Текст книги "L.E.D. (СИ)"

Автор книги: Illian Z

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Безделушка, что исправно считает дни, находится довольно быстро, на полке. Защёлкиваю. Важная вещь. Но включив, понимаю – не моя. Это браслет Бека, судя по всему, последнее, что он снял с себя перед запланированной смертью. Кладу на место.

Мой же, как у истинного растеряхи – у ванны, в тёмном и пыльном углу. Ну хоть работает.

Птенчик, в кои-то веки послушно, сидит в коридоре на пуфе и вертит в руках какую-то серо-синюю завитушку. Хвост от разбитого дельфина – доходит до меня.

– Прости, маленький. Я нечаянно, тут…

Мотает головой:

– Нет, ничего. Жалко, конечно, но тебе не до этого было!

Обойдя осколки, тискаю любимого, обещаю:

– Мы тебе новый купим. Какой захочешь, честно. Хочешь, сегодня поедем?

– Нет, – мотает светлой головой, – потом. Когда Бек выздоровеет, и тебя отпустит.

– Что, прости? – строю я из себя святое непонимание.

– То, – птенчик хватает меня за руку, поворачивает её и хлопает по сгибу локтя, сейчас закрытому рубашкой. – Хочешь сказать, это от лекарств?

– Э… да.

– Хоть в глаза мне не ври.

Птенчик очень серьёзен, за чертами безмятежного ангелочка выступает что-то суровое, очень взрослое и мужское. Узнал, догадался – не важно.

– Ладно, прости.

– Что будем делать? Цепь, больница? Что?

Если бы я сам знал, маленький. Если бы я только знал.

========== 31. Плен ==========

Он весь – как будто изломан. Повреждённые руки безвольно лежат по сторонам сгорбленного туловища, черты красивого лица заострились, глаза, смотрящие в окно, пусты.

– Привет, Бек.

Я пришёл его навестить из тех чувств, которые можно назвать дружескими. Или из тех, с которыми собаки возвращаются к особо лакомым закопанным костям. Переводит взгляд на меня, но молчит.

– Ты хоть помнишь, кто я? – спрашиваю.

– Самая большая задница этого мира, что даже умереть нормально мне не дал.

Несмотря на обычность таких фраз для Бека, его голос тихий и бесцветный, как будто он произносит слова через силу.

– На, я тут тебе на могилу цветы принёс.

Я и в самом деле купил ветки лилий. Сложно сказать, почему. Только ваза – занята, желтовато-белыми розами.

– Твой ангел заходил, – говорит мне Бек тем же неживым голосом.

Да, птенчик не захотел со мной оставаться. Ему надо было всё обдумать, но то, как он со мной попрощался – затяжным, нежным поцелуем, не оставляло сомнений о его возвращении. Очень крепко зависим от меня мой мальчик, и эта мысль заставляет змею внутри изгибаться. Подвигаю цветы, стараясь не уколоться о шипы, устраиваю рядом свои.

– Розы и лилии продлевают жизнь друг другу, – говорит Бек в пространство перед собой.

Ясно с ним всё. Да и люди с другим настроением с собой счёты не сводят.

– Не расстроился, что не подох? – спрашиваю нарочно весело, хлопнув его по плечу.

Молчит, смотрит на одеяло или на свои руки.

– Ладно, спрошу, как занудный психолог. Как тебе такая охуительная идея в голову пришла?

– Чарли решил уехать. В Эдинбург. Ему всё надоело.

– То есть как? Вы же дом купили?

– Купили, – соглашается Бек. – кредит на нём.

– Ну это глупо. Тебе внимания не хватало?

– Я не мог его остановить, я не мог… – замолкает.

– Перестать быть блядью? – подсказываю.

– И это тоже. Не понимаешь? – поднимает на меня глаза, по-прежнему неживые.

– Не понимаю.

– У тебя есть ангел, – тихо говорит Бек, – а я, кажется, достиг своего предела. Мне больше нечего делать, не к чему идти.

– Не, ну, а дом, семья, свадьба, вся фигня? Я хотел быть твоим свидетелем, посмотреть на тебя в белом платье, с букетом!

– Не будет такого, – Бек игнорирует мои издевательства.

– Мы организуем, – убеждаю я полукровку так страстно, что начинаю сам в это верить, – в один день с нашей официальной, хочешь?

– Не будет такого, – повторяет Бек.

– Я же видел, как к тебе привязался Чар, дело за малым – идею подкинуть ему, а по…

– Чарли уехал, – обрывает меня полукровка.

Я так замечтался, так погрузился в размышления о самой странной, двойной нетрадиционной свадьбе в нашем городке, о том, в какой восторг пришёл бы птенчик от этой идеи, что не сразу понял, что именно сказал Бек.

– То есть как?

– Как он и хотел, – голос сух и тих, – в Эдинбург. Утром. С профессором. Набился ему в ассистенты. Чарли хочет карьеру, нормальную семью, детей. Я ему – не нужен. Я сам себе не нужен.

Снова смотрит в окно, за которым срывается мокрый снег, размазываясь потёками по стеклу. Я понимаю, что он окончательно сломался, распадается на части. Не чувствует собственного тела, и может нанести себе любую травму, не ощутив боли. Он – выгорел.

Я прошёл через это – когда всю жизнь не знаешь любви, не знаешь заботы и ласки – ты почти неуязвим, ты циничный зверь, тебя ничто не страшит, и нет ничего, перед чем ты остановишься. Украсть, убить, умереть, отдавать своё тело на поругание – всё возможно. Но стоит только один раз до тебя дотронуться руке, которая заботится, ты поймаешь неравнодушный взгляд, ощутив, что ты кому-то небезразличен – всё начинает иметь свою цену и вес. Ты начинаешь анализировать свою жизнь, понимать, что просто прожигать день за днём – не выход, ты дерзко желаешь большего. Ты начинаешь желать счастья. И любви, конечно же, любви.

И если вдруг всё рассыпается, мир перестаёт существовать для тебя. Как и для меня не так давно, стоявшего под красивейшим, бархатным и нежным снегом, пытавшегося избавиться от кольца. Избавиться от боли. Любым способом. Бек выбрал – смерть, потому что ни саморазрушение, ни разврат, ни наркотики ему уже не помогали.

– Что ты будешь теперь делать?

– Не знаю. Умереть ещё раз у меня пока не получится, – полукровка оглядывает свои повреждённые руки.

Иронично. Он создавал такую красоту своими тонкими пальцами, любил плести и связывать, а теперь и шнурки на ботинках не сможет завязать. Он полностью лишил самого себя – самого себя, как бы абсурдно это ни звучало. Я и не знаю, каким образом его поддержать.

– Но всё же?

– Пока поживу. Сначала в доме, потом съеду куда-нибудь. Явно его Чарли перепродаст. Буду чем-нибудь заниматься. Не важно. Я не думал об этом.

– Слушай сюда.

Я пересаживаюсь к полукровке на кровать, он поднимает на меня взгляд, кажется, самую малость заинтересованный.

– Ты не подумал о нас, эгоист, – продолжаю я, – и если я – ладно, помянул бы тебя стаканом виски, и ходил бы на годовщину на кладбище, то тот, кого ты называешь ангелом – он бы заплакал. А не ты ли мне угрожал вывезти в лес и закопать, если хоть слезинку у него увидишь?

Кажется, в Беке появляется что-то слабое, не оформившееся, но уже не холодное.

– Я не думал, что…

– Конечно, ты ни о чём не думал, голова кудрявая, – притягиваю его к себе, обнимаю, но чисто дружески. – Ты нужен нам, я у тебя вообще в огромном долгу.

– Отдал уже, – полукровка приподнимает свои повреждённые руки.

– Не важно, – треплю его по волосам, как ребёнка, – мы любим тебя, каким бы ты ни был.

Я не вру ему не на секунду. От этого года прошло всего ничего, пара месяцев, а кажется, что я знаю Бека не позже, чем со школьной скамьи. И как же хочется услышать ещё одну скептичную колкость, сорвавшуюся с тёмных губ, хочется, чтобы он приходил, наводил порядок, разбирался в отношениях. Говорил мне, что я тупой, в конце концов. Просто курил бы со мной на тёмной кухне, не задавая вопросов в особо тяжкие моменты жизни. Это не то желание бесконечного обладания, которое я испытываю к птенчику. И не перспектива отличного секса рядом – я с ним не спал уже давно. Совсем другое.

– Знаешь, – отвечает мне Бек, и в его голосе прорезается подобие чувств, – ангелочек почти то же самое говорил.

– Ну хоть его послушай, – выпускаю парня из объятий. – И вообще, не за тем я тебя спасал. Ты знаешь, что я из-за тебя стеклянный шар разбил?

– Тот, с дельфинами? Ужасно, – говорит Бек с ноткой истинного участия. – Ангелок сильно расстроился? Он не сказал мне.

– Кажется, не очень. Но новый теперь – с тебя.

– Психологический «якорь» мне навязываешь?

– Это тот, что про слонов? – надо же, я что-то ещё помню с курса.

– Нет, другой. Это когда самоубийцам рассказывают, зачем им стоит жить.

– Твоё дело. Но мы тебя больше – не простим. Особенно я.

– Интересно, какое это будет иметь значение для мёртвого меня?

Полукровка, кажется, едва заметно улыбается.

– Твоё дело, – собираюсь уходить, – но имей в виду.

Закрываю за собой дверь в палату. Действительно, мы не в романтической книге, хотя, учитывая существование моего любимого, я не уверен. И я не берусь ни винить, ни судить Чара.

Он не Господь, чтобы бесконечно прощать. Он взрослый, амбициозный парень, эмигрант из страны, где мечта – одна на всех. Успех, процветание, богатство, счастье. Дом с цветочками на окнах, наследники. Карьера врача, блондин, безусловно, очень способный в этом деле. Он использовал свой шанс, только и всего.

Подумалось на секунду, что вот мы с Беком могли бы быть неплохой парой. Ненадолго, правда. Эдакие Сид и Нэнси, разрушили бы друг друга полностью.

Хочется надеяться, что полукровка ещё встретит в жизни счастье. Он всё ещё красив, как индийское божество, не то, конечно, у которого слоновья голова; любит чистоту, добрый, как бы ни старался это скрыть, может, и готовить научится. И поговорить с ним интересно, а если в койку завалить – вас как в раю обласкают. Словом, далеко не золото, но тот же я со стороны – намного безнадёжней смотрюсь. Пока нужно просто немного последить за ним, позаботиться о нём, когда его выпишут – не сомневаюсь, что птенчик уже задумался о такой сложной задаче, и мне придётся ему подыграть. Это в его характере.

А касательно меня назревает ещё одна проблемка. Если блондин свалил на вольные хлеба, Бек теперь дай бог, чтоб хер свой мог руками в туалете удержать, кто будет делать мне уколы? Я сам? Не умею и страшновато.

Змея внутри, свернувшись, шипит, напоминая, что как только меня припрёт, я быстро научусь. А меня припрёт – не сегодня, так завтра. Словом, ад не за горами. Я должен хотя бы проверить, получится ли.

Только мне это – не удастся, всё уже продумано за меня. В моём доме, я вижу, уже подъезжая, горит свет. Пристёгиваю скутеретту теперь уже на обычное место, толкаю входную дверь.

– Добро пожаловать домой, – встречает меня любимый.

И это было бы просто замечательно, не имей он в руках цепи и ошейника, на которых я когда-то держал Бека.

– Хочешь БДСМ-игр, маленький? – подхожу к нему, пытаюсь поцеловать.

– Мы должны условиться, – отстраняется, – два «чистых дня» в обмен.

– В обмен на что? – почти мурлыкаю я, глядя ему прямо в глаза.

– Ну… – смущается, – ты знаешь.

По-прежнему не может называть вещи своими именами. Такой милый, даже когда пытается быть серьёзным и строгим.

– Хорошо, хорошо, я согласен, – улыбаюсь.

Если таковы его условия, я приму. Хотя даже несколько часов без прикосновения его губ – та ещё пытка. Посмотрим ещё, кто раньше сдастся. Моей птичке, оказывается, ещё как по нраву то, что я с ним делаю, и всегда очень хочется разврата.

– Дай я подготовлюсь, искупаюсь, поем.

– Хорошо, – бесхитростно соглашается птенчик, – я тут тебе кое-что принёс, интересное.

Если любимый так хочет, пусть попробует. Всё равно я и сам собираюсь что-то делать с своей зависимостью. У меня теперь нет той боли, которую нужно глушить.

Зато счастье – есть. Честно проверило комод, который я ещё утром очистил и всё разослал или выбросил, лишь пару игрушек оставил. Интересно, насколько он смутился, найдя запасы смазки, или, допустим, наручники и анальные шарики, совсем новые, в упаковке ещё. Дорого бы заплатил, чтобы посмотреть.

Честно пристегнул меня к трубе, честно отсел так, чтобы я не доставал и кончиком пальца до его прелестного тела, да ещё и применяет ко мне психологическое насилие – принёс кучу брошюр, и даже книги о вреде наркомании, её последствиях и тому подобном. Ну, знаете, те, которые раздают на улицах, в учебных заведениях и торговых центрах. У меня парочка таких сохранилось, правда, они про СПИД и контрацепцию вроде как. Строгим голоском объявлено, что амнистия у меня – часа через три, мне выдадут PSP.

Я начинаю мечтать о приключениях оранжевого поющего шарика уже через пару минут чтения. Хотя даже в этом есть свои прелести – птенчик, как нарочно, в очень тоненькой домашней футболке и, пока он старается вслух, с выражением донести до меня, сколько же людей погибает каждый год, я рассматриваю его, как удав кролика, раздевая глазами.

В своих фантазиях успеваю добраться уже до нежного посасывания пальчиков на его ногах – жутко возбуждающее, должно быть, действо, я обязательно такое с ним проделаю. И вдруг меня накрывает первой горячей волной. Терпеть. Бек говорил, что это состояние – погранично, в промежутке между «первым звоночком» и настоящей ломкой может пройти много времени.

Любимый же то, что я весь подобрался, напрягаясь, истолковал по-своему:

– Хочешь меня? – лукавая улыбка.

Энергично киваю. Ещё как, маленький. Если бы я был змеёй, уже бы из кожи вылез в желанной перспективе прикоснуться к тебе. Цепь же, чёрт её, прочная. Позволил себя загнать в собственную ловушку.

– Точно? – продолжает улыбаться.

Откладывает в сторону своё пыточное чтиво и приподнимает рукой край футболки. Выше, выше… я вижу подтянутый животик с маленьким углублением пупка, линию ребёр… выше… тёмно-розовые соски, межключичную ямку…

Птенчик перебрасывает низ футболки назад, через голову, оставшись в своеобразных наплечниках. Жутко соблазнительная полураздетость. Это самому – не изобрести, а вот в порно я такое не раз видел. Ах ты развратная птичка!

Меня, похоже, ждёт шоу. Я сажусь, подаюсь вперёд, но жестокий мучитель ни на миллиметр не приближается. Ловит мой взгляд, полный обожания, и проводит руками себе по телу, заводит пальчики за пояс.

Я загипнотизирован. Теперь уже он – хищник, а я беззащитная жертва, ещё и на привязи к тому же.

Расстёгивает джинсы, приспускает их. Поигрывает резинкой от трусиков, но я заметил, что и сам доморощенный стриптизёр – заинтересован. В глазищах – азарт, увлечённость. Он опять выходит за рамки благовоспитанного мальчика, играя и с собой, и со мной.

Сглатываю, когда он освобождает свой член из плена одежды и обхватывает его ладонью. Пахнет. Его кожей, вишнями, ванилью, и вот эта капелька смазки тоже имеет свой собственный запах. Дурею от желания слизнуть её языком.

Любимый, кажется, усмехается, изгибаясь, так и оставшись полураздетым, осторожными, неспешными движениями начинает удовлетворять себя на моих глазах.

Облизывает пальчики на другой руке, и сжимает ими свой сосок, чуть оттягивает. Играется. Прикрывает глаза, покусывает губы.

Как в одном из самых лучших моих эротических снов, в очень смелых фантазиях. Его тело на самом деле – как у невинного ангела, такое тонкое, с нежной кожей, и самые вкусные места на нём отмечены тёмным цветом роз: губы, что я бы сейчас целовал, облизывал, соски, что я бы покусывал, прижимал языком, сжимал бы кончиками пальцев ещё нежней, чем ты, маленький. Член, который бы я зацеловывал, обласкивал, играл бы, меняя силу и ритм. И, конечно же, самое заветное место, узкий, горячий вход в это невероятно желанное тело, я бы… я бы…

Издевается над моим беспомощным положением, над моими метаниями, читая в моих глазах бесконечное обожание и страсть.

Поворачивается ко мне чуть боком, опираясь о спинку в изножье кровати, прогнувшись в спине, как маленькая шлюшка. Мне теперь видно его подтянутую, упругую попку, хотя и частично, взмокшую спинку, ямочки сзади на пояснице – благословение всех красивых, делающих их потомками античных божеств. Как я мог их раньше не замечать?

С приоткрытых губ срывается лёгкий стон. Вошёл во вкус, маленький, ещё как. А мне уже так некомфортно в одежде, что хоть сам себя удовлетворять начинай тоже.

И именно в этом, возбуждённом, очарованном и напряжённом состоянии меня застаёт боль. Не вовремя, чёрт, как не вовремя! Змея внутри шипит, раскрывая пасть. Я ничегошеньки не знал об этом, такого в пропагандистской литературе не описывают, и подумать не мог, что вместе с болью придёт ещё кое-что – агрессия. Досада. Даже ярость. И жуткое, болезненное желание трахаться. А передо мной – само воплощение разврата, в позе «возьми-меня-пожалуйста», которое, к тому же, вот-вот кончит.

Я дёргаю цепь всем весом тела. Скрежет. Шипы впиваются в горло. Ещё раз. Ещё. Бесполезно. И тут змея, перелинявшая в чёрного дракона с глазами рубиновой крови, кое-что подсказывает. Я слушаю её. Я её слышу.

========== 32. Несчастный случай ==========

Идея у неё – проста. Дело в том, что не дотягиваюсь я только руками. И то, что изначально звучало как дикий бред, с каждой секундой становится всё убедительней. А змея продолжает нудно шипеть, что он и сам этого хочет, раз так соблазняет, только вредничает.

И лучшего момента, чем тот, когда любимый, закусив губу, стараясь вести себя потише, становится немного счастливее, не придумать. Резко подаю тело вперёд, но нижней половиной. Обхватываю птенчика ногами и дёргаю к себе, оперевшись на руки.

Происходит, правда, непредвиденное. Немного ошалевший любимый, не удержав равновесия, падает и встречается лицом со спинкой кровати. Носик – разбит, и из него тут же хлынула кровь. Глазищи распахнулись в ужасе, только и может, что оцепенело смотреть, как на ткани простыни расцветают алые цветы от срывающихся капель. Беспомощный. Полураздетый. А у меня давно уже сорвало тормоза, как только я поймал его, провёл руками по коже, а кровь… она нравится змее.

Толкаю ближе к стене, набрасываю свободный конец моей цепи ему на запястья, стягивая их, чтобы не смог быстро выпутаться и сбежать. Всхлипывает, пытается что-то вякнуть, но задыхается, хлюпая носом. Идеально, блядь. Давлю ему на плечи, прижимая к кровати, чтобы не вопил, и не пачкал кровью мою одежду.

Попка – вот она, соблазнительно оттопырена, никуда не денется теперь. Да и весь любимый – теперь полностью в моём распоряжении, в моей абсолютной власти, на моих условиях.

Только какой бы твёрдости ни был мой стояк – всё равно просто так не войти, и будет больно не только любимому, дрожащему, пока ещё от страха. Но я же сам выбирал себе джинсы! Тюбик смазки просто лопается в моей руке, раскручивать – некогда. Вишнёвая. Как это прекрасно. Думать о презервативах – неуважение просто.

Некогда жалеть птенчика, некогда его готовить – во мне пульсирует ярость змеи, огненная страсть её колец. Вжать его ещё сильнее, прогнуть. Вырывается, извивается, как только я лишь слегка тычусь. Но ещё не понимает, ещё пытается меня окрикнуть. Перехватываю его другой рукой, подаю на себя…

Врываюсь вовнутрь его безо всякой жалости, в два грубых, сильных толчка. Кричит, но звук прорывается сквозь матрац, на котором расползлось тёмное пятно, придушенно и глухо. Совсем не сбивает моего настроя и моего желания. Притягиваю ещё ближе, погружаясь в очень тесные недра полностью. Как в раскалённый вулкан. Падение в мой собственный рай.

Лишь качнуть бёдрами. Внутрь-наружу. Первобытный инстинкт охотника. Отчаянное желание обладать. Инстинкт размножения, принявший искажённую форму.

Как же тесно. Втягивает животик, сжимается, сдавливая меня внутри. Глупый, уже ничего не изменить, от меня уже не избавиться. Поскуливает, вздрагивая, когда я вновь и вновь двигаюсь, размеренно, ловя неземной, острый кайф.

Шлёпаю его, когда отчаянно пытается всё же вырваться, затихает, потом опять хнычет. Наплевать, пока во мне шипит змея. Кажется, понял, что сопротивляться бесполезно, только дёргается и иногда хлюпает носом. А я волен делать, что хочу. А хочу я – растрахивать эту нежную, девственную попку, не торопясь, основательно. Чтобы она принимала меня чуть легче, мне не приходилось бы прикладывать столько усилий.

Иногда наклоняюсь, целую, хотя, скорее, кусаю плечи любимого через футболку, шею, спину, украшая его гладкую кожу ало-синими, вспухающими розами. Будь похож на меня, причастись мне. Аминь.

Наконец, птенчик окончательно сдаётся, повисая у меня на руке мёртвым грузом. Ну пусть так, пусть ложится – тоже замечательно, хоть и не так удобно. Судорожно дёргает плечами, потом редко, с каждым вдохом, весь напрягаясь. Плачет, доходит до меня. Рыдает. Истерика.

Но даже это остановить меня – неспособно. Я уже вошёл в волнообразный, всё ускоряющийся ритм, я и сам не знаю, когда всё прекратится. Попка теперь – то, что надо, расслаблена, но по-прежнему узкая и горячая. Идеально, идеально, чёрт её…

Рычу, не столько от острейшего, ярчайшего оргазма, сколько от досады. Треплю любмого зубами за загривок. Мало, слишком мало мне этого. Хотелось бы трахать его до рассвета. А что помешает повторить?

Совесть. Осознание, проснувшееся вместе с резкой, ломящей болью во всём теле. Я же… только что…

Даже не пытается что-то предпринять, сжаться, отползти, прикрыться. Лежит на запятнанной простыне сломанной игрушкой, задушенным птенцом, безвольной вещью. А я, только что грубо, насильно, пользовавший его тело, как того желал, не могу заставить себя даже осторожно дотронуться. Как будто между нами – звенящая пропасть, шириной с необозримый космос. Я просто сижу рядом, мучаясь не только от боли, пробирающей до костей, следствии моих не очень целых вен, но и от той, что исходит из дыры в душе. Осознание собственной чудовищности.

Всё пошло наперекосяк с того момента, когда я впервые не сдержался, впервые ощутил вкус его кожи на своих губах. И покатилось по наклонной. Отчаянная несдержанность, болезненная страсть, во всё более уродливых формах. И я не могу объяснить себе её причину. Просто искушение – смертельное, и я сам не знаю, что случится в следующий раз, ведь его тонкая шея такая нежная, так просит прикосновения крепких рук…

Наконец, шевелится, тяжело перевалившись на бок, потом на спину, подтянув спутанные руки к себе. Не пытаясь прикрыться, только глубоко дыша ртом, не открывая глаз, из которых до сих пор сочатся слёзы. Волосы прилипли к лицу, измараны в кровь, как и футболка, как и всё вокруг. Засохшие потёки, шелушащиеся, трескающиеся, чёрно-бурые. Лишь под самым носиком ещё красное, влажное месиво.

Наклоняюсь над ним, чтобы убрать с лица прядь волос, прикоснуться к нему… не знаю.

Неожиданно открывает свои серо-зелёные глазищи. Вполне осмысленные. Личико искажает злость.

И он бьёт меня спутанными цепью руками, резко, в висок. Отшатываюсь от боли, успевая припомнить, что удар у него поставлен что надо – под Новый Год в баре он нехило того ублюдка вырубил.

Подскакивает и, размахнувшись, насколько хватает цепи, уже намотанной на его кулаки вместо запястий, бьёт меня ещё раз, в то же самое место, да так, что впечатываюсь затылком в стену. И ещё раз. Может быть, ещё несколько раз, но этого я уже не ощущаю – даже такая прочная и бестолковая голова, как моя, не выдержит ударов металлической цепью, помноженных на…

♥♥♥

Проснувшись, прихожу к выводу, что лучше бы не просыпался от слова «совсем». Помню всё очень чётко, голова гудит, как дырявый бак, и болит изнутри, от висков к затылку. Кажется, если глаза открою – череп потрескается. Но лежать мне не очень удобно, руками не пошевелить. Приходится веки всё-таки разлеплять.

Ну замечательно. Я уверен, все просто мечтают проснуться в таком месте. Где окно – под потолком, а лежать можно везде, потому что мебели нет. Только ночная рубашка нифига не удобная – с ремнями на груди, и рукава сзади завязаны. Выспишься тут, как же.

Поизображав из себя червяка, встаю на ноги, но теперь не менее смешное существо – птица киви. Хожу я, по крайней мере, очень похоже.

А делать в подобном заведении уж точно нечего. Я же нормальный, правда? Нормальный?

Стучу в обнаруженную дверь, обитую прорезиненным материалом, ногой. Звук выходит глухой и неубедительный, но меня, похоже, через некоторое время всё же услышали. Два дюжих санитара, и большой вопрос, стало ли мне от этого легче.

– И чего тебе? – спрашивают.

А рожи такие мерзкие, что плюнуть хочется.

– В туалет хочу.

Первое правило поведения в психбольнице – не зли персонал, ведь так?

– Уточку тебе? – спрашивает один из детин нарочно издевательским тоном.

Профессионализм, мать его. А может, он просто любит провоцировать пациентов на агрессию.

– Может, в нормальный туалет отведёте?

– Ну пошли, – смягчается второй.

– А не развяжете?

– Не положено, – коротко бросают в ответ.

– Тогда хер мне подержите, – требую, оглядывая местный унитаз, вмонтированный в пол по самый ободок.

– Хватит с тебя и этого, – отвечает тот, что попротивней, и резко сдёргивает с меня штаны до колен. – Отличная жопа, красавчик!

Ржёт. Вот только этого мне здесь не хватало. В голове всплывают всякие ужастики и триллеры. Отвратительное ощущение беспомощности. Страх. Ведь если они меня заломают с известной целью, никто не поможет, ничего не смогу сделать. Как я своего любимого. Но он оказался не таким уж беспомощным, а я вот сейчас не вижу, чем и как защититься.

К счастью, это была только шутка, с меня, видимо, достаточно и тех унижений, которые испытываю, пытаясь поссать. Карма, блядь, беспощадная ты мразь! Да тому же Беку было в сто раз удобней!

Единственно возможной позой для того, чтобы помочиться, и не обоссать всё вокруг, включая штаны, является типично женская. Я так последний раз мочился, когда ещё ходить не умел.

Приняв сие положение, нацепляю на лицо самое безмятежное выражение, на какое способен, как будто я каждый день так делаю. В любом случае, делать свои дела в утку было бы позорнее во много раз. Посидев немного, осознав всю противную невозможность стряхнуть, вздыхаю, встаю.

– Хороший мальчик, – мне поправляют штаны. – Пойдёшь к дяде психиатру?

Пожимаю плечами. Уже не обращая внимание на сюсюканье. В конце концов, каждый развлекается в меру своих полномочий, а мне глубоко пофигу, куда и к кому идти – из психушки столько же выходов, сколько и из гроба.

Коридоры чистые, но неприветливые, а кабинет, куда меня вталкивают и принуждают сесть на стул, больше похож на комнату допросов – мебель, – всего два стула и стол, —прикручена к полу, окна высоко, стены из твёрдого, пористого материала, гасящего звук.

Санитары уходят, я пытаюсь устроиться поудобней на жёстком, но тщетно. Да и руки затекли. Вообще, использование таких «пиджаков» ещё законно, нет? Врача приходится подождать и, когда он, наконец, является, испытываю чувство некоторого облегчения – унылость интерьера успела мне моментально наскучить.

– Добрый день, мистер Наэйдр, – приветствует меня.

Однако. Первый посторонний человек, который правильно произнёс мою фамилию. Высокий, сухопарый, чертами лица напоминает чем-то отца Гунтарда. И никаких стереотипных очков или бородки, официального костюма под халатом, ничего такого, а вместо блокнота – электронный планшет.

– Был бы добрый, – буркаю, – не будь я в психушке.

– Ну что вы, – улыбается, весьма располагающе, – вы не в психушке, а в реабилитационном центре закрытого типа. Моя фамилия Бейкер, я ваш курирующий психиатр.

– Очень приятно, – бурчу уже жизнерадостней. – А если это не сумасшедший дом, можно с меня уже одёжку снять?

– Вот это-то я как раз и буду определять, – доктор тапает планшет. – Согласно показанием вашего сожителя и его родни, вы наркозависимы, нервозны, агрессивны, асоциальны, склонны к насилию. Не врут же?

– Не врут, – опускаю голову.

Всё так и есть, только в конце надо приписать ещё «подонок, ублюдок и мразь» для полноты картины.

– Так вот, я хотел бы, чтобы вы сотрудничали. Для начала, ответим на несколько анкетных вопросов, согласны?

Киваю. Согласен. Главное, отвечать аккуратно, мало ли по каким критериям что будет проверяться. Скажу, например, что люблю собак крупных, бойцовских пород больше, чем кошек – припишут диагноз.

Но вопросы вполне обычные, стандартные. Как зовут, год и место рождения, состав семьи. Помявшись, называю птенчика в качестве мужа, но уточняю, что мы незарегистрированы. Поэтому следующий вопрос ставит меня в тупик.

– Сексуальная ориентация?

– В смысле? – переспрашиваю. – У меня муж есть!

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

– Гей. Гомосексуальность, – покорно бормочу я.

– Понятно, – врач что-то помечает стилусом. – Не возмущайтесь, я просто уточнил.

Ах да, запоздало доходит до меня. Сейчас же всё не так просто, я мог бы быть би, или как там… ну те, кому всё равно, кого, отморозки.

– Предпочитаемая позиция в сексе?

– Простите, это обязательный вопрос?

– Желательный, – улыбается.

– Активная.

Не буду же я, в самом деле, свои условия ставить. Тем более, что таких неудобных вопросов больше не задаётся, меня осторожно опрашивают о детстве, школьной поре. Особенно деликатно – о гибели моего отца и обстоятельствах получения мной шрама на лице.

Я охотно иду на контакт – спина чешется немилосердно, да и малозаживший бок даёт о себе знать. А те события уже давно для меня не болезненны.

– Хорошо. Последний вопрос. Что вы можете сказать о том случае, из-за которого вы здесь? Есть ли в этом ваша вина?

– А чья ещё?

– Ну, а ваш муж говорил мне, что это, скорее, несчастный случай.

– Усугублённый несчастный случай, – бурчу. – Могу я с ним встретиться?

– Исключено, – психиатр гасит планшет, – только после курса лечения.

Молчу. На что я, в самом деле, надеялся? И так уже слишком злоупотребляю его добротой. Надо же, выгораживает. «Несчастный случай», ещё, наверное, никому не признался, что именно произошло. Конечно, я его не порвал, но скрыть такое…

– Зато меры содержания мы вам изменим, – доктор улыбается. – У нас, всё же, заведение добровольного пребывания. Но если вы будете нарушать распорядок, буду вынужден порекомендовать вас перевести. На этом всё, пожалуй.

– Как, а картинки с чернильными пятнами?

Врач едва не смеётся:

– Не представляете, как часто меня об этом спрашивают. Ну что за стереотипы прошлого века? У меня их даже нет!

– Тогда, может, скажете, что думаете?

– Я считаю, что ваше состояние в большей степени вызвано приёмом наркотиков. А точнее, резким отказом от них. Понаблюдаем вас, пройдёте курс медикаментозной коррекции, дальше изменим лечение.

Киваю. А что я могу? Отказаться? Тем более, если мне действительно собираются помочь.

По крайней мере, не очень модный нынче пиджак расстёгивают, я повожу плечами и обрадованно почёсываюсь. Хочется, конечно, санитару рожу разбить, но это прямой путь в одёжку и изолятор обратно.

А так мне выделяют неплохую отдельную комнату, со странной, правда, подушкой на кровати – будто гелевой, наверное, чтобы я не порвал её зубами и не нажрался. Зато у меня есть заботливо оставленная на столе пачка сигарет, причём моих любимых – возможно, что в нарушение правил.

А ещё меня не особо охраняют, так что я шлёпаю в обнаруженных сланцах в поисках курилки вполне спокойно, хотя санитары иногда поглядывают. Вот уж не худшее место, куда я мог загреметь за свои подвиги. Добровольное, надо же. Ещё надеются на мою сознательность.