззащитней мне кажется любимый, тем сильней я его хочу. И сейчас ещё пару секунд поразглядываю его – и член конкретно встанет, и так уже заинтересованно приподнимается. Да и не мои же это желания на самом деле. Змеи. Ядовитой. Бессознательной.

Осторожно трогаю птенчика за плечо, сжимаю, толкаю. Немного повозившись, просыпается, встряхивает головой как настоящая маленькая птичка. Но потом улыбается мне, переворачивается на спину и как будто приглашает присоединиться к нему для дел явно более интересных, чем сон.

Но как только нависаю, почти улёгшись и сграбастав его в объятья, вдруг потешно морщит носик и прикрывает ладошкой мне рот, когда я тянусь за поцелуем.

– Ты ужасно пахнешь! – фыркает. – Что вы только пили вчера? Русскую водку пополам с ракетным топливом?

«Бензин и керосин» – пытаюсь добавить, но выходит только невнятный бубнёж, а любимый морщится ещё сильней:

– Ой, уйди и приведи себя в порядок, прежде чем ко мне приставать. Эрик ушёл уже?

Я выразительно смотрю вместо ответа, и когда любимый отнимает руку от моего лица, послушно отстраняюсь и сажусь на краешек кровати. Действительно, во рту, наверное, как кошки нагадили не только по ощущениям, но и по запаху. Да и душ принять не помешало бы и в целом привести себя в порядок.

– Нет, он тут побудет ещё, – стараюсь не дышать в сторону птенчика.

– Тогда тем более не приставай! – требует любимый и добавляет, уже тише: – Это… ну… очень громко же…

– Это ты у меня такой звонкий, не я.

В шутку ловлю его ногу под одеялом, но птенчик не собирается сопротивляться щекотке, и так же тихо, но теперь уже намного серьёзней, спрашивает:

– Тебе не нравится? Неправильно?

– Нравится, – спешу я его успокоить. – Даже нет, не так. Я просто счастлив от того, что тебе хочется выражать свои эмоции так громко, когда мы занимаемся… любовью.

Язык не повернулся сказать безликое и вульгарное «занимаемся сексом». Да и правильно всё, какой это, к чёрту, секс, если мы любим друг друга?

Кажется, птенчик вот-вот покраснеет, и явно очень смутился, потому что избегает моего взгляда и нервно трёт ещё незаживший нос. Но оказывается, он просто собирался с мыслями:

– Знаешь, меня раньше такое совсем не интересовало. Вот совсем-совсем. Я думал, что это трата времени и просто необходимость. Ну, отношения. Решил, что раз ты мне вроде как признался, то пусть так и будет, а потом…

Замолкает, и я решаюсь его осторожно подбодрить:

– А что потом?

– Не знаю, – мнётся. – Но что-то такое, что велит мне тебя поцеловать, несмотря на то, что ты жутко пахнешь!

– Давай всё-таки попозже, а то мне уже стыдно, – винюсь. – И вообще, я даже разрешения у тебя не спросил на гулянку.

– А оно так нужно? Я что, тебе не доверяю? Или есть все основания опасаться, что ты мне снова изменяешь?

В данный момент я благодарен шраму на лице. Потому что будь оно у меня хоть сколь-нибудь подвижно, непременно бы выдало. Изменяешь. Слово простое, понятное, хлёстко-болезненное. И для него, моего маленького любимого, имеет значение. А я бы, может, и хотел бы его осознать, но если бы вчера на колени ко мне пытались сесть не девушки, а смазливые пареньки, сомневаюсь, что всё бы закончилось невинно. И дело было даже не в количестве выпитого… но это мои, внутренние размышления и проблемы. Внешне же я должен показать беззаботность:

– Ни малейших. И вообще, я пил с радикальным гомофобом, безопасней компании не найти!

– Да? – по-прежнему недоверчиво тянет птенчик. – А в разных источниках пишут, что гомофобия – это подавленная гомосексуальность и есть.

– Тогда все поголовно – геи, – хмыкаю. – Поменьше читай всякой псевдонауки. У него вон, ребёнок есть. А дети, если ты в курсе, у девочек рождаются от мальчиков.

Любимый фыркает и обиженно надувает губы. Жутко милый он, конечно, при этом, а никак не грозный. Но это лучший момент, чтобы ретироваться и, приведя себя в пристойный вид, попытать счастья в любви чуть попозже. Есть же не один способ, как сделать любимого очень, очень тихим, но не менее довольным.

Встав под душ, замечаю на полочке браслет, неведомо сколько там пролежавший. Тот самый, подаренный Беком, и который спас ему жизнь. Ведь не будь мы с любимым такими растеряхами, я бы пришёл гораздо позже. Настолько позже, что поздно. Или согласись тогда птенчик на разврат…

Жизнь вся состоит из сотен и тысяч мелких, незначительных событий-деталек, как будто мы все собираем один большой пазл, обмениваясь кусочками. И если кто-то вдруг протянет соседу не тот, проигнорирует или забудет о просьбе подать нужный элемент – целый фрагмент может оказаться незавершённым, непрочным. И болеть, как душевные раны, никогда не истираться из памяти, как обиды. Или вся конструкция может рассыпаться – человек умрёт.

Но рано или поздно его место всё равно займут новые люди с их новыми частичками мозаики, или ты сам зачерпнёшь из коробки ещё и отстроишь мир. Так из жизни выпала Сэм, и вот уже её могилу занесло снегом, и нам почти не видно того края головоломки, за который отвечала она – там множество других деталек.

Когда-нибудь не станет и меня, и любимого, и всех, кто ныне живёт. Но сборка жизни не закончится. И весь смысл именно в этом – в сборке. Потому что собранный и склеенный пазл больше не головоломка. Это картинка, пустая и мёртвая, в которую когда-то ты вложил время и интерес, а теперь и знать не знаешь, зачем склеивал. Лучше бы ссыпал в коробку и убрал в шкаф.

И в собираемой ещё мозаике есть уже полностью оформленные части, и к ним больше не возвращаешься, как к однообразным, истёртым воспоминаниям. А есть и такие места, в которых тебе всё время кажется, что ты соединил детальки неверно, но если ошибся, то об этом узнаешь нескоро. Может, до конца жизни будешь лишь сомневаться, а, может, всё прекрасно сойдётся и останется гладким.

Размышляя таким не очень трезвым образом, я делаю несколько безуспешных попыток зажечь браслет, и уже решаю, что батарейки сели, но он наконец-то вспыхивает. И он – безнадёжно испорчен. Почти все экранчики от влажности пошли ржаво-радужными разводами, два вообще не горят, и ни на одном уже ничего не различить.

Ругаюсь сквозь зубы, но сам виноват, в общем-то. Но всё равно застёгиваю безделушку на запястье. Теперь уже – просто как память.

А Бек, кстати, на помине довольно лёгкий – пока я купался, уже три раза успел позвонить, и как только собираюсь узнать, в чём дело, звонит в четвёртый:

– Как там, жив ещё? Не заразился натуральностью?

– Давай без всяких подколов, – угрюмо вздыхаю. – Говори по делу, ты ж просто так не звонишь никогда.

– Ты помнишь, что мне обещал?

– Я не собираюсь напрягать свой воспалённый мозг сейчас и вспоминать, так что просто скажи, и я поверю, – рычу.

– Не злись, я понимаю, что тебе тяжко. Но ты обещал со мной поехать под Эдинбург, помнишь?

– Ну помню, – бурчу.

Это я действительно помнил, и был сейчас очень рад, что не наобещал полукровке что-нибудь посложней и позатратней.

– Так вот, ехать уже завтра вечером, собирайся.

И отключился, не оставив мне даже шанса возразить. Уверен, что перезванивать бесполезно. Как, отчего, почему, зачем… ну надо, значит, надо. Но к чему так срочно, если Чар уезжает аж на неделю?

Поразмышляв немного, прихожу к выводу, что пути Бека неисповедимы, а здоровый сон важней. И об этом, а так же о том, как убедительно объяснить птенчику, что не в секс-тур еду, я подумаю как-нибудь вечером. Потом.

========== 54. Эгоизм ==========

Неизвестно, чего я больше хотел – выспаться в уютной кровати или всё-таки предаться разврату с любимым. Скорее всего, и того, и другого, потому что вторую попытку его соблазнить всё же предпринял, уже с явно повышенными шансами на успех.

Но сразу после того, как всё же получил поцелуй и попытался облапать птенчика, получил от него только серьёзное:

– Нам надо поговорить.

На что мой пропитый, прокуренный и невыспавшийся мозг смог сгенерировать только:

– Ты беременный?!

– Придурок! – прокомментировал это любимый и толкнул меня в грудь.

Едва не шатнуло. Я успел уже и забыть, какие у этого хрупкого с виду парнишки всё-таки сильные руки.

– Не об этом и уже хорошо, – нервно улыбаюсь, опасаясь представить, как это выглядит со стороны.

– Я просто боюсь, чтобы ты опять дел не натворил, – чуть расслабляется птенчик и указывает на свой нос: – Я об этом. Ты же точно собрался страшно мстить. Как и Чарльз, Эрик, и даже Бекверди.

Я пожимаю плечами:

– Конечно же, ты нуждаешься в защите.

– Я не нуждаюсь в защите. И ты последний, кто остался не в курсе. Я могу защитить себя сам, и я не хочу, чтобы вы вмешивались. Особенно вашими варварскими методами.

– Но как же… – несколько даже растеряно тяну я.

– Вот так, – любимый говорит твёрдо и решительно. – Я уже освидетельствовал побои и подал заявление. Они ещё просить меня будут, чтобы я не приписал оскорбление прав секс-меньшинств. И мне совсем не нужно, чтобы вы все вмешивались и нажили неприятности. Тебя это в первую очередь касается!

Строгий какой. Умилительно-строгий. Но при всём моём желании разбить морды и переломать конечности тем ублюдкам, которые обидели любимого, он прав. Никому из нас не нужны дополнительные неприятности, и так вокруг наших личностей не всё гладко с законом. Но и оставить всё на сомнительный откуп полиции и судебной системе я не могу.

– Тогда я потом.

Птенчик почти что смеётся:

– Вы все, как братья! Одно и то же почти слово в слово сказали!

– Вот видишь, – протягиваю руку и осторожно взъерошиваю любимому волосы, – мы все за тебя переживаем. Даже Эрику ты понравился. Надеюсь, что не в этом самом смысле.

– Всё шутишь, – фыркает птенчик, выворачиваясь из-под моей руки. – Я просто на девочку похож, у вас это подсознательное.

– И ничего не похож, – возражаю.

Мальчишка. Как он есть. Да, миловидный, но давно коротко стриженный, да и вообще даже близко нескладной фигурой на девушку не походящий. Я сразу, с первой же секунды нашего знакомства, несмотря на одежду-унисекс и тогда ещё длинные, забранные в хвост, светлые волосы, сразу понял, что он – мальчишка. Правда, решил, что намного младше, чем оказалось. Ну и хорошо, что мои чувства к нему стали только аморальными, а не противозаконными вдобавок.

– Но я всё равно кажусь меньше и слабее вас.

– А разве плохо, когда все хотят о тебе заботиться? И это не потому что ты так выглядишь. Просто ты – это ты.

– Так странно, – птенчик наклонил голову и говорит совсем тихо. – Раньше у меня не было друзей. И ещё ты теперь есть.

– А я тебе кто? – провоцирую.

Любимый сплетает пальцы, прикусывает губку и явно не знает, что же мне сказать. Да, на словах это трудно. Это в мыслях я могу называть его милыми прозвищами и сколько угодно расточать комплиментов, а как только нужно сказать вслух – слова застревают бессильными выдохами. Интересно, а как он меня зовёт? По имени? Или тоже есть какое-нибудь ласковое прозвище?

– Муж? – наконец произносит моя птичка неуверенно.

Я усмехаюсь и сгребаю его в объятья, несмотря на сопротивление, утыкаюсь губами в волосы и шепчу в тёплый, пахнущий ванильной вишней, затылок:

– И всё, ты меня больше не любишь? Муж? А в случае развода кухню разделим пополам и подерёмся за холодильник?

– Люблю, – ворчит птенчик, возясь и силясь выбраться из захвата.

– Ну, значит, я – любимый, – заявляю. – Большой, страшный и очень непредсказуемый!

– Вот ещё. Может, и большой. Но не страшный. И я точно могу сказать, что тебе нужно!

– Да? – притворно удивляюсь я. – И что же? – почти мурлычу.

– Вот это вот самое!

Птенчик судорожно пытается оторвать мои ладони от своей кожи, но как только ему это удаётся в одном месте, я тут же перемещаю руки в другое, не менее, а может, и более, желанное.

– А ты против? – продолжаю играть интонацией.

– Да! – отпирается любимый решительно. – Эрик за стеной и вообще!

– Ну, твой слишком громкий ротик можно и прикрыть, а кроватью скрипеть не будем, – упорствую, уже готовясь уложить любимого под себя и выбирая, как аккуратнее это сделать.