Текст книги "Время ереси (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Супруги-в-Битве нет больше рядом, ее место теперь с другим, с тем, кто спускается с почерневшего беззвездного небосклона, собирая все свои имена в одном воплощении. Он остался один – переполненный Восемью тонами, готовыми сложиться в Тишину.

– Так тебя теперь зовут Конарик?

Он остановился за мгновение до Конца Времени и взглянул сквозь дробящиеся всевозможности на смертного, посмевшего нарушить его одиночество.

– Мне совершенно нет дела до того, как тебя зовут, – сказал мер в одеждах Советника Тельванни, – но ты мне задолжал.

========== Глава 30. Для тех, кто видит сны ==========

Высоко в небесах Скайрима рождался голод.

Смертные не могли увидеть его таким, каким он был на самом деле; страсть человеческого разума к самообману заставляла их видеть нечто иное, нечто ужасающее и неумолимое, но все еще запертое в физической оболочке из плоти и крови. Пусть у черного дракона будет неуязвимая чешуя – но это всего лишь чешуя, а не мультимерная миф-защита от взлома. Пусть черный дракон плюется бессмысленными фразами и сжигает все живое – он всего лишь мыслит иначе, но мыслит тем не менее. Разуму свойственно искать разум во всём необъяснимом.

Возможно, лишь мудрейшие из магов видели, каков на самом деле Пожиратель Миров. Но Конарик не думал, что они знали правду.

Правда оставалась прерогативой тех, кто был частью Алдуина. Его посредниками, в какой-то мере. Чем-то вроде интерфейсов связи. Это казалось наиболее подходящим определением для тех, что вдохнули в Конарика Восемь тонов всезвучия.

И для него самого.

– Ох, – сказал Тельванни рядом с ним, завороженно вглядываясь в распахнутый зев Совнгарда, – так это и есть Алдуин?

Конарик кивнул.

Нелот посмотрел на него с огромной долей скептицизма.

– Я никогда не думал, что смертный может управлять этим. Смертный наподобие тебя.

– Я – не смертный. Я – Нулевой Интерфейс Связи. И я не управляю Алдуином, я… лишь снабжаю его… необходимой информацией.

Потому что на самом деле Алдуин – это просто машина.

Неуязвимая, комплексная, необъяснимо сложная и одновременно предельно простая машина. Неотделимая функция самого Аурбиса, самого бытия как такового. Функция обнуления всего сущего. Возврат к началу.

С соответствующей защитой.

– Объясни.

Конарик не оборачивается к старому волшебнику: незачем; он знает о нем всё, как знает всё обо всём, что есть в Аурбисе. Он – Интерфейс Связи, крохотная деталь необъятного механизма, и одновременно с тем он и есть – механизм, во всей его триумфальной красоте и цельности. Он – Девять ключевых тонов мироздания. Он – это сама музыка мира.

И система поиска решения. Арена – его игровое поле. Алдуин – чистильщик, что сметет все ненужное с доски, поскольку Арена выдает решения вне зависимости от времени: время – искусственная конструкция, внедренное ограничение. Оно ни к чему таким сущностям, как та, что воплощена сейчас в Конарике, Нулевом Интерфейсе Связи.

Он оставляет перевод необъяснимого на откуп деталям внутри себя:

– Алдуин убирает мусор, на который я ему указываю. По умолчанию он вычистит всё.

– Всё, кроме того, о чем ты не помнишь?

– Я помню всё.

– Атмора?

Конарик смаргивает двоящиеся вопросительные секунды с век. Название отзывается множеством совпадений, найденных в памяти предыдущей кальпы. Удерживать их в себе почти невозможно: он забывает о них сразу же, и приходится цепляться за мифическое эхо из снорукавных мемоспор, чтобы хоть как-то заставить собственное восприятие работать как должно.

– Атмора уничтожена.

– Так думает Алдуин?

– Да.

Нелот скрещивает руки на груди и довольно хмыкает.

– Как я понимаю, это ты заставил его в это поверить. Ты не передал ему информацию об Атморе.

И позже, когда Алдуин запросил подтверждение, успешно ли обнуление мироздания, солгал: да.

– Если это возможно сделать с Атморой, значит, это возможно сделать со всем Аурбисом. И ты связан со мной обещанием, Конарик; ты мог сожрать Героя, но одновременно с этим его обязательства перешли к тебе. Поэтому можешь загнать Алдуина обратно в Совнгард: я не собираюсь лишаться всего сущего просто потому, что подошло время смены кальпы.

– Я не могу, – просто отвечает Конарик.

Он не лжет: ложь ему несвойственна, это чужая привилегия, которую он давным-давно вырезал из себя. Он мог бы солгать, но некоторые обязательства, как бы они ни были абсурдны, не должны быть нарушены.

Только смертные по-настоящему свободны выбирать.

– Скрыть Атмору было непросто, Волшебник. Она слишком огромна, чтобы один-единственный драконий жрец мог спрятать ее от Алдуина. Только изначальный разлом Бивня Ака позволил этому случиться, но я не могу вспомнить о разломе в одиночку.

Чернота ползла по Аурбису, забирая себе вечноизменчивые домены лордов Забвения и орбиты богов. Впервые с рождения кальпы луны сияли черным. Пожиратель уже коснулся Арены; музыка мира лишалась многоцветия тонов, возвращаясь к восьми изначальным. В самом конце они все сольются во всего два, и имена им будут Дракон и Змей, или Пространство и Время, или Стазис и Изменение, или Всевозможное и Непросчитываемая Погрешность.

– То есть, ты не можешь сделать вообще ничего? – буднично поинтересовался Волшебник.

Конарик вздохнул. Что-то внутри кричало, пытаясь предупредить его; если бы он помнил, что такое боль, он корчился бы от боли: одна мысль об обмане ломала самую его суть.

Но у него не было выбора. Он просто больше не мог выбирать.

Музыка мира текла сквозь; Конарик зачерпнул оставшиеся многозвучия в ладонь, вынуждая их следовать его воле. Раньше он только слышал их: основы мироздания, звук, соткавший реальность, будто сплетение тысячи тысяч дрожащих струн.

Теперь он был их музыкой сам.

– Могу. Я сделаю это, если ты потребуешь. Но это может принести больше бед, чем решений, и исправить это будет невозможно – никогда. Те, чьими Голосами я Говорю, отдали свое бессмертие и весь мир, чтобы подобное не повторилось на нынешней Арене.

Он почти ощутил, как на невидимых весах Советник Дома Тельванни Нелот взвешивает всемогущество против мнения пары-тройки личей из Первой Эры. Вроде бы он даже успел подумать, что спрашивать было откровенно глупо. Или об этом подумал тот, кем Конарик был раньше.

Они стоят на самом краю Времени, и судьбу мироздания решает старый сумасшедший Тельванни. Ирония, достойная Обманщика.

– Думаю, это мне вполне подходит, – сказал Нелот.

***

Голод простерся над Ареной, где ходит смерть, и обратил ее ноты в молчание. Черная тишина поглотила звезды, и тайные царства Забвения, и Воды Обливиона, и небесные тела богов, и саму Пустоту. Когда Голод коснулся Нирна, музыка мира звучала всего двумя тонами, и после – одним, и в конце концов – нулем.

Ноль: координата черты между всем и ничем. Действие равно противодействию. Линия горизонта событий.

Кроме нуля, был только Алдуин. Мифический набор музыкальных инструкций, встроенных в сущность Аурбиса. Можно назвать его примерно ничем.

Конарик – тоже набор инструкций. Его музыка – тишина. Поэтому, когда в тишину возвращаются оттенки звука, всё больше и больше и больше, до тех пор, пока они не складываются в разбитый надвое тон, Конарик становится чем-то другим.

Времени больше нет. Пространства больше нет. Но в себе они воплощают и то и другое; им не нужны для этого якоря Башен или почти-бесконечные источники энергии. Мироздание сложилось само в себя и вернулось к изначалью.

Конарик-Алдуин-Альд-кто он сейчас? Имена лгут, лгут, как память, лгут, как сигнал об успешном обнулении, как чутье Обжоры на остатки сущего. Разницы нет: пока еще можно звать друг друга теми именами, которыми нарек их Конец Времени.

– Я всё ещё могу тебя остановить, – говорит Вокун.

Вначале нужно решить, как называть себя, прежде чем нарекать Вокуна новым именем. В именах заключается ответ. Конарик выполнил свою задачу; выше. Алдуин завершил кальпу; выше.

– Альд, – называет он себя. Будто в насмешку: намеренное противопоставление. Впрочем, он и не может сказать иначе; назвать себя АКА было бы всё равно что признать чужую победу, а это против правил.

Он смотрит на Вокуна, до отвращения смертного, насквозь пропитанного отголосками боев Арены. Внутри Вокуна мерно грохочет ритм ее барабанов.

– Ты умрешь, – предупреждает Альд, – ты умрешь снова.

Вокун усмехается. О, какова наглость – перед всеобъятностью сущего стоять в образе человека! Загонять всевозможность стремлений в несовершенные рамки воплощения!

– В следующий раз у тебя ничего не выйдет.

– Всякий раз ты говоришь это, и всякий раз ты будешь убит. Жертва во имя любви! Агония, длящаяся вечность! Кольца развернутся в линию, чтобы твоё тело чувствовало каждое мгновение смерти, и гладиаторы Арены до смены цикла будут видеть его гниющим в небесах!

Вокун пожимает плечами. Ему действительно наплевать на это.

– Ну, может, не в следующий. Но однажды они справятся.

Альд покачал бы головой, если бы всё ещё был привязан к облику Конарика. Но теперь он может только изогнуть вероятностные ветки в растерянном и яростном непонимании.

– И ты говоришь, что ты самоосознан; глупец, раз за разом слепо бредущий по кругу. Ты не лучше Алдуина, способного вычистить до последней мемоспоры океан Забвения и прозевать Древние Леса.

Вокун только смеется.

– Ты не знаешь, что такое самоосознанность, отражение. Ты не можешь даже понять смысл этого. Для тебя это просто бесполезный набор нот.

Альд не спорит. Не может спорить. Выбор – прерогатива смертных; выбор – это на пару уровней ниже, чем тот, на котором они ведут свой первый и вечный спор.

Но он не может понять.

Сейчас, пока он помнит, пока он снова помнит каждую смену кальп, он не может понять, как никогда не мог понять. Могло бы казаться удивительным, что сущность, вместившая в себя всё, способна на непонимание, но на удивление этому он не способен.

– Зачем?

Гулкий горячий ритм, сдвоенные удары. Начало начал, основа музыки; линия, вдоль которой лягут незримые струны мироздания. Она проходит сквозь все божественные рекурсии, сколько их ни развернуть.

– Зачем ты делаешь это для них? Ты дал им свободу, но неужели ты настолько отчаянно глуп, что всё ещё надеешься, будто кому-то из них хватит ума, смелости или силы шагнуть за грань и закончить то, что не удалось закончить тебе? Надежда ли заставляет тебя лгать, будто в следующий раз они всё сделают правильно?

Вокун отстраненно качает головой.

– Надежда тут не при чем.

– Тогда зачем? Символом любви они сделали твою смерть, но ты и сам знаешь, какова она: это не жертва, но казнь, казнь вора и подлеца, одержимого своим безумием! Знал ли ты, что так будет, еще тогда, когда в первый раз ввязал эт‘Ада в этот бесконечный цикл перерождений? Что станешь знаменем величайшей любви за свершенное преступление? И что твоя смерть станет величайшей из всех смертей Арены?

Ярче, яростней грохочет сдвоенный ритм. Стремление войны, стремление революции, стремление насилия – вот что он такое. Будь он иным, и иное название носила бы Арена.

Сколько бы имен ни было у того, кто так любит скрываться под смертными ликами, все они – имена войны.

– Всё немного проще, – говорит Вокун, усмехаясь. – Настолько просто, что даже ты можешь когда-нибудь догадаться. Хотя я так не думаю.

Ярость способна породить лишь ярость. Зеркала лгут, даже если способны отразить всесущее.

Между всем и ничем больше нет горизонта. Черная пустота облекается в форму, лепит из плоти замыслов дрожащие очертания пещеры. В другое время на земле, бросая блики на воду, лежал бы фонарь, рождающий на стенах искажения истины, но единственный свет здесь – это Вокун. Смертное тело не выдерживает силы, бьющейся внутри, не удерживает эту силу, Вокун истекает светом, как кровью.

Вокун медленно очерчивает вокруг себя линию, замыкающуюся в круг.

На земле вечных сражений нет места сущности по имени Альд. Ему приходится принять смертный облик, воплотиться множеством ограничений.

Время начинает идти.

Пространство становится воплощенным.

Где-то снаружи, вне иллюзий и обманов подземной пещеры, Арена обретала плоть. У самых ее границ, на стыке недозволенного с невозможным, чернели ледяные берега Атморы. Там, где поднималась из пепла первая башня, с любопытством наблюдал новый мир волшебник, пришедший из-за черты Рассвета.

– Однажды я выиграю.

Вокун улыбался. Тот, кого прежде называли Альд, поднял голову и спросил снова, исполняя свой долг:

– «Мы делаем только то, что мы должны делать». Ты нарушаешь это правило. Почему?

Вокун встретил его взгляд слепыми глазницами, полными света.

И ответил так, как подобает богу, прозванному Обманщиком.

– Потому что это мой выбор.

И тогда тот, кого прежде звали Альд, вырвал сердце из его груди, и свет, текущий по стенам пещеры, стал красным сиянием лампы, стоящей в воде. Барабаны войны провозгласили ритм, соткав музыку мира из собственного биения. Бивень был расколот. Дракон и Дракон пришли к Соглашению, и Ось Колеса провернулась заново.

И вновь началась страшная сеча.