Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

И только пламя из-за грани посмертия неистово плещется в их глазах.

Силгвир обратился бы тенью, впитался бы в темноту, если бы мог: слишком больно давит осознание того, что здесь он – еретик, чужак, осквернивший крепость и почти обманом подчинивший себе того, кто в сотни раз достойней и доблестнее него; малое оправдание тому Sossedov, драконья кровь. Но нет дороги обратно, и он знал это, шагая в сияющий портал. Шаг в сторону – и Рагот станет первым, кто обернется против него, труса, поскольку Suleyk позволяет лишь лучшим стоять на вершине.

Когда они поднимаются по черным ступеням к возвышению в последнем зале, Силгвир отступает в плотную тень за древним величественным троном: здесь, здесь и сейчас, Suleyk служит не ему. Но в глазах Рагота он видит лишь тень ещё чернее, чем мрак, сгустившийся в Форелхосте, и драконий жрец не занимает место правителя, только разворачивается к молчаливо и неотступно следящим за ним драуграм.

– Время нашего возвращения пришло, – звучно и твёрдо произносит он, – возрадуйтесь же.

Тишина окончена. Fin nahlot lost oblaan. Резко, словно удары крыльев о тугой воздух, звенят Слова Довазула: Рагот повторяет их на тамриэлике, причудливо переплетая ритуальную речь с речью, обращенной к непосвященным. К низшим. К слугам.

К верным.

Тишина окончена, повторяют удары сердца Довакиина в темноте за чужим троном. Не вернуть её больше. Не запереть древние Голоса. Драконий культ вновь расправит чёрные крылья над Скайримом: остановив Алдуина и Мираака, он призвал в мир восставшую Ярость.

И Ярость пробудит остальных.

– Четыре тысячи лет ждали нас священные небеса Кин, и под знаменами Дракона мы очистим от ереси забывший нас Север!

Оглушительно гремят о камень, отзываясь, окованные сталью щиты.

– Но сейчас, – Голос, готовый смести пылью нерушимую твердыню скованных льдом стен, обращается почти-шелестом, призрачным ядом тающим в сердцах, – ещё не время. Сила вернётся к нам, но не сразу. Koraavheyv lost oblaan. Дозор окончен, верные! Возвращайтесь дорогами сна в небесный свет Этериуса и напейтесь им допьяна – как вы поили им меня всю бескрайность минувших эпох. Кровь предателей насытит нас чуть позже. Сейчас же настал мой черед стоять на страже. Zu‘u, Rahgot Sonaaksedov, faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, dein fin koraavheyv, и этим окончены мои Слова.

Комментарий к Глава 5. Тишина окончена

Перевод с Довазула

Zu‘u drey meyz aarsefaas – Я стал рабом страха

Kest bo – Буря близится

Faal Zahkrii do Vahlok – Меч Валока

Ov – Доверие

Aal nii kos ful – Да будет так

Grind iniil, fin hofkiin do mid – Встречай своего хозяина, дом верных

Frolaaz ze fah ful lingrah nahlot – Прости меня за столь долгую тишину

Aal nust livoor neben pah fin jenne do Keizaal – Гнить им под всеми ветрами Скайрима

Faad – Тепло

Daar tahrodiis loaan – Этот предатель-обманщик

Suleyk drey mindol faal mindolaar – Power tricked the trickster (дословно)

Los nimindah kogaan – Является ли незнание благословением

Vahzus, hi los dukaan do Sossedov – Воистину, ты позор драконьего рода (логичнее было бы употребить здесь shame, нежели dishonor, но игра слов с Дукааном зашла и мне, и Раготу))

Kriist us zey, zinaal kendov do mid – Встань передо мной, благородный воин верных

Gruz zey, ol fin nahlot lost oblaan – Поприветствуй меня, ибо тишина закончилась

Nahlaas – живы

Vosis, fahdon – Восис, друг

Dinok thaar zey, fodos Zu‘u uth – смерть подчинится мне, если я прикажу

Zu‘u fen daal, Vosis – я вернусь, Восис

Fahrot – слово клятвы

Koraavheyv lost oblaan – дозор окончен

Zu‘u, Rahgot Sonaaksedov, faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, dein fin koraavheyv – Я, Рагот Драконий Жрец, Меч-Щит Исмира, выхожу в дозор зачеркнуто всем выйти из Сумрака зачеркнуто

========== Глава 6. Истории забытых ==========

Голос течёт по мертвым залам. Вязкий, как кровь, и прозрачный, как самая чистая эссенция сущности Магнуса – капает со ступеней, скатывается в крипты, пропитывает камень.

Лишь только стоит ему сложиться в Слова…

Из страшных, вязких, неверных сновидений Силгвира вырывает чужая воля, холодная и бесстрашная, от которой отступают даже мыслесети Апокрифа. Тайные видения отступают, стирая даже память о себе – остаются только страшные, мутные образы, которые тают в темноте секунды спустя.

Hah daal.

Чужой Голос тих, но звучен: он вымывает из Форелхоста лживые отзвуки шепотов сновидений, отрезвляет, возвращает обратно разум.

Силгвир рывком поднимается, садится на кровати, отбрасывая в сторону старую, невесть как сохранившуюся шкуру, которой спасался от холода. Пламя над каменной чашей испуганно вздрагивает, заставляя тени в просторных покоях разбежаться в стороны, но здесь нет никого – никого, кроме маленького лесного эльфа.

И всё же отзвук Слов еще отдаётся эхом в его мыслях – Hah daal, пробует их на вкус Силгвир. Слова кажутся вещественны и тяжелы, будто отлиты из стали.

Древней северной стали…

По коридорам крепости он идет осторожно, бесшумно ступая по темному камню – на слух, на звук, на ощущение источника смертной воли, что заставила отступить иллюзии Апокрифа. Лестницы Форелхоста двоятся, путаются, и, верно, не нашёл бы он дороги обратно, вздумай сейчас повернуть.

Но он упрям, он умеет идти по следу – и он находит искомое.

Тёмный круглый зал настолько широк, что барельефы на стенах теряются в сумраке. Только некоторые из них освещены горящими каменными чашами, но время истерло очертания камня настолько, что изображения на них едва различимы.

Так же, как и коленопреклоненный силуэт в дальнем конце зала.

– Faal Okaaz do Sovngarde los strunkei. Zu‘u roprel Grah-Geltreiniir, Tsun Thunuth, naalein uv pogaan, ahrk dii Thu‘um los zobahlaas fah Gorvahzen. Rahgot Sonaaksedov, faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, lost Tinvaak.

Это не Крик и не Шепот – Голос звучен и спокоен, и Голос пронизывает камень и плоть легко, пропитывая собой само существо Мундуса. Пламя на черных чашах вспыхивает, едва тает в тишине звук последнего слога, и обнимает рыжим светом стоящего перед барельефом жреца, отгораживая и защищая его от пустой темноты.

Рагот поднимается с колен и одним скользящим движением оборачивается к Силгвиру, нарушителю, вторгшемуся в священный зал Монастыря без позволения и права. Но вместо гнева в нём сосредоточено лишь спокойствие, и Силгвир неведомым чутьем осознает: он допущен быть наблюдателем.

– Твой Голос звучал без твоего ведома, Довакиин. Черные сны Херма-Моры искажают его, когда твоя воля не в силах этому помешать. Потому я разбудил тебя.

Силгвир, очнувшись от оцепенения, шагнул навстречу магу.

– То, что со мной происходит, происходит по вине Хермеуса?

Рагот качнул головой.

– Нет, я не думаю так. Твоя сила ищет выход и изливается наружу, когда Апокриф забирает твой разум во сне. Это… проявление законов Колеса, естественное и неизбежное. Но искажения, которые провоцирует Херма-Мора, непредсказуемы. Я не хочу, чтобы его лживая гниль проросла в Форелхосте, как в башне Волшебника.

Силгвир уже набрал в грудь воздуха, чтобы задать новый вопрос, но жрец опередил его:

– Я не могу оградить тебя от Херма-Моры сейчас, Довакиин. Я слишком мало знаю, и твоя сделка с Садовником может погубить нас обоих, если я буду неосторожен. Пока моего Голоса достаточно, чтобы вырвать тебя из сетей Апокрифа, я могу возвращать тебя обратно в Нирн, но не более.

– Хорошо, – немного растерянно отозвался Силгвир. – Я и сам не рад этим кошмарам. Путешествий по Апокрифу мне хватило за то время, что я искал способы убить Мираака.

– Слава благоразумным в черные дни, – согласился Рагот. – Позволь мне закончить обряд возвращения, Довакиин. Наблюдай, если пожелаешь, но не тревожь мой Голос.

Силгвир, кивнув, послушно отступил в тень, и жрец, будто позабыв про него в ту же минуту, опустился на колени перед следующим темным барельефом. Древняя молитва заструилась столь же древней силой – силой Голоса, что мог равно разбить в крошево крепостную стену и согреть кровь уставшего странника. Довазул сворачивался змеиными кольцами твёрдых на ощупь Слов, впитывался звуками в камень, очаровывал, завораживал – и, очарованный, завороженный, чужак из южных лесов брёл вдоль освещенных барельефов, вглядываясь в полустертые лики богов.

Голос, Голос, Голос звенел рокочущим гулом подземелий и колоколами небесных ветров, и отзывался ему дремлющий Форелхост, один за другим зажигая огни в каменных чашах, и старые боги Атморы устремляли взоры на Арену, где последний драконий жрец возвращал четыре Эры ждавшие его долги.

Junal, wen miin sekoraav faal krel tiaan Dremhah…

Dibella-Kiim, wen Rak wahk faal Tiid mulhaan ahrk vokrenaan…

Zu‘u, Rahgot Sonaaksedov, faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, lost Tinvaak…

Zahkrii-Spaan do Ysmir…

Ysmir…

YSMIR

– Ysmir. Dovahsebrom. Защитник и полководец. Опьяненный кровью врагов и отрезвленный ответственностью за свой народ. Бог, герой, или бог-герой, или герой-бог? Когда Ханс ступил на берег Скайрима с корабля под знаменами Исграмора, и плясали красные лучи в его груди бликами еще-не-сбывшегося, никто из нас не знал, как изломает Дракона этот Аспект Хитреца. Ха. Вечная ошибка людского языка… Bormah-Kren Pahtiidaan.

Бог-герой или герой-бог смотрел с каменного барельефа на охотника-Довакина, и Силгвир не мог отвести взгляда от лисьей маски, скрывающей его лицо. Вглядевшись в нечеткое – и всё же слишком живое изображение, Силгвир опустил взгляд на жезлы, что держал в каждой руке Исмир.

Жезлами ему служили оголенные кости.

– Ты – жрец Исмира.

Силгвир не знал, откуда пришло это знание, и почему он был уверен в нём, как уверен был в меткости своей стрелы. Имя Исмира, что звучало из уст Рагота древним Довазулом, могло бы дать подсказку, но он почувствовал это как неоспоримую точность – быть может, в Голосе самого жреца, а может, в неровных тенях барельефа.

В ожившем дыхании самого Форелхоста.

– Так и есть, Довакиин. Faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, Меч-Щит Исмира, таково другое моё имя.

Лисья маска усмехалась черными скважинами глаз.

Силгвир резко отвернулся от барельефа – только для того, чтобы столкнуться со взглядом Рагота, внимательным, изучающим. Жрец всё это время стоял за его спиной – так близко, что мог бы положить руку ему на плечо.

– Ты не спишь ночами, чтобы возносить молитвы ушедшим богам?

– Боги не уходят навсегда, если есть хотя бы крупица веры в них, маленький эльф. Они слабеют и замолкают, это правда… сегодня я едва услышал отголоски их откликов, и большую их часть мне принесло трепетание шелковых крыльев мотыльков. Мои боги затеряны во Времени, – задумчиво отозвался Рагот. – Четыре тысячи лет Монастырь терпел скверну, что принесли сюда обезумевшие от воли рабы. Теперь он очищен от ереси и унижения, и зажженные моим Голосом огни святилища снова хранят его – так, как должно.

– В этом зале мне не по себе, – неожиданно для самого себя сказал Силгвир. Он собирался сказать совсем другое, но ровно вздымающееся с чаш пламя и тени на испытанной столетиями барельефной резьбе околдовывали его, словно спирали дэйдрических рун на страницах Черных Книг.

Пробуждали внутри чуждое. Древнее. Неизведанное.

Бесконечно опасное, как если бы кто-то несоизмеримо могущественный вобрал в грудь все Выкрикнутые им Крики и приготовился выдохнуть.

– Потому что боги не уходят навсегда, – спокойно повторил Рагот. – Сильные духом и искушенные в знании осознают, с чем встречаются, ступая в подобные святилища. Пойдем, Довакиин. Я вижу, что время неверно.

Прочь из зала вел широкий коридор, подобный тому, что обычно спускается к величественным криптам в древненордских захоронениях. Вырезанные на стенах линии складывались в картины битв и фигуры богов, но здесь неведомое дыхание пробуждения, коснувшееся Силгвира под взглядом Исмира, отступило.

Рагот замедлил шаг у одного из барельефов, протянул руку к стене, едва-едва касаясь её кончиками пальцев. Уродливые сколы и трещины разбили изображение, добившись его совершенной неузнаваемости.

Словно кто-то смертный, кто-то преисполненный гнева и мести стирал с камня свидетельства побед Культа даже в последнем его Монастыре, на самом пороге сокровенного святилища.

– Твои люди… те, кто погиб здесь, – они погибли навсегда?

Рагот медленно кивнул, не оборачиваясь к нему.

– Да. Сила, что черпали мои слуги из Этериуса, была предназначена мне, но не им. Энергии хватало, чтобы продлить их существование на тысячелетия, но, умерев единожды, они уже не смогут вернуться.

– Я был одним из тех, кто убивал их, – голос прозвучал пусто и почти бессмысленно, бесцветно, словно не сумев пробиться сквозь слои эпох и войн. – Я не участник Войны Драконов… но я пришёл сюда как любопытный путешественник и грабитель, посланный Седобородыми отыскать Стену Слов у твоей могилы.

– Седобородые? Ты упоминал их раньше, – так же бесцветно откликнулся Рагот. – Кто они?

Силгвир помедлил с ответом.

– Ученики Партурнакса. Их священный монастырь, Высокий Хротгар, стоит на Глотке Мира. Рагот, я не знаю, возможно ли вообще искупить вину сродни… – он запнулся, не зная, как продолжить; он был охотником, а не сказителем, и верные слова, человеческие слова, не приходили к нему, и поэтому он только прошептал еле слышно, – Krosis.

Блеклый, белый взгляд драконьего жреца встретил Шепот, рассеявшийся в тишине – и Силгвир заставил себя выдержать этот взгляд.

– Vahzeniir. Голос не лжёт, – бесстрастно склонил голову Рагот. – Но Rahgot и Krosis слишком далеко друг от друга, чтобы я Знал это Слово. Помни это, Довакиин. Помни и то, что кровь всегда оплачивается кровью.

Стрелок кивнул.

– Я знаю. Этот закон един для всех.

– Так и есть, – Рагот позволил своей руке соскользнуть с изуродованного барельефа и медленно направился дальше, к лестнице, ведущей выше. – И воистину жаль, что столетия как мертвы те, кто в ответе за смерть Восиса и его воинов. Я с радостью испил бы их крови из пиршественного рога.

– Расскажи мне о Восисе, – помедлив, попросил Силгвир. – Я ничего не слышал о нем, и записи, что я нашел в Форелхосте, не упоминают о нем, но ты говоришь о нем как о близком друге…

Рагот даже не замедлил шага, словно ожидал подобного вопроса – или знал о нем преждевременно.

– Если ты хочешь услышать о нем, что же, слушай: ни одно мое слово не скажет лжи о Восисе, воине чести, что верно нес службу тысячелетия, – ровно произнес жрец. – Но историям о славных воителях место за кувшином меда, не у забытых святилищ. Трапезная Форелхоста пустует, но я обещал, что Монастырь примет тебя как гостя, и это будет так.

– Кувшина меда может не найтись, но фляга с водой и печеные грязекрабы у меня есть, – пробормотал Силгвир. Рагот наградил его ужасающе-презрительным взглядом, но промолчал. Его мнение о Довакине было достаточно невысоким, чтобы не ждать большего.

– Так странно видеть Монастырь таким, когда прежде здесь без конца гремели пиршества и чествовали героев, – тихо проговорил Рагот, опираясь руками на невысокие перила. – Странно и горько, словно я всё ещё чувствую яд на своих губах.

Трапезный зал простирался внизу; огромный, величественный и невыносимо пустой, он поразил Силгвира ещё в первую его встречу с Форелхостом. Сколько же людей он мог вместить?..

Самому Шору не было бы стыдно пировать здесь.

Площадка, на которой они стояли, находилась выше самого зала и нависала над ним узким балконом: здесь, догадался стрелок, было место драконьего жреца, что правил Форелхостом, и его приближенных. Он верил Раготу: на стыке Рассвета и Первой Эры, верно, здесь гремели великие пиры, и скудная походная пища еще с Солстхейма сейчас казалась не более чем болезненной насмешкой над утерянным прошлым.

Рагот качнул головой, отгоняя прочь упрямые воспоминания.

– Но в Форелхост ещё вернётся жизнь. К Sonaaksedov вернётся жизнь. Ты спрашивал меня о Восисе, эльф; я отвечу. Он был одним из младших жрецов – из тех, что не были из девяти Голосов Бромьунара, и его земли лежали у восточных гор на границе с Двемеретом, тогда уже наименованным Ресдайном. Восис многократно участвовал в сражениях с еретиками Харальда, но война была проиграна, и я ко времени своего прихода в Форелхост был уверен, что драконьих жрецов не осталось больше. Это было правдой в отношении Голосов Бромьунара: я слышал их предсмертные Крики и был очевидцем смерти некоторых из них. Счастье, что почти все они удостоились хотя бы достойного погребения.

Силгвир счел за лучшее заняться панцирем печеного грязекраба.

– Но Восис выжил, – продолжил Рагот, бездумно глядя вперёд. – Восис выжил и, понимая, что с остатками выживших своих солдат не победит огромную армию бывших рабов, ушёл горными тропами на юг, держась самой границы Скайрима. Верно, мои запечатанные когтем джиллы мемоспоры нашли того, кто был способен прочесть их – и он пришел в Форелхост. То были уже мои владения, и он знал, что я, последний верховный жрец, вправе покарать его смертью по закону чести за позорное бегство. Восис не сомневался в том, что таково и будет моё решение… за мной давно текла река крови, но во время последней войны она вышла из берегов. Восис был готов. Единственное, о чем он просил – о своих людях.

Силгвир не заметил, когда успел вновь поднять взгляд на Рагота – но отвести взгляда уже не сумел. Светлые глаза жреца неподвижно смотрели в пустоту, будто видя в ней призрачные миражи прошлого, бережно хранимые Форелхостом тысячи лет – для своего хозяина.

– Но я – Меч Исмира – тогда стал Щитом, и я знал, что каким бы горьким ни был наш позор, мы все делим его поровну. Я предложил ему стать защитником Монастыря и занять место его правителя, если случится мне уйти в Совнгард прежде него. Восис принёс мне клятву верности, и я принял её, поддавшись отчаянию – хотя никогда прежде не позволил бы себе совершить подобное с драконьим жрецом. Но едва ли я мог смотреть на Восиса как на слугу – он стал мне другом и соратником, и в принадлежащем мне Форелхосте он был вторым после меня, что было справедливо: он не был Голосом Бромьунара, но всё же был одним из жрецов. Вместе со мной он принял смерть от яда, когда Монастырь обнаружили скормовы псы, но я оставался правителем, а он – защитником, и под его началом стерегли Форелхост вернувшиеся с полпути в Совнгард воины. Сквозь свой сон я чувствовал его присутствие и был спокоен.

– Кому могло хватить силы убить его? – спросил стрелок, когда затянувшаяся тишина спугнула завороженность, навеянную голосом древнего жреца. Рагот повернул голову, испытывая его неожиданно пристальным внимательным взглядом.

– Кому могло хватить силы убить его, Hun? Один из выживших воинов рассказал мне странную историю, которую сохранит не всякая память. Почти три с половиной тысячи лет Восис верно хранил Форелхост от посягательств чужаков, но во времена, когда Yol-Gol задумал сплавить Арену с Гаванью холодного пепла, в Форелхост пришли некроманты Ордена Червя. Они хотели использовать мертвецов для укрепления своей армии – а кто сумел бы поработить волю драконьего жреца, тот получил бы воистину великое оружие. Впрочем, им не удалось продвинуться в своей ереси: Восис и его люди убили их. Даже не самое удивительное в этой истории, что у предводителя некромантов хранился осколок Вутрад… но то, что за этим осколком пришёл мёртвый. Мёртвый человек, лишённый даже души, чьё тело было соткано из хаотической креации, что само по себе представляет магический абсурд, поскольку люди – ануики по природе своей души, и человек без ануической составляющей при взаимодействии с падомаической креацией не сумел бы сформировать из нее тело, что было бы хотя бы столь же крепко, как изначальное смертное… тем не менее, этот человек добрался до саркофага Восиса, пробудил его магическим ритуалом и одолел в поединке. Осколок Вутрад был потерян, а Восис убит. Разве ты не находишь историю любопытной, Герой?

– Я не понял ничего из того, что было в середине, – честно сказал Силгвир. – Про магию. Я даже слов таких не знаю.

Рагот долго смотрел на него с непонятным выражением, но потом с явной безнадежностью отвел взгляд.

– Ты говорил, ты проведешь меня в лучшую из библиотек после самого Апокрифа? Тебе стоило бы воспользоваться случаем своего пребывания там. Zu’u los zopaak zosweypovaas do aamvon hi.

– Лучшую в Скайриме, – деликатно поправил Силгвир. Он понятия не имел, что подразумевал Рагот под сложной фразой на драконьем, но справедливо подозревал, что лестного в ней было немного. Впрочем, его это ничуть не задело; магические дела он полностью доверял магам, полагая, что в подобном ремесле лесному охотнику делать нечего.

Драконий жрец неслышно вздохнул.

– Kriid kent mindok nahkriin, nuz kriid mindahnu ahrk vahruktnu?.. Целестиалы превращают законы чести в нелепое посмешище, и мои руки связаны. Собери свои вещи и приготовься, маленький эльф; я выполнил свои неотложные обязанности в Форелхосте, и когда моё оружие вернётся ко мне – я буду готов продолжить путь.

Собираться долго не пришлось – как всякий босмер, Силгвир не считал нужным носить с собой тысячи вещей, как это делали люди, уходя из городов. Будь он в Грахтвуде или Гриншейде, и вовсе обошёлся бы без походного мешка – там всё необходимое предоставлял лес, вековечная Зелень. В скайримских краях, конечно, подобная смелость была бы самоубийственной.

Тем более, вряд ли Рагот похвалил бы его за поедание драугров, даже если бы Силгвир рискнул взять четырехтысячелетнюю мертвечину в рот.

– Могу я увидеть твоё оружие? – спросил лучник, с любопытством приподняв кончики ушей. То, что находил он в горстках праха, остававшихся после драконьих жрецов, в его понимании не относилось к древним могущественным артефактам… или, по крайней мере, не было более пригодно к употреблению.

Но Атмора не знала гибельного дыхания Времени. Равно как и выкованные на ней клинки.

Рагот ответил не сразу, но Силгвир был готов поклясться, что взгляд его на крошечную толику потеплел. Всякий воин влюблен в своё оружие, и подобное почтение и внимание Меч Исмира не мог пропустить.

– Оно здесь, но не сейчас, Довакиин. Я скрыл его в парадоксальных узлах Ака, зашифровав мнемическим кодом ТАЛ, который тогда еще уже не существовал, и только стоящий в Оке Поломки – или минутехник – или Исмир – мог назвать его. Но я знал колдунов Харальда. Неучи и трусы, они не рискнули бы ступить и шагу даже в мемоспоры Прорыва, где каждая нота может растереть упорядоченную сущность в кровавую пыль поломанных замыслов.

– Надеюсь, ты не станешь делать этого сейчас, – осторожно заметил Силгвир. Ему казалось, что любой здравомыслящий человек не стал бы этого делать, зная, что ему грозит нечто подобное.

– Мне не придется. На самом деле, это очень просто, когда уже сделано. Ты просто думаешь вот так…

Великий Дракон вздрогнул, неохотно разворачивая спутанные кольца, и зыбь, прошедшую по Времени, ощутил даже его молодой сын. Время расступалось, обнажая врезавшиеся друг в друга, сплавленные друг с другом пласты мгновений и дестабилизированные потоки; обнажая Послерассветность, полную искристого тумана Зари…

…и силу-верность-холод, заключенные в ней.

Рагот протянул руку, касаясь еще-уже-незримого, и дешифрованный межвременной карман растаял, возвращая хранимое полноправному хозяину.

Потоки магии, чуть светящиеся от замкнутой в кольцо энергии, поддерживали в воздухе атморский доспех, клинок и посох, и Силгвир не мог оторвать от них взгляда.

Они были прекрасны.

Они были совершенны.

Рагот почти что ласково провел ладонью по наплечнику, выполненному в виде оскаленной драконьей пасти, что, видимо, служила защитой от скользящих ударов по плечу в шею. Доспех отозвался, осветился призрачным многоцветьем магических линий Аспекта Дракона – Силгвир не узнал узора; видимо, волшебство брони Рагота было иным, нежели колдовская защита мираковского Крика. Он не узнал и металла, скрепляющего пластины из драконьей чешуи – был ли то металл или вовсе зачарованный атморский сталгрим?..

– Это чешуя Sahqosik, Красной Руны, – гордо произнес Рагот. – Это лишь сокращенное ее имя, но если бы я рассказывал на тамриэлике о ее Эльнофекс-имени, это заняло бы у меня столько же, сколько плыли корабли Исграмора от Атморы к Скайриму. Мне больно расставаться со своим доспехом, едва прикоснувшись к нему. Проклятье миру, где я должен прятаться, словно трусливый предатель! Скоро мы Поговорим железом и кровью, как подобает.

Меч ровно сверкнул в руке Рагота белой атморской сталью – и линии света, соткав на лезвии сложный узор, растаяли без следа. Только ощущение осталось: неумолимой угрозы; угрозы сродни такой, когда только близится ночной шторм, но море уже утром дышит тревожным холодным бризом в лицо любопытному страннику.

И знающий понимает опасность.

– Kest bo, – едва слышно прошептал сам себе Силгвир. Слова, сказанные Раготом у кузницы Гловера Меллори, неведомо откуда влились в его дыхание, чтобы оказаться выговоренными – и Форелхост не скрыл их тишиной.

– Vahzeniir, – хищно оскалился Рагот, неотрывно глядя на сверкающий беспощадно-белым клинок. – Буря близко, и я буду на самом ее острие, Довакиин. Не вставай на моем пути.

– До тех пор, пока мы не враги – нам нет нужды ими становиться, – спокойно ответил босмер. Многие из охотников Валенвуда теряли разум в Великой Охоте, отдаваясь голоду и хмелю азартной погони, и священна их кровавая одержимость – но она же и подводила их.

Кровь лучшего охотника всегда холодна. Её можно разгорячить для сражения, но смирить, едва бой окончится – Силгвир слышал это от одного из следопытов Сумрачной Лозы, из тех, что до опьянения наслаждаются жестокой бойней и с ледяным расчетом идут по следу.

Имя следопыта улетучилось подобно ветру, но мудрость его не подвела ни разу.

– Правда и это, хотя многие дети Севера не поняли бы тебя, – неразличимо усмехнулся драконий жрец. – Ты готов?

Силгвир кивнул, подхватывая с каменного пола свой мешок.

– Винтерхолд стоит совсем рядом с тем местом, где… – с тем местом, куда ему совсем не хотелось снова, – где раньше был Саартал.

Портал выбрасывает их прямо у двери, и Рагот первым распахивает её – железную, тяжелую даже для взрослого мужчины-северянина; что говорить о лесном эльфе. От свежести морозного воздуха, от белизны снега Силгвир почти пьянеет – скайримский холодный ветер выдирает, выпивает из него отравленную затхлость гробниц и катакомб, и от этого до безумия сладко.

Рагот первым взбегает по деревянным лестницам, оставленным исследователями к раскопанному входу в древний город, и, выбравшись из котловины, замирает, словно гончий пес, пробующий воздух на вкус и след.

А потом Кричит.

И небо расступается перед ним, открывая рассвет.

Когда Силгвир подходит ближе к жрецу, солнце уже пляшет повсюду, немилосердно слепя глаза после долгого полумрака, но видеть свет – истинное благословение. Силгвир вспоминает, как пытался представить, каково это – спать в вечной тьме между жизнью и смертью четыре тысячи лет, глядит на Рагота, и ему кажется, будто драконий жрец улыбается.

От ощущения родства, родства не людей, но Dov, щемит в груди.

Единственным из смертных с драконьей душой, кому он успел хотя бы Выкрикнуть приветствие, был Мираак – и пал от его руки. И из драконов один только Одавинг стал ему другом, но другом, знающим полёт, а этот мельчайший шаг для живущих небом – бездна шире Обливиона.

Рагот не Драконорожденный, и неоткуда взяться в его крови этой жажде, жажде ветра, жажде вершин, но там, где обманывают глаза, драконье чутье не лжет.

– Хорошо… быть на воле, Довакиин, – медленно, словно вспоминая забытый в одно мгновение язык, говорит Рагот. – Пока есть на Севере свободная земля людей, будет и время отстраивать города. Зови своего коня.

От Саартала легко добраться горными тропами к Винтерхолду – и Арвак скачет всё быстрей, потому что ему века как не страшны предательски скользкие камни и крутые склоны, и за ним не угнаться снежным троллям и волкам. Силгвир успевает только проводить их взглядом и мысленно пообещать вернуться, дать шанс на честную охоту, но не сейчас.

Не сейчас.

В сумасшедшей от скорости скачке, когда снег из-под копыт Арвака солнечными искрами бьёт по глазам, нет ни времени, ни усталости – и лишь когда конь замирает на вершине склона, мир вновь становится смертным.

Тропа, что вела их, спускается вниз – вниз, к жилым домам Винтерхолда, лениво выдыхающим дым в обнаженное Криком небо. И, конечно же, уже видно отсюда каменный мост, закрытый от любопытных магической печатью, и гордые стены Коллегии, выдержавшей давнюю осаду Моря Призраков.

– Винтерхолд был королевским городом, – почти торжественно произносит Рагот за спиной Силгвира, и стрелок с непонятной гордостью кивает, вполне соглашаясь с этим новым для него знанием. – Седая борода Шора, на этой земле осталось хоть что-то, что вы не разгромили за всё это время?!

Комментарий к Глава 6. Истории забытых

**Перевод с Довазула**

Hah daal – очнись

Faal Okaaz do Sovngarde los strunkei – Море Совнгарда полно штормом

Zu‘u roprel Grah-Geltreiniir, Tsun Thunuth, naalein uv pogaan, ahrk dii Thu‘um los zobahlaas fah Gorvahzen – Я отвечаю на зов твоего боевого рога, Тсун Судящий, один или со многими, и мой Голос жаждет испытания

Rahgot Sonaaksedov, faal Zahkrii-Spaan do Ysmir, lost Tinvaak – Рагот Драконий жрец, Меч-Щит Исмира, Сказал (свое слово)

Junal, wen miin sekoraav faal krel tiaan Dremhah – Джунал, чьи глаза отражают искривленную вычисленную гармонию

Dibella-Kiim, wen Rak wahk faal Tiid mulhaan ahrk vokrenaan – Дибелла-Супруга, чьи Мотыльки делают Время статичным и зафиксированным

Dovahsebrom – Дракон Севера

Bormah-Kren Pahtiidaan – Прорыв Дракона всевременен

Krosis – скорбь

Vahzeniir – твоя истина

Hun – Герой

Yol-Gol – Молаг Бал (дословный перевод с Эльнофекса на Довазул)

Zu‘u los zopaak zosweypovaas do aamvon hi – Я опозорен более чем достаточно служением тебе

Kriid kent mindok nahkriin, nuz kriid mindahnu ahrk vahruktnu?.. – Убийца должен познать месть, но убийца невежественный и лишенный памяти?..

========== Глава 7. Av latta magicka ==========

В Коллегии Силгвир не был очень давно. С тех самых пор, как разрешился вопрос с Оком Магнуса, он в ней и не показывался – архимагом был торжественно провозглашен Толфдир, впрочем, не оставивший преподавание, а его заместителем, неожиданно для всех, Древис Нелорен. Те, кто желал получить место заместителя архимага, поначалу возмущались, но изменять своим странностям из-за чужих прихотей чудаковатый данмер-иллюзионист не собирался. Толфдир отлично справлялся со всей важной работой и сам, а с Древисом-заместителем мог не волноваться по поводу интриг за своей спиной.

Силгвир слышал, что Коллегия набирала новых учеников после инцидента с Анкано, и что Талмор прислал официальное извинение с весьма формальным объяснением случившемуся, где попытка завладеть Оком была представлена амбициозным, но опасным и неудавшимся экспериментом, не санкционированным Талмором и необратимо повредившим рассудок советника Анкано. Это вполне соответствовало ожиданиям всех достаточно разумных членов Коллегии, поэтому на письмо было отвечено аналогичной формальностью, завершающей дело миром.