Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Ни один, кроме Арнела Гейна, одержимого ученого-экспериментатора.

Силгвир оглядывается по сторонам. Безмолвие и впрямь не помешало бы: вокруг грохочут шестерни и лязгают металлические валы, визжат разрываемые раскаленным паром клапаны и рычат камеры реакторов, жадно глодая этериевые стержни. Если это – голос бога, то Силгвир предпочел бы его не слышать.

Медная Башня не обращает на него внимания. Ему плевать на Героев и человеческих идолов, а также на упрямых неисправных джилл. У него есть дела поважнее.

– Послушай, – говорит Силгвир, оборачиваясь, – мы стоим у самого настоящего Анумидиума, а тебя волнует один крохотный конфликт двух идентичных элементов?

Джилла изгибает шею, приникает к земле, настороженно подергивая хвостом. Образы Эльнофекса превращаются в настоящую мифоброню, которую может пробить только залп орудий болотного дредноута. Ей не нравится всё это. Наверно, ее тоже раздражает лязг, с которым гигантский богоробот размеренно превращает в ничто и без того не существующий Альдмерис, но отступать она явно не намерена ни в этот раз, ни в десятитысячный после этого.

– Ну ладно, – говорит тогда Герой. – Но, спорю на все идеалы Талмора, ты понятия не имеешь, что у меня в кармане.

Двемеритовая гайка послушно нагревается в сжатом кулаке – нагревается до пылающего жара, который кажется не хуже того, что ревет драконьими голосами в медной груди Анумидиума. Силгвир выпускает ее из пальцев, когда боль становится невозможно терпеть, но…

На одно мгновение он забывает обо всём, кроме боли. Он не думает о пустоте, пожирающей землю у него под ногами, о грохоте механизмов, об Альдмерисе и Башнях, вернее, он помнит, что это всё – совсем рядом, рядом с ним, но эта обжигающая боль для смертного восприятия – всё равно что оглушительный удар в колокол.

И колокол бьет еще раз, контрольным: Слепотой и Безмолвием.

Силгвир начинает слышать.

Силгвир открывает глаза.

На небе снова сияет звезда и несколько мутных световых дуг, под ногами снова – родной снег Атморы. Живой снег, не мертвый. Тут даже не слишком холодно, вот, вдалеке видны костры снежных великанов. И никаких джилл с механическими богами.

Нет, это не реальность переписала тебя, как при телепортации. Это ты переписал реальность. Ну всё, ты Тайбер, мать его, Септим. Я заранее на тебя обижен. Я вырву свой Голос из твоей груди, помяни мое Слово.

Хорош хохмить, Вульфхарт, он и правда понятия не имеет, что произошло.

Я всё равно вырву свой Голос из его груди. Хочешь Кричать – Кричи человеческой глоткой.

Силгвир взглянул на двемеритовую гайку на своей ладони. Арнел сказал, что ее периодически надо подзаряжать, чтобы зачарование не иссякло, но одно мгновение Слепоты и Безмолвия не требовало много энергии.

Он переписал реальность с помощью гайки, зачарованной на Слепоту и Безмолвие. Плохо зачарованной, потому что хорошее зачарование не накаляет предмет до такой степени.

Еще раз, сказал себе Силгвир.

Он переписал реальность с помощью гайки, плохо зачарованной на Слепоту и Безмолвие.

Дело, конечно, в Рассвете, позволившем всем вероятностям от начала начал существовать единовременно. Кто определит, какая именно вероятность из бесконечного множества всевозможностей воплощается?

Тот, кто наблюдает ее воплощение.

Субъективизм как краеугольный камень мироздания. Тысячи тысяч взаимодействующих между собой реальностей для каждого живого, обладающего самосознанием или его иллюзией. И стоит перестать наблюдать одну вероятность – она тут же сменяется другой. Добро пожаловать в королевство абсолютной случайности, Герой.

Ладно-ладно, умники. Вы просто не хотите признать, как круто это звучит. Я переписал реальность с помощью гайки, плохо зачарованной на Слепоту и Безмолвие. Смиритесь, неудачники. Вам такое не по зубам.

Силгвир взглянул еще раз на яркую звезду, единственную звезду в черном небе Атморы. Он сейчас был вне аномальных зон, он стоял на «длинной дороге», и он не знал, что ему искать под этой звездой. Хротмар никогда не шел прямо на ее свет.

Силгвир чуть повернулся, чтобы смотреть слегка правее звезды. Пора было уходить: джилла скоро найдет его снова, как находила всегда.

Сколько раз ему потребуется играть в кости с бесконечностью, чтобы встретить Конарика?

Повезет ли ему вообще?

Он решил больше об этом не думать – до тех пор, пока еще может не думать об этом каждую секунду. Он играл в кости с бесконечностью, но в запасе у него была бесконечность попыток.

Когда-нибудь, сказал себе Силгвир, делая сколько-там-тысячно-первый шаг в сторону единственной звезды над Атморой.

Когда-нибудь.

***

– Джиллы волнуются.

Ханс жевал травинку. У Конарика всегда были дела, но обычно он находил время для божественных аудиенций.

– Я слышал гром твоей Короны в вечных снегах, – один из величайших военачальников эпохи людей и-всяких-других-эпох-которым-не-найти-названия оглянулся. Военный флот сооружали буквально из ничего, пригоняя корабли из верфей едва ли не на другом конце времени – но это их не слишком волновало. – Конечно, он слегка запоздал.

– Ага, – сказал Ханс. – Какой-то любитель драконов из Четвертой Эры очень вежливо попросил об одолжении, я попросту не мог отказать ему. Мне не жалко, да и гром уже утих, но сейчас мне кажется, что по Атморе бродит какой-то беспризорный кусок меня. Я имею в виду, он один из Соратников, он попадает под влияние джиллианского договора о неконфликтности, но, карстаагова задница, почему тогда он не здесь? Какая-то джилла вызвалась решить этот вопрос, но она гоняется за ним уже целую вечность, и остальные уже начинают намекать, что хорошо бы мне самому с этим разобраться.

– Слышал, у тебя та же проблема, – вставил хмурого вида редгард, стоявший рядом.

– Я не предусматривал это при заключении договора, – признался Конарик. Он не выглядел слишком расстроенным, впрочем. Когда нарушаешь все законы мироздания ради того, чтобы надрать задницы посягателям на твои сокровища, ожидаешь проблем посерьезней, чем один потерявшийся двойник.

Тем более, что на Атморе такие дела решались легко.

– Я съем его, – предложил Ханс. – Себя. Он-я правда какой-то странный.

– Думаю, мы можем позволить себе отлучиться ненадолго, – согласился Конарик. – Вот только оставлю сыновей присматривать за Соратниками…

«Йоррваскр», только что спущенный на воду, хищно рассекал ледяные волны, красуясь перед оставшимися на смотровой вышке двумя воинами. Редгард покачал головой и скрестил руки на груди.

– Вы, северяне, просто варвары, – неодобрительно заметил он. – «Я съем его»! Тебя что, растили на Акавире? Напоминаешь мне Тайбера, честное слово.

– Займись своим шехаем, – со вздохом посоветовал Ханс. – Вы, йокуданцы, все зануды, кроме того шутника-пирата. Мне говорили, что на родине Диагны было весело, но я не смог даже дочитать твои писания, потому что они нудные. В самом деле, Франдар, ну какой дурак попрется через пустыню в месяц Высокого Солнца?

***

У городской стены всегда жгли костры.

Атморская ночь – это вечность непроглядной тьмы и смертельного холода, прогнавшая даже снежных великанов к приморским землям под эгидой Маяка. Маяк не гас никогда. Его питали украденные секреты глубинных солнц, и Чтецы Китовьих Костей утверждали, что, когда он наконец погаснет, никому уже не будет до этого дела.

Но городская стена стояла на самой границе, отделяющей свет Маяка от вечной тьмы, и у этой черты всегда сияли негаснущие огни, позволяя смельчакам, рискнувшим пересечь снега, войти в город.

Торольф-страж сделал несколько шагов в темноту. Гул костров за спиной неуловимо стал глуше, и Торольф привычно принялся читать Слово Хвалы: боги еще не до конца покинули Атмору, и их сила могла уберечь от черного холода. Голос Эймунда, второго стража ворот, подхватил молитву, и та упруго заструилась в слепую мглу, отгоняя ее прочь.

Другой голос слабо откликнулся им по ту сторону вечности. Торольф щурился в темноту, пытаясь отыскать отчаянного снегоходца, боясь потерять его хоть на мгновение. Слишком многих забрало к себе безвременье, чтобы позволять путникам умирать в пустоте.

– …о твоем дыхании…

– О твоем дыхании, – торопливо повторял Торольф, чувствуя, как разгорается между ладонями слабый огонек – искра, способная разогнать время ровно настолько, чтобы позволить смертному выжить в снегах.

– …в битве… огне очага…

– Не в битве, но в огне очага…

– …разить врагов…

Торольф подхватил почти бесплотный человеческий силуэт, выпустил из ладони искру благословения, и та рассеялась сразу же в морозной мгле – но холод отступил прочь, и человек, что давно уже должен был умереть, жадно вдохнул вдруг ставший податливым воздух. Торольф с Эймундом уже тащили его к городской стене, к кострам, к свету Маяка, где время течет как следует и не требует хитрых уловок для выживания.

Когда отблеск пламени упал на его лицо, Торольф понял, что позволило безумному снегоходцу выжить.

– Я ищу дракона, – почти беззвучно прошептал жрец. Торольф бессильно покачал головой.

– Тут нет драконов, господин.

Жрец глубоко вздохнул, захрипев, как дырявые меха. Он был слишком близок к смерти; черная стужа почти убила его, и костров Кин было недостаточно, чтобы окончательно прогнать холод. Торольф оглянулся на Эймунда.

– Оставайся на воротах. Я отведу его к жрецу.

– Увидимся лет через двести, – ответил Эймунд. Ему было не привыкать. Для немертвых мертвецов несколько столетий не имели значения, разве что в кости придется играть без напарника, с самим собой.

Торольф с умирающим жрецом вошли в город, и ворота громыхнули, запираясь следом. Эймунд снова уставился в темноту, подбрасывая на ладони костяшки из мамонтовой кости. По крайней мере, он предпочитал думать, что они из мамонтовой кости. Могло статься и по-другому.

Прошло какое-то время, и темнота ожила вновь.

– Я думал, никогда сюда не доберусь, – сказала она и выпустила из ледяного чрева мальчишку, укутанного в меха с ног до головы. Лицо его было скрыто потрепанной повязкой, защищавшей от пепла, снега, песка и всего подобного, что могло встретиться на пути.

Но Эймунд видел его глаза, и глаза у него были не совсем человеческие.

– Стой где стоишь, – Эймунд обнажил меч. – Назови свое имя.

– С этим сложно, – сказал мальчишка. Его ничуть не испугал вооруженный мертвец почти в два раза выше его самого. – Послушай, мне нужно найти драконьего жреца. И ты отведешь меня к нему, потому что у меня есть вот эта штука.

Эймунд посмотрел на вещь в его руках и всерьез задумался над тем, что предписывают древние законы в таком случае: убить еретика или упасть на колени. Как городской страж, он привык сталкиваться с различными трудностями, но это было уже слишком.

***

Силгвир шел следом за драугром-стражем и щурился на неподвижно зависшую над городом, затерянным в снегах, яркую белую звезду. Она не была звездой, на самом деле. Во всяком случае, не такой звездой, какую можно увидеть над Тамриэлем: она горела гораздо ниже и гораздо ярче, и она совершенно точно не двигалась. Все искажения, что запутывали путников в темноте, были вызваны только атморскими аномалиями. Время и пространство здесь перепутались змеиным клубком, в котором не разобрался бы теперь и сам Ака.

Силгвир чувствовал, как звезда оживляет Время рядом с собой: у городских ворот оно едва-едва двигалось вперед, здесь же струилось горной рекой, чистое и неукротимое. В центре города, должно быть, десятилетия считались за один вдох за воротами.

Сам же город являл собой обычный атморский город-крепость, об которую могли бы обломать зубы даже орды аврорианцев. У дверей каждого дома висели эльфийские уши; раньше он бы не смог пройти по улице, не оглядываясь с испугом на каждый скрип, но теперь ему было почти все равно. Он убил бы любого, кто помешал бы ему сейчас, когда он уже добрался до проклятой звезды.

Драугр остановился у огромных ворот – не замка, нет; такими стенами ограждали гладиаторские арены. Перед входом на высокие пики были нанизаны два черепа; на земле рядом с ними были небрежно брошены тотем Малаката и золотой щит с поблекшим и едва различимым символом Тринимака; и тотем, и щит были измараны давно засохшей кровью.

Ворота распахнулись, и Силгвир шагнул вперед, на арену, где Пел драконий жрец, танцуя с красными бликами на снегу.

Служитель драконов обернулся на скрип массивных ворот и, замерев на несколько долгих секунд, опустил ослепительно-яркий белый клинок.

– Долго ты шел, – сказал он, и Голос его прозвучал совсем как прежде, в Эре, которая еще не наступила.

– Мой вассал не смог помочь мне в здешних землях, он погиб на вершине Глотки Мира, – отозвался Силгвир. – И после такой смерти мертвецы не возвращаются. Ты знаешь что-то о нём?

– Я был на вершине Глотки Мира со своим господином, – сказал жрец. – Я воззвал к человеческому богу и разорвал на части бога драконьего, а когда Рассветный миг наступил, я убил своего господина этим клинком и сбежал прочь.

***

– Можно убежать от смерти, Конарик, – Рагот одним глотком осушил наполненный до краев кубок, но глаза его остались так же прозрачно-ясны. – Ae altadoon, ae mnem… одна из уловок, которые я узнал, странствуя с Сахкосик. Когда водишь дружбу с джиллой, можно избежать наказания за нарушение законов Времени, и я пользовался этим… чуть чаще, чем стоило бы. Я понимал, что кто-то из нас должен умереть, чтобы другой мог спастись. Я бросил всю силу благословения Исмира, что было даровано мне, на то, чтобы высвободить Ака на несколько мгновений.

– Потому что таким образом мы оба могли спастись, – пробормотал Силгвир. Его кубок тоже почти опустел. – Рагот, который был со мной в моей вероятности, пожертвовал собой, чтобы я мог уйти.

– Я убил тебя, – сказал Рагот. – Я… мной владел страх. Я боялся, что не будет ни единой вероятности, где я погибну, чтобы спасти тебя, но я знал, что Прорыв Дракона позволит ей существовать, и я знал, что если Атмора не убьет меня сразу, то лишь потому, что драконьи души в твоей груди теперь властвуют на ее землях. Я отправил за тобой Сахкосик, чтобы она привела тебя ко мне…

– Так это твоя треклятая джилла.

– Я уже дважды клятвопреступник, thuri; не вынуждай меня становиться им снова, – Голос Рагота неуловимо стал жестче. – Я не прощал никому дурного слова о ней и не прощу его даже тебе.

Силгвир грохнул кубком о стол. Нескончаемый Крик, до сих пор надежно запертый в груди, все сильнее рвался наружу.

– Твоя треклятая джилла, Рагот, гонялась за мной по всему Рассвету! Может, ты и неплохо придумал с Прорывом, но ты вообще знаешь, сколько… сколько раз я умирал?! Как я умирал?! Мне помог один старый друг, но, ты знаешь, его подарок спас меня всего тридцать восемь раз, а потом джилла сожрала его, и я снова умирал, снова и снова, до тех пор, пока…

Рагот засмеялся – с безумной ноткой отчаяния.

– А ты знаешь, сколько раз возрождался я, thuri? Ты можешь позволить себе сколько угодно смертей. Мне достаточно одной, чтобы никогда не вернуться. Знаешь, сколько жизней я ждал тебя, пока ты блуждал по Атморе?

В почти пустом пиршественном зале замерла мертвенная заснеженная тишина, словно и ее коснулась тьма пустоты. Предатель и преданный не смотрели друг на друга, и Голоса их молчали, потому что в этом времени, в этом месте им не о чем было говорить.

Замерший тенью в углу зала слуга скользнул ближе, разлил по кубкам мед. Силгвир выпил и почти не почувствовал ни вкуса, ни хмеля.

– Что это за звезда? – негромко спросил он, когда тишиной стало невозможно дышать.

– Маяк, – так же негромко отозвался Рагот. – Магическая звезда, по двемерским чертежам. Мы украли чертежи, стали возводить Маяки в оставшихся городах, чтобы защититься от безвременья и указать дорогу идущим через снега. Но они тоже спасали недолго. Ледяные пустоши вскоре станут непроходимы, и все Маяки погаснут в конце концов.

Силгвир кивнул. Он не всегда видел Маяк, и теперь понимал, почему; точно так же, как он понимал теперь и световые дуги, и пятна на небе: виной тому искажения света, вызванные временными аномалиями. Из-за крошечных петель и неровностей Времени в разных точках пространства собирается слишком много материи, и свет изгибается, поэтому на звезду нельзя было идти прямо – прямая дорога вела бы мимо.

Так объяснил бы Арнел, вечная хвала ему за тридцать восемь не-смертей.

– Теперь мы вернемся в Тамриэль?

Рагот смотрел на него, как смотрят на давно погибших мертвецов. На призраков ушедших. Силгвир не хотел знать, сколько времени он провел на Атморе; в два, три раза больше? Сколько способен выдержать смертный человек, прежде чем сойти с ума?

Атморец кивнул, словно и не заметив долгого молчания.

– Да, мы вернемся в Тамриэль. Нужно только дождаться Сахкосик.

– Она убьет меня снова.

– Вряд ли.

Наверное, они уже просто не могли бояться всерьез, отвлеченно подумал Силгвир – и настороженно дернул ухом, услышав холодный голос у входа в зал:

– Ты не говорил, что ты служил эльфу.

Рагот чуть поморщился.

– Ты некстати.

Силгвир устало подумал, что он правда, правда уже давным-давно пресытился атморскими нарушениями законов мироздания. Голос человека, вошедшего в зал, звучал точь в точь как раготов, и Силгвир даже не хотел смотреть на него, чтобы не получать лишнего подтверждения своим опасениям.

– Мало того, что ты клятвопреступник, так ты еще и служил эльфу, – вошедший брезгливо сплюнул на пол. – Если я убью вас обоих, боги возрадуются.

Силгвир молча посмотрел на Рагота.

– Я тоже лишний здесь, – атморец не стал дожидаться вопроса. – Как и ты. Конфликт. Противоречие. Я встречал… себя… много раз, пока прыгал по временным веткам. Этот Рагот – из времени, когда я путешествовал с Сахкосик. Я позвал ее, и она бросила его умирать посреди снегов, но он добрался сюда и выжил. Отсюда некуда идти, дороги слишком опасны, чтобы странствовать в одиночку. С тех пор мы…

– Ждём, – сказал молодой Рагот, держась поодаль. – Тебя. Я убью вас обоих во славу Исмира, тебя и твоего предателя с лживым языком, он заслужил хотя бы избавления от позора.

Силгвир смерил его взглядом – без страха, но с настороженностью. Он не был уверен, что победит в бою с драконьим жрецом здесь, на Атморе; слишком много атморец знал местных уловок, которые были незнакомы тамриэльскому чужаку.

– Ты не можешь, – спокойно и безжалостно отрезал Рагот. – Он верховный драконий жрец. Он был избран Конариком. А меня ты убить не сумеешь, иначе давно бы сделал это.

Ох, да ты только взгляни. Вся компания контрабандистов в сборе.

Похоже, нам повезло.

Силгвир не был уверен, что слышал эти голоса внутри себя, а не снаружи. Тьма и ледяные пустоши не могли остановить тех, кому они принадлежали; Силгвир даже не решился утверждать, что заметил вспышку портала.

– Интересно, – сказал Исмир. На нем не было ни крылатого шлема, ни сверкающего доспеха Крестоносца, лишь легкий доспех и плащ, отороченный лисьим мехом – но это был Исмир и никто другой; его нельзя было спутать с человеком, как нельзя было спутать молнию с бликом солнца. Силгвир смотрел на него, как смотрят в озерную воду, в идущее кругами отражение – неуловимо другое, но всё же узнаваемое.

В зале повеяло грозовой свежестью.

Рагот, поднявшись из-за пиршественного стола, низко склонился перед богом людей, и молодой его двойник в точности повторил поклон.

– Благодарю тебя за честь, что ты оказал мне, – произнес старший драконий жрец, не поднимая глаз. – Награди меня смертью, если я посрамил твоё имя в том бою.

– В каком бою? – рассеянно удивился Исмир. Ханс, звали его здесь? – А, в том, на Монавен? Нет, здорово вышло. Я пришел не за тобой, а за собой.

– Джиллы всё-таки возмутились? – усмехнулся Вульфхарт в ответ. Тело лесного эльфа не смущало его ничуть; в конце концов, когда-то он вел Дикую Охоту и свою кровь дарил наследникам рода Каморан.

Ханс добродушно хмыкнул.

– Да нет, просто всё перепуталось, и я решил забрать то, что принадлежит мне.

Защитник Человека шагнул ближе к маленькому лесному эльфу и коснулся ладонью его груди – там, где когда-то горел огнями вечности красный ромб, поющее сердце бога. Силгвир не ощутил прикосновения, но ощутил бурю, вздымающуюся внутри – о, лишь малую часть ее он слышал прежде, и часть еще меньшая звенела в его Голосе. Буря свернулась звездным вихрем, ощерила громовые клыки, взрыкнула, ломая цепи человечьей природы… и вырвалась на свободу.

Ханс Лис вдохнул ее всю, едва только вздрогнули высокие своды зала. И отступил на шаг.

Силгвир медленно поднял руку, коснулся груди там, где только что выжигала ему сердце ладонь бога. Внутри было пусто, будто что-то вырезали из него, что-то безумно важное. Что-то очень нужное и очень теплое, как мерцание светлячков в межзвездной тьме. Что-то, что всегда было частью – и его самого, и Героя.

Больше он, наверное, не сможет спасать всех.

– Вот и всё, – пророкотала гроза в облике Небесного Воина. – Прощай, Герой. Славная была битва в Совнгарде.

– Это точно, – сказал другой, пришедший вместе с ним – не бог, но стоящий слишком близко к богу; ближе, чем кто-либо из живых. – Жаль, я мог только смотреть. Но таковы правила.

От него, облаченного в боевой доспех, веяло силой и властью – той силой и властью, которой не владел никто другой из рода людей; лишь те, в чьих жилах текла драконья кровь, быть может, могли бы бросить ему вызов. Маска воина-повелителя скрывала его лицо, и ярче солнца горели ее золотые бивни.

– Здравствуй, Конарик, – сказал Силгвир. – Или тебе привычней «Исграмор»?

Маска плавно растаяла, обнажая истинный облик великого правителя, и Исграмор беззлобно усмехнулся в бороду.

– Тогда было еще рано для откровений, Герой. Да ты и не знал тогда, что такое Конарик. Одна простая вещь, которую понимаешь, становясь Конариком – ничто не происходит без причины.

– Это в Тамриэле так, а здесь всем плевать, – вздохнул Силгвир. – Ты вообще еще не должен знать о том, что мы встретились в Совнгарде.

Исграмор гулко захохотал, и даже Ханс, отвлеченный поданным слугой кубком, беззвучно усмехнулся.

– Для нас это не имеет значения, – пояснил Исграмор, отсмеявшись. – Для ада и тех, кто спустился к ним… небольшим обманом. Из тебя выйдет неплохой Конарик, я думаю. Вам пора возвращаться в свой мир; Атмора неплохо выучила тебя, теперь ты должен справиться с Маской. Совет поможет тебе.

– Вы всерьез собираетесь сделать эльфа Конариком? – Рагот резко шагнул вперед. – Остроухого выродка? Ты учил нас убивать их при любой возможности, ты собираешь армию со всего Времени, чтобы вырезать их всех до единого, и теперь… что, в этом времени все стали предателями?

Ханс, потерявший было интерес к беседе, с любопытством обернулся на молодого драконьего жреца. Исграмор скрестил руки на груди.

– Твоё Имя ослепило тебя на всю твою жизнь, сколько бы она ни длилась. Считай предателем кого угодно, Rahgot Rukaan-Mindin-Sahqo-Ziik, ты не можешь поднять оружие ни на меня, ни на него, ни на своего бога. Единственный, с кем ты можешь сразиться здесь – это с самим собой… если пожелаешь.

Рагот встретил взгляд Исграмора – и не отвел глаз. Силгвир почти услышал звон скрестившихся клинков в молчании, наполнившем зал.

– Не лги перед лицом бога, верховный жрец, – выдохнул молодой атморец, сдерживая упругую силу Голоса, рвущегося прочь из неокрепших оков воли. – Есть закон, позволяющий бой между нами. Я не признаю его власть. Я бросаю вызов Конарику как служитель драконов – служителю драконов.

Исграмор молчал несколько мгновений, и мгновения эти были наполнены яростью, красной, как кровь бога, и черной, как забвение.

А потом Предвестник людей широко улыбнулся и кивнул.

– Твоя правда, Меч Исмира. Да будет бой между тобой и тем, кто возьмет моё имя.

– У меня лучшие жрецы во всей Атморе, – восторженно прошептал Ханс и опрокинул в себя полный кубок меда.

***

– У меня есть шанс победить?

Рагот посмотрел ему в глаза. Взгляд его был прозрачен, как хрустальные снега в далекой тьме.

– Я убил тебя одним ударом, thuri. Я не думаю, что ты победишь меня теперь, когда тебя покинула сила Исмира – в честном бою.

Силгвир осторожно вгляделся в его лицо.

– А… если по-другому?

Рагот, не говоря ни слова, обернулся на его походный мешок. Липкая дрожь коснулась хребта; Силгвир упрямо стиснул зубы, прогоняя ее прочь.

Не для того он столько лет блуждал по Атморе, чтобы умереть за один шаг до возвращения домой.

– Это единственный способ?

– Это самый надежный способ.

Силгвир ровно выдохнул.

– Хорошо. Что я должен еще знать перед боем? Перед… тем, как…

Рагот покачал головой, и он замолчал, не договорив.

– Только одно. В этом бою ты сражаешься не со мной. Если ты победишь… ты победишь всегда.

Они выходят на арену под оглушительные крики богов и людей, шипение меда и звон оружия.

Они выходят на арену не для того, чтобы сразиться за право власти. Никому из них нет дела до власти. Или правды, или веры, или судьбы.

Им есть дело до крови.

Им есть дело до смерти.

У смерти золотые бивни Ака. Силгвир держит ее в руках, щурясь от бликов беспощадного света Маяка, проливающегося на снег арены.

Ладно. Он согласится слиться с ней воедино, как только его соперник начнет дви…

…или чуть-чуть раньше, ведь атморцы умеют наносить удар до того, как вынут клинок из ножен.

Силгвир смотрит на человеческую – нет, эльфийскую кровь, стекающую по его пальцам. Сквозь узкие прорези смотреть неудобно, но он забывает об этом, когда маска обнимает его расплавленным золотом, затекая в рот и глазницы, заполняя его до дна сверкающим солнцем – таким ярким, что он слепнет от него, обращается изнутри в огнедышащий пепел, пытаясь проглотить бесконечный свет.

Потом он различает за светом – изначальную тьму. Они чередуются. Огонь-холод, свет-тьма, жизнь-смерть, стазис-изменение, верх-низ. Вечное противостояние, заключенное в единственную нить между золотом и чернотой, в бесконечно тонкий горизонт событий. Где-то там, на этой черте, расположена Ось Башни. Серое-Возможно. Между светом и тьмой, между абсолютом бесконечности и абсолютом пустоты, на пике боли и восторга между двумя полюсами сна.

И он – его воплощение. Шаг из жизни в смерть, дающий место продолжению жизни. Шаг в ледяную тьму, предвечную, неотвратимую, не знающую серых тонов.

Отныне, навсегда, с начала начал.

Конарик – это горизонт событий.

Конарик взвешивает смертного Героя на весах золота и тьмы и признает его лишним. Дорога, выложенная звездами, неопределенность костей земли, дух от духа первых, познавших смерть – лишь серые тени, которым нет места на черте горизонта.

И он стирает их все.

Конарик открывает глаза и видит рядом предателей, слуг, убийц, спасителей, героев, звезду, тьму, снег и целую бесконечность, сливающуюся в единое серое. Бесконечность всевозможности ничем не отличается от пустоты. Всевозможность и ничто – одно и то же. Теперь он знает это предельно ясно, ведь он знал это всегда.

И по лишенной цвета пустоте, которой нет конца и никогда не будет, лежит тонкая, тонкая, до слез, до боли тонкая нить горизонта между светом и тьмой.

Он смотрит на эту нить и говорит: Я.

Когда он снова открывает глаза, человек с драконьим именем преклоняет перед ним колени.

***

– Забавные существа эти джиллы, – задумчиво проговорил Исграмор, пока красный вихрь Эльнофекса танцевал вокруг в полном удовлетворении. – Безошибочно находят одну-единственную вероятность из всех, кратчайший путь к цели, каким бы странным он ни казался смертным. Ты нашел бесценного соратника, Волк.

– Завершение Конарика – это ее собственный план.

Марево мнимой поэзии приластилось к руке жреца, услышав гордость в его голосе. Рагот беззвучно и мягко усмехнулся в ответ.

[лучшая из возможностей] [смертные живы] [Конарик воплощен] [путь свободен]

– Это точно, – ухмыльнулся Ханс. – Если бы я не забрал из него себя, Конарик мог бы и не воплотиться. Когда даешь на все вопросы ответ «прочь с дороги!», это не слишком помогает проигрывать.

И однажды предавшему не придется предавать снова, поскольку вызов был брошен и принят, и бой завершился единственным возможным исходом.

– Вам осталось немного до Конца Времени, – Исграмор бросил короткий взгляд на Конарика, стоявшего поодаль; сейчас ему не было дела до бесед людей и богов. – Во имя всех, кто умрет, обучите его хорошо.

Рагот склонил голову.

– До встречи в Совнгарде, Предвестник.

– До встречи, – кивнул ему Исграмор. Мгновением позже его уже не было рядом.

Ханс помолчал немного, жуя травинку.

– Так о чем ты хотел спросить?

– Почему ты не пришел во время войны? Ты был нужен, Исмир. Ты был нужен нам сильней других, когда они заперли во времени одного нашего бога.

Ханс с легким удивлением посмотрел на своего жреца.

– Какой войны? Драконьей? Но я ведь там был.

– Если бы ты там был, мы бы не проиграли, – Голос Рагота взвихрился черной вьюгой пустошей. – Мы звали тебя, мы звали тебя все те годы! Ты откликнулся мне столько раз; почему не тогда, thuri?

Ханс рассеянно качнул головой.

– Я сражался в той войне, чтобы спасти Человека, и я победил, парень, как и всегда. Кем же я тогда был… – он замер на полушаге, задумавшись. – А, точно. Харальд.

Когда Защитник людей исчез, вернувшись к флоту Пяти Сотен, Конарик подошел к человеку, окруженному красным маревом.

– Мы уже можем отправляться обратно?

Меч-Щит Исмира неподвижно смотрел вдаль, где в черноте снегов реальность обращалась всевозможностью.

– Да, – сказал он. – Да, конечно.

Комментарий к Глава 27. Горизонт событий

Rukaan-Mindin-Sahqo-Ziik – Бегущий по красному следу

========== Глава 28. Четыре шага любви ==========

Портал схлопнулся за ними, и разбитое на дрожащие осколки время стянулось воедино вновь, сшитое алыми нитями. Сахкосик латала поломку легко, словно разрешение конфликта итоговых вероятностей было для нее привычным делом.

С другой стороны, джиллам пришлось исправлять Чудо Мира. Один крохотный Прорыв на вершине павшей Башни – ничто по сравнению с этим.

Рагот глубоко вдохнул и крепче сжал древко посоха, не торопясь двигаться с места. Время здесь сплошь было изрезано шрамами – от силы Башни, от нанесенной Свитком раны, от недавнего Прорыва, – но всё же время здесь не умирало, но струилось горным потоком неистово и неостановимо. После Атморы – всё равно что выпить полный рог вина натощак. Даже сумасшедший мороз Глотки Мира пьянил и горячил кровь, невозможно яростный и живой после мертвенного холода земли-вне-времени.

– Ты слышишь? – Конарик склонил голову, безуспешно пытаясь отыскать взглядом будто ставшего невидимым для него жреца. – Слышишь?

Атморец оглянулся на него.

– Музыку, – прошептал Конарик. Голос, способный разбивать в крошку стены незыблемых крепостей, прозвучал тихо-тихо, словно боясь спугнуть нечто невесомое-неощутимое.