Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– Который так и не выучил не то что Dovahzul, но даже неспособен согреться простейшим Криком, зная Слово Тепла, – ворчливо пробурчал Рагот, опускаясь на колени перед очерченным кругом. – Dremsil Luv-Kiim, Zu‘u laan fah Su‘umiil daar ni kiin ko grah, nuz ko fraad. Dein kulliil nol iizus sumah do Monahven, ahrk yoliil fen nos hokoron nau zahkriiseun.

Закончив краткую молитву, драконий жрец бережно дохнул на землю, замкнутую в круге, и колдовской огонь взвился ввысь без хвороста и поленьев, горячо дыша на путников настоящим жаром. Силгвир тут же уселся поближе к костру, не скрывая восторга.

– Спасибо, – чистосердечно поблагодарил стрелок. В том, что он вымок до нитки, конечно, была несомненная вина Рагота, но с него сталось бы посмеяться и заставить Силгвира в одиночку собирать хворост и иссохшие корни ползучей лозы для костра. Босмер был искренне рад тому, что атморец стал относиться к нему немножечко лучше, и не собирался намеренно этому мешать.

– Такие костры мы жгли на Атморе, когда там остались только снега, – помолчав, сказал драконий жрец без улыбки. Пламя роняло танцующие тени на его лицо. – Когда нечем было кормить настоящий огонь, а охотники уходили в поисках зверей всё дальше, и тогда, когда обычное пламя уже не могло гореть на нашей земле. У моих костров грелись многие, и многих их жар защитил от объятий ледяного безмолвия. Пусть теперь он защищает тебя, mal Ysmir.

Силгвир затих.

В голосе жреца ему чудился отголосок иного мира – угасшего, как свеча на ветру. Те легенды об Атморе, что сохранились в библиотеке Коллегии, рассказывали то о диких землях, плодородных долинах и полных дичи лесах, то о заснеженной пустыне с навсегда вмерзшими в лёд древними воителями. Рассвет мог сотворить с Атморой что угодно – Силгвир вполне мог предположить, что были две Атморы одновременно.

– Расскажи мне о ней, – помедлив, попросил стрелок. – Об Атморе.

Отрешенный взгляд Рагота, устремленный в сторону окровавленного закатом горизонта, не обратился к нему.

– Ru zeim Tiid-Okaaz, prolg naarre do nii. Voblaan grahhe, voblaan zindkip. Suliiv ko Tiidnul, honah hiliil oblaan. Всё это – Атмора. Я не смогу рассказать о ней, и лучшие из скальдов могут лишь выхватывать осколки памяти о моем доме. Пой хвалу своему миру, дитя Возможно, и не вспоминай о том, что был до него другой. Так должно быть.

– Но это как-то неправильно, – неловко сказал Силгвир.

Было как-то совершенно неправильно всё это – что был другой мир, был и исчез, не исчез даже, а застыл, затерялся в белой пустоте, оставив своих детей на чужой и чуждой земле. Даже мысль об этом резала, словно кинжально-острый скол ледяного пласта.

Он не хотел представлять, каково быть одним из них – ушедших, чтобы выжить. И поющих – вечно поющих – о том, чего никогда не вернуть, и чему никогда не упокоиться в забвении золотых колец Дракона.

– Ты ведь здесь так и не нашёл дома, да, – тихо добавил стрелок.

Рагот посмотрел на него, но в светлых глазах нельзя было различить ничего.

– Я шёл за драконами, маленький Исмир. Таков мой долг. Берега Taazokaan не чужды мне, и пусть я не смог полюбить их так, как любил земли Атморы, это не имело значения, пока здесь были драконы.

– А… почему? – несмело спросил Силгвир. Хоть он и опасался того, что атморец разозлится на глупый вопрос и вовсе перестанет рассказывать, но не спросить не мог.

Но Рагот только рассмеялся.

– Я драконий жрец. Это… особенно, маленький Исмир. Совсем не так, как у обычных людей. Я взял себе право на вечную жизнь, но для людей она значит вечную службу, и в том великое благословение. Я точно знаю своё предназначение, и Suleyk, что так стремится быть воплощенной тобой, во мне полна, и я полон ею. Когда-то, когда я был ещё молод и только стал драконьим жрецом, едва научившись Голосу, я ушёл за драконом – странствовать. У меня ещё не было ни земель, ни слуг, которых я должен был бы защищать. Не знаю, сколько длился наш путь: нас слепили лучи Рассвета, и Время плясало, изгибаясь аномалиями, как штормовое море – волнами. Я был бесконечно счастлив в те дни.

Магический жар костра согревал лучше, чем обычное пламя, пропитывал теплом плоть и светом – воздух. Этот огонь дышал иной жизнью, нежели тот, что питается сухой древесиной: он казался почти неземным в своей скрытой от глаз несведущего силе.

Может быть, такой огонь оказался бы не по зубам даже ледяному безмолвию…

Память – самый коварный предатель. Улыбчивые глаза Прядильщика из далекого детства в родных джунглях оказались ножом в спину; Силгвир зажмурился на мгновение, прогоняя вспыхнувший в мыслях образ. Нет, полубезумный драконий жрец – не Прядильщик, рассказывающий чарующие истории, которых никогда не было, а может, были, а может, и то и другое одновременно…

…как Атмора.

Как Рассвет.

О котором, быть может, уже никто другой не скажет правдивого слова.

– А драконьи жрецы… как вы служите одновременно богам и драконам? – сдержаться было не в его силах. Лесные эльфы охочи до историй, как норды до мёда.

Рагот недовольно поморщился. Наклонился вперёд; провёл рукой по игриво плеснувшемуся навстречу огненному гребню костра, позволил пламени протанцевать по пальцам и скользнуть обратно в волшебный сгусток жара.

– Драконы редко спорят с богами. Они признают Suleyk, а Rah-Suleyk нет равных, – помолчав, произнес жрец. – Каждый смертный служит драконам, и только глупец оспаривает их право на власть. Sonaaksedov лишь сильнейшие, кому позволено быть Голосами людей для драконов – и Голосами драконов для людей. Мы храним мир. Нет, мы… Ro.

Ro. Это Слово было для Силгвира знакомым; одно из слов первого Крика, что он выучил. На ощупь оно было колеблющимся, но незыблемым; гибким, но неизменчивым. Босмер непонимающе дернул ушами: он не понимал, что хочет сказать им драконий жрец.

– Ro, – неохотно повторил Рагот. – «Баланс». Глупый тамриэлик. Ro – это и мир, и война, Ro – это всегда то, что смотрит лишь на Сейчас… мы удерживаем Ro. Без драконьих жрецов драконы истребили бы людей. Или наоборот. Теперь Ro сломался, и больше некому исправить его.

– Это… это как Прядильщики, – пробормотал Силгвир. Баланс между Зеленью и народом босмеров был знаком ему с рождения, и с рождения он чувствовал тонкую неосязаемую грань, что не мог понять ни один чужеземец.

Чувствовал ли так же Рагот грань между людьми и драконами?..

– И каждый из жрецов есть аватара своего бога, – продолжил атморец. – Только тот, кто доказал Suleykii против Suleyk каждого из восьми Голосов Бромьунаара, достоин чести стать Голосом Алдуина. Meyz Konahrik.

– А что значит «доказал Suleykii»? – Силгвир завороженно приопустил кончики ушей. – Победил?

– Да, победил каждого из верховных жрецов, – лениво подтвердил Рагот. – На моём веку было два Конарика. С первым мне не довелось сразиться, и я не пожелал бросить ему вызов, а второй… хах. Второй подарил мне одну из самых славных битв, что я видел; вечная хвала ему, и пусть будет его мёд в Совнгарде слаще поцелуя Дибеллы. После его ухода в Дом Шора так и не нашлось достойного воина, что смог бы занять его место.

– А… Исмир? Ты видел настоящего Исмира? – ссутулившийся босмер, не отрываясь, зачарованно смотрел на него.

– Настоящего Исмира? – Рагот усмехнулся. Ладонь его скользнула на рукоять меча, бережно и ласково погладив льдистый металл. Лезвие бесшумно выскользнуло из ножен, блеснуло заплясавшими на клинке искрами волшебного костра. – Я не сосчитал бы жизни, которые оборвал этот меч, Довакиин, и не сосчитал бы жизни, которые он сохранил. Я видел настоящего Исмира: однажды он шёл под знамёнами Пяти Сотен. Я видел Исмира, Голос которого прозвенит у Горы предателей. Я видел Исмира, грудь которого распахнется, и из неё будет бить свет, красный, как сердце бога. Я видел Исмира, вступающего на вечную стражу Арены с двумя хускарлами. О чём ты хочешь услышать? О том, как он сражался и умирал за своих людей, или о том, как сражался и умирал за него я?

Силгвир растерянно вздрогнул, когда его горла почти коснулся – дохнул бессмертным морозом на кожу – острый холод острия. Но холод замер, как замер ледяной статуей Рагот, не позволив лезвию сдвинуться ни на волос.

И меч, что мог бы сразить лучшего воина Скайрима, лёг на ладони своего хозяина даром верности.

– Этот клинок служит тебе, маленький Исмир, – глухо и медленно проговорил атморец, не поднимая взгляда от бесстрастно сверкающей стали. – Моя жизнь принадлежит тебе ko pah-Tiid. Rahgot Sonaaksedov, Zahkrii-Spaan do Hin, lost Tinvaak.

Воздух почему-то коснулся гортани сухой болью.

Силгвир решительно замотал головой.

– Нет. Нет, это… это всё неправильно, – он подался вперед, отчаянно ловя взгляд поднявшего голову Рагота, – и нечестно. Я не Исмир… меня ведь даже нарекли не драконьи жрецы, а Седобородые, которых ты сам убил за предательство и ересь! Откуда ты можешь знать, что Исмир действительно во мне воплотится?

– Идущие избранным тобой Путем всегда идут по обманчивым снегам сомнений, – спокойно произнес Рагот, не шелохнувшись. – Zu’u Sonaaksedov. Zu’u Sonaakseysmir. Морокеи прав. Я был слеп от безумия унижений и упрямства. В том моя вина, и я заплачу за нее собственной кровью, если ты пожелаешь.

Меч извернулся в руках Рагота, лёг остриём к сердцу, замер острой кромкой в сильных ладонях. Силгвир смотрел на рукоять, пустующую для его руки, и не осмеливался поднять взгляд.

– Забери мою жизнь, если не хочешь моей службы, – тихо, но ясно проговорил Рагот. – Если я недостоин служения. Если я… достоин Совнгарда. Никто другой не благословил меня смертью.

Ладонь, слишком маленькая для того, чтобы держать атморский меч, обхватила рукоять, и Силгвир не чувствовал ни холода стали, ни дрожи пальцев, словно не его рука протянулась к чужому клинку. Он чувствовал тяжесть меча – и чувствовал бессмертную ярость, туго бьющуюся в груди, у которой замерло острие лезвия.

Он был вправе забрать вечную жизнь – пусть когда-то десятки умирали с хвалой на губах, чтобы длить её.

Он был вправе покарать за отчаяние – ибо когда-то тот, кто поклялся в вечной верности, сдался и потерпел поражение.

Он был вправе наградить за верность – ибо когда-то тот, кто умирал за него, не решился ступить в священный Зал Славы без благословения на то.

Блеклые глаза драконьего жреца остались прозрачно-пусты, когда пламя магического костра яростно взвилось, отступая от холодного лезвия упавшего на землю клинка. Силгвир испуганно отдернулся прочь, в ужасе прижав уши; что бы ни пробудилось в нём на мгновение, оно было столь же древним, как Апокриф Хермеуса Моры, но, быть может, куда губительней и страшней.

И оно, пробудившись, хладнокровно взвесило предложенную жертву – и отказало.

– Ты чего, – спутанно забормотал Силгвир, до боли в костяшках сцепляя вмиг ставшие мокрыми руки в замок, – ты… зачем?!

Рагот, неподвижный, словно скала из вековечного льда, лишь устало полуприкрыл глаза.

– Время неверно. Ты ещё не Исмир, маленький эльф. Но Исмир придёт в этот мир снова, и ты будешь его вместилищем.

– Не хочу я быть ничьим вместилищем! – зло крикнул Силгвир, резко поднявшись. Холодный истмаркский ветер наотмашь хлестнул по лицу, по мокрой одежде, выдирая из неё остатки колдовского тепла. – Не хочу быть ни Героем, ни Исмиром, ни Алдуином, ни кем там ещё! Мне не нужно твоих клятв и твоих жертв! Сам разбирайся со своими драконами и своим культом, раз уж воскрес!

Рагот осторожно подобрал меч, позволив огню вновь успокоенно подняться вверх. Провёл ладонью по лезвию, счищая приставшие крупинки сухой земли.

– Я не убью тебя за твои слова, – очень тихо сказал он, – ибо твой страх и твоё невежество говорят за тебя. Zu’u fent aak hi ko Boven. Zu’u fent aak hi ko Vensethu’um. Таково моё Слово. Но если ты ещё раз уронишь моё оружие во время священного ритуала, я укорочу тебе уши, будь ты хоть тысячу раз Исмир.

– Да с чего вы вообще взяли, что я Исмир?! – отчаянно воскликнул Силгвир. Он бы отступил подальше просто из осторожности, но ледяной вечерний ветер с восточных гор, пронизывающий до костей, заставлял его жаться поближе к костру. – Ну, так сказали Седобородые. И что? От того, что они сказали несколько слов на Довазуле, я стал воплощением бога? Ну, может, битва с Алдуином и правда повторяет легенду о Шоре и Альд, но ведь я ни разу не проявил себя как Исмир! Я не сражался ни за Скайрим, ни за сынов Севера, ни за что там положено сражаться Исмиру…

Рагот неторопливо вложил меч в ножны и лениво потянулся.

– Я вижу теперь знаки, что должен был увидеть сразу же. Разве не любопытно, Довакиин: почему ты пробудил первым именно меня? Почему тебе я принёс клятву верности, хоть должен был бы вырвать тебе сердце перед собственной гибелью? Почему – и что ты увидел в святилище Форелхоста? Наконец, почему тогда, когда я просил Исмира о помощи, ты привёл меня к священной маске, что я считал утерянной навсегда? Истинный ответ на эти вопросы один.

– Но… – Силгвир открыл было рот, но бессильно умолк, не найдя, что возразить.

Он не знал, что привело его в Форелхост. Он искал кого-то, кто также был бы последним, как Последний Драконорожденный; он искал того из Драконьего культа, чьи знания были бы полней – но была ли то единственная и настоящая причина его выбора?

Силгвир не знал.

Он больше не был уверен.

Потому что он помнил, как горели жаждой смерти глаза Рагота, когда тот, едва вернувшись с порога Совнгарда, готов был убить его перед взглядом Одавинга. И помнил, как завороженно замер, почти задыхаясь молчанием неизведанного, в святилище Монастыря перед статуей Исмира – и помнил, как смотрел на безучастный каменный образ бога в Вайтране, стоя в пьянящем цвету Златолиста.

– Ну, – буднично сказал Рагот, откладывая в сторону снятые с пояса ножны и магический посох, – я понятия не имею, как учить тебя Языку. Но помню, как сам учился Голосу. Истмаркский ветер холоден и хитер, Довакиин, а твоя одежда высохнет нескоро… ночью тебе будет непросто.

Силгвир настороженно приподнял кончики ушей и выпрямился, но жрец опередил его:

– Особенно без моего костра.

Волшебное пламя вспыхнуло ярче и погасло, растаяв искрами в вечерней сгущающейся темноте. Силгвир бестолково заморгал, толком не понимая, что происходит. Рагот, как ни в чем ни бывало, улегся на землю, завернувшись в плащ.

– Это не Глотка Мира и не Форелхост, так что умереть от холода не должен даже ты, – заботливо предупредил его атморец. – “Faad” на тамриэлике означает “тепло”. Может быть, когда-нибудь у тебя получится. Но даже если нет, не вздумай меня будить, а не то будешь дожидаться рассвета в глыбе льда.

Время вздрогнуло, десинхронизируя потоки мгновений, и Силгвир остался молча смотреть в пустоту. Он понятия не имел, какую атморскую уловку использовал Рагот, чтобы избежать возможности нежелательного пробуждения, да и выяснять не слишком хотел.

Драконорожденный, Целестиал и Исмир стоял в мокрых штанах посреди пустых предгорий и чувствовал себя откровенно глупо.

– Faad, – безнадежно сказал Силгвир и плотнее запахнул плащ.

Похоже было, что по милости Рагота ему всё-таки придётся ползать в темноте по Истмарку и собирать хворост с ползучей лозой на новый костёр.

Комментарий к Глава 16. Шор, сын Альд

Драконий Культ рекомендует к прочтению “Шор, сын Шора”: https://vk.com/page-41697900_48653971

**Перевод с Довазула**

Kulle do Atmora – сыны Атморы

Taazokaan – Тамриэль

Midun – верность

Dremsil Luv-Kiim, Zu‘u laan fah Su‘umiil daar ni kiin ko grah, nuz ko fraad – Милостивая Жена-в-Скорби, я прошу о твоём дыхании, рожденном не в битве, но в огне очага

Dein kulliil nol iizus sumah do Monahven, ahrk yoliil fen nos hokoron nau zahkriiseun – Защити своих детей от ледяных шепотов Матери Ветров, и твоё пламя будет разить врагов на наших клинках

mal – маленький

Ru zeim Tiid-Okaaz, prolg naarre do nii – Бежать по океану Времени, приручая его волны

Voblaan grahhe, voblaan zindkip – Нескончаемые битвы, нескончаемые пиры

Suliiv ko Tiidnul, honah hiliil oblaan – Задыхаться в Безвременьи, чувствуя, как останавливается сердце

Rah-Suleyk – божественное могущество

Meyz – стать

ko pah-Tiid – во Всевременьи

Rahgot Sonaaksedov, Zahkrii-Spaan do Hin, lost Tinvaak – Рагот драконий жрец, Твой Меч-Щит, сказал своё Слово

Zu’u – я

Sonaakseysmir – жрец Исмира

Zu’u fent aak hi ko Boven – Я проведу тебя Путем Хождения

Zu’u fent aak hi ko Vensethu’um – Я проведу тебя Путем Голоса

========== Глава 17. Цена власти ==========

Рассвет над Истмарком вставал до невозможного медленно.

Горы Велоти надежно скрывали солнце, свободно греющее пепельные пустоши Морровинда, и только светлеющее небо выдавало присутствие Магнуса на небосводе. Силгвир подбросил остатки нарванной лозы в почти догоревший костёр и с трудом поднялся с земли. Ощущение было такое, словно все суставы за ночь превратились в камень.

Рагот же даже не пошевелился, когда Силгвир потряс его за плечо.

– Thorallod? Zu’u dreh ni grah, – сонно пробормотал он. – Vos Zey praan. Suleyki feim, ahrk Zu’u kent spaan joriini…

– Уже рассвет, – очень спокойно и терпеливо сказал Силгвир.

– Kogaan mu los koraav nii, – Рагот повернулся, лениво открывая глаза и слепо щурясь в небо.

Мгновение раздробилось на сверкающие осколки, когда Силгвир отдернулся назад, прочь от беспощадного всполоха стали, прошедшего у самого его горла. Несинхронный поток Времени тут же вырвался из его власти, но драконий жрец почти сразу шагнул вслед за ним сквозь доли секунд, покидая своё укрытие.

И опустил меч.

– Ruth, – хрипло выдохнул Рагот. – Смерти ищешь, дурак?

– Я мёрз всю эту клятую ночь! – костёр уже почти сожрал последние корни лозы, и теперь огонь только лениво вылизывал угли напоследок, прежде чем угаснуть. – По твоей милости!

Атморец отыскал на земле ножны и убрал клинок внутрь.

– Ты мёрз по своей глупости, Довакиин. И по своей глупости едва не лишился головы, – холодно сказал Рагот, выпрямляясь.

– Так не клади меч рядом с собой, если поутру не можешь отличить друга от врага, – огрызнулся Силгвир. Тепло костра уже давно ушло, и его снова начинала бить мелкая дрожь. До того времени, как солнце согреет воздух, было ещё очень далеко.

– Я бы ударил магией или Голосом, – без улыбки ответил жрец. Продолжать он не стал, но Силгвир очень отчётливо представил, что бы с ним случилось.

Рагот подошёл к источнику, наклонился набрать в горсти солоноватую теплую воду. Фыркнул, ополоснувшись.

– Гадость, – оценил атморец качество омовения в серной луже. – Ты что, так и не сумел Сказать Faad?

– Сколько бы я его ни говорил, согреться так и не смог, – буркнул Силгвир. Рагот задумчиво поглядел на него, и стрелок мысленно взмолился И’ффре, чтобы драконий жрец наконец-то снизошёл до более понятного объяснения, как использовать Слово тепла.

– Наверное, здесь просто недостаточно холодно, – наконец вынес вердикт Рагот. – Если бросить тебя в море… нет, лучше в ледяную яму, чтобы у тебя оставалось несколько часов…

Силгвир обиженно отвернулся. В самом деле, он мог бы быть поумней. Ждать от жреца Исмира помощи было попросту бессмысленно, несмотря на все советы Морокеи.

– Скотина ты, Рагот, – тихо буркнул он себе под нос. И тут же едва не встретился носом с землей от щедрой затрещины.

– Будешь мёрзнуть, пока не выучишь Слово, или пока твои кости не превратятся в лёд, – дружелюбно, но уверенно пообещал атморец. – О боги, я должен ещё научить тебя Довазулу. Проклятье на бороды Языков с Хротгара, чтоб в их прах мочились псы! Это была их забота!

Путь уверенно вёл к Роще Кин, и тепло, всё жарче льющееся с неба, постепенно согревало Истмарк. Размеренно-быстрый шаг не позволял Силгвиру замерзнуть снова, и его одежда наконец начала высыхать, что несказанно обрадовало бы его, если бы он не был всецело поглощен попытками подчинить себе Крик тепла. Стрелок слепо шёл следом за драконьим жрецом, без толку повторяя в мыслях никак не дающееся ему Слово. Он крутил его во все стороны, рассматривая и изучая каждый звук, но слог оставался мёртв и неуклюж, как погибшее дерево, из которого ещё не вырезали гибкие поющие луки.

– Faad. Faad… Faad… И’ффре, у меня ещё никогда не случалось такого с Криком!

Рагот усмехнулся.

– Привыкай, маленький эльф. Ты человек, а не дракон. Пусть в тебе и живёт частица духа Ака, научиться Крику без драконьей души или без знаний Языка, отданных в дар, тебе будет непросто.

– Непросто?! Да я не сумел ничего сделать! Вообще ничего! – яростно воскликнул Силгвир. Рагот только гортанно расхохотался, и босмер, обиженно нахмурившись, поторопился нагнать его. – Лучше бы подсказал… ты же не Драконорожденный, значит, тоже сам учился… или тебя учили другие Языки?

Рагот захохотал снова.

– Ты и правда так наивен, Довакиин? Ни один драконий жрец не отдаст даром свою силу тому, кто может пару десятков лет спустя насадить его голову на копьё. Хотя, – помедлив, уже серьезней добавил атморец, – даже служители драконов обычно помогают тем, кто только недавно стал равным им. Мы сражались за власть и могущество друг с другом, но не могли позволить слабости в наших рядах – даже ради собственной выгоды.

– Это не помогло вам в войне, – буркнул Силгвир.

Взгляд Рагота полоснул по нему сталгримовым лезвием.

– Верных было много. Но рабов под харальдовыми знаменами было больше. И всё равно мы одержали бы победу, ни один королевский Язык не мог сравниться в бою с драконьим жрецом – отчего, ты думаешь, не осталось памяти об иных восстаниях? Не веришь же ты, будто рабы всегда были послушны, точно овечье стадо, и взбунтовались лишь по слову Харальда?

Силгвир настороженно приподнял уши. Он не знал точных причин драконьей войны, как не знал их, должно быть, никто из ныне живущих людей – быть может, только Седобородые ведали истинные секреты древнего мятежа, а может, и для них это оставалось тайной.

– Я могу поверить, что памяти об иных восстаниях не осталось потому, что вы не оставили никого в живых, – наконец ответил стрелок.

Рагот криво улыбнулся.

– Дочь дочери Sonaaksedov Vurgaaf, имя которой словно черви на языке, подняла бунт, когда мы прогнали последних Od-Fahliil с тамриэльской земли и ещё не успели восстановить силы. Когда я вышел со своими людьми против тех, кого она собрала, нас оказалось втрое меньше. Луны не успели пройти полный цикл, как она красовалась на колу у ворот Саартала. Я держал её живой полный год, хоть и приказал зашить ей рот: у меня не было терпения слушать её визг. Всё дело в том, Довакиин, что среди бунтарей были и искусные воины, и хорошие стратеги, и умелые маги, и славные ремесленники… но не было никого, кто владел бы тайной Голоса. До них были другие отчаянные безумцы, что решились выступить против нас – и все они разделили одну и ту же судьбу.

– А во время Драконьей Войны… – тихо проговорил Силгвир. Он уже понимал, почему драконьи жрецы впервые не сумели удержать власть.

– Paarthurnax.

От Голоса Рагота вздрогнула и приникла к земле низкая жесткая трава предгорий.

– Zok dukaan gruth do Pah-Tiid. Gruth mu nis prodah. Я не видел равного предательства. Я не знаю, как Dovah может так исковеркать собственную суть, отвергнуть своё имя, продать Suleyk трусливым рабам. Ты знаешь, что значит его имя, маленький эльф? Таким он был. Гордым. Жаждущим. Беспощадным. Его боялся всякий, у кого хватало на то рассудка. Sonaaksedov хранили Ro между людьми и драконами, но даже нам едва удавалось уравновесить его жестокость. Воистину, он был братом Алдуина: я преклонял перед ним колени в восторге и страхе, как вдыхающий гнев стихии в оке бури. Я редко был уверен в исходе наших встреч, но Алдуин благоволил мне, и, быть может, кровавые письма Sahqosik были не последней причиной тому. Не все жрецы были столь удачливы.

Силгвир растерянно покачал головой. Ему казалось, Рагот говорит про совершенно иного дракона, не того, кто стал наставником людей; не того, кто стал ему – Драконорожденному – мудрым советчиком и подмогой на пути Героя.

– Партурнакс… совсем не такой.

Рагот ядовито усмехнулся.

– О да, он стал совсем не таким. Он сбежал прочь, туда, где ни наши Голоса, ни Голоса повелителей не могли достать его, и научил рабов Thu’um. Именно тогда ещё один глупый мятеж стал войной. Нет, раньше; когда Паартурнакс заключил этот подлый союз с Харальдом, верховным королем с кровью Исграмора в жилах. Трусливая погань, Харальд боялся нас! Боялся нашей власти, нашей силы, боялся того, что мы всё ещё можем воззвать к Атморе и бросить на его земли новые армии прошедших сквозь горнило Рассвета – о, как страстно я мечтал об этом во время войны. Законы Атморы свято чтили драконов и их служителей. Харальд сдох бы, повешенный на городской стене, как воровское отродье, – Рагот зло сжал руку в кулак. Его Голос, в минуту гнева приоткрывший частицу истинной своей силы, заставлял испуганно дрожать мелкие камешки на земле. – Первым из всех Верховных Королей Скайрима со времен Исграмора Харальд отказался от Атморы. Он привлёк на свою сторону рабов, пообещав им свободу и силу, пополнил ими собственную армию – и, с помощью Паартурнакса, приобрёл послушных его воле Языков. Тайна Голоса более не принадлежала нам одним, и Языков становилось всё больше и больше, в то время как мы были вынуждены строго блюсти древние законы – ибо что, как не они, отличало нас от шакалов Харальда? За нами шли те, кто верил, что мы правы. Кто верил, что править достойны лишь сильнейшие, и сила подчиняется лишь тем, кто достоин её взять, как завещали боги моего народа… боги! Где были боги, когда пали врата Бромьунаара?!

Где был ты, Исмир, к которому я взывал тогда?

Несказанное горьким осадком растаяло в соленом воздухе Истмарка. Силгвир беспомощно стиснул в кулаке лямку походного мешка.

Он помнил святилище Форелхоста.

Помнил, как Рагот стоял на коленях перед статуями богов, читая молитвы, и в его Голосе не было ни гнева, ни обвинения – лишь вина, благодарность и обещание. Богам, что предали его, он признавался в собственном поражении; богам, что оставили его, он возносил хвалу за дарованную ему жизнь; богам, что только молчали в ответ, он обещал служение и победу.

Силгвир, валенвудский охотник, не знал, кто был прав в той войне – и был ли прав хоть кто-то. Но он до рези в груди знал одно: подобная верность должна быть оплачена.

И подобная верность стоит дороже золота и дороже крови.

– Прости мои слова, – тихо сказал Рагот, не глядя на него. Голос жреца снова был спокоен, и его сила больше не вырывалась наружу. – Если боги не вмешались, значит, тому была причина, я знаю это. Недостойно служителя позволять себе подобные мысли и тем более облекать их в слова, и я стыжусь своей слабости.

– Давай остановимся на привал, – неловко предложил Силгвир. – Я бы поохотился. У меня уже ни крохи не осталось…

Атморец, остановившись, обернулся и внимательно скользнул взглядом по его лицу. Силгвир чуть смущенно шевельнул ухом.

– Ну, я-то не умею питаться магией…

Рагот устало, но беззлобно фыркнул.

– Если чутьё не изменяет мне, то я ощущаю колебания энергий недалеко отсюда. В пяти-шести милях от нас будет святилище Кин. Это мирное место, открытое любому путнику; в моё время туда приходило множество воинов просить благословения Матери Ветров и её помощи в бою. Там ты сможешь поохотиться вволю и отдохнуть.

Драконий жрец снова двинулся вперёд, и Силгвир, торопливо нагнав его, зашагал рядом.

– Разве Кин не защищает диких зверей? Тем более, рядом со своим святилищем? – стрелок был бесконечно рад, что разговор о Драконьей Войне перетек в иное русло. Харальд, Партурнакс и боги были теми вещами, о которых с Раготом надо было беседовать очень осторожно.

Драконий жрец только хмыкнул.

– Так говорит имперская вера? Кинарет, защитница природы? Хах. Может быть, в Сиродиле природа столь нежна, что ей требуется защита. В Скайриме она убивает без колебаний всех, кто слишком слаб, чтобы защититься. Кин любит добрую охоту, маленький эльф; но охоться здесь лишь в её имя. Отец Охоты не властен над этими землями.

Силгвир дернул ухом. Проведя детство в джунглях Валенвуда, он привык шептать перед охотой краткую молитву Хирсину, прося благословения и внимания. Он редко убивал в честь дэйдрического лорда, но в день призыва, когда мог, возносил надлежащие дары, и в следующий год его стрелы били вернее, а добыча была богаче – и хитрей.

Лорд Хирсин был неотделим от Валенвуда, как Валенвуд был неотделим от него. Даже И’ффре, формирующий-и-завершающий, движущийся-и-всесущий, не спорил с властью Отца Охоты над Зеленью, но они делили эту власть, и между ними редко случались споры. Тех, кто выбирал путь Охоты, забирал к себе Хирсин, те же, кто предпочёл неподвижную единочертанность Костей Леса, уходили к И’ффре.

Силгвир мог представить, что Хирсин так же делит власть с Кин на севере Тамриэля.

– Тебе не понравился Предвестник-оборотень, – вспомнил босмер. Рагот неохотно качнул головой.

– Я знал многих достойных людей, что были внутри волками. Хмелел с ними от вина из одного кувшина и от крови одной добычи. Но титул Предвестника – это бремя славы Исграмора, требование быть достойным его имени. Исграмор не склонял колен ни перед кем, кроме богов и драконов, и никогда он не предавался волчьему безумию.

– Предыдущий Предвестник просил исцеления, чтобы пройти в Совнгард. Вместе с ним исцелились и другие – только Эйла и Вилкас остались оборотнями, – Силгвир поднял голову, чтобы увидеть лицо драконьего жреца. – А ты был в Совнгарде?

Рагот рассмеялся – но даже смех не скрыл оттенок горечи.

– Я? Нет, маленький эльф. Не потому, что мне закрыта туда дорога, как закрыта она слугам Отца Охоты. Но, когда я уйду в Совнгард, скорее всего, я уже не смогу вернуться на землю людей. Nuz ahmiki ni los oblaan.

– Но ты ведь хотел покинуть Тамриэль, – настойчиво заглянул ему в глаза Силгвир. – Ведь ты… вчера, с этим ритуалом Исмира… ты ведь и правда хотел, чтобы тебя… ну, как будто отпустили. И про Совнгард ты меня никогда не спрашивал… только про этих еретиков.

Атморец остановился и смерил его взглядом, бесцветно-прозрачным, как старый лёд.

Силгвиру показалось, будто Море Призраков захлестнуло его с головой – и, разочаровавшись в добыче, позволило вырваться прочь из солёной стужи.

– Я спал на самом его краю четыре тысячи лет, – тихо сказал Рагот. – Мне снились вечные пиры, когда я умирал от голода. Я видел, как плещется мёд в кубках, когда мою плоть иссушивала жажда. Я слышал, как бесконечно чествуют лучших из лучших в Зале Славы, но это было лишь далекое эхо чужих празднеств, а я был обречён на позор и забвение. В Доме Шора вечно жива истина, жива наша вера, и в моей груди звенели ритуальные песни истинных героев Севера – но я мог только вдыхать пепел дома, разрушенного обезумевшими невежественными рабами, от которых мы, лучшие из лучших, не смогли его защитить. Я мечтал о смерти, Довакиин. Настоящей смерти. И я был недостоин её. Не говори со мной о Совнгарде.